Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"
Автор книги: Михай Эминеску
Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
– Куда?
– Они теперь все ушли к Святой Анне [138]138
…все ушли к Святой Анне… – Святая Анна – живописная местность под Синаей.
[Закрыть], – ответила заспанная служанка.
– А господин лейтенант Мишу тоже с ними? – спросила госпожа Аника.
– Да, и они пошли.
– Скорей, Михалаке, поторопитесь! – воскликнула старуха.
Но тут господина Джеорджеску взорвало.
– Что?! Сударыня, что вы это говорите? Я пока еще не потерял рассудка. Вы, наверно, меня принимаете за почтовую лошадь?
– Не кричите, разбудите детей!
– Вот уже пять часов я гоняюсь за вами как помешанный, и этого еще мало? Больше я никуда не пойду.
– Михалаке, дорогой, идите! – стала горячо упрашивать его старуха. – Вы доставите большое удовольствие Мице и всей компании.
– Я не в состоянии.
– Будете жалеть, Михалаке!
– Почему это я буду жалеть? Не пойду, и все. Я опять их там не найду. Дайте-ка лучше сюда корзинку.
В это время вдалеке часы на дворце Пелеш пробили полночь. Старуха вытащила из-под кушетки корзинку, служанка принесла бутылку вина, и господин Джеорджеску с тещей уселись ужинать. Закусывая, он подробно рассказал госпоже Анике о всех приключениях злополучного дня. Старуха, в свою очередь, без умолку говорила о том, как она встретилась с мадам Василеску и со всей остальной компанией, как забавен лейтенант Мишу и до чего же хорошо он поет. После ужина господин Джеорджеску лег спать в комнате, предоставленной ему и мадам Джеорджеску, а грамама – в детской, с птенчиком.
В пять с половиной утра их обоих вырвал из объятий Морфея оглушительный шум, – с колокольчиками, с гиканьем, с музыкой веселая компания возвращалась из Урлэтоаря [139]139
…компания возвращалась из Урлэтоаря… – Урлэтоаря – излюбленное место прогулок в окрестностях Синаи.
[Закрыть]; господин Василеску, мадам Василеску, мадам Констандинеску со своей племянницей – девицей Попеску, мадам Джеорджеску и господин Мишу. Это была импровизированная прогулка, затея лейтенанта.
– Видите, сударыня, – обратился Михалаке к теще, – теперь вы видите? Хорош бы я был, если бы послушался вас и пошел к Святой Анне!
Ах, какое это было удовольствие, – разве его позабудешь!.. Прогулка при луне на медленно движущихся дрожках, мелодическое журчание горных источников и таинственный лесной шум, а потом господин Мишу, напевающий под тихий аккомпанемент музыкантов мелодию того самого менуэта, который все время исполняли в парке и который пленил мадам Джеорджеску… Поэтому не удивительно, что, вернувшись в Бухарест, она долго жила этими волшебными воспоминаниями и, совершая свой ночной туалет, всякий раз говорила со вздохом:
– Ах, мамочка, менуэт Педерасского [140]140
…менуэт Педерасского… (искаж). – Падеревский Игнацы Ян (1860–1941) – известный польский пианист и композитор.
[Закрыть]… Я от него без ума…
1900
Перевод И. Константиновского
Однажды утром, выйдя из дому, я увидел извозчичью пролетку, стремительно въезжавшую на нашу улицу. Узнав сидевшую в ней даму, мою добрую знакомую госпожу Калиопи Джеорджеску, я вежливо поклонился. Завидя меня, госпожа Калиопи остановила экипаж, сильно ткнув извозчика зонтом в спину, и между нами произошел следующий диалог.
– Целую ручку, мадам Джеорджеску, – сказал я, приближаясь к экипажу.
– А я как раз направлялась к вам… – взволнованно ответила она.
– Ко мне?
– Конечно… Умоляю, не оставляйте меня в беде!
Я выразил удивление.
– Вы должны оказать мне большую услугу… друзья познаются в беде. Теперь я узнаю, настоящий ли вы друг!
– С превеликим удовольствием, мадам… если я только сумею.
– Конечно сумеете!.. Не говорите – нет… Я знаю, что вы сумеете. Вы должны суметь!
– Однако в чем же все-таки дело?
– Вы знакомы с… Я знаю, вы с ним знакомы!
– С кем, мадам?
– Он ваш друг… Я в этом уверена! Не отрицайте!
– О ком же идет речь?
– Об учителе философии Попеску.
– Да, мы знакомы, но я не сказал бы, что мы близкие друзья.
– Полноте… я-то ведь знаю!
– Но в чем же дело?
– А дело в том, что вы должны немедленно сесть со мной в экипаж и ехать к Попеску, чтобы замолвить словечко за моего Овидия.
Читателю следует знать, что мадам Калиопи Джеорджеску – мать троих сыновей: Виргилия, Горация и Овидия…
Виргилий учится на третьем курсе юридического факультета, Гораций – на втором, а Овидий лишь собирается поступить на этот факультет. Закончив недавно среднюю школу, он сдает теперь экзамен на аттестат зрелости и, по словам мадам Калиопи, несмотря на всю отвагу, с помощью которой победил все прочие предметы, сплоховал на экзамене по этике.
– Представьте себе, – начала с жаром объяснять взволнованная мамаша, – мальчика явно преследуют, чтобы погубить его карьеру… Между тем он так чувствителен, что это может его просто убить… Знаете, что он мне сказал? «Мамочка, если я потеряю год, я покончу с собой!» И он в состоянии это сделать… Он ведь так горд… Представляете себе, какой ужас? Ему хотят поставить тройку… в то время как нужна шестерка… и главное– по какому предмету? Именно по этике!.. Вы ведь его знаете с детства. Вы-то уж знаете, какое он получил воспитание!
– Еще бы!
– Так вот… тройка, и именно по этике!.. Прошу вас… усаживайтесь поудобнее. – И мадам Джеорджеску подвинулась, освобождая для меня место в экипаже.
Я попробовал возразить:
– А не лучше ли господину Джеорджеску самому сходить к учителю?.. Вы же знаете, что господин Джеорджеску человек с большим весом… Кроме того, он… так сказать… родной отец… а я в некотором роде… чужой.
– Ну нет! Нашли кого посылать! – решительно запротестовала мадам Калиопи. – Разве вы не знаете, с каким безразличием относится Джеорджеску к своим детям? Если б я на него понадеялась, то ни Виргилий, ни Гораций никогда не попали бы в университет… Ему было бы все равно, если б бедные дети остались совсем без аттестата зрелости… Прошу вас… садитесь!
– Не беспокойтесь, мадам Джеорджеску, я доберусь и пешком.
– Боже упаси!.. Ведь все равно я на извозчике… Пожалуйста, садитесь…
Мне ничего не оставалось, как сесть рядом с нею, и экипаж тронулся.
– Куда же мы поедем? – спросил я мою спутницу.
– Как куда? К учителю на квартиру.
– Но я ведь не знаю, где он живет…
– Зато я знаю… Вам не о чем беспокоиться! Извозчик! Сворачивай направо! – И мадам Калиопи сильно ударила извозчика зонтом по правой руке. – Погоняй быстрее!
Всю дорогу мадам Джеорджеску колотила извозчика то по левой, то по правой руке. Наконец она ткнула его зонтом в спину, и экипаж остановился.
– Видите вон тот желтый дом рядом с бакалейной лавкой? Зайдите во двор, направо, в глубине, будет другой дом… Там он и живет. А я подожду вас здесь.
Мне оставалось только покориться. Направляясь по указанному мне пути, я горячо молил небо, чтобы учителя не оказалось дома. Стучу в дверь. Однако небо не вняло моей молитве: господин Попеску был дома… Как мне надлежало приступить к делу? Я решил начать издалека…
– Дорогой Попеску, – сказал я ему после того, как мы поздоровались, – не кажется ли вам, что наши школьные программы выглядят несколько странно? В них придается одинаковое значение всем предметам, а это, безусловно, вредит развитию общества. Я хочу сказать, вредит прогрессу; ведь в конце концов какую цель преследует наше обучение; что, собственно, школа собирается сделать из нашего молодого поколения, стремящегося получить систематическое образование для того, чтобы в дальнейшем успешно работать на самых разнообразных поприщах?
Попеску посмотрел на меня с изумлением, но я бодро продолжал свою речь.
– Бывают просто нелепые случаи. Могу даже привести примеры. Я видел немало детей с отличными способностями, обреченных, однако, на то, чтобы потерять год только потому, что им не удавалось получить хорошую отметку по музыке или гимнастике!.. Вы должны согласиться, что это столь же абсурдно, как если б мы помешали молодому человеку поскорей попасть на юридический факультет потому лишь, что он хромает по этике… Что общего между этикой и профессией адвоката, к которой стремится наш молодой человек? Скажите сами!
Попеску выпучил на меня глаза с еще большим изумлением. Заметив, что мое красноречие произвело не тот эффект, на какой я рассчитывал, я подумал, что, видимо, мой подход к делу никуда не годен! Надо было брать быка за рога!
– Дорогой Попеску! – начал я снова, уже другим тоном. – Оставим принципиальные вопросы. Знаете ли вы, зачем я к вам пожаловал?
– Нет.
– Я пришел просить вас поставить Овидию Джеорджеску, которого вы экзаменовали по этике, вместо тройки… шестерку!
– Что?
– Только не говорите, что вы этого не можете сделать!.. Я знаю, что вы можете!.. Вы должны это сделать!
– Но ведь тогда я должен буду всем поставить шестерки!
– Ставьте всем!
– Да, но…
– Не говорите нет!.. Я знаю, что вы можете это сделать! Вы должны сделать! Ведь это все дети из хороших семейств!
Попеску сам происходил из хорошей семьи, поэтому он тотчас оценил мой аргумент и ответил:
– Ладно! Если они действительно из хороших семейств, мы постараемся всем им поставить по шестерке.
– Вы мне обещаете?
– Честное слово учителя!
Я ушел от Попеску, весьма довольный своим успехом. Мадам Джеорджеску нетерпеливо ждала меня на улице.
– Ну как?
– Отлично! Он сделает это для всех…
– Как это для всех?
– Очень просто… Это же все дети из хороших семейств…
– Как из хороших семейств?
– Из таких же, как ваш Овидий.
– Ничего не понимаю.
– Все ребята получат хорошие отметки.
– А Овидий?
– Тем более… Все получат по этике шестерки, потому что они из хороших семейств…
К вечеру того же дня я получил от госпожи Джеорджеску письмецо с приглашением на ужин и сообщением о том, что Овидию поставлена нужная отметка. Само собой разумеется, я не преминул воспользоваться приглашением.
Ужин был отличный. Гости пили шампанское за здоровье Овидия Джеорджеску и желали ему блестящей карьеры. Счастливая мадам Калиопи нежно расцеловала своего любимца, довольная тем, что на этом пока окончились ее материнские волнения.
– Слава богу! – воскликнула она, подавая мне бокал с шампанским. – Избавилась! Сдала наконец на этот проклятый аттестат зрелости!
1900
Перевод И. Константиновского
Канун святого Димитрия. [141]141
Канун святого Димитрия. – День святого Димитрия один из двух традиционных дней переезда нанимателей квартир в старой Румынии. Договоры по найму жилищ обычно заключались до дня святого Димитрия или дня святого Георгия.
[Закрыть]Мой друг Янку Веригопулу стоит на углу улицы у гостиницы «Континенталь» и безмятежно разглядывает прохожих. Мы здороваемся и вступаем в разговор. У моего друга Веригопулу прекрасный характер: он спокоен всегда, при любых обстоятельствах, и, признаться, я не перестаю восхищаться этим его свойством. Скажем, к примеру, вы, я или любой другой человек не смогли бы торчать у гостиницы «Континенталь» и глазеть на прохожих спокойно и невозмутимо, с видом человека, не удрученного никакими житейскими заботами, да еще накануне дня святого Димитрия, зная, что назавтра предстоит покинуть старую квартиру, а перевозить домашний скарб решительно некуда. В такие минуты холодные плиты тротуара показались бы нам горячее раскаленной смолы! Они жгли бы нам ноги, мы метались бы по городу как одержимые и, вероятно, не успокоились до тех пор, пока не узнали бы, где нам предстоит обосноваться со своими пожитками после отъезда со старой квартиры.
Так вот: мой друг Янку Веригопулу, прекрасно зная, что назавтра он должен съехать с квартиры, и не имея никакого представления о том, куда он переедет, преспокойно стоял на углу улицы у гостиницы «Континенталь» и развлекался, разглядывая прохожих.
– Слушай, Янку, – спросил я его, еще сомневаясь, верить ли тому, что мне предстоит услышать, – отвечай мне серьезно: ты в самом деле не знаешь, куда вам завтра переехать?
Я употребил форму «вам», потому что мой приятель был женат.
– Честное слово, мон шер, не знаю!.. – ответил он со смехом.
Я поглядел на него молча, исполненный восхищения.
– Что ты на меня так уставился?
– Мон шер, я восхищаюсь тобой… Будь я на твоем месте…
– А главное, у меня нет ни гроша…
– Не может быть!..
– То есть это только так говорится – ни гроша. Несколько лей у меня все же найдется… Давай закусим… Который теперь час?
– Десять минут восьмого.
– Отлично… Пойдем в сторону Епископии; я условился с женой встретиться у Трипковича в половине восьмого.
Подымаясь в гору в сторону Епископии вместе с Веригопулу, я был преисполнен уважения к этому стоику, который не принимал к сердцу мелкие житейские огорчения. Находясь в его положении, вы, я или кто другой не могли бы, конечно, мирно прогуливаться в толпе людей, снующих по мосту Могошои, без того, чтобы не видеть в каждом встречном живом существе нового повода для огорчения. И говоря по правде, пока я шагал рядом с моим философом, мне неоднократно приходила в голову мысль о том, что бы могло быть, окажись я на его месте, а он на моем… Я бы его просто измучил… Его присутствие, наверное, так бы меня раздражало, что в конце концов я обвинил бы его в том, что, пользуясь покровительством распорядителя человеческих судеб, он забрал себе ту долю благ, которая причиталась мне на время нашего короткого земного существования. А вот он – он поступает не так! Он даже пригласил меня закусить… Поистине золотой характер!..
Все это проносилось у меня в голове, пока Веригопулу любезно раскланивался с многочисленными знакомыми, которых мы встретили по пути. Наконец мы добрались до Епископии, пересекли дорогу и вошли в закусочную Трипковича.
– Два французских вермута! – требует Янку и, вынув из кармана кошелек, показывает мне две монеты. – Это все, что у меня есть… Но даже и это мне выделила жена из своих маленьких сбережений…
Потом он меняет тему беседы.
– …Если бы господин Джеорджеску не был канальей, – говорит он, – я бы остался на старой службе и не подал бы в отставку… Но из-за каких-то мизерных трехсот лей жалованья в месяц, – к тому же это только говорится триста лей: на руки получаешь не больше двухсот пятидесяти шести лей и пятидесяти бань, – стало быть, из-за такой безделицы чтобы я терпел обиды, придирки и хамство начальства?! Возьмем еще по одной?.. Кельнер, еще два вермута!..
– Однако, братец ты мой, – пытаюсь я возразить, – в наше время… остаться без жалованья… это ведь трудновато.
– Трудно, нетрудно, но если у тебя есть характер, иначе нельзя… Возьмем еще по одной?.. Кельнер!..
– Спасибо, дружище. Хватит и двух…
– О нет!.. Разве ты не знаешь немецкую поговорку?..
– …Alle gute Dinge… – sind drei [142]142
Все хорошее повторяется три раза (нем.).
[Закрыть].
– Видишь!.. Кельнер, еще две рюмки!
– Но ведь уже поздно…
– Который час?
– Скоро восемь.
– Погоди еще минуту, сейчас придет моя жена…
Думая о другом, я спрашиваю:
– У тебя столько знакомых, и ты, вероятно, мог бы найти себе место?
– Скажу тебе по правде, мон шер, мне обещали дать рекомендацию в примэрию; если там окажется подходящее место, лей на семьсот – восемьсот в месяц, я соглашусь, если же нет, я не желаю больше терять свободу из-за пустяков. Нет, этого я больше не сделаю… Ну что ты вытаращил глаза на меня!
– Мой милый, я восхищаюсь тобой все больше и больше!
– Чтобы снова иметь дело с каким-нибудь прохвостом, вроде господина Джеорджеску? Нет, лучше остаться бедняком с чистой совестью!
«Какой молодец!» – подумал я с восхищением… и вдруг увидел, как у входа в кафе остановился извозчик и из пролетки выпорхнула элегантная дама и быстро направилась к двери. Это была очаровательная жена моего друга – мадам Аглае Веригопулу.
– Давно ты меня дожидаешься, мой петушок? – спросила она мужа, который галантно поцеловал белую перчатку, обтягивающую ее ручку.
– Всего несколько минут, милочка, – ответил муж, в то время как я, в свою очередь, тоже склонился к ее руке.
– Знаешь, мы завтра переезжаем.
– Куда? – спокойно спросил Янку, без тени удивления.
– А разве тебе это не все равно?.. Гостиная, четыре комнаты, ванная, кухня, комната для прислуги, погреб, все удобства, да к тому же еще отдельный дворик и сад.
– Сколько же это будет нам стоить?
– Две тысячи четыреста…
– Четыре взноса?
– Нет… я уже внесла за полгода вперед.
С этими словами мадам Веригопулу вынимает из сумочки кошелек, раскрывает его и показывает квитанцию.
– Контракт заключим после того, как переедем; я сняла квартиру на три года.
От удивления я невольно выпучил глаза.
– Почему ты так странно смотришь?.. – спросил меня Веригопулу.
– Нет… ничего… только, видишь ли… ты ведь говорил… а теперь…
– Эге! Если б не она с ее маленькими сбережениями!.. Представь себе, этим летом, когда мы были в Синае…
Но жена прервала его на полуслове:
– Вам хорошо разговаривать, а я голодна… Послушай, мой петушок, а ты для меня ничего не закажешь?
– Кельнер! Еще три рюмки.
– Мерси, – сказал я, – но только…
– Никаких разговоров… Разве ты не знаешь немецкую поговорку… Alle gute Dinge sind… vier [143]143
Все хорошее повторяется… четыре раза (нем.),
[Закрыть].
В конце концов я поддался уговорам мадам Веригопулу и согласился поехать к ним обедать. Хотя речь шла о том, что я еду к ним à la fortune du pot (то есть удовольствуюсь тем, что есть в доме), мадам Веригопулу купила несколько сортов закуски и бутылку марсалы, уплатив за покупки из собственного кошелька.
Покончив с покупками, мы все вместе уселись в пролетку.
Было чудесно катить по асфальту в экипаже с мягкими рессорами на резиновых шинах. Мы опять остановились у бакалейной лавки, и так как время устриц еще не пришло, купили триста граммов черной икры.
– Трогай! – скомандовала мадам Веригопулу, обращаясь к извозчику. – Налево, направо… направо, налево!
Наконец приехали… Быстро выскочив из экипажа, мы протянули руки мадам Веригопулу, которая выпорхнула из него с грацией лани.
– Мерси! – Вслед за этим она обратилась к извозчику; – Приедешь ровно в одиннадцать!
Мы вошли в дом… Что за чудесный обед в симпатичном веселом обществе!.. Жаль только, что приятные минуты летят так быстро. Я и не заметил, как прошло целых три часа.
– Барыня, – доложила служанка, – извозчик уже здесь.
Оказывается, мадам Веригопулу немедленно должна навестить свою тетушку. Перед отъездом она вызывает своего петушка в другую комнату. И снова мы втроем усаживаемся в пролетку.
Мы с Янку сходим на Театральной площади, а мадам едет дальше.
– Выпьем по фужеру? – спрашивает Веригопулу.
– Мерси, мой друг; я не могу пить шампанское. У меня от него изжога…
– Тогда чего же?
– Пивка, что ли, выпить?..
– Ладно… я закажу шампанское… а ты спросишь пива. Мы входим в ресторан.
Уже время за полночь, когда Янку требует счет и бросает на мраморный столик бумажку в сто лей. У меня опять глаза на лоб.
– Видишь ли, мон шер… – говорит он, – если бы не маленькие сбережения моей жены…
1900
Иосиф Исер (1881–1958)
Караджале в окружении своих персонажей
Перевод Р. Рубиной и Я. Штернберга
Свет лампы, висящей под потолком в корчме на одном из перекрестков далекой окраины, отражаясь в бутылках и окрашивая стекла маленького окошка в радужные цвета, виден издалека. На дворе свирепствует непогода. Дождь льет как из ведра, бушует холодный ветер. Зима только началась, но темнеет рано. В полосе света появляется быстро движущаяся тень. Обходя лужи, она направляется к корчме и исчезает в двери.
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, господин Янку! – отвечает из-за стойки хозяин.
– Что, пришел кто-нибудь из наших?
– Еще никто не приходил.
– И господина Томицэ тоже нет?
– Нет. Видно, завернул еще куда-нибудь. Но он должен вот-вот заявиться.
Посетитель, интересовавшийся господином Томицэ, был Янку Букэтарул, человек лет шестидесяти, изрядно потрепанный для своего возраста. Это и не удивительно – в жизни он хлебнул немало горя. Сын знаменитого в свое время крепостного повара, он был обучен с малых лет кулинарному искусству и превзошел своим талантом отца. Богатые баре, восхищаясь дарованием господина Янку, старались перехватить его друг у друга. Однако кулинарное искусство тяжело отзывается на здоровье. Первым делом, жар печей повредил артисту зрение, потом к этому присоединилась злая лихорадка. Господин Янку проделал длительный курс лечения полынной водкой, настоянной на дрожжах, но проклятая лихорадка не оставляла его. Он удвоил, затем утроил дозу… Все напрасно! Однажды знаменитый повар заметил, что у него дрожат руки и кружится голова. По ночам его стали мучить кошмары. Как-то раз он упал ничком на раскаленную плиту и сильно обжегся. Вскоре Янку вынужден был отказаться от своего искусства, так как, где бы он ни работал, головокружения все повторялись. Что оставалось делать господину Янку? Попрошайничать… А проклятая лихорадка все не оставляет его.
Господин Янку заказывает полынную водку на дрожжах, уходит в дальнюю комнату и садится в углу за столик. Это обычное место встречи трех друзей-приятелей: господина Янку Букэтарула, госпожи Замфиры Мускаладжиойки и господина Томицэ Барабанчиу. В то время как господин Янку прикладывается к своему целебному напитку, пробуя его на вкус, в комнату входит госпожа Замфира, особа лет за пятьдесят.
Госпожа Замфира давно потеряла один глаз и еле владеет правой рукой и правой ногой. Прошлое этой женщины, пожалуй, куда интереснее прошлого ее друзей. О, эта женщина изведала любовь! В юном возрасте она была похищена, не без ее согласия, из дома отца, искусного гитариста, который в свое время прославился исполнением непристойнейших куплетов. Героем ее романа был молодой, весьма одаренный скрипач. Прошел год, и один выдающийся кобзарь похитил Замфиру у ее первого похитителя. Спустя несколько лет появился новый похититель, и так каждые два года, а то и чаще она переходила от одного похитителя к другому, пока, на свою беду, не встретила такого, который заявил, что хочет на ней жениться. Он не понял, что элементарный долг вежливости обязывает его не затевать скандала при очередном похищении Замфиры. Это был знаменитый Митаке Мускаладжиул, силач с могучими мышцами, сущий геркулес. Выследив изменницу, он настиг ее во время кутежа с очередным похитителем, когда она распевала песенки из отцовского репертуара. Митаке бросился на жену и, волоча ее по полу, стал избивать, терзать и увечить. Похититель скрылся, как последний трус. Когда Мускаладжиул выпустил из рук свою жертву, прекрасная Замфира превратилась в мешок с костями. Вскоре после описанной драматической сцены Мускаладжиул умер от паралича сердца. Что было делать несчастной вдове и калеке, оставшейся без средств?.. Она стала нищенкой.
Госпожа Замфира грациозно кланяется своему приятелю, протягивая ему левую руку, и усаживается рядом с ним, а мальчик из буфета подает на стол ее любимую водочку.
– Господин Томицэ еще не приходил? – спрашивает она.
– Нет, – отвечает господин Янку.
– Где это он пропадает?
Госпожа Замфира извлекает из-за пазухи узелок, кладет на стол и, придерживая его правой рукой, развязывает левой. Она тщательно отбирает из кучки мелочи несколько монет и показываем их своему приятелю:
– Посмотрите, господин Янку! Какое убожество эти новые монетки.
– Вижу. Нечего сказать. Вот тебе и благоденствие! Да это признак нищеты, госпожа Замфира!
– Плохи дела у нас в стране, господин Янку! Кто ни проходит, говорит лишь одно: «Кризис, бабушка, кризис!»
– Сами видите, госпожа Замфира, уж если казначейство дошло до того, что выпускает жестяные монеты…
Пока друзья разговаривают, приходит господин Томицэ Барабанчиу. Так его зовут потому, что всю жизнь он прослужил в муниципальном управлении барабанщиком. Расхаживая повсюду со своим барабаном и в ясную погоду, и в ненастье, и в летний зной, и в зимнюю стужу, он нажил острый суставной ревматизм, который не поддается никакому лечению. Всякий раз, когда у него начинается боль в суставах, он не может унять ее ничем иным, как только мятной водкой, прокипяченной с перцем. Утомленный долголетней службой, он вышел в отставку и имеет пенсию в размере тридцати лей, потому что получил увечье при исполнении служебных обязанностей. Чтобы чем-нибудь заполнить день, он нищенствует.
По выражению лица господина Томицэ видно, что сейчас у него острая боль в суставах. Шустрый буфетный мальчик сразу это замечает и, не дожидаясь приказания, приносит мятную водку с перцем. Господин Томицэ вежливо кланяется приятелям, молча садится рядом с ними и мигом опрокидывает свой стаканчик. Потом он подергивает плечами: ревматические иголки как будто притупились. Лицо страдальца проясняется, и он тоже вступает в разговор:
– Видели вы новые деньги?
Эти жестяные монетки? Какое убожество! Вот они!
– Не говорите так, госпожа Замфира! Вы еще не знаете, как обстоит дело…
– А вы знаете?
– Через несколько дней казначейство выпустит монету в двадцать бань этой же серии. Стало быть…
– Стало быть… – подхватывает господин Янку.
– Стало быть… – повторяет госпожа Замфира.
– Стало быть, – продолжает господин Томицэ, – если даже только у двух или трех господ, которые подают нам обычно по одному бану, не окажется более мелкой монеты, чем двадцать бань, и то в месяц наберется сумма в несколько франков. Вы меня поняли?
Не успели приятели ответить, разобрались ли они в финансовой теории господина Томицэ, как из передней донеслась громкая ругань. Вслед за тем широко распахнулась дверь, и в комнату вошел батюшка Матаке, а за ним пономарь. Замыкал шествие буфетный мальчик с подносом в руках, на котором стояли пол-литра мутной полынной и два пустых стакана. Друзья поклонились батюшке Матаке. Он их благословил и уселся с пономарем за столик напротив.
– Целую руку, батюшка Матаке, – обратилась к нему уже успевшая изрядно согреться госпожа Замфира. – Видели вы, ваше преподобие, эти новенькие? – И, прихрамывая, она подошла к столику батюшки, чтобы показать ему никелевые монеты.
– Видел я… – насмешливо протянул священник.
Скажите, батюшка Матаке, целую руку, это правда, что выпустят монеты и по двадцать бань? Вот господин Томицэ говорит, Барабанчиу…
– Выпустят… Вы еще увидите, что они выпустят!
– А что именно?
– Черта с два они выпустят, горе нашим головушкам!
– Что же они собираются выпустить, батюшка? – разволновался господин Янку.
– Что они собираются выпустить? Подождите, попрошайки, скоро сами увидите!
– Но все-таки, отец Матаке, целую руку?..
– В два бана выпустят…
– Как?!
– И в один бан!
– Когда?
– Скоро, на днях…
– В два бана?
– И в один бан?
– В один бан!!
– Провались они в тартарары!
1900
