Текст книги "Гарвардский баг (СИ)"
Автор книги: Мира Вольная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)
– Не тяни кота за яйца, и я не буду перебивать, – проговорил уже спокойнее. – Слушаю.
– Нестерова продержалась только до суда, – тоже тише начал Черт. – Из суда, после объявления приговора, ее забрали в областную больничку. Покололи, подержали на сильных успокоительных около полугода и отпустили с миром. Нестерова в зале кричала, что доберется до Сухорукова и выпотрошит его, заставит его испытать все то, что испытал ее сын.
И, знаешь… Мне кажется, что она добралась.
– В смысле?
– Прямых доказательств у меня нет, но… Екатерина искала его, начала искать сразу, как только он вышел. У меня есть записи и движения Нестеровой по счетам. Она почти четыре года искала, нашла, перевелась в районную больницу, переехала. По документам Светозар скончался дома от сердечного приступа. Возраст, все дела. В анатомичке констатировали инфаркт и закопали его чуть ли не на следующий день.
– Но…
– Но до своей кончины мудак был в больничке, возраст и все дела. Уроду ставили капельницу. Не Нестерова, другая медсестра. Только Екатерина в тот день тоже там была, хотя не должна. Она поменялась сменами чуть ли не накануне, потому что у другой медсестры заболел ребенок. Ну и дальше сам понимаешь…
– Понимаю, вот только то, что она прикончила Сухорукова, не значит, что она так же хочет прикончить Славку.
– Ты не дослушал, это еще не конец истории, – сообщил невозмутимо Черт. – Она двинулась, как я тебе уже говорил, прямо в зале суда слетела с катушек. Психиатр поставил невроз навязчивых состояний, депрессию с суицидальными наклонностями и что-то около психопатии и ПТСР. В больничке ее подлечили, конечно, и пару месяцев после выписки Нестерова вела себя тихо. А потом узнала, что Славка и ее семья уехали из Тюкалинска. Случился очередной срыв. Екатерину вынули из петли практически.
– Славка уверена, что Нестерова ее ненавидит, – согласно кивнул я.
– Это Воронова тебе сказала? – хмыкнул Черт как-то невесело.
– Да.
– Ха! Забудь. Нестерова на Славку твою молиться была готова. Не знаю в какой момент, Екатерину переклинило на Вороновой, но думаю, что началось еще до суда. В ее голове замкнуло, понимаешь? Мама Димы начала считать, что ее сын живет в Славке. Воронова не рассказывала, как Нестерова следила за ней? Как возле дома их с матерью караулила, как звонила постоянно?
Я молчал. Мне нечего было на это ответить, потому что Славка действительно не рассказывала. Сознательно или нет неясно, но ситуацию это, в общем-то, не особенно меняло.
– Ясно. На самом деле, Слава могла и не знать, ее мать не подпускала Екатерину к дочери, но факт остается фактом. Нестерова поехала. В общем, она узнала, что Воронова уехала, попробовала покончить с собой, и ее снова забрали в больничку. Продержали там подольше, около года, потом опять выпустили. И Нестерова затаилась. Жила тихо, Славку твою искать не пыталась. Возможно, поняла, что не сможет найти, и сдалась, возможно, ее просто настолько накачали всякой дрянью, что любые желания нахрен отбило. У меня есть один человечек, он, когда посмотрел на список препаратов, который принимала Нестерова, сильно удивлялся, что она вообще в овощ не превратилась.
– Ага. При этом Сухорукова грохнуть мозгов у нее хватило, – вздохнул я.
– Возможно, это и не она, – философски заметил Лысый. – Доказательств у меня нет.
– Серый, – покачал я снова головой.
– Ладно. Она грохнула точно. Но много ли надо, чтобы прикончить старого, больного мудака, Ястреб? Думаю, если бы Светозар был чуть меньшим куском дерьма, до причин его смерти, до реальных причин, докопались бы быстро. А так только зарыли и в могилу плюнули.
– Кстати, почему его зарыли, а не кремировали? – спросил, прокручивая в голове куски разговора с Серым и не понимая за что зацепиться.
– Печь не работала. Какая-то плановая замена, или ремонт, или все вместе. Он сильно не вовремя сдох. Я наблюдаю за Нестеровой, но… нет там ничего. Она незаметная, тихая, из Тюкалинска никогда и никуда не выезжала, почти ни с кем не общается. Ребенка даже хотела из приюта местного взять, но, само собой, ей не разрешили. Опять же никаких связей с Москвой.
– Понял тебя, – откинулся на спинку стула, сверля взглядом очки. Очки Славкой подаренные.
– Я работаю, Ястреб, – через несколько секунд молчания ответил Черт и сбросил звонок.
А я все пялился на очки.
С мамой Славы, что ли, пообщаться или с отцом? Может, они что-то вспомнят? Что-то, о чем не знает Славка. И надо бы все-таки самому эти гребаные записи с допросов посмотреть еще раз, Славкины показания.
Что-то меня зацепило в рассказе Лысого, но что, я не мог понять. Мигнуло очередным багом прежде, чем раствориться.
Ладно, об этом позже. Сейчас долбаные жедешники и их костыли.
Я поднялся на ноги и вышел из переговорки, направляясь к себе. Работу никто не отменял.
Остаток дня и вечер прошли в работе. Я ковырялся с костылями, мои пыхтели над Энджи, Слава ловила баги, вместе со своими. Фирсов тихо удалился из офиса где-то часам к пяти, ребята, с которыми он работал, были немного удивлены, но напряженными при этом не выглядели. Наверное, это можно было считать хорошим знаком.
Подозрительно тихо вел себя анон, ни одного нового сообщения, как будто выработал на сегодня программу максимум.
Около десяти позвонил Келер, радостно сообщил, что менты вцепились в идею «корпоративного шпионажа» и счастливо ее мусолят. Воронову подозревают, но, скорее, по инерции и по факту просто топчутся на месте. По смерти Мирошкина никаких новых данных нет.
Спросил, что я об этом думаю. В смысле о шпионаже, не о Мирошкине.
До вопроса юриста я, если честно, об этом думал чуть меньше, чем ничего, после…
Поднасрать на запуске Энджи? Ириты?
Идея казалась бредовой. Анон, по сути, Лаву просто дергает, выводит из себя, пробует залезть в мозги. Это бесит, раздражает, несомненно, хреново влияет на работу, но… у Вороновой за спиной огромный отдел из миньонов разной степени прожарки. И они подхватят, подстрахуют, а что-то вполне способны допилить самостоятельно.
Ну выведут главного тестера из строя… Ну и что? Как бы отвратительно это ни звучало, но незаменимых нет. Вместо Вороновой останется ее зам, Иннотек переманит кого-то со стороны, в конце концов, дату релиза официально еще не объявляли, и всегда можно передвинуть. В первый раз, что ли?
Так что не клеится. Косяк логики по всем фронтам.
Гипотетический срыв и уход Славки из Иннотек критичным не будет ни для первого, ни для второго проекта. И нахрена тогда? В чем, сука, сакральный смысл?
Задергать так, чтобы Воронова слила информацию? Ее проще наркотой накачать, дуло к виску приставить. И опять же, когда оба ИИ на финальной стадии – это совершенно бессмысленно.
Тогда что? Ну не в жедешниках же суть, в самом деле, и не в куче другой мелочевки, которую мы клепаем. Серьезно Иннотек может навредить только взрыв, пожар, потоп в серверной. Вот тогда будет жопа.
Но я с трудом мог себе представить Славку, торжественно вносящую в подвал несколько килограммов взрывчатки, просто потому что ее достал анон.
Какая-то… херня, честно слово.
Примерно это же я и озвучил Келеру. Виктор что-то промычал согласно-обреченное и тихо слился. А я отправил своим то, что успел докрутить по жедешникам, раздал ценные указания и спустился в лабораторию к Ирите. Ковырялся в коде и мысленно пытался простроить хоть один вариант, при котором слив Вороновой мог быть связан с Иннотек. Вариант, как ни странно, получался всего один: убрать Лаву, чтобы сесть на ее место. А сесть на ее место мог только один гоблин – Савельев. И то не факт.
Но идею явно стоило подкинуть и Тарасову, пусть пошерстит Сашку, лишним явно не будет.
В полпервого от Славы пришло сообщение, что на сегодня она «шломалась» и собирается домой, и через двадцать минут я уже выруливал с парковки, Лава рассеянно разглядывала город за окном на соседнем сидении.
– Ты притихла, Лава, что-то случилось? – спросил, сворачивая к МКАДу.
– Нет, просто день загруженный, – ответила неохотно. – И китайцы в почте с ума сходят.
– Видел, но мужественно игнорировал, – накрыл руку на колене своей.
– Вот и я, – усмехнулась Воронова, – только все равно раздражает. Что с госами?
– Отправил своим, за три дня должны докрутить, – пожал плечами, бросая взгляд на Лаву. – Успеете за оставшееся время проверить?
– Если посадишь кого-то из своих рядом. – Кивнула уверенно. – Кого-то из команды Фирсова, кто знает, что было, что стало. Ты же не стер все к хренам? – тут же всполошилась Славка.
– За кого ты меня принимаешь? – наигранно возмутился, крепче сжимая руку. Лава казалась рассеянной и немного напряженной. Мне не очень хотелось усиливать это напряжение, но вариантов особенно не было.
– Скажи…
– О, сейчас будет какое-то дерьмо, – невесело усмехнулась Воронова, перебивая, и поспешила пояснить на мои вскинутые в удивлении брови: – Ты всегда начинаешь разговор с этого «скажи», когда тема не особенно приятная. Скажу, конечно, – добавила, снова фыркая лисой, – когда, ты наконец-то спросишь.
Я покачал головой, мрачное настроение мне не нравилось.
– Как хорошо ты знаешь Савельева? Вы с ним близки?
Воронова даже головы не повернула в мою сторону, лишь коротко выдохнула. Несколько секунд прошло в тишине, только шум за окнами машины. Я ждал не такой реакции, ну или не совсем такой. Предполагал, скорее, возмущение и удивление, но не это отстраненное спокойствие.
– Близки, как коллеги. Ты его подозреваешь, – не вопрос, утверждение, а еще через миг, она откинулась на сиденье и прикрыла глаза. – Я думала об этом, и… Савельев хороший тестер, прекрасный зам, и амбиций у него достаточно, только слишком рискованно, понимаешь? А Сашка риск не любит. Он странный системный сбой своего времени.
– Похоже на то, – кивнул понимающе, потому что Савельев даже в местных тотализаторах с неохотой участвовал.
– Возможно, Сашка и хочет в начальники, – продолжила Славка, – но он пока не готов, и ему хватает мозгов, чтобы это понимать. По крайней мере, точно не в Иннотек, а на небольшой стартап Савельев не решится. Да и… Откуда бы ему знать про Дыма и Сухорукова?
– Порылся и нашел, – пожал плечами. – У него три года было, в конце концов.
– Ну, во-первых, чтобы «порыться и найти», надо знать, где и что искать, – скривилась Лава. – Во-вторых, деталей слишком много. Деталей, о которых никто, кроме меня и Дыма, не знал.
– Это ты думаешь, что эти детали – ваш с Димой секрет, – покачал я головой. – Ты не знаешь, что и кому он мог рассказать.
Слава снова ненадолго замолчала, погрузившись в себя.
– Ты прав, Гор, – призналась в итоге. И я руку готов был отдать на отсечение, что признание это далось Вороновой очень тяжело. – И все равно я не верю, что анон и Савельев – один человек.
Я только сухо кивнул, показывая, что услышал ее слова.
– Тарасов его проверит, – сбросил скорость и свернул во дворы. Лава, может, и была права насчет Савельева, но… я не особенно верил в чутье. В людей тоже не верил, и меня, в общем-то, несильно удивит, если Андрей что-то нароет на зама.
– Пусть, – Лава снова вздохнула. – Но, скорее всего, анон действительно кто-то из офиса, точно кто-то из здания или из соседнего.
– Объяснишь?
Слава заметно напряглась, а в следующий миг повернулась ко мне всем телом, острый, настороженный и очень внимательный взгляд скользнул по лицу в тот момент, когда я как раз глушил двигатель, паркуясь недалеко от подъезда.
– Не поворачивайся, – вдруг приказала Воронова таким тоном, что и мысли не подчиниться не возникло. И я послушно опустил руки на колени, кивнул.
– Закрой глаза, – еще один приказ.
– Опять попробуешь на мне свое колдовство? – не удержался от подначки. – То, которое не колдовство, а наука на самом деле?
– Не совсем, просто хочу ответить на твой вопрос, – проворчала Воронова. Я снова исполнил требуемое. – В чем я, Ястреб?
– В смыс…
– Что на мне сегодня? Какая одежда?
Я задумался. Реально задумался, удивляясь собственной невнимательности.
Вот же Славка, рядом, но… я не мог почти ничего сказать о том, что на ней. Сумка, каблуки, платье. Сексуальное чертово платье.
– Сумка, каблуки, платье, – озвучил то, что смог.
– Блестяще, – протянула Воронова насмешливо. – Какие? Хотя бы цвет назови.
– Темное. Платье на тебе темное. На ощупь приятное.
– Что и требовалось доказать, – послышался щелчок замка ремня безопасности. – Открывай глаза. Смотри, – и Лава вложила мне в руку какую-то бумажку.
«Тебе идет синий».
Я вскинул взгляд на бесконечно спокойную Воронову, в ожидании объяснений. Хоть каких-то.
– Столкнулась сегодня на переходе с любителем самокатов и езды на высокой скорости, когда ходила за обедом и твоими очками. После столкновения в кармане пиджака нашла это.
Секунда. Две. Три.
Пока смысл сказанного до меня доходил.
– Воронова, – я повернулся к ней, скрипя зубами. – Какого хрена ты говоришь мне об этом только сейчас?
– Замоталась и… как-то вылетело, – развела она руками в стороны, так просто, словно ничего особенного и не случилось. Сидела, смотрела честно-честно, ни капли вины во взгляде, только легкое недоумение.
Нереально подмывало ее покусать, или отшлепать, или все вместе.
Но я только откинулся на спинку кресла, щелкнул замком своего ремня, втянул носом воздух.
Несколько секунд, чтобы разогнать туман раздражения и сосредоточиться на прерванном разговоре. Потрясающая способность у Вороновой ненавязчиво давать под дых.
– Ты не пострадала? После столкновения, – спросил, все еще следя за собственным дыханием и голосом.
– Все хорошо, – послышалось извиняющееся, а потом Лава ко мне прижалась, уткнулась лбом в плечо, обхватила рукой за талию. Дышала тихо и ровно в шею, расслабляя собственным теплом. – Синяк только на руке, возможно…
– Понятно, – ответил сухо. Теперь смысл сообщения от анона про лед перестал быть загадкой. Кусок дерьма.
Вдох, выдох. Еще немного времени на самовнушение и возвращение в спокойствие. А потом я обнял Славку, притягивая ближе, хрустнул шеей, открывая глаза.
Темный двор, тихий салон машины, и никто не дергает для разнообразия, Славка рядом, под боком.
Шевелиться совершенно не хотелось. Открывать двери, высовываться на улицу, встречаться с невзлюбившей меня консьержкой, выпускать из лап загребущих Воронову.
Хорошо было. Иллюзия спокойствия. Когда просто кайфово от того, где ты и с кем.
– Я нам ужин заказал, – улыбнулся. – Энджи сказала, что уже доставили. Пойдем?
– Угу, – потерлась она о меня носом, вздохнула недовольно, отстраняясь.
И через час мы сидели в полумраке на кухне Лавы и пытались поужинать. Синяк на предплечье все-таки у Славки был. Небольшое неровное пятно. Воронова задумчиво ковырялась в тарелке, и казалось, что никак не решалась задать какой-то вопрос.
Ускользнула от меня как-то вдруг, стоило мне забрать пакеты из ресторана у той самой строгой консьержки. А я никак не мог подобрать слов, чтобы начать разговор о матери Дыма.
– Тебя не напрягает? – все же решилась Слава, поднимая на меня взгляд от тарелки.
– Что именно? – переспросил, откладывая собственные приборы вслед за Вороновой.
– Ну, то, как у нас все происходит, – как-то неопределенно пожала она плечами. – Я имею в виду, что… – Лава запиналась и спотыкалась почти на каждом слове, скулы окрасил румянец, взгляд стал еще более рассеянным и неуверенным. – Мне кажется, что ты привык, что… – она уставилась на собственные руки, голос понизила почти до шепота, не решаясь продолжить.
А я не понимал, что происходит, и почему вдруг такая резкая перемена: дело в аноне, в синяке на руке, в том, как резко и быстро все между нами пришло в движение? Или в чем-то еще. Наблюдал за ее движениями, за сменой эмоций на лице и старался разобраться. Подобрался внутренне, не решаясь подгонять или настаивать.
– Я пытаюсь сказать, – наконец-то снова заговорила Лава, – что, наверное, тебя напрягает, что еда у нас из доставки, что я на работе постоянно, что вот… синяк этот, не рассказала тебе, потому что… – она глотнула воздуха, – ну, завертелась, что со мной столько проблем, – договорила совсем тихо, еще ниже опуская голову. – Думаю, что ты привык к другому… к другим отношениям. А я…
Еще один удар под дых.
И пока я отходил от очередного хука в висок, на кухне царила тишина. Славка, кажется, даже дыхание задержала.
– Славка, – покачал головой все-таки. – Что за… – хотелось сказать «бред», но остатки мозгов во все еще гудящей башке не позволили, – странные мысли? Ты с чего решила про это «другое»?
Тишина в ответ.
– Слав?
– Видно просто, – протараторила на одном дыхании.
– С чего видно? – я совершенно нихрена не понимал.
– Ты – динозавр почти, Ястреб, – выдохнула чуть ли не зло. – У тебя в анамнезе – оборонка и структуры, ни одного года на фрилансе, ты… Ты командуешь, строишь, и весь такой… Ты – консерватор и…
– Мне все равно ни черта не понятно, Лава.
– Твою ж… – почти застонала она, пряча лицо в ладонях уже знакомым жестом. – Не думала, что потребуется объяснять, что будет так сложно.
– Не я начал этот разговор, – скрестил руки на груди, откидываясь на спинку стула. Но я намерен был добиться чего-то более связного. Какого-то нормального объяснения чем то, которое услышал несколько секунд назад.
Воронова поднялась на ноги, метнулась к окну так резко, что со стола на пол свалилась вилка. С тонким, натянутым звоном. Наверняка, сейчас так же звенели и Славкины нервы.
– Ладно. Хорошо, – она выпрямилась и натянулась, всматриваясь в ночь за окном. Была слегка раздражена, а потому говорила теперь увереннее и тверже, начала защищаться. – Это определенный типаж. Мама таких любит, как ты – серьезных, собранных, иногда до зубного скрежета консервативных. Мужики из военки… Все на себе тянут обычно, понимаешь? А-ля как за каменной стеной. Женщина – это жена: сидит дома, встречает с работы, готовит ужины и гладит галстуки. Максимально женственна, не матерится, не курит, не пьет и готова рвануть в Сибирь. Работа – недостаток, а не преимущество, – она замолчала и обхватила себя за плечи. И теперь действительно звенела от напряжения.
А я несколько… охренел.
– И я такой же? – спросил, осторожно.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Не понимаю. Поэтому и спрашиваю, чтобы… Чтобы понять. Я не жена, Ястреб.
В башке тут же всплыл разговор, подслушанный невольно благодаря Энджи. Что-то такое Славка говорила и тому невнятному мужику. Только по-другому говорила: уверенно и насмешливо, а сейчас звучало чуть ли не испуганно.
Я поднялся, преодолел разделявшее нас расстояние, обхватил Славку, притягивая к себе и утыкаясь подбородком в макушку.
– Дурочка, ты, Воронова, – покачал головой. – Но забавная.
Лава сердито дернулась, засопела. Выпуская свои колючки.
Ага, сейчас.
– Гор…
– Отвечая на твой вопрос: нет, меня не напрягает, – вернул я ее на место. – И, если мне захочется котлет, что вряд ли, я найму повара, галстуки мои гладить не надо, пьяная ты так же сносишь голову, как и трезвая, а когда ругаешься, тебя хочется тут же трахнуть. Еще вопросы? – прошептал на ухо и сжал зубами мочку.
Лава дернулась, но уже совершенно по-другому. Покачала нервно головой.
– Ты поэтому сегодня за обедом этот странный разговор завела?
– Угу.
– Понятно, – хмыкнул, разворачивая Воронову лицом к себе. – Меня от тебя тащит, Лава, и от твоих тараканов, и от твоего «твою ж мать», и, честно, глубоко насрать, будешь ты когда-нибудь готовить или нет. А в Сибири холодно, сука.
Секунда, две, три.
И Лава тихо рассмеялась, утыкаясь лбом мне в грудь, обнимая наконец-то в ответ.
– Ты готовить совсем не умеешь? – спросил, поглаживая Воронову по спине. Славка снова тихо рассмеялась.
– Умею, – пожала плечами, выбираясь из моих рук и утягивая обратно к забытому ужину. – Просто как-то не получается, времени жалко. Все-таки котлеты, да?
Теперь рассмеялся я.
– Ты знаешь, нет, – улыбнулся, возвращаясь к еде. – Я все-таки за стейки. Почему ты вдруг решила… Завести об этом разговор? Почему сейчас?
– Мы как-то резко… все поменяли, – потерла она переносицу, морщась. – Может… у тебя какие-то свои ожидания, Гор. Да и девочка эта в твоем кабинете сегодня. Она вся такая… Домашняя, воздушная, – Слава спокойно отправила вилку в рот, задумчиво прожевала. – И твоя реакция после, ты как будто скандала ждал, выяснения отношений, словно проходил уже через такое, – я нахмурился и кивнул, соглашаясь. Ведь действительно ждал примерно такой реакции. – Просто… – продолжила невозмутимо Воронова. – Отношения выясняют и сцены ревности закатывают тоже женщины определенного типа. А я все-таки тестер, баги предпочитаю отлавливать на берегу, а то получится, как с жедешниками – мозги новые, а железо старое.
В этот раз я расхохотался уже в голос, а Лава просто снова спокойно пожала плечами.
Остаток ужина прошел спокойно, и через полчаса мы сидели на диване в гостиной, я бегло просматривал почту, лежа у Лавы на коленях, а Воронова лазила по спайке, которую я склепал, чтобы слить домашних Энджи. Тестер – это действительно состояние души.
Письмо от Черта на домашнем ящике швырнуло в реальность очень резко. Напомнило об аноне и матери Димки.
Начало третьего… Хреновое время для разговора по душам. Проблема в том, что, наверное, любое время будет хреновым.
Я со вздохом поднялся, отложил планшет в сторону, вытащил из рук Славки ее.
– Нам надо поговорить, – провел рукой по волосам, поясняя на недоуменный взгляд. – И, кажется, что лучше не откладывать.
– Анон? – обреченно спросила Лава. Я кивнул.
– И да, и нет, – развел руки в стороны. – Хочу прояснить несколько деталей.
Я поднял свой планшет, нашел нужное письмо и отдал гаджет Славке.
– Мне сегодня звонил Черт, кажется, что снова зашел в тупик, ну или что-то около того, – начал говорить, пока взгляд Вороновой бегал по строчкам довольно длинного письма. – И кое-что рассказал о матери Димы. Ты хорошо ее знала? Вы семьями дружили?
Славка оторвалась от чтения, потерла в знакомом жесте запястья.
– Как тебе сказать… – на несколько мгновений замялась она. – Родители общались, мне кажется, только потому что мы с Дымом дружили. Думаю, что, если бы не это, они бы и не знали о существовании друг друга.
– А к тебе она как относилась?
– Как к соседскому ребенку, с которой общался ее сын, – нахмурилась Славка. – Угощала конфетами. Казалось, что была рада видеть. До… до всего. Но вообще виделись мы нечасто. Я говорила уже, что она много работала. У нее просто времени ни на что не оставалось. Поднимать ребенка одной на зарплату медсестры и так непросто, а в таком городе, как Тюкалинск, вообще мрак. У нее ставка была копеечная…
– Я помню, – кивнул, перехватывая руки Лавы, пока она не расчесала себе запястья до крови. – Что-то еще можешь про нее рассказать? Может, замечала за ней что-то странное?
– Не знаю, – вздохнула Воронова. – Сейчас сложно вспомнить. Обычная задерганная и замученная женщина. Почему ты спрашиваешь? Я не успела дочитать… – растерянно добавила, заглядывая с тревогой мне в глаза. А я гладил внешнюю сторону ладоней и искал подходящие слова.
– Я расскажу, только сначала ответишь еще на пару вопросов?
– Да чего уж там, – попробовала Воронова храбриться, но получалось у нее не очень. Фраза прозвучала отрывисто и нервно.
– Ты говорила, что мама Димы тебя ненавидит, – Лава коротко кивнула. – Почему ты так думаешь? Вы общались после того, как тебя нашли? Пока шло следствие?
Воронова ненадолго погрузилась в себя, вертикальная складочка прорезала лоб, а взгляд стал отрешенным. Уверен, что хоть и смотрела все еще на меня, но уже не видела. Вспоминала Димину маму – худую, действительно изможденную и уставшую женщину.
Черт прислал несколько фотографий Нестеровой, сделанных в основном до суда над Сухоруковым, и Екатерина, на самом деле, не была похожа на кого-то, кто смог бы продумать и воплотить в жизнь все то, что сейчас творил анон. Слишком потерянной, беспомощной и жалкой она выглядела. Но… тогда Нестерова была не в себе, а что с ней сейчас неизвестно. Свежих фотографий Лысому найти не удалось.
– Это, наверное, странно, – вырвал Славкин голос меня из мыслей, – но, знаешь, нет. Не общались. Хотя я и стала видеть ее чаще, чем до Димкиной смерти.
– В каком смысле стала видеть чаще? – переспросил, продолжая удерживать руки Лавы в своих.
– С Димкиных похорон все началось, – поморщилась она. – Гнусно там было, – поежилась Воронова, скривилась и села, по-турецки скрещивая ноги, приваливаясь спиной к подлокотнику дивана. – Там, у той маленькой могилы, целая толпа собралась. Совершенно незнакомых, неизвестных мне людей, стая ворон или призраков. Черное пятно с одинаково фальшивым скорбным выражением лица. Одного лица на всех, понимаешь?
– Понимаю, – скривился следом за Славкой. – Слетелись поглазеть, посмаковать чужое горе.
– Да, – короткий вздох. – Не понимаю, как они узнали. Вряд ли Екатерина Николаевна особенно распространялась на этот счет…
В отличие от Славки, у меня было несколько вариантов: начиная от ментов, заканчивая слишком длинными языками соседей или кого-то из класса Димы, со двора. Я не стал озвучивать ничего из этого вслух, Вороновой хватало собственных неприятных воспоминаний о том дне.
– …ей не до того было, насколько я знаю. Она даже похоронами не занималась почти. Мама потом рассказывала, что ей с работы помогали, учителя из школы.
– С Димой у школы прощались? – спросил, заметив, как дрогнули тонкие пальцы в моих руках, как слезы застыли в глазах и на кончиках ресниц.
Бля. Мудак ты, Ястреб…
Я хотел было ее остановить, прекратить этот разговор, но не успел.
– Да, чтобы одноклассники смогли… – Лава не договорила, но необходимости в этом и не было. Только судорожно глотнула воздуха, и следующие слова вырвались хрипом: – Журналисты тоже были. Раздражали невероятно, хуже, чем даже эта безликая толпа. Щелкали камерами, как клювами. Невероятно мерзкий звук, – продолжала Славка, голос дрожал все сильнее и сильнее. – С Димой прощались в пятницу, у школы, занятия отменили, было удивительно солнечно, знаешь? И Димка бледный на той гребаной подушке, – Славка выдернула руку, прижала пальцы к глазам, стараясь остановить слезы. Ничего у нее не вышло.
– Хочешь, закончим, Слав, – спросил, притягивая ее к себе. – Не надо рассказывать больше. Не важно это.
– Важно, раз ты спрашиваешь, – покачала она головой, без возражений устраиваясь в моих руках. – Все не так плохо, как кажется, на самом деле. Я сейчас успокоюсь, – она полностью привалилась ко мне, обхватила мои руки на собственной талии, немного поерзала. С глухим стуком из-за наших движений свалился на пол планшет.
– Мне кажется, что и я, и Екатерина Николаевна поняли, что Димы больше нет, только когда его увидели там, понимаешь? – продолжила Лава. – Она в голос плакала, кричала, выла. Очень страшно. А я в маму вцепилась так, что у нее следы остались от моих ногтей на руке. На ладони спустя столько лет все еще шрам возле указательного пальца, так за нее хваталась. Тоже плакала.
– Зачем мама тебя туда привела? – не понял я. Ну не могла взрослая женщина не понимать, к чему это может привести. Для ребенка, пережившего все то, что пережила Слава, похороны лучшего друга могли закончиться дуркой. Удивительно даже, что не закончились.
– Я истерику устроила. Хотела с ним попрощаться, мне надо было с ним попрощаться, – пояснила Лава. Она все еще плакала, но голос звучал немного лучше. – Да и психолог сказал, что, возможно, так будет действительно лучше. Потом было кладбище. Мама Дыма все никак не могла его отпустить, цеплялась за гроб, гладила Димку, целовала: руки, лоб, губы, мяла в руках костюм. Ей пришлось колоть успокоительное, – Славка крепче обхватила мои руки, замолчала на несколько мгновений, заново переживая кошмар из прошлого, потом снова начала говорить:
– Родители пытались меня увести, уговаривали, папа пробовал взять на руки, но я не давалась, вырвалась. И оказалась рядом с Екатериной Николаевной. У нее ледяные пальцы были, Гор.
Воронова опять оборвала рассказ, чтобы прийти в себя, откинула голову мне на плечо, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Она не дрожала, как в тот раз, когда рассказывала мне про Сухорукова и про то, как он держал их с Димой. Наверное, потому что эти воспоминания все-таки не были страшными. Они были горькими. Горечь в каждом слове, в каждом вдохе.
– Мы стояли вдвоем у каря той могилы и смотрели, как опускают гроб, – продолжила она, когда снова смогла говорить. – Стояли там, пока могилу закапывали, прощались с Дымом, обе плакали. Потом были поминки. Мама Дыма все время держала меня за руку, Гор. Мы сидели рядом поэтому, хотя родители были против, было неудобно, но я не пыталась отнять руку. Почему-то казалось важным быть с ней рядом. Она почти не ела, совершенно точно не пила ничего, только за меня цеплялась и иногда плакала. Екатерина Николаевна меня отпустила, только когда ей вкололи еще успокоительное, уже ночью, когда почти все разошлись, – она шмыгнула носом и раздраженно вытерла слезы. Снова какое-то время хранила молчание. Когда заговорила опять, слез в голосе почти не осталось.
– Какое-то время мы не виделись. Я просто никуда не ходила, сидела дома чуть ли не до самого суда над Сухоруковым. Сама не хотела, и мама не настаивала, психолог поддерживал. У нашего дома постоянно шарахались журналисты, просто любопытные, даже соседи пытались о чем-то расспросить.
Выходить понемногу на улицу начала где-то за полторы недели до суда вместе с мамой. Сначала – до ларька за углом, потом в магазин в конце дома, в соседний двор, на лавочку у подъезда. Тогда и начала ее замечать, Екатерину Николаевну. Она несколько раз пробовала подойти, заговорить, но мама сразу меня уводила. После суда я Екатерину Николаевну не видела. Мама сказала, что она просто работать стала больше. А через полгода мы уехали из Тюкалинска.
Я растирал плечи и руки Лавы, пока она окончательно успокаивалась, перебирал пальцы, прижимал к себе.
– Ты не разговаривала с мамой Дыма после похорон? – спросил осторожно, когда дыхание Вороновой окончательно выровнялось.
– Нет, – отрицательно покачала Славка головой.
– И по телефону?
– Нам постоянно кто-то звонил, когда нашли Димку. Могли ночью звонить, ранним утром, днем. Меня эти звонки пугали, да и родителям не добавляли спокойствия. И домашний телефон просто отключили, а мобильника у меня не было, – пояснила Славка. – Может, она и звонила родителям, но я об этом ничего не знаю.
– Почему ты тогда решила, что Нестерова тебя ненавидит?
– Разве может быть по-другому? – удивилась Славка, поворачиваясь в моих руках, душу вынимая своим взглядом. В ореховых глазах все еще стояли слезы. – Я бы себя ненавидела. Из-за меня Дым умер.
