Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

 
– Эх, графин ты мой пузатый, ты уже давно пустенек
И годишься лишь в шандалы, для трескучей свечки сальной!
Вдохновись-ка, бард, распойся в этой нищете печальной!
Месяц, как вина я не пил, вечность, как не видел денег.
 
 
Королевство за окурок! Свод небес волшебным дымом
Заволок бы я, да нечем… Свищет вихрь в оконной раме,
Голосят коты на крыше, в, синея гребешками,
Индюки внизу шагают в размышленье нелюдимом.
 
 
Ну и холод! Пар клубами изо рта. Мороз по коже!
Шапку на уши напялил, пробую локтями стужу.
Как цыган, одетый в бредень, сквозь дыру сует наружу
Палец, чтоб узнать погоду, локти выпростал я тоже.
 
 
Быть бы мышью мне – у этой шубка есть, по крайней мере!
Грыз бы досыта я книги и не мерз в норе сегодня.
Мне б жена моя казалась благостной, как мать господня,
Я б дворец сыскал в подполье и превкусный кус в Гомере.
 
 
На стенах, покрытых пылью, оплетенных паутиной,
В потолочных балках вижу рать несметную клоповью.
Каково-то им питаться постною моею кровью,
Жить в соломенной подстилке?.. Глянь, процессией аршинной
 
 
Вышли, будто на прогулку. Вот ползет смиренно слева
Древняя ханжа-клопиха… Вот проворный франт клопиный…
Он умеет ли французить?.. Вот, с мечтательною миной,
Отдалясь от низкой черни, – романтическая дева…
 
 
Вдруг мне на руку свалился черный клоп… «Постой, ни шагу|
Я сейчас тебя поймаю мокрым пальцем!..» Нет, не надо…
Если б к женщине попал он, испытал бы муки ада,
Ну, а мне какое дело? Что терзать его, беднягу!
 
 
Кот мурлычет на лежанке… «Подойди сюда, котище!
Покалякаем с тобою, мой товарищ по мытарствам.
Я б, ей-ей, тебя назначил управлять кошачьим царством,
Чтоб ты всласть изведал радость барской жизни, тонкой пищи».
 
 
Он о чем теперь мечтает, этот дремлющий лукавец?
Может быть, пушистой дамой очарован, обожаем,
Жаждет бурного свиданья на задворках за сараем,
Где, мяуча, ждет счастливца лучшая из всех красавиц?
 
 
Интересно: в царстве кошек тоже был бы я поэтом?
Я вопил бы, словно Гаррик, монологи в слезных драмах,
Днем – валялся б на припеке и ловил мышей упрямых,
По ночам – гейнеобразно вдохновлялся б лунным светом.
 
 
Как философ я примкнул бы к пессимистам, не иначе,
В популярных выступленьях доказуя непреложно
Светским барышням и снобам, что в природе все ничтожно,
Что земная жизнь всего лишь только смутный сон кошачий.
 
 
Будь жрецом я, возгласил бы в храме вышнего владыки,
Соизволившего кошку сделать на творца похожей:
Содрогнись, о род кошачий, трепещи пред карой божьей!
Сгинет наглый святотатец, не блюдущий пост великий!
 
 
Вольнодумцы отвергают глас творца, гремящий в тучах,
Издеваясь над Писаньем, превозносят разум бренный,
Что сулит котам и кошкам власть над тайнами вселенной,
Не страшатся преисподней, ни чертей – мышей летучих.
 
 
Отлучаю нечестивцев! О коты! Вам каждый коготь
Для царапанья дается, а усы – для осязанья.
Так зачем же вы стремитесь, бессердечные созданья,
Всеблагое провиденье лапой собственной потрогать?
 
 
Время спать, мой друг хвостатый! Оплыла свеча в бутылке,
Через миг огня не станет, да и мыслям отдых нужен.
Нам с тобой приснится счастье, груды денег, добрый ужин.
Ты задремлешь на лежанке, я – на жиденькой подстилке.
 
 
Сон иль смерть? – мне все едино, лишь избавь меня от боли,
Осени меня навеки гармоничной тишиною.
Безразлично: жить с клопами, жить с котами и луною
Иль сгинуть; ведь искусство – это нищенство, не боле…
 

1872

 
Полуночною порою в обветшалом старом храме,
Там, где теплятся лампады пред святыми алтарями,
Где мерцающее пламя, расстилаясь по земле,
Не дотянется до сводов, утопающих во мгле,
 
 
Там, у самого придела, призывая божью милость,
Дева, кроткая, как ангел, на колени опустилась.
На нее в венке невзрачном из отцветших повилик
Смотрит с выцветшей иконы непорочный девы лик.
 
 
А в стене горящий факел, он склонился, он дымится,
И смола, за каплей капля из него чадя, струится,
И венок цветов засохших льет нежнейший аромат,
И молитвы светлой девы еле слышно шелестят…
 
 
А за мраморным распятьем, где плотнее мрак сгустился,
Кто-тов черном одеянье, словно демон, притаился.
И в глазах его раздумье вековое залегло,
И морщинами изрыто скорбное его чело.
 
 
К мраморному изваянью припадает Демон черный,
Рядом с камнем непорочным вьется волос непокорный.
И печальная лампада обронила желтый блик,
Озаряя, осеняя этот гордый, скорбный лик.
 
 
Это гений всепрощенья с Демоном мятежным вместе,
Это песня примиренья и призыв к великой мести;
Это он– окутан мраком – у подножия Христа,
И она– у ног Мадонны, непорочна и чиста.
 
 
Незапятнанные стены так суровы, так печальны,
Самый мрамор так прозрачен, словно гладь реки зеркальной.
Словно там, за четкой гранью, там, за мраморной стеной,
Та же девушка поникла с той же самою мольбой!..
 
 
Так о чем же ты тоскуешь? Почему застыли в муке
Эти горестные очи, восковые эти руки?
Под ресницами густыми ясен твой лучистый взор,
По фате твоей прозрачной млечный выткался узор.
 
 
Что же нужно, чтоб ты стала светлым ангелом эфира?
Не хватает только крыльев, звездных крыльев из сапфира!
И в ответ ее молитвам содрогнулась ночи мгла,
К ней объятия простерли исполинских два крыла.
 
 
Он уже не Демон злобный, не коварный искуситель,
Он – двойник завороженный, и Защитник, и Хранитель
Как живое отраженье и как тень ее судьбы,
Он с ее мольбой сливает чистые свои мольбы.
 
 
Образ темный, образ светлый в сочетание воплощенном;
Но значенье этой встречи не понять непосвященным.
Только здесь, где каждый камень знает горечь слез людских,
Ты увидишь эти крылья и услышишь трепет их!
 
 
Так впервые черный Демон, чистой радостью волнуем,
Припадает к светлой деве с негреховным поцелуем.
И впервые утоляет он стремления свои
Сладкой негой утешенья, и смиренья, и любви!
…………………………………………………………..
Кто она? Принцесса-сказка в златозвездной диадеме,
Разливающая радость, обожаемая всеми…
Он– трибун, ведущий к бою тех, в ком ненависть свежа,
Он в изверившихся душах сеет зерна мятежа.
 
 
Два начала, два теченья на страницах вечной книги.
Между ними протянулись месяцы, недели, миги.
Но когда хоть на мгновенье повстречаться им дано, —
Два различные начала сочетаются в одно.
 
 
И в ее глазах лучистых столько кротости безбрежной,
Столько ласки к тем, суровым, что сверкают так мятежно.
И такое просветленье на его лице худом…
Так далеки и так близки! Так живут один в другом!
 
 
Всемогущий повелитель, красотой ее прельщенный,
Предлагал ей трон и скипетр, властию отягощенный.
С тем, чтоб, маленькой рукою властелина руку сжав,
Поднялась она к престолу величайшей из держав.
 
 
Но в ответ на страсть монарха в ней душа не всколыхнулась,
И рука ее с любовью к королю не протянулась.
Ей другие слышны зовы и другой влечет алтарь.
Кто владеет сердцем девы? Дерзкий, пламенный бунтарь.
 
 
Он призывами своими подымал народ над прахом,
И она за ним следила с тайной гордостью и страхом,
За стремительным полетом этих мыслей боевых
Против черных предрассудков и обманов вековых.
 
 
В дни великих революций, весь стремленье и отвага,
Всходит он на баррикады в складках огненного стяга,
И лицо его – как буря, словно молнии – глаза,
Голос – как раскаты грома, как народная гроза.
…………………………………………………………….
В страшном приступе горячки на растерзанной постели
Бледный юноша томится… Лампа светит еле-еле,
Еле светит, еле тлеет ало-желтый огонек…
Пусто, холодно и тесно… Он смертельно одинок.
 
 
Ты свой век провел в сраженье неустанно, неуклонно
Против старого порядка, против ветхого закона.
Лишь в последнюю минуту замечаешь, о тоска,
Что конец пути уж близок, а победа далека!
 
 
Смерть без веры и надежды! Жизнь отдать борьбе и все же
Не дождаться дня победы, сознавать на смертном ложе,
Что мечты заветной нашей мы вовек не воплотим,
Что обман землею правит и что он непобедим.
 
 
Ты, боровшийся за правду долго, искренне и страстно,
Только перед смертью видишь: жизнь разбита и напрасно!
И такой конец ничтожныйнапряженных ярких дней
Смертной казни тяжелее и загробных мук страшней!
 
 
Эти тягостные мысли не дают ему забыться:
– Для чего на бой ты вышел? Чтобы истины добиться?
Сколько веры уберег ты? Где растратил свой покой?
С чем в конце концов остался? – Лишь с гнетущею тоской!
 
 
И тогда-то нежный облик в затуманенном сознанье
Возникает светлой девой в серебристом одеянье,
И она, склонясь над ложем, непорочна и чиста,
Поцелуем увлажняет пересохшие уста!
 
 
То она!И он впервые, тихой лаской осененный,
Ей заглядывает в очи, примиренный, умиленный,
И, дыханье испуская, успевает прошептать:
– Наконец-то ты со мною! Я успел тебя познать…
 
 
Чтобы сбросить гнет неволи, чтобы дать голодным хлеба,
Я всю жизнь свою боролся против бога, против неба,
Но проклясть меня навечно не сумел всесильный бог,
Благодатною любовью осенен мой смертный вздох!
 

1873

 
«Вновь о звездах ты мечтаешь,
Ради неба и лучей
Обо мне ты забываешь,
О душа души моей!
 
 
И спешишь в воображенье
К устью солнечной реки,
Видишь волн морских движенье,
Ассирийские пески.
 
 
Пред тобою пирамиды
Вырастают на песке…
Ах, любимый, не ищи ты
Счастья где-то вдалеке».
 
 
Так малютка говорила
И, увы, была права.
Но в тот час не оценило
Сердце милые слова!
 
 
«Так пойдем же в лес зеленый,
Где подземный плачет ключ,
Где над пропастью бездонной
Виснут скалы в клочьях туч.
 
 
Там, в лесных просторах диких,
Убаюканы ручьем,
У цветущей ежевики
Будем мы сидеть вдвоем.
 
 
Там, забыв о мыслях тяжких,
Сказку мне расскажешь вновь,
Я же снова на ромашке
Погадаю про любовь.
 
 
Разрумянившись от зноя,
Распущу я пряди кос,
Задушу тебя копною
Золотых моих волос.
 
 
Только там ты можешь смело
Мои губки целовать,
Ах, кому какое дело —
Ведь под шляпой не видать!
 
 
И когда луна под вечер
Осветит лесную тьму,
Ты мои обнимешь плечи
И тебя я обниму.
 
 
Мы пройдем тропу лесную
Под покровом темноты,
Будут сладки поцелуи,
Словно тайные цветы.
 
 
У крыльца, под грушей белой,
Не разнимем рук и губ —
Ах, кому какое дело,
Что ты дорог мне и люб?»
 
 
Поцелуй… И нет малютки!
Я, как прежде, одинок…
Где ты, венчик незабудки?
Где ты, синий мой цветок?
………………………………
 
 
Ты ушла. И снова ветер,
Только ветер да тоска…
И так грустно мне на свете
Жить без синего цветка!
 

1873

 
Дивясь, по городу идешь, —
На муравейник он похож:
Вдоль стен, в ворота, из ворот
Течет потоками народ,
Мелькают лица на углах,
И спор, и смех – всё впопыхах.
Лишь кое-где, лишь кто-нибудь
Неторопливо держит путь,
Насвистывает свой мотив,
В карманы руки опустив…
Вот впереди большой толпы
С молебном шествуют попы:
Хоругви, ризы, блеск икон,
И надо всем – унылый звон;
В глазах детей и женщин – страх,
Как будто на похоронах;
Толпа бурлива, как река,
Ей тесны улиц берега —
Народ с трудом прошел туда,
Где освящается вода…
Таррам-та-там! – за рядом ряд
Проходит в марше строй солдат:
Ряды сверкающих штыков,
Гул барабанов, гром шагов,
И плещет, ветром взметена,
Знамен развернутых волна.
Таррам-та-там… Стихает гром, —
Солдаты скрылись за углом…
Вот – как дитя, лицом кругла —
С улыбкой девушка прошла;
Носильщик, горбясь, груз пронес;
Скуля, бежит бездомный пес;
Свистит мальчишка-озорник;
На площади слепой старик
Худую руку протянул;
Повсюду – крики, говор, гул…
И заглушен курантов бой
Тысячеустою толпой.
 

1873

 
Вот из-под сводчатых скал, из горных ворот величавых
Вышел старик Ураган, на плечах облаков погоняя
Молниеносных коней, запряженных в возок громозвучный,
В ветре его борода развевается мглой серебристой.
Волосы спутаны вихрем; венец зубчатый на старце,
Из голубеющих звезд и молнии алой сплетенный.
Гулко хохочет старик, увидя, как горы схватили
Скальные шапки свои и, кланяясь, наземь швыряют.
Шумно хохочет и лес, сердечно приветствуя старца,—
И вековые дубы, и чинары, и древние сосны.
Ропщет лишь море одно, устрашаясь беды, принесенной
Старым владыкой ветров в его опьяненье безумном.
На море гонит он рать, и строй его армии черной
Солнечным прорван багряным лучом. Вереницей тяжелой
Туча за тучей бежит, торопясь, по зеленому небу.
Бороду гладит старик Ураган и несется меж ними
В ветхой повозке своей, грозовыми конями влекомой.
Так расшаталась телега и так расскрипелась, что, мнится,
С вечных сорвется верей весь мир. И сетует солнце:
– Ну и напился старик! Чему ж удивляться – он выпил
Пол-океана, теперь в утробе у старого бродит
Горький напиток морской, – я в этом само виновато.
Я ж океанской водой наполняю до края стаканы
Туч и воду к тому ж озаряю пурпуровым светом.
Но никому невдомек, что он на такое способен!
Пьяница старый теперь разорит, пожалуй, за сутки,
Менее даже, карман страховых румынских компаний! —
Солнце, в щелку меж туч проглянув, язык показало,
Бороду старца щекочет лучом. Улыбается пьяный:
– Чем ты, Пепеля, себя молодишь? Почему не стареешь?
Тысячи лет наблюдаю тебя – все ты молод и молод!
Или румянишься? А? Теперь это можно… Иначе
Мне непонятно, как ты уже тысячи лет все такой же!
– Да замолчи ты, охальник седой! Тебе бы проспаться!
Как я тебя застаю? Венец – набекрень… Хорошо ли?
Ведь разоряешь весь мир своим ты дурацким весельем! —
Ну, а у звезд белокурых правительства тупы – приличных
Ровных шоссе провести не хотят по лазоревой степи.
Перевернулся возок и увяз наш старец в болоте.
В облачной тине чуть-чуть сапоги не оставил! Да, впрочем,
Что ему! Тучи знай топчет и пляшет свой танец чабанский!
Вот одного из ветров за голову хвать – и подбросил.
Тот кувырнулся, а старца вдруг молния-клоп укусила,
Чешется он о стволы, как телок о плетень из ракиты.
Тучи, красны от стыда, убегают, а ветер улегся
Между горами и лесом… Бредет Ураган, помрачневший,
К замку из сумрачных скал, отворяются чудо-ворота
И пропускают его в огромные серые залы.
Вот он снимает венец с головы. На гвоздик повесил,
Блещет корона во тьме, красивая, молнией красной,
Окаменевшей меж туч… И кожух он повесил на печку,
Мокрые снял сапоги, портянки черные тоже, —
Словно две вспаханных нивы пред адским огнем разостлал их,
Чтобы просохли… Снимает кушак, из него высыпает
Горсть золотых в деревянную ложку – огромную, с погреб, —
Черную вовсе от дыма. Потом на туманной перине
Старые кости король растянул и храпит богатырски.
И завывают в ответ в подземных глубинах пещеры.
Даже и гор исполинских подножья, гремя, потрясает
Храп старика-короля. На дворе между тем незаметно
Древний скряга Мороз, с лицом постоянно унылым,
Золото тащит зари в мешках, понашитых из мрака,
Чтобы в рубины его превратить. Понемногу темнеет,
Солнце прильнуло к воде, примиряет морскую тревогу,
Гладит лицо голубое и, в глубь морскую проникнув,
В светлых играет волнах, ласкает лазурные груди
Золотом ярких лучей… Но смотрит оно и на землю…
И подымают цветы головки игривые к солнцу, —
Столько ребячества в них, а в глазах – ненужные слезы…
Солнце глядит и в сады, на аллею цветущую вишен,
В гущу черешен, и в ветви акаций с их запахом нежным.
Девушка ходит в саду, в голубое одетая платье,
Падают вдоль по спине белокурые длинные косы.
В руку ромашку взяла и гадает – совсем Маргарита!
Шепчет: «Любит… Не любит… Любит…» Эх, цветик невинный,
Чуть распустившийся! Ласкова так и красива… но дура:
Видно, любимого ждешь, – знать, писаря из префектуры,
Юношу «с будущим»… Так ли?.. Приходит он с трубкой и курит…
Солнце зашло между тем, а луна ожиревшей наседкой
Синим эфиром небес бредет, за собой оставляя
Следики лап золотых, которые блещут, как звезды.
Сутки проходят, и старец встает и на гору Рарэу
Медленно лезет в рубахе одной, босоногий, без шапки.
Чешет затылок и, морщась, на солнце глядит полусонный.
 

1873

 
Как разъярился океан могучий!
В упругий жгут свивает непогоду,
Арканом волн захлестывает тучи
И тщится их низвергнуть с небосвода.
 
 
Напрасно молнии луны свободу
Обороняют пламенем летучим,
В ответ валы вздымаются все круче,
И крепость звездную штурмуют воды.
 
 
Но не хватает силы океану…
Ворча, он отступает, утомленный.
Волна волне зализывает раны.
 
 
Вот он уснул. Но даже в грезе сонной
Не расстается он с луной желанной,
Со звездами и с ясным небосклоном.
 

1873

 
В таверне закопченной, где дым стоит клубами,
Где дня почти не видно сквозь грязное окно,
На лавках деревянных за длинными столами
Сидят угрюмо люди с суровыми глазами, —
То нищие плебеи, которым все равно.
 
 
Один сказал: «Считают, что все черно и грязно,
Лишь человек, как светоч, рассеивает тьму.
Но сам же он источник порока и соблазна,
А этот шар нечистый, вращающийся праздно, —
Его же достоянье, подвластное ему.
 
 
Что значит справедливость? Ведь это же ограда,
Хранящая богатых, их собственность и власть.
Вы можете погибнуть от мора и от глада,
Но вашими руками им рыть и строить надо,
И труд ваш непосильный спешат они украсть.
 
 
Ведь им нужны услады, улыбки, упоенья,
И солнечные Альпы, и неба бирюза.
В садах у них зимою цветущие растенья.
Они в пирах проводят свои ночные бденья,
А днем они смежают усталые глаза.
 
 
Для них и беззаконье – одна из привилегий,
Но вас они законом обуздывают всех,
Влачащих государства тяжелые телеги…
Когда ж они свершают военные набеги, —
То вашейкровью платят за каждый свойуспех.
 
 
Вся эта пышность армий, вся эта слава флота,
Короны, что венчают седины королей,
Богатства, что таятся в подвалах у кого-то, —
Все это создается из мелких капель пота,
Стекающих по лицам измученных людей.
 
 
Религия, конечно, испытанный, удобный,
Уже на вас надетый, прилаженный хомут.
Им нужен раб смиренный, послушный и незлобный…
Ведь если б не надежда на светлый мир загробный —
О, кто бы согласился на этот адский труд?
 
 
Они в загробном мире сулят вознагражденье,
Расплату по заслугам и радость, но, увы,
В могиле ожидает вас вечное забвенье…
Напрасно в этой жизни хранили вы терпенье:
Там ничего не будет, ведь мертвые – мертвы.
 
 
Играют эти люди фальшивыми словами.
Они мечи вам дали и ждут, что вы, рубя,
Бросаясь, нападая, себя сразите сами,
Что встанете стеною за них же с их дворцами
И что войной пойдете вы сами на себя.
 
 
Зачем же быть рабами, спасая их безделье?
Зачем всего бояться и ничего не сметь?
Зачем вы в этом мире живете еле-еле,
Когда у них богатство, и роскошь, и веселье,
Свободной нет минуты, чтоб даже умереть!
 
 
Взгляните, как вас много! Могучими руками
Могли бы вы по-братски всю землю поделить.
Но стен для них не стройте, где могут под замками
Они добро упрятать или покончить с вами,
Как только разгадают, что вы хотите жить.
 
 
Им хочется блаженством упиться до упаду.
Законы защищают всю мерзость их страстей,
И вот переступили они еще преграду:
Теперь они находят преступную усладу
В позоре ваших скромных, прекрасных дочерей.
 
 
Но что же в вашем сердце усталом и покорном?
Ужели слово «рабство» уже не жжет уста?
Что есть у вас? Неволя? Слеза на хлебе черном?
Обиженные дети на их пути позорном?
Одним – и рай, и радость, другим же – нищета.
 
 
Нет, не нужны законы лжецам и лицемерам!
Для вас их измышляют, для вас их создают,
Чтоб чахли вы покорно в своем закуте сером,
И делят наказанье по рангам и размерам,
И над последним нищим вершат неправый суд.
 
 
Скорее разгромите порядок злой и грешный,
Народы разделивший на слуг и на господ.
Мы знаем, что за гробом наступит мрак кромешный,
А здесь и жизнь, и солнце, и хлеб, и воздух вешний —
Так пусть их все получат, пусть каждый их возьмет.
 
 
Разбейте, растопчите красу античных статуй
И все изображенья холеной наготы.
Зачем о совершенстве вздыхать во тьме проклятой?
Иль девушки простые не платят страшной платой,
Стремясь освободиться от черной нищеты?
 
 
Разбейте же порядок жестокий и кровавый,
Роскошные чертоги и царственный дворец,
И замок белоснежный, и храм золотоглавый,
И пусть повсюду хлынут потоки жгучей лавы,
С камней следы позора смывая наконец.
 
 
Их гордость и богатство – да будет все разбито!
Снимите с жизни слезы, убожество и страх,
И золото, и пурпур, одежды из гранита,
И пусть она прозрачной, очищенной, омытой,
Как дух невоплощенный, останется в веках.
 
 
Постройте из развалин уверенно и смело,
Как бы «мементо мори» [39]39
  Помни о смерти (от лат.memento mori).


[Закрыть], громады пирамид.
Пред вечностью бездонной, не знающей предела,
Пускай искусство душу раскроет, а не тело —
Продажное, нагое, утратившее стыд.
 
 
Скорей потоп и бурю! Ведь знаете вы сами,
Кому вы покорились в смирении своем.
Жестокие владыки сменились болтунами,
Безумные угрозы – трескучими словами.
Названья изменились, но зло осталось злом.
 
 
Очнетесь вы, как в сказке, в каком-то новом веке,
Где радость будет общей, где свет рассеет тьму,
Когда же пламя жизни погаснет в человеке,
Он, словно засыпая, свои опустит веки,
И смерть, как светлый ангел, приблизится к нему.
 
 
Расстаться с этой жизнью совсем нетрудно, зная,
Что дети остаются исполненные сил,
Что жизнь их ожидает среди земного рая,
И звонов колокольных замолкнет медь густая:
Оплакивать не надо того, кто все свершил.
 
 
Исчезнут и болезни, и беды, и напасти,
Природа обновится, исполнена щедрот;
У золота не будет его преступной власти,
И каждый выпьет кубок, в котором только счастье,
И сам же этот кубок спокойно разобьет».
…………………………………………………
 
 
В коляске едет Цезарь по набережной Сены.
Его от размышлений ничто не отвлечет —
Ни грохот экипажей, ни уличные сцены;
Теперь его раздумья сложны и неизменны,
И перед ним безмолвно склоняется народ.
 
 
Почти неуловимой улыбкой уст холодных
И взором напряженным, все видящим насквозь,
Рукой, держащей судьбы движений всенародных,
Приветствует он толпы раздетых и голодных:
Его величье с ними таинственно сплелось.
 
 
В его немом величье царит безмерный холод.
Он знает, что неправдой отравлены сердца,
Что зло непобедимо и мир навек расколот,
Что вновь на наковальню падет тяжелый молот
И этому не будет предела и конца.
 
 
И он, тиран и деспот для всякого вельможи,
Приветствует – не вас ли, начало всех начал?
Ведь вы – любых величий опора и подножье,
И всех завоеваний, и всех крушений тоже,
И Цезарь всемогущий без вас давно бы пал.
 
 
Лишь вашей грозной силой, лишь вашими тенями,
Усмешкой, проскользнувшей у ваших уст немых,
И разумом, что к правде стремится все упрямей,
Он всех обезоружил, он всех опутал вами —
И властно подавляет теперь врагов своих.
……………………………………………………..
 
 
Париж объят пожаром. Пылают башни, зданья,
Как факелы, взметнулись огни горящих крыш,
 Они летят по ветру, меняя очертанья,
И слышен лязг оружья, и вопли, и стенанья —
Так века труп тлетворный похоронил Париж.
 
 
Он был неузнаваем, пожаром озаренный.
И вот уже на глыбы гранитных баррикад
Идут в фригийских шапках плебеев батальоны,
И двинулся на битву народ вооруженный,
И медленно и глухо колокола гудят.
 
 
И женщины проходят безмолвными рядами
Сквозь огненную бурю с оружием в руках.
Их волосы на плечи спускаются волнами,
А ненависть и злоба угрюмыми огнями
Сверкает в их бездонных и сумрачных глазах.
 
 
Борись, густые кудри по ветру развевая!
Ты поднялась героем из страшной нищеты,
Не даром стягов алых склонилась тень святая,
Твой мрачный путь греховный внезапно осеняя…
Предатели виновны, но не виновна ты.
…………………………………………………
 
 
Блестит ночное море и кажется стеклянным.
Лишь волны, словно плиты, колеблются вокруг,
Спокойно исчезая за пологом туманным.
Луна своим сияньем, загадочным и странным,
Вставая из-за леса, все озарила вдруг.
 
 
А на волнах безмолвно качаются скелеты
Каких-то деревянных старинных кораблей.
Их паруса надуты, и мачты их воздеты,
И вот перед луною плывут их силуэты —
Луна для них, как знамя, они стремятся к ней.
 
 
На берегу пустынном в тени плакучей ивы
Задумавшийся Цезарь склонился на гранит.
А глади необъятной расходятся извивы,
И ветра налетают внезапные порывы,
И море, откликаясь, рокочет и звенит.
 
 
И вот по ночи звездной, топча лесов вершины,
По воздуху, по морю обходит спящий мир
Старик белобородый, бросая взор орлиный;
Венком из трав засохших увенчаны седины,—
То престарелый Лир!
 
 
Сквозь призрак проступало далеких звезд мерцанье;
И, словно отвечая на заданный вопрос,
Пред Цезарем раскрылось всей жизни содержанье,
И горестей народных унылое стенанье
В душе его, как эхо, тогда отозвалось:
 
 
«Вселенная вдохнула в людей свои стремленья,
И волю Демиурга все чувствуют в себе;
И в каждом человеке миры и поколенья
Хотят решить вопросы, которым нет решенья, —
О страсти вездесущей, о смысле и судьбе…
 
 
Таится в каждом сердце прообраз мирозданья.
Всех жизней бесконечных единое зерно.
Так дерево желает в порыве расцветанья,
Чтоб стали воплощеньем его существованья
Цветы, которым завтра погибнуть суждено.
 
 
Но так ли воплощенье любого человека
Решается игрою условий и причин?
Тут раб сформировался, здесь – царь, а там – калека,
Но жизнь во всех обличьях, от века и до века,
Всегда одна и та же, и смысл во всех один.
 
 
Во всех одни и те же безмерные желанья,
Меняются лишь формы, личины, имена,
Меняются покровы, черты и одеянья,
Но та же тайна жизни, которой нет названья,
Разбрасывает всюду желаний семена.
 
 
Но все прервется смертью, и ты, как дым, растаешь.
Бессильны все желанья, бесплодны все умы,
И что бы ты ни сделал, жизнь будет все такая ж…
И вот, опустошенный, ты с болью постигаешь,
Что вся планета наша – лишь греза вечной тьмы».
 

1874