Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

 
Сложила эту песню
Я в горнице своей.
Сложила эту песню,
Не думая о ней.
Крутилось и крутилось
Мое веретено,
За ним я повторяла,
Что пело мне оно.
 
 
Едва окончу песню —
И затяну опять.
Хоть позабыть бы рада,
Никак не отогнать!
За пряжею, у печки,
В дороге – все пою.
Что за напасть такая
На голову мою!
 
 
Усядусь ли за ужин —
Слеза и потекла!
Кусок застрянет в горле,
Встаю из-за стола.
Бегу на вольный воздух,
А в голове гудит.
Ее сожму руками,
Пою, пою навзрыд.
 
 
Я к мельнице подамся,
А колесо в реке
Мне песню напевает
На нашем языке.
Тогда сама невольно
Я запою тотчас.
Крестясь в испуге, мельник
С меня не сводит глаз.
 
 
Чтобы тоску и песню
Развеять по волнам,
Брожу я над рекою,
Но вдруг по сторонам
Как запоют платаны
Под тихим ветерком!
Напев их повторяю, —
Он так душе знаком.
 
 
Пойду бродить лугами,
А луговой простор
Вокруг поет и плачет —
Иду укрыться в бор.
В бору привольно плакать, —
Он сам гудит, стеня.
Повсюду плач – а люди
Дивятся на меня!
 
 
Но виновато только
Мое веретено:
Я просто повторяю,
Что пело мне оно.
Как жизнь моя без счастья
Длинна и тяжела!
Быстрее бы летела
Или к концу пришла!
 
 
Совсем к концу пришла бы, —
И место бы нашлось
Мне вволю нарыдаться,
Не сдерживая слез,
А то и мать бранится,
Да и отец сердит,
И молча, с удивленьем
В селе народ глядит.
 
 
Лишь ночью, темной ночью
Могу, сама с собой,
Я до рассвета плакать
В подушку головой.
Вот обниму подушку —
И плачу без ума:
Ведь этих слез не видит
И матушка сама.
 

1893

 
Пришел к паше бедняк араб.
Был темен взор, а голос слаб.
«Я бедуин, но для меня
Пришла пора продать коня.
Вот он – мой Эль-Зораб!
 
 
Когда я мчусь во весь опор,
Кто не покинет свой шатер,
Завистливо не глянет вслед?
Он для меня – как солнца свет,
Продать его – позор…
 
 
Но крут нужды тяжелый путь,
Моей жены иссохла грудь,
Моих детей запали рты,
Паша! Спасти их можешь ты,
К ним милосерден будь!
 
 
Взгляни, как скачет мой гнедой,
Играя легкою уздой.
Ты молнию обгонишь с ним.
Дай денег – чтобы стал твоим
Красавец молодой!»
 
 
Провел коня вперед, назад…
Паши горит восторгом взгляд,
Но только гладит не спеша
Седую бороду паша —
Уста его молчат.
 
 
«Я тысячу цехинов дам».
«Паша, паду к твоим ногам!
Об этом я мечтать не мог!
Тебе воздаст за щедрость бог
Здесь, на земле, и там!»
 
 
Берет мешочек бедуин,
В нем о цехин звенит цехин.
Он счастлив: ведь его жена
Теперь от смерти спасена,
Спасен младенец сын.
 
 
Богатство он домой несет!
Теперь он больше не пойдет
Просить в тени чужих шатров.
Кормить голодных бедняков
Пришел его черед.
 
 
Прижал к груди цехины он,
Уходит, счастьем опьянен.
Но тут в глазах мелькнул испуг,
И он остановился вдруг,
Как громом поражен.
 
 
На золото глядит в тоске,
Мешок дрожит в его руке.
Араб к коню идет назад,
И слезы на глазах блестят,
Как ручеек в песке.
 
 
Коня он обнял и, скорбя,
Густую гриву теребя,
Тихонько плачет. «Мой алмаз!
Мой гордый лев, услада глаз!
Я продаю тебя!
 
 
Дочь золотой инжир сорвет —
Кому отдать ей спелый плод?
Мой сын извилистой тропой
С тобой к ручью на водопой
Под вечер не пойдет!
 
 
Нас больше в сумерках густых
Не встретит смех детей моих,
Не буду больше их втроем
Усаживать в седле твоем…
Чем я утешу их?
 
 
Что мне сказать моей жене
О нашем гордом скакуне?
Как без коня мы будем жить?
И люди станут говорить
С насмешкой обо мне!
 
 
Моя Раира, Эль-Зораб
Другому продан, словно раб.
Не будет больше звонко ржать,
Не будет за тобой бежать,
Куда ты ни пошла б!
 
 
Жена, жена! Забудь о том,
Как мчится на коне гнедом
Твой Бен-Ардун, как он поет,
Когда стреляет птицу влет,
Пригнувшись над седлом!
 
 
Встречать меня в вечерней мгле
Не будешь выходить к скале,
Миг встречи пропустить боясь,
Не будешь ухо, торопясь,
Прикладывать к земле!
 
 
Прощай навеки, мой скакун!
Пройдет и пять и тридцать лун,
Где б ни пришлось тебе скакать,
С тобой не встретится опять
Несчастный Бен-Ардун!
 
 
Не гладить мне твоих ноздрей
И гривы не чесать твоей,
Твоей не видеть красоты,
Когда пустыню топчешь ты,
Летя стрелы быстрей!
 
 
Пустыня знала нас с тобой,
Твой топот знала громовой!
Теперь нам вместе нет дорог!..
Кто, друг, тебя напоит в срок
Водою ключевой?
 
 
Как я могу тебя отдать?
Здесь ласки ты не будешь знать.
Здесь будут бить тебя хлыстом,
Замучат тягостным трудом,
Ты будешь голодать!
 
 
И будешь ты убит в бою!..
Нет радость не отдам свою,
Не покорюсь моей судьбе!
Паша! Вот деньги – я тебе
Коня не отдаю!»
 
 
Но потемнел паша, как ночь,
Не в силах гнева превозмочь.
В его глазах блеснул огонь:
«С ума сошел! Мой этот конь!
Иди отсюда прочь!»
 
 
«Моих очей бесценный свет —
Он твой, паша? Дай мне ответ!
Чей голос для него закон,
Кому во всем покорен он?
Он – твой, паша? О нет!
 
 
Я за него и с богом в бой
Готов вступить и с сатаной!
Зачем тебе один скакун?
Богат конями твой табун!»
О, сжалься надо мной!
 
 
Ты видишь – у твоих я ног!
Но в небесах велик пророк,
Суд праведен его и гнев!
Меня, ограбив и раздев,
На гибель ты обрек!
 
 
Так убивай и не томи!
Да будешь проклят ты людьми!
Твоих я денег не беру,
Я лучше в нищете умру!
Вот золото – возьми!»
 
 
И приказал паша: «Раздеть!
Эй, слуги, принесите плеть!»
Но выхватил араб кинжал
И рядом с Эль-Зорабом встал,
Готовый умереть.
 
 
Толпа оцепенела слуг.
Кинжал вонзил в коня он вдруг,
И вот из шеи золотой
Забила кровь струей густой,
И умер верный друг.
 
 
Блестит в чалме паши алмаз.
Минута тянется, как час.
Араб ничком упал на труп,
Стирает пену с мертвых губ,
Целует мертвый глаз.
 
 
Встает, кинжал прижал к устам,
Потом его отбросил сам.
«Мой сын отмстит, проклятый зверь!
Ну что же, убивай теперь,
А тело выбрось псам!»
 

1893

 
Вот собралась благочестиво
Вся братия монастыря.
Поют стихи из псалтыря.
Их помыслы чисты на диво,
Их не смутят мирские страхи.
Сегодня праздник Всех святых,
Велит обычай пить за них —
Ему покорствуют монахи.
 
 
Причастие дает сегодня
Паисий-старец. Чтя закон,
Дно бочки вышибает он —
В ней багровеет кровь господня.
А дьякон важно и сурово
Читает святцы – все подряд.
И кружками отцы гремят
За здравье каждого святого.
 
 
«Спаси, господь… – буль-буль… – Адама… —
Буль… – Сифа…» Мученикам честь
Воздали, сколько в святцах есть,
Потом – святым родного храма.
Льют из бочонка, не жалея,
И за Петра, и за Христа,
За татя с правого креста,
За мученика Фалалея.
 
 
Луку и Павла поминают,
За прочих праведников пьют.
Едва по новой разольют —
Еще святого подбирают.
Смиренно пьют – и не устанут.
Не обижая никого,
Не выпьют две за одного
И пить одну за двух не станут.
 
 
Вот святцы наконец закрыты.
Другая книга внесена.
В ней тоже ищут имена.
Найдут – и кружки вновь налиты.
Запас святых все иссякает,
Да и в бочонке близко дно.
Уж нет святых. Но есть вино.
Пить без святых? Не подобает!
 
 
Где ж выход в этом затрудненье?
Но вдруг Паисий застонал
И у бочонка мертвым пал.
Вскочила братия в смятенье.
«Стой, братцы! – Кир промолвил слово, —
Святые надобны для вас?
Налейте же в последний раз;
Пьем за Паисия святого!»
 

1893

 
Попросить тебя хочу…
Призван я, – так поневоле
Сердце падает. Тоскую.
Жаль не вас, а жаль милую, —
Чуть от боли
Не кричу…
 
 
Кто рожден в недобрый час,
У того и доля злая.
Мы по матери – два брата.
Охраняй же девку свято,
Соблюдая
Пуще глаз.
 
 
Хору не пускай плясать
С незнакомыми, с чужими.
Будь при ней – но знай одно лишь:
Берегись, коли позволишь
Ей с другими
Танцевать!
 
 
Ну, с тобою иногда
Пусть попляшет, как сестрица…
К ней, смотри, не жмись, не балуй, —
А не то плясать, пожалуй,
Застыдится
Навсегда.
 
 
Нет, и пальцем не задень!
Обнимать не суйся, значит:
Обомрет, и не для виду
Затаит в себе обиду,
И проплачет
Целый день.
 
 
У колодца с ней, смотри,
Не болтай, дай лучше крюку,
Проходи своей дорогой,
Не дурачься с девкой строгой,
Ручку в руку
Не бери.
 
 
Есть ли девушка смирней!
Поцелуешь – будто рада,
Приласкаешь – равнодушна,
Говорит с тобой послушно, —
Все ж не надо
Верить ей…
 
 
Обоймешь ее разок —
Скажет: больно!.. Понимаешь:
Я и сам вдвоем с подругой
Сжать боюсь ей стан упругий, —
Вдруг сломаешь.
Как цветок?
 
 
А случится повстречать,
Лучше вид прими угрюмый,
Отойди, – блюди обычай…
Ты не слушай вздор девичий
Да не вздумай
Провожать!
 
 
Нрав у матери сердит…
Как начнет – трясутся ноги!
Дочку с парнем коль приметит,
Кулаком, пожалуй, встретит,
На пороге
Разбранит!
 
 
В оба-два за ней гляди.
Заходи к ним, да частенько,
Знай, что в доме происходит, —
Особливо кто приходит,
Хорошенько
Проследи!
 
 
Девка – горе ты мое!
Белокура, в полной силе,
Высока, стройна собою,—
Видно, велено судьбою,
Чтоб любили
Все ее!
 
 
Если ж в дом моей любви
Гость войдет, не будь тетеря, —
Улучи, браток, минутку,
С ним схватись, как будто в шутку,
И, как зверя,
Удави!
 
 
Все возьму я на себя,
Мне на совесть грех твой ляжет.
Суд меня пускай засудит,
А тебе беды не будет,
Бог накажет
Не тебя.
 
 
Да, она должна любить
Лишь меня, по мне тоскуя.
Но коль что случится с нею,
Берегись, не пожалею;
Ведь могу я
И убить!
 

1893

 
Гонец летит, разгорячен.
Узда в зубах. Без шапки он.
Неудержим, неотвратим,
Все заслонил собой одним,—
И только карканье над ним
И крик ворон.
 
 
То королю везет ответ
Он с поля боя, с поля бед…
Его одеждою сырой
Прикрыт поверженный герой.
Беде, что он везет с собой, —
Пределов нет!
 
 
То мертвый Фулджер. Он врагом
На берегу убит чужом.
Его одежда не одно
Хранит кровавое пятно, —
Так много ран нанесено
Стальным копьем.
 
 
Отец несчастный! Наповал
Сражает горя грозный шквал,
И рвется сердце на куски…
Он замер, стиснув кулаки, —
Как будто разум от тоски
Вдруг потерял.
 
 
Как может быть убитым тот,
Кто рвался вверх, летел вперед,
Чьи руки сильные могли б
Схватить и молнии изгиб?
Ведь если храбрый так погиб,
Что ж трусов ждет?
 
 
К чему теперь весь мир земной?
Свое лицо, о солнце, скрой!
Ты завтра утром не взойдешь.
Он был горяч, он был хорош,
Он на тебя был так похож,
Как сын родной.
 
 
Мать безутешна. Плач и стон.
Как дух ее опустошен!
На сердце горе, как свинец…
Погибло все, всему конец!
Ее отчаяньем дворец
Весь потрясен.
 
 
Какой изнеможенный вид!
Взор потускневший не горит.
Темнеют впавшие виски…
И рвет от боли и тоски
Свою одежду на куски,
В слезах твердит:
 
 
«О, я несчастная! Кого ж
Теперь мне ждать все ночи сплошь,
Не засыпая, чтобы в срок
Услышать топот конских ног?
Ведь никогда на мой порог
Ты не взойдешь!
 
 
Но нет, тебя я не отдам, —
В могиле места хватит нам,
Ты оставлять теперь не смей
Отца и матери своей, —
Возьми и нас туда скорей,
Где скрылся сам!»
 
 
Но силы нет, – не может мать
Над сыном вьюгой прорыдать.
Вот опускают сына в гроб…
Не плач здесь нужен, а потоп!
Где взять ей пламя, что зажгло б
Его опять?
 
 
А ты, что вечно рвался в бой,
Нашел безвременный покой.
Тебе не слышен трубный звон
И шелест дружеских знамен,
Непобедимый побежден
Могильной тьмой.
 
 
Быть может, пенье панихид
Тебя утешит, облегчит?
В путь не пойдешь без калача.
В ладони – грош взамен меча,
В другой – унылая свеча…
А где же щит?
 
 
Ты озаришь себе свечой
Тропинки в вечности пустой.
Тебе за гробом нужен грош —
Ты реку с ним переплывешь.
Проголодаешься, – так что ж?
Калач с тобой.
 
 
Оружье, нужное в бою,
В гробницу сложено твою.
И задрожит небес покров
Под тяжестью твоих шагов.
Пред богом ты предстать готов
В его раю.
 
 
И будет ангельская рать,
Тебя увидев, трепетать,
Не поднимая робких глаз.
И даже солнце, изумясь,
Назад помчится в первый раз —
К востоку, вспять!
 
 
Сегодня в трауре земля.
И много движется, пыля,
Сюда людей со всех сторон.
Настало время похорон.
Сегодня будет погребен
Сын короля.
 
 
И духовенства целый строй
Кадит, молясь «за упокой».
Звон погребальный. Ектенья.
Бойцы. Родные. Храп коня.
Проходит, головы склоня,
Народ простой.
 
 
А мать несчастная – она,
Как будто пробудясь от сна,
К могиле бросилась: «Зачем
Его хотят зарыть совсем?
Теперь он холоден и нем,
А я – одна!
 
 
Летает сокол без следа.
След рыбы не хранит вода,
Будь выше всех великих скал,
Иль будь, как карлик, слаб и мал, —
Умрешь, как всякий умирал,
Везде, всегда.
 
 
Кто б ни был ты – что пользы в том?
Все – только тень и дым кругом.
Живи в богатстве, в нищете —
Равно исчезнешь в пустоте;
Сегодня – эти, завтра – те…
Ведь все умрем!
 
 
Я – с сыном. Пусть он погребен…
Где бог, где правда и закон?
Бог посылает нам беду, —
В нем зависть родила вражду,
Я в нем защиты не найду —
Язычник он!
 
 
Я не склонюсь теперь пред ним.
Уходят все путем одним:
Умрет и грешник и герой.
Никто не дьявол, не святой.
Любовь и вера – сон пустой,
А жизнь – лишь дым!»
 
 
Из сердца речь ее рвалась.
И каждый, в ужасе крестясь,
Ее безумный слушал крик.
Но вдруг предстал пред ней старик,
И прямо в душу взор проник
Спокойных глаз.
 
 
То был мудрец. Казалось, он
Был в столб священный превращен,
Чтоб возвышаться сотни лет.
Ровесник мира, мудр и сед,
Как время стар, он жил, как след
Иных времен.
 
 
Глаза смотрели все теплей
Из-под седых его бровей.
На длинном посохе рука.
Он молвил: «Внучка! Велика
Твоя жестокая тоска,
Но слез не лей.
 
 
Рыданьем надрывая грудь,
Поможешь ли чему-нибудь?
Все это видеть нам легко ль?
Твой плач умножил нашу боль.
Подать совет тебе позволь:
Спокойней будь.
 
 
Вот солнце, небо обагрив,
Уйдет за край лесов и нив.
Мы не заплачем, а пойдем
Своей тропой, своим путем.
Твой сын ушел, оставил дом,
Но знай: он жив!
 
 
Кому теперь поведать мне
О незабвенной старине?
Я силу пробовал свою
С могучим Волбуре в бою,
С Кривэцем в сумрачном краю,
В его стране.
 
 
Вот были люди – слава им!
Но все ушли путем одним…
Им все исполнить удалось,
И просто умерли, без слез,
И ни один не произнес,
Что жизнь – лишь дым!
 
 
Не схожи дымные клубы
С суровостью людской судьбы.
Я не боялся, не боюсь
Того, что жизнь – тяжелый груз.
Всем завладеть желал бы трус —
Но без борьбы.
 
 
Твердит, что жизнь кончать пора б,
Лишь подлый трус и жалкий раб.
А тот, кто честен и горяч, —
Живет, не помня неудач.
Лишь сумасшедшим нужен плач,
Лишь тем, кто слаб.
 
 
Перед тобою жизни путь,
И ты о смерти позабудь,
Существовали короли,
Что изменяли строй земли, —
И тоже умерли, ушли…
Не в этом суть!
 
 
Но знаю я одно, и вот
Сказать о том настал черед:
Ты в жизнь грядущую поверь,
 Тогда утихнет боль потерь.
Все, что незыблемо теперь,
Как сон пройдет.
 
 
Ты с правдой вечной сохранить
Должна связующую нить, —
Людей животворит она…
И пусть порою жизнь трудна —
Запомни: жизнь тебе дана —
И надо жить!»
 
 
Она затихла, а потом
Остановила взгляд на нем,
Не слыша, что он говорит.
Быть может, гроб уже закрыт…
Все принимало странный вид:
Все было сном.
 
 
И слез не стало. Тишь и мгла.
Толпились люди без числа —
Мужчины, женщины вокруг…
И охватил ее испуг:
Понять хотела что-то вдруг —
И не могла.
 
 
Смешная мысль! Все решено…
Зачем же здесь людей полно?
Зачем куда-то смотрят вниз?
«Над ямой вырытой сошлись
Все сумасшедшие – вглядись!
О, как смешно!»
 
 
Рыдали в лад колокола —
В их звоне жалоба была.
Стучал по крышке гробовой
За комом ком земли сырой,
И песнь возникла над землей,
Как луч светла.
 
 
«Оставь вопросы, – знай одно:
На них ответить не дано.
Страшись идти наперерез…
Своих ветвей не помнит лес,
Не знает жизнь, что я исчез, —
Ей все равно!»
 

1893

 
Еще смеетесь вы пока,
Земли трусливые владыки!
Полны веселья ваши клики.
Смеетесь! Но пора близка —
Бесчисленные, как пески,
Предстанут варвары пред вами,
Гул пронесется над полями,
Как гул разлившейся реки.
Придем – и будет в страшный час,
Как в Судный день, земля багрова,
И содрогнется даль от рева
Орды, идущей против вас.
 
 
Бойцы, сильны, как летний град,
Обрушатся на вас потопом,
Их кони бешеным галопом
По вашим нивам пролетят
На Рим! И побежите вы,
Как зайцы, в страхе небывалом,
И перед этим грозным валом
Ягнят пугливей станут львы.
На Рим! Колосс падет во прах
Среди своих когорт разбитых,
И будет некому убитых
На погребальных сжечь кострах.
 
 
Ты будешь, римлянин, сражен,
Навек простишься с прежней славой.
Истр [74]74
  Истр– древнее название Дуная.


[Закрыть]потечет струей кровавой,
Слезами матерей и жен.
Оружьем варварским разбит,
Орел склонится перед нами,
И долго мертвыми телами
И волк и ворон будет сыт.
Ужасный ждет тебя удел:
Будь ты крылат, и быстр, как птица,
На самом небе ты укрыться
От нашей мести б не сумел.
 
 
Мы будем резать и душить,
Мы подожжем твои святыни,
Мы превратим поля в пустыни,
И не удастся тогой скрыть
Надменных лиц твоим отцам.
Их от стыда рыдать заставим,
К позорному столбу поставим,
Заставим пасть к своим ногам.
Мы ничего не пощадим,
В телах детей мечи иступим,
Пятой на шею гордо ступим
Мы императорам твоим.
 
 
Вздымая бешеных коней,
Мы гибель пронесем повсюду;
Нагромоздивши трупов груду,
Ворвемся на небо по ней.
Мы вашего Замолкса [75]75
  Замолкс– верховное божество дакских племен. В данном случае имеется в виду Юпитер – верховное божество римлян.


[Закрыть]-пса
Найдем в его чертоге синем
И с троном вниз на землю скинем
Так, что застонут небеса.
Ведь как бы ни был ясен лик,
Но бог, в крови омывший руки,
Бог, обрекавший мир на муки, —
Тот бог не свят и не велик.
 
 
О, если б только мы могли
Всю ненависть насытить нашу,
Дать вам испить страданья чашу,
Пока вы корчитесь в пыли!
А если б, смерти устрашась,
Себе вы отворили жилы,
Мы ваши взрыли бы могилы
И бросили бы трупы в грязь.
И местью праведной своей
Тогда б мы упиваться стали —
Отцов бы по щекам хлестали,
Глумясь над прахом сыновей.
 

1898

 
Коль случится, постучится
Статный парень к нам, сестрицы,
Чтоб тайком поцеловать, —
Так и знайте, не плошайте,
Крепче двери запирайте,
Поцелуя не давайте,
Иль беды не миновать!
 
 
Раз явился ночью лунной
К царским дочкам витязь юный.
Две, постарше, скрылись прочь,
А меньшая – цветик белый —
Дверь захлопнуть не успела,
И до зорьки витязь смелый
Целовал меньшую дочь.
Что же дальше? Не припомню…
Сказку ту давно-давно мне
Говорила на ночь мать.
Рассказала я начало,
А конец-то потеряла…
Что ж потом с царевной стало?
Если б вспомнить, если б знать!
 
 
Прогрустила ль до могилы,
Или к ней вернулся милый
И назвал своей женой?
Чтоб добиться мне ответа,
Босиком пройду полсвета,
Потому что сказка эта
Приключилась и со мной!
 

1893

 
Мама, долго будет мне
Он мерещиться во сне?
Долго ль среди ночи
Полыхать мне, как в огне,
Видя эти очи?
 
 
Набросала трав сухих
Вкруг меня от чар лихих
Ты на сон грядущий.
Ночь прошла, а жар не стих,
А тоска все пуще!
 
 
Коли свадьбе не бывать,
Пересыпь постель мне, мать,
Горькой беленою:
Лучше уж безумной стать,
Чем терпеть такое!
 

 
Вдоль по Бистрице-реке,
На плотишке ветхом стоя,
Распевала молодая,
Проплывала молодая
С золотистою косою,
В белом платье, на закате,
Вдоль по Бистрице-реке.
 
 
Стонут волны между скал,
В камни тесные зажаты.
Посинев, ревет пучина,
Словно зверь перед кончиной;
Дикой яростью объяты,
Свищут, плещут, злобно хлещут,
Стонут волны между скал.
 
 
Молодая ж на плоту
Распевает без опаски
И не знает, не гадает,
Что венчаться ей с волною
Да с речною быстриною…
Не из сна ли, не из сказки
Молодая на плоту?
 
 
Молча глядя ей вослед,
Я стоял до самой ночи,
Все ловил сквозь шум теченья
Дальний смех ее и пенье;
И, когда б не мрак осенний,
Проглядел бы, верно, очи,
Молча глядя ей вослед.
 

1893

 
Где воды быстрые, бурля,
Гудят, шумят ночами,
Где в зыбком мраке тополя
Поют нам о печали,
Где к старой мельнице ведут
Тропинки вдоль опушки, —
Тебя я, мама, вижу тут,
В скосившейся избушке.
 
 
Прядешь… За дверью шум реки…
Потрескивают споро
Изрубленные на куски
Три жерди из забора.
Огонь то вспыхивает вдруг,
А то, охвачен ленью,
Едва не гаснет и вокруг
Свет смешивает с тенью.
 
 
С тобой две девочки… И свет
По их одежде бродит.
Они малы. Отца их нет,
А брат все не приходит.
И нарушает сказкой тишь
Одна из них – меньшая.
А ты, задумавшись, молчишь,
Рассказу не мешая.
 
 
Нить рвется много раз подряд.
Тебя терзает дума.
Сидишь, и твой недвижен взгляд…
Чуть вздрогнула от шума
Упавшей прялки. Что с того, —
Глядишь – не поднимаешь,
Молчишь и словно ничего
Вокруг не понимаешь.
 
 
…О нет! Сомненья больше нет!
Спешишь к окошку прямо.
И смотришь, отстраняя свет…
«Ну, что ты видишь, мама?!»
«Нет, показалось мне», – едва
Промолвить сил хватило,
И эти горькие слова,
Как вопли над могилой.
 
 
Потом, не поднимая глаз,
Ты говоришь устало:
«Умру я скоро. Что ж, от вас
Скрывать мне не пристало.
Молюсь, чтоб ваш вернулся брат,
Чтоб жив он был на свете…
Мне показалось, что стучат, —
Стучит он в окна эти.
 
 
Когда б судьба ему дала
Увидеть мать родную,
То уж, наверно, прожила
Еще бы жизнь одну я.
Иль бог прогневался на нас
И обошел любовью…
Не будет сын в мой смертный час
Стоять у изголовья!..»
 
 
Ненастье, ветер на дворе.
Сестрицы спят глубоко.
Ты, видно, ляжешь на заре.
Все плачешь одиноко.
И все мечтаешь обо мне, —
Увидеть бы родного.
А засыпаешь – и во сне
Меня ты видишь снова!..
 

1894

 
Без крова, голоден, раздет,
Стою, оплеван, пред тобой,
И плеть ты поднял надо мной,
Исчадье ада, мироед!
Тебя к нам ветры занесли,
Мы для тебя ничтожней тли,
Мы псы смердящие – так бей,
Мы скот – так что же, не жалей,
Мы от побоев только злей —
Хотим земли!
 
 
Ты все, что свято нам, клянешь,
Берешь в солдаты сыновей,
Бесчестишь наших дочерей
И черствый хлеб из глотки рвешь.
Без слез глядеть мы не могли,
Как наши дети шли в пыли,
От голода валились с ног
И падали среди дорог, —
Хотя бы для детей клочок
Хотим земли!
 
 
На кладбище ваш алчный плуг
Выкапывает кости тех,
Кто там лежит. А это грех!
Отец, и мать, и лучший друг,
Все те, что в вечность отошли,
В земле покоя не нашли.
И нас прогнали из домов,
Нам нет защиты от ветров,
Но мы за наших мертвецов
Хотим земли!
 
 
А хорошо б иметь и нам
Приют последний для костей,
Чтоб слезы близких и детей
Нашли останки наши там,
Куда их с плачем отнесли,
Чтоб, видя кладбище вдали,
Прохожий лоб перекрестил,
Чтоб труп в овраге не остыл,
Чтоб было место для могил —
Хотим земли!
 
 
Нам помолиться недосуг
И поразмыслить, не спеша,
Но есть же и у нас душа,
Помимо этих грубых рук.
Вы нас цепями оплели,
Солдатам приказали: «Пли!»
Вы все забрали: право, честь,
Нет даже времени поесть,
Но всех обид не перечесть —
Хотим земли!
 
 
Пришельцы злые – руки прочь!
У вас в земле – запас зерна.
Нам колыбель и гроб она.
Отец, и мать, и сын, и дочь —
В нее все близкие легли.
Мы землю свято берегли.
Слезами, потом, не дождем
Мы орошали каждый ком.
На ней родились и умрем —
Хотим земли!
 
 
Что, если станет невтерпеж
Ходить нам с нищенской сумой.
Что, если встанем мы стеной
И спрятанный достанем нож!
Вы до того нас довели,
Что кровь земле мы предпочли.
И будьте вы Христом самим,
Мы все пути вам преградим
И скрыться даже не дадим
Во тьме земли!
 

1894