Текст книги "Гарвардский баг (СИ)"
Автор книги: Мира Вольная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)
Платье это чертово… Корпоратив долбаный…
Как же бесит все!
Я тряхнула головой и потянулась к рюкзаку.
Злость кипела, собиралась, концентрировалась во мне, дергала каждое нервное окончание, скручивала. Я была готова орать в голос. Крик, полный ярости, клокотал в горле, стоял комом, душил. Очень-очень хотелось проораться. Хорошо так, чтобы горло потом драло.
Но вместо этого я открыла маленькое отделение, вытащила резинку и, перехватив ей волосы, достала допотопный эмпетришник и выскочила из кабинета.
Мне надо сбросить это с себя, надо куда-то вылить… Во что-то. Или я не сдержусь, вернусь в зал и сделаю что-нибудь… Что-нибудь, о чем буду потом мучительно сожалеть. Либо Ястребова прибью, либо вообще всех.
Я проскользнула в темную раздевалку, и гребаная Энджи тут же включила свет, кондиционер, активировала трекер на руке.
Я переоделась со скоростью света, оставила платье валяться на полу, воткнула в уши наушники и выбрала сопровождение потяжелее, натянула перчатки.
В зал влетела, не замечая ничего и никого вокруг, подскочила к груше и с криком впечатала в нее кулак. И даже сквозь грохот музыки и шум крови в ушах услышала, насколько отчаянным и жалким был этот самый крик.
И взбесилась от этого еще больше, почти до черных точек перед глазами и кислоты во рту.
Стиснула челюсти и вмазала еще раз. Потом еще и еще. С каждым ударом сквозь стиснутые зубы рвался новый крик. Еще более жалкий, чем предыдущий. А злость не утихала и не унималась, кипела внутри, рвала жилы, стягивалась во что-то огромное, чудовищное. Мне не становилось легче.
Память подкидывала все новые и новые причины злиться, подкармливала ярость, как оголодавшего зверя. На грушу сыпались все новые и новые удары.
Подозрения, обвинения, яростные слова, попытки прогнуть под себя, вранье. Вранье в каждом слове, взгляде, движении и действии. Энджи… Энджи, мать ее. Как нож в спину, как удар исподтишка, как грязный прием.
Сука!
Ненавижу, ненавижу его! Глаза, губы, руки, чертово совершенное тело. Надменную улыбку ненавижу, его сарказм, его гребаный перфекционизм, силу. Голос его ненавижу, дебильную привычку оставлять приборы на краю мойки. Его привычку оставлять на мне засосы. Щетину.
Мудак!
А я дура, что повелась на все это! На него повелась, как малолетка, как будто он первые мои грабли! Мозги растеряла, себя.
Валить надо, увольняться отсюда к чертям, уходить к конкурентам. И плевать на все, на работу, на Ириту и Энджи, на Сашку и козла Знаменского. Может, вообще из страны нахер свалю. Что меня тут держит, в конце концов?
Как же бесит, как же раздражает собственная беспомощность и боль, глупость собственная, словно я снова та девчонка… Та самая, которая всегда какая-то не такая. Даже идеальная не так.
Я лупила и лупила несчастную грушу и продолжала злиться: на ситуацию, на себя, на него, на все, что произошло и как. На снег за окном и Новый Год, который дышал в затылок, на собственные наивные ожидания.
Не могла успокоиться и остановиться. Нет во мне больше спокойствия, только орать громче хочется, потому что сил просто больше не осталось. Вообще ни на что, даже на то, чтобы просто в глаза ему посмотреть. Сдохну, если посмотрю.
Я остановилась на миг, задрала голову к потолку, с шумом втянула в себя воздух, вытаскивая наушники дрожащими пальцами. Меня всю колотило.
А зачем ждать до января, можно…
Я не успела додумать мысль, не успела толком понять, что произошло.
Просто вот я еще разглядываю потолок, а в следующий миг смотрю в полные бешенства глаза Ястребова, зажатая между ним и стеной, и пробую его от себя оттолкнуть.
– Воронова, – шипит он, – дрянь маленькая…
– Пошел нахер, – цежу, вырываясь. Хочется ему врезать так, чтобы в башке зазвенело, так, чтобы он следующим вдохом подавился, чтобы к ногам свалился, корчась и матерясь. Но он и шанса не дает, вжимает в бетон и в себя, не позволяет сдвинуться ни на сантиметр, удерживает руки над головой. Огромный, горячий, тоже злой почему-то. Ему-то с чего злиться?
Ткань костюма трется о мой голый живот, вызывая мурашки. Запах Ястребова забивает рот и нос, жар тела забирает дыхание.
Нет, нет. Я не поддамся на все это дерьмо, хватит с меня.
Я выворачиваюсь, выкручиваюсь, дергаюсь. Но без толку все.
– Только вместе с тобой, – Игорь встряхивает меня и снова вдавливает в стену, зажимает ноги своими, фиксирует так, чтобы и вдохнуть не было возможности, не то что пошевелиться. – Всю душу мне вытрепала, в идиота меня превратила, в озабота конченого.
– Была бы необходимость превращать, – рычу я, наблюдая, как становятся цвета ртути серые глаза, как заполняет радужку зрачок. – Сам справился.
Его грудь ходит ходуном, дыхание обжигает скулу, у меня голова кружится. От его близости, от звука голоса, от злости. Я почти не соображаю.
– Стерва.
– Мудак, – хриплю отчего-то.
– Придушу тебя, дрянь маленькая. Не доводи… – и прижимается теснее, и снова его голос…
– Это статья, Ястребов, преднамеренное убийство. Ты… – я не договариваю, потому что вижу по его глазам, знаю, что…
Мать твою…
– Не смей, – шепчу зло.
– Или что, Воронова? – хрипит Игорь, и жесткие губы сминают мои. Яростно, дико, почти до боли, язык врывается в рот, и Ястребов подхватывает меня под задницу, заставляя обвить его тело ногами, опять вжимает в стену, выбивая дыхание.
Кусает, трахает мой рот собственным языком. Руки сминают задницу, поднимаются выше, он наматывает волосы на кулак, заставляя прогнуться, оставляет ожоги-поцелуи на шее. Каждый, как удар плетью.
– Ненавижу тебя, – отвечаю сквозь судорожные вдохи и выдохи. Тело плавится, желание прошивает разрядами тока, простреливает и затмевает собой все. Я запускаю пальцы в темные волосы, тяну, заставляя его поднять голову. Возвращаю яростный поцелуй, кусаю почти до крови.
Идиотка.
И я дернулась из его рук, вырвалась и бросилась к выходу, заскочила в раздевалку, чтобы подхватить одежду.
– Воронова, если для того, чтобы с тобой поговорить, мне придется тебя связать и засунуть в рот кляп, я это сделаю! – раздалось из коридора.
– Я не хочу с тобой разговаривать, – бросила через плечо, – ты не скажешь мне ничего того, чего бы я уже не знала.
Губы после поцелуя горели, сердце шарашило в клетку ребер, а в башке царил такой бардак, что любой сумасшедший бы позавидовал.
Я подняла одежду и рюкзак, решив, что не буду переодеваться, сделала осторожный шаг к двери, пробуя восстановить дыхание и начать нормально соображать.
– А ты попробуй, – процедил Ястреб зло, и, судя по голосу, стоял он прямо под дверью.
Я сделала глубокий вдох, приложила палец к замку и вышла к нему.
– Не хочу, – покачала головой, смотря в стальные глаза. – Не хочу пробовать, Игорь, пытаться, слушать тебя. Я тут внезапно поняла, что нереально устала оправдывать чужие ожидания, что просто устала, – Гор только крепче сжал челюсти, до желваков, но даже не пошевелился. Взгляд хмурый, сам растрепанный, в измятом пиджаке. – От вранья твоего, от Красногорского, от этого вечного ада, от чатиков, от того, что, мать твою, даже от тебя мне стоит ждать подставы! – я обошла застывшую фигуру и остановилась. – Не трогай меня больше, не звони, не пиши, не приходи. Мне надо отдохнуть, Ястреб, от всего. Особенно от тебя, – развернулась и ушла в сторону лифтов, стараясь не бежать и не втягивать голову в плечи.
– Так надо было, Лава! – долетело мне в спину, реагировать я не сочла нужным. Конечно надо, я даже не сомневаюсь в том, что надо. Вопрос только, кому? И пока ехала, пока набирала сообщение Борисычу, сжимала зубы, чтобы не разреветься, стискивала кулаки.
Дура.
Вот вроде радоваться должна, что Ястреб не стал останавливать, что позволил уйти, а самой снова так тошно, что выть хочется. И губы все еще горят, и тело все еще дрожит, и взгляд его все еще перед собой вижу: темный, тяжелый, полный тех чувств, которых там просто не может быть, не должно быть. Которые я не хотела там видеть, потому что это вообще невыносимо.
Я сглотнула и закрыла глаза, прислоняясь лбом к холодной стене лифта, чтобы хоть немного остыть и собраться с мыслями перед разговором с боссом.
Ответ на трекер от Борисыча пришел, когда я уже более или менее смогла взять себя в руки. Решение, принятое в зале, чем больше времени проходило, тем больше казалось единственно возможным сейчас, и, поднимаясь к начальству, я не отрывала пальцев от клавиатуры планшета.
– Аркадий Борисович, – проскользнула внутрь осторожно и тут же его увидела. Генеральный сидел в кресле, явно ждал меня, стол перед ним был почти девственно пуст, не мигал даже монитор.
– Здравствуй, Слава, садись, – указал он рукой на кресло напротив.
– Здоровались уже, – усмехнулась, удобнее устраиваясь в мягкой коже.
– Я сам собирался с тобой поговорить, собственно, поэтому и позвал сегодня, но ты меня опередила, – улыбнулся коротко и как-то несмело босс, и лучики-морщинки разбежались от уголков глаз к вискам. – Хочу рассказать, что происходит и что с проверк…
– Аркадий Борисович, – перебила я мужчину, – если вы так хотите, то мы обязательно об этом поговорим, но сначала я хочу, чтобы вы подписали, – и толкнула к нему гаджет.
Генеральный бросил на меня удивленный взгляд, а планшет в руки брал так, как будто я в него ядовитой змеей швырнула. Но в текст все-таки углубился, а через пару минут снова поднял на меня взгляд. Слишком внимательный и подозрительный.
– Я надеюсь, не с последующим увольнением, Слава? – нахмурился он, выстукивая дробь на деревянной столешнице. Сейчас казался очень грозным, совершенно не таким, каким был не больше часа назад в темном зале, на ярко-освещенной сцене, вручая подарки.
– Мне бы не хотелось вам врать, а что ответить я не знаю. По крайней мере, не сейчас, – я рассеянно потерла шею. – Сашка справится до конца года, я уверена.
– «Сашка справится», – скривился он, передразнивая. – Предупреждал ведь, засранца, что это дурацкая идея. Если я тебя из-за него потеряю…
– Сашку? – нахмурилась я, не успевая за большим начальством и чувствуя, что потеряла нить.
– Гора, – прорычал босс. – Идиота кусок. Это ведь его блестящая идея была! Говорил же!
– Аркадий Борисович, – снова прервала я генерального, видя, что он собирается продолжить. – Давайте, как договаривались: сначала подпись, потом разговор.
Борисыч стащил с себя пиджак, опустил на кончик носа очки, снова начал выстукивать дробь по гладкой поверхности стола, словно пытался тянуть время. Но я знала, что он не тянет, он просто пытается найти решение, возможно, примириться с тем, что происходит, уговорить себя.
– Ты можешь передумать после того, что я тебе расскажу, – прозвучало как-то не очень вдохновляюще, скорее мягким предупреждением.
– Это вряд ли, – и даже головой для убедительности покачала. – Подпись, – кивнула на планшет.
Начальник что-то пробормотал себе в бороду, но заветные цифры ключа все-таки ввел, и я выдохнула с облегчением, радуясь тому, что генеральный у меня понимающий и вообще крутой.
– Подписал, – поморщился он. – Довольна? – и, дождавшись моего кивка, продолжил. – Хорошо. Тогда слушай и обещай, что не прибьешь старого дурака за то, что пошел на поводу у молодого.
Улыбку после слов Борисыча пришлось прятать в уголках губ.
Вот только уже спустя пятнадцать минут улыбаться мне расхотелось совершенно, я вообще не понимала, чего мне хочется: то ли и правда убить обоих, то ли просто забыть, как дурной сон.
И даже, когда Борисыч закончил рассказывать, я все еще не могла определиться, ощущение было такое, как будто меня огрели мешком по голове, причем не один раз и даже не два.
И я посмотрела на планшет, а потом за окно, растерла привычно запястья, думая, пытаясь прислушаться к себе и к собственным желаниям впервые за долгое время.
– Слава? – не выдержал тишины начальник. – Скажи что-нибудь?
– Спасибо, что подписали заявление, – начала медленно. – Спасибо, что рассказали.
Ну а что я еще могла ему ответить? Что, по сути, меняет его рассказ? Я действительно устала, я действительно хочу свалить в закат, и мне действительно нужен перерыв. И Игорь все еще виноват, по-другому, но виноват. Потому что решил за меня, потому что ничего не сказал, потому что с чего-то вдруг посчитал, что знает лучше меня.
– Не хочешь изменить решение? – спросил босс, не настаивая, скорее, предлагая альтернативу.
– Два года назад я летала в командировку с Ромкой, на выставку в Германию, – улыбнулась я немного грустно. – В один из вечеров мы разговорились с коллегами из Англии. Классные ребята, кстати, но речь сейчас не об этом, – я снова уставилась за окно, на пушистый снег, который по-прежнему бесил. – Они рассказали классный кейс: за год до выставки их кампания купила какой-то стартап, и среди его разработок была программа для секретарей. Тяжелая, криповая совершенно, жутко неудобная, – я усмехнулась. – Как они считали. И они начали ее дорабатывать, докручивать, делать понятной. Обновили в итоге полностью, даже интерфейс переделали, а старую версию грохнули под ноль. И знаете что?
– Что? – свел брови к переносице начальник, но, судя по взгляду, давно понял, к чему я веду.
– Не полетела, – развела я руками в стороны и поднялась на ноги. – Вообще не полетела, ее просто перестали покупать, потому что пусть она и стала простой и интерфейс был приятным, но обычные действия, которые раньше у секретарей занимали пятнадцать минут, теперь начали отнимать все сорок. Вот так одна группа людей навязала свою волю другой, и в результате потеряла несколько миллионов и примерно столько же пользователей.
– И что они сделали? – хмыкнул Борисыч в бороду.
– Ребята, которые продали им свой стартап, срубили в два раза больше, чем во время первой сделки, когда компания к ним пришла и ударила челом.
– Молодцы ребята, – похвалил Борисыч.
– Я тоже так думаю, – кивнула. – В общем, я как те секретари, Аркадий Борисович.
– Слав, он хотел… – попробовал начальник вступиться за молодого дурака.
– Я знаю, – кивнула и пошла к двери. – Хорошего вам вечера.
– И тебе, Слав, я буду ждать твоего звонка, – я только кивнула.
Зашла к себе за вещами, а потом спустилась вниз и уже через час была дома и сносила мозг системе своими поисковыми запросами. Я не хотела ждать, я не хотела откладывать. Мне нужно было свалить как можно быстрее, потому что здесь я задыхалась, в Москве, в этой квартире, в собственных мыслях, с Энджи над ухом и над душой, пусть я стерла нахрен шпионки Гора.
Остаток вечера прошел в поиске, потом в сборах, потом в письмах и звонках: Сашке, маме, Янке. А уже следующим утром на арендованном каре я ползла в сторону области и хмурилась, потому что утром вместе со мной проснулись и сомнения.
Но дорога, слава Линусу, отвлекла достаточно, чтобы я не слишком копалась в себе и не слишком сосредотачивалась на бардаке внутри.
Я ехала в жопу глобуса, подальше от Москвы, в глушь, в которой вряд ли был хотя бы проводной интернет, сознательно оставив дома почти все гаджеты. Взяла только новый телефон, не наш, без Энджи, жесткий диск и старый ноутбук. Погода с утра радовала плюс семью и лужами такими огромными, что через них красться приходилось даже дальномерам.
В итоге в пункте назначения я была только ближе к семи вечера: уставшая, голодная, но почти довольная. Небольшой городок на севере, маленький настолько, что его объехать можно за пятнадцать минут, в стороне от шумных трасс, с серой лентой реки и каким-то совершенно волшебным лесом. Хотелось бы, конечно, чтобы елки были укрыты снегом, чтобы он скрипел под ногами, а за щеки прихватывал мороз, но… Но зима в этому году такая же странная и непонятная, как вообще все: снег, если и шел, то тут же таял, а температура не опускалась днем ниже пяти.
Чтобы найти дом пришлось немного поплутать, но я ведь его поэтому и выбрала, потому что рядом нет вообще никого, ближайшие соседи в четырех километрах, а здесь причал, елки, такие огромные, что кажется их просто не может быть, сумасшедший вид на реку и другой берег с задней веранды.
Хозяин ждал меня внутри, показал, что где, отдал ключи и, получив деньги, растворился в темноте, заверив, что те самые соседи, точнее сосед – бывший военный на пенсии, так что никаких веселых компаний и буйных гулянок. Косился, правда, странно, как будто словил когнитивный диссонанс.
Да, мужик, мы городские – с приветом, и уже к двадцати пяти все через одного неврастеники в вечном депрессняке с хроническим недосыпом.
Дом был небольшим, двухэтажным, вполне современным, из обожженного дерева. Я прошлась по первому этажу, осмотрела уютную гостиную с тем самым фантастическим выходом на широкую заднюю веранду и подвешенным камином, маленькую кухню и ванную, потом поднялась на второй этаж в спальню. Спален, на самом деле было две, но я, конечно, выбрала ту, что над гостиной, с такими же огромными окнами, как и внизу, с таким же захватывающим дыхание видом. Не включала свет, просто стояла в темноте и смотрела, как на темную-темную гладь воды падает мелкий снег. Я никогда, оказывается, не видела ничего подобного. Словно огромная, живая змея ловила зазевавшихся белых мотыльков. Невероятно красиво. И дыхание перехватывало, и казалось, что я совершенно одна здесь, в этой темноте и тишине.
Я улыбнулась и все-таки включила свет: надо было разобрать чемодан, принять душ, а потом и поужинать наконец-то, потому что обед был давно и неправда и состоял из чашки кофе.
Пока занималась делами почему-то думала не о Горе, а о Димке. О том, что не была на его могилке, о том, что надо обязательно после второго съездить в Тюкалинск, хотя бы одним днем, и сходить на кладбище. Принести Димке любимых конфет… Да, конфет…
Я застыла за столом, вилка вывалилась из пальцев, с тихим звоном ударившись об пол, в горле застрял комок. Я с ужасом поняла, что не помню… Не помню, какие конфеты любил Дым. Совсем не помню. Ни цвет обертки, ни то, какими они были, ни даже как выглядели.
Я ковырялась в собственной памяти весь остаток вечера: и пока мыла посуду, и пока убирала со стола, и пока заканчивала разбирать вещи, лежа в кровати и снова глядя на реку, и никак не могла вспомнить хоть что-то… И было очень стыдно и очень грустно.
Этой ночью спала в итоге плохо… непривыкшая к такой тишине, почти прозрачной и искрящейся, ловила себя все время на том, что вслушиваюсь в нее, в попытках услышать знакомые звуки: шум машин, соседей, гудение стояка, бег тока по проводам. Но тут за окном шумела только река, да кроны деревьев, соседей не было, а ток почему-то не гудел. В конце концов, под самое утро усталость от дороги и последних дней взяла свое, и я наконец-то провалилась в сон. И мне приснился Дым, на этот раз действительно приснился. Сидел рядом со мной на кровати, смотрел на меня, улыбался знакомо, и был не в той одежде, в которой его забрал Сухоруков, а в любимой футболке и шортах, на ногах – наверняка бутсы. И я была, словно снова маленькой. И смотрела на него в ответ, не отрываясь, боясь моргать и дышать.
– Дым, – прошептала все еще не веря, вскочила и тут же застыла, не зная, можно ли его обнять, можно ли к нему прикоснуться. Руки было приподнявшиеся, упали на одеяло.
Тени деревьев причудливо сплетались на бледном лице, пряча от меня часть лба и правую щеку, голубые глаза смотрели тепло, искрились мягким светом.
– Привет, Стася, – ответил старый друг ласково и обнял сам. И я снова застыла, несмело подняла руки и коснулась Димку в ответ. Он был здесь, я могла к нему прикоснуться, чувствовала объятья, его чувствовала и в следующий миг прижалась крепко-крепко. Не понимала, что это все не настоящее, не хотела понимать.
– Я очень скучаю по тебе, Дым, – прошептала, отстраняясь, всматриваясь в такие родные черты. В эти глаза всегда теплые, в эту улыбку всегда солнечную.
– Я знаю, Стась, я тоже, – улыбнулся смущенно он и пригладил мои растрепанные волосы. В детстве они всегда были растрепанными, торчали во все стороны, выбиваясь из резинок и заколок. – Здесь очень красиво, и ты стала очень красивой, кнопка.
– А ты… – я не договорила, оборвала себя, лишь ощутив болезненный укол в груди. Но Дым все понял. Он всегда был очень-очень умным. Умнее меня и многих одноклассников, умнее всех мальчишек во дворе.
– Да, – кивнул мальчишка спокойно, – а я нет, – он взял меня за руку, сжал. – Не переживай из-за этого, Стась, и обо мне не переживай, потому что со мной все хорошо, и не вини себя, пожалуйста.
– Но это ведь из-за меня… – всхлипнула я, чувствуя, как начинает щекотать в носу, как слезы подступают к глазам. – И я убежала, а ты…
– Стася, – Дым снова меня обнял, гладил по голове и спине, – я сам так захотел и сам все решил. Мне больно, когда ты так думаешь, мне очень плохо от того, что плохо тебе. Мне плохо, когда ты плачешь и терзаешь себя, когда не можешь уснуть.
– Но… – все-таки шмыгнула я носом, не сумев удержаться.
– Пожалуйста, Стася, пообещай, что хотя бы постараешься, – и он выпустил меня из рук, сел ровнее и протянул мизинчик. – Давай, как раньше?
– Давай, – я шмыгнула снова, обещая сама себе, что это в последний раз, согнула свой мизинец. – Я обещаю, что не буду плакать, обещаю, что не буду себя винить.
– Вот и хорошо, – Дым опустил руку, обнял мои плечи и уложил в кровать. – А теперь засыпай, Стася, тебе надо отдохнуть.
– Как думаешь, – я сжала его ладонь, – я правильно сделала, что сюда приехала?
– Правильно. Ему очень повезло, твоему Игорю, Стася, – снова погладил он меня по голове.
Я покраснела. Покраснела от кончиков ног до самых кончиков ушей, улыбнулась широко, рассматривая в темноте голубые, полные света глаза.
– Я люблю тебя, Дым, – прошептала, жмурясь от того, как было хорошо.
– Я тоже тебя люблю, Стася, – прошептал мой сон или призрак и коснулся губами макушки, а я закрыла глаза. Я не хотела видеть, как он исчезает. Только подумала о том, что забыла спросить, какие же конфеты его любимые.
Проснулась поздно, во втором часу, отдохнувшей, выспавшейся и… спокойной. Я помнила сон так, как будто все это было в реальности, и эти воспоминания заставляли меня улыбаться. Я позавтракала неспеша, пошаталась по дому, решая, чем заняться, а потом оделась и пошла гулять вдоль реки, наслаждаясь видами и тишиной, думая о Горе и обо всем, что случилось.
Вся следующая неделя прошла примерно в таком же режиме: я просыпалась и ложилась, когда мне хотелось, а не по будильнику или потому, что надо в офис, гуляла, читала, смотрела какие-то сериалы. Святой Линус, я никогда так много не читала, никогда так много не смотрела телек. Я скачала в читалку и на флэшку все, что так давно хотела и на что никогда не хватало времени, я слушала музыку и даже начала печь… Ну… пробовать печь: получалось пока не особо, но я была намерена довести этот скилл до ума. Хрен знает зачем, наверное, потому что не смогла придумать пока, чем еще можно тут заняться.
Вечерами выходила на веранду или причал, потягивала кофе и смотрела на воду и снег, если он шел, или просто читала, или снова вникала в хитросплетения сюжета очередного сериала.
Мне было хорошо.
Мне никто не звонил, а даже если и звонили, то я об этом не знала, потому что вместе с телефоном сменила и номер. Я не лазила в почту, хотя первые несколько дней так и подмывало, я не думала о дедлайнах, взбешенных госах и Энджи. О Ястребе думала… Много думала, о Борисыче, о том, что буду делать, когда мой отпуск закончится.
А через неделю такой жизни, поняла, что если так и дальше продолжится, то я скоро ни в одни свои штаны не влезу, и поэтому к устоявшемуся за неделю расписанию добавились пробежки.
А в среду мне захотелось вдруг мяса на углях, при чем захотелось так, что я была готова продать душу Майкрософт за кусок стейка. Благо, ничего никому продавать не пришлось, достаточно было сгонять в город за мясом и всякой хренью для розжига, сам гриль и дрова в доме имелись. Вот только… Только была одна проблема: с дровами я умела обращаться примерно так же, как с детьми. То есть в теории я понимала, что надо делать, а вот с практикой не задалось.
Я пыхтела, сопела, материлась, но за сорок минут смогла расколоть от силы несколько поленьев, покромсать, если уж быть точной, и понятия не имела, достаточно ли этого или нет.
Поэтому сейчас стояла над очередным бревном и скептически его рассматривала.
Может плюнуть? Съездить снова в город и просто завалиться в какое-нибудь местное кафе? Ну должно же тут что-то быть, должны же здесь уметь жарить стейки…
Потом бросила взгляд на гриль, вспомнила про мясо в холодильнике и заскрипела зубами.
– Хрен тебе! – прорычала.
– И вам добрый день, – вдруг донеслось из-за забора бодрое. Я дернулась, выпрямилась до конца, сдерживая стон в гудящей спине, отшвырнула топор.
– Простите, это я не вам, – крикнула. – Я сейчас, – и пошла к двери, знакомиться с соседями, хотя изначально это в мои планы не входило. И вообще, непонятно, зачем я ответила на чужое приветствие, зачем пошла открывать дверь. Видимо, настолько задолбалась с дровами, что подсознание решило за меня. Да, прокрастинация – наше все.
С другой стороны оказался… мужчина в возрасте, очевидно, тот самый военный в отставке, который мой сосед. Назвать его дедушкой или пенсионером язык не поворачивался. Высокий, крепкий, широкоплечий, с блестящей на солнце лысиной и строгой, аккуратной бородой.
Он рассматривал меня так же пристально, как и я его, и, как и хозяин дома, казался удивленным, пусть и лучше сумел скрыть свои эмоции. Наверняка, тоже задавался вопросом, как меня сюда занесло. А вот так, надоело все и унесло, раны зализывать приехала, мозги на место вставлять.
– Добрый день еще раз, – промямлила я, почему-то растерявшись под пристальным взглядом карих глаз, протянула руку для пожатия. – Станислава.
– Федор Александрович, – крепко, но бережно пожал сосед мою ладонь. – Ваш сосед.
– Очень приятно, – улыбнулась я, опуская руку. – И еще раз простите, я обычно веду себя тише и на предметы не срываюсь, – конечно, если это не кривое творение наших гениальных разрабов.
– И что же послужило причиной вашего гнева, позвольте поинтересоваться? – едва заметно улыбнулся Федор Александрович. Смотрел только на меня, не пытался заглянуть во двор, не косился на окна, по сторонам, весь словно сконцентрировался и сосредоточился на мне.
– Я пытаюсь колоть дрова, – усмехнулась. – И кажется, готова сдаться.
Федор Александрович в удивлении вскинул густые брови, морщинки у глаз стали глубже.
– Позвольте, очаровательное создание, но… Вы топор-то удержите?
– Я сильнее, чем кажусь, – снова усмехнулась. – Но дрова – это однозначно не мое. Не подскажите, есть ли в городе хорошее место, где можно съесть стейк?
– Место, конечно, есть, но… – он вдруг сощурился, кивнул самому себе и улыбнулся, – может, я лучше просто помогу вам с дровами?
А я зависла. Потому что… Ну, потому что я одна, посреди нигде, а мужчина хоть и в возрасте, но все равно больше и сильнее меня минимум в два раза. Разумно ли пускать незнакомца в дом?
Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, потому что Федор Александрович понимающе хмыкнул. И взгляд, направленный на меня, снова изменился, стал мягче.
– Осторожность – это похвальное качество для молодой девушки. Я пойму, если вы откажетесь от помощи. Но уверяю, что в мыслях ничего дурного не держу.
Я помялась еще несколько секунд, прислушиваясь к себе, оглядела снова мужчину и пропустила во двор, с облегчением, нащупав в кармане штанов мобильник.
Ну да, Воронова, смарт особенно поможет, когда Федор Александрович тебя под ближайшей елкой закапывать будет или в реку выкидывать… Вот вперлось тебе это мясо?!
Первые десять минут, что сосед быстро и явно умело махал топором, я держалась настороженно и подальше, а потом… как-то само собой получилось, что мы разговорились, а потом и стейк пожарили, а потом и съели его на моей кухне под пол бокала красного винишка.
И Федор Александрович оказался совершенно классным дядькой, невероятно интересным, чем-то напоминал Борисыча, а чем-то Гора. На самом деле, Игоря напоминал даже больше: они щурились одинаково, вскидывали брови очень похоже, жестикулировали. И смотрел иногда Федор Александрович точно так же, как Гор в самом начале нашего знакомства: изучающе, будто под кожу пробраться пытался, будто что-то хотел для себя уяснить.
Я понимала, что скорее всего, скоро начну видеть Ястреба в каждом прохожем, настолько скучаю, поэтому и не придавала особого значения собственным наблюдениям.
С той самой среды с Федором Александровичем мы стали видеться чуть ли не каждый день: то я после пробежки залетала к нему на чай, то он заезжал ко мне, возвращаясь из магазина или с прогулки. А как-то вечером, сидя на его кухне и потягивая тот самый ароматный чай с капелькой коньяка, я неожиданно для себя на вопрос: «от кого ты тут прячешься, Слава?», вдруг вывалила ему все. Вообще все: и про Красногорского, и про Иннотек, и про Игоря. Болтала ложкой в кружке, крошила пирог в тарелке и рассказывала, не в состоянии заткнуться.
– Он, конечно, идиот, – почесал бороду Федор Николаевич, когда я закончила. – Но все-таки тебе надо с ним поговорить, – кивнул он будто собственным мыслям.
– Тогда, когда уходила, – вздохнула я, – сил совсем не было. А сейчас… – я неопределенно пожала плечами. Признаваться в собственной трусости очень стыдно, оказывается.
– Виноватой себя чувствуешь? – сощурился проницательно и снова так знакомо бывший военный. – Думаешь, другую там себе нашел?
– Да, – поскучнела я, настроение вмиг испортилось, а внутри противно заныло. – Вот вы бы не нашли? У нас там куда ни плюнь, в модель попадешь, а меня уже две недели нет и вообще… – я махнула рукой, отвернулась к окну. – Дура я.
– Не нашел он никого, Слава, – погладил Федор Александрович меня по руке. – Уверен.
– Спасибо, – невесело улыбнулась, бросила взгляд за окно и поняла, что пора собираться. На улице давно ночь, а мне еще домой добираться, да и разговор этот только бередит раны. Я комкано попрощалась со странно рассматривающим меня Федором Александровичем и ушла к себе.
И той ночью снова плохо спала: все ворочалась с боку на бок и думала, думала, думала. И весь следующий день нарезала круги вокруг телефона – позвонить, не позвонить? У них там ад наверняка сейчас, Гору не до меня явно, и что я ему скажу? Просто подышу в трубку? Скажу, что скучала, пусть он и дурак? Объясню, что мне нужны были эти две недели, чтобы прийти в себя?
Чушь какая…
И вечером тоже нарезала круги… Но так и не позвонила. И на следующий день снова. Так дотянула до субботы. Грызла себя, изводила и тянула кота за яйца. Потому что страшно было, и стыдно, и все еще очень обидно и больно. Вот только злость давно улеглась и то место, которое раньше она забивала напрочь, теперь ныло и тянуло в два раза сильнее. В тысячу раз сильнее.
