Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

– Хорошо, но они же не заплатили, – растерянно проговорила старуха.

– Оставьте, я с ними договорился, – ответил корчмарь, отходя в сторону, чтобы скрыть выражение своего лица. Он боялся, как бы жена не спросила его: «Что с тобой, Гицэ?»

Немного позднее на Счастливую мельницу явился сам Сэмэдэу – известный Ликэ Сэмэдэу.

Это был человек лет тридцати шести, высокий и худощавый, с длинными усами на впалых щеках, с небольшими, зеленого цвета, глазами и густыми, сросшимися на переносице бровями. Ликэ был свинопас, но из тех, что носят тонкую и белоснежную рубашку, безрукавку с серебряными пуговицами и всегда держат в руках темно-красный хлыстик с костяной рукояткой, украшенной вырезанными цветами и золотыми бляшками.

Ликэ остановил коня перед корчмой, посмотрел сначала на Ану, потом на старуху, – обе сидели под тенью навеса на скамейке, у большого стола, – обвел взглядом все кругом и спросил, где корчмарь.

– Мы и есть корчмари, – ответила, вставая, старуха.

– Знаю, – проговорил Ликэ, – но думаю, что здесь должен быть и мужчина. Мне нужен корчмарь, я хочу поговорить с ним. – Это было сказано тоном, который ясно давал понять, что приезжий спешит и не намерен болтать попусту.

Старуха не медля направилась на поиски Гицэ. Ана же осталась стоять на месте и изумленно, как ребенок, рассматривала гостя, который возвышался перед ней, словно каменный столб.

Будь Ликэ другим человеком – он не сидел бы так неподвижно на коне, бесцельно устремив взгляд в пространство, а полюбовался бы на красивую женщину, которая растерянно смотрела на него, словно испуганная его суровым видом.

– Что, венгр умер? – спросил Ликэ, увидав Гицэ.

– Да.

– И ты пришел на его место?

– Да.

– Со дня святого Георгия?

– Да, – ответил Гицэ и бросил украдкой взгляд на женщин – не волнуются ли они?

– Это Гицэ, мой зять, – вставила старуха. – Слава богу, с тех пор как мы здесь, все у нас идет хорошо.

Ликэ с усмешкой прикусил усы.

– Человеку с головой тут неплохо. Только и дела что ладить с людьми да здороваться со всеми приходящими и уходящими, тогда и бога возблагодаришь. А что, не проезжали здесь несколько мужчин? – тут же спросил он.

– Как не проезжали, – ответил Гицэ в раздумье. – Мы как раз на самой дороге. Много людей здесь проезжает.

– Я спрашиваю о троих…

– Трое, четверо, десятеро… – шутливо проговорил Гицэ. – Все время кто-нибудь да едет. Не мое дело следить за тем, кто приехал да уехал, и я не слишком-то их примечаю. Люди так тебе примелькаются, что и в лицо им не смотришь. А может, иному и не нравится, чтобы о нем говорили. Никогда не расспрашивай корчмаря: сколько народа проходит у него перед глазами, что разве всех упомнишь? Забудешь, да и не вспомнишь больше.

– Но все-таки ты мне ответь, ведь это были мои люди; они отправились посмотреть лес, который я собираюсь осенью арендовать для стад. Я хочу знать: проехали они, или мне придется их дожидаться?

– Так-то оно так… – твердо ответил Гицэ. – Но я не берусь сказать, были ли сегодня такие люди или нет.

– Как это не были?.. – нетерпеливо вмешалась старуха. – А трое свинопасов, которые столько выпили и ничего не заплатили?

У Гицэ так и дрогнуло сердце. И хотя он очень любил свою тещу, но сейчас готов был заткнуть ей рот.

– Женщины примечают лучше, да у них и дела поменьше, – сказал он, овладев собой.

– А не заплатили они потому, – заявил Ликэ, снова прикусив усы, – что знали: я приеду и расплачусь за них.

С этими словами он слез с коня и сделал знак Гицэ следовать за ним, чтобы рассчитаться.

«А старая-то поумнее меня», – подумал корчмарь и охотно пошел за приезжим.

– Старуха могла бы и попридержать язык, – заметил Ликэ, оставшись с Гицэ один на один. – Скажи, ты меня знаешь?

– Нет, – ответил Гицэ, весь похолодев.

– Так вот. Меня зовут Ликэ Сэмэдэу. Многое про меня болтают, и кое-что правда, а кое-что вздор. Как видишь, разъезжаю я среди бела дня по дорогам, и никто мне не мешает. Бываю я и в городе, беседую там с господами. Что я сделал, то сделал. Нечего об этом и говорить; но сделал так, что все равно никто ничего не узнает, сколько бы ни ломал голову. Поэтому-то я и отвечаю за двадцать три свиных стада. Понял? И не в том дело, что я могу оплатить все убытки, понесенные за год. Главное, никто не посмеет у меня ничего украсть, и помилуй бог того, кого я вздумаю заподозрить. Ты меня хорошо понял?.. Мне важно знать, кто ходит здесь по дорогам, кто останавливается, что говорит и что делает. И никому, кроме меня, это не должно быть известно. Ну, думаю, теперь мы поняли друг друга?

Гицэ многое хотелось бы ответить на это, но Ликэ резко повернулся на каблуках, и пока корчмарь собирался с мыслями – он уже давал коню шпоры.

– Очень порядочный человек… – проговорила старуха, глядя ему вслед. – Кто это такой?

– Ликэ Сэмэдэу, – ответил Гицэ.

– Ликэ Сэмэдэу?.. – воскликнула Ана. – Чего только не говорят про него!

– Таковы уж люди, – проговорил Гицэ. – Никому не верь, пока не убедишься собственными глазами.

Гицэ и сам не знал: сказал ли он это с досады или только из желания скрыть от жены овладевшие им мрачные мысли.

– Может, оно и так… – прибавила Ана. – А все-таки лицо у него какое-то страшное…

– Э-э… Это тебе так кажется, – проговорил Гицэ. – Ведь и у него бывают свои неприятности.

IV

– Людей на свете много, и все они разные, – говорил на следующий день корчмарь, поглядывая то на жену, то на тещу. – Вот, например, человек задумал что-то купить. Ну хотя бы этот самый Ликэ Сэмэдэу, который отправился посмотреть лес. Дело это касается его одного; и кто знает, не причиним ли мы ему убытки, не рассердим ли его, если проболтаемся, что он был здесь. Он поехал торговать лес, а вдруг вслед за ним появится другой, желающий купить тот же лес, и я ему скажу, что проезжал Ликэ… Тогда второй покупатель поспешит, приедет на место раньше и, может быть, испортит всю куплю-продажу. Поняли?

– Что верно, то верно, – согласилась старуха.

– Или приедет человек, у которого тоже есть продажный лес, и он ищет Ликэ, чтобы договориться. Если я ему скажу, что проезжал Ликэ, то это, может, принесет пользу им обоим, но зато повредит человеку, к которому поехал Сэмэдэу. А я не хочу никому приносить ни вреда, ни пользы.

– Правда твоя, – снова подтвердила старуха. – Ведь мы здесь вовсе не затем, чтобы сообщать путникам о всех приезжающих и отъезжающих.

– Мы здесь ничего не знаем и занимаемся только своими делами, – коротко и решительно заключил Гицэ.

С тех пор корчмарь, жена и теща не вспоминали о проезжих, и все шло обычным порядком.

Но, не откладывая на другой день, Гицэ отправился в Арад, купил там себе два пистолета и нанял второго слугу, Марца, высокого, как ель, венгра. Еще через несколько дней он съездил в Фундурени и привез оттуда двух лохматых щенят. В доме уже была одна собака, но она обленилась, легко привыкала к людям и ни на кого не лаяла.

Гицэ посадил щенят на цепь и спускал их только тогда, когда в корчме не было посторонних; потом он выпускал свиней и натравливал на них щенят. Сердце играло в нем, когда он смотрел, как щенята набрасываются на свиней и раздирают им в кровь уши. Стараясь приучить собак к травле, он так увлекся этой забавой, что даже с каким-то нетерпением ждал тех дней, когда корчма пустовала и можно было целыми часами возиться со щенятами.

Ана же, напротив, не переносила этих собак и особенно сердилась, когда старуха заявляла, что хорошо держать их при доме: человеку спокойнее спится, если его сон охраняют добрые псы. Это было так. Но все же Ана чувствовала, что с некоторого времени муж ее изменился, и ей даже казалось, что с тех пор как он завел щенят, стал меньше обращать внимания на нее и детей.

Человек трудолюбивый и старательный, Гицэ всегда был спокоен и задумчив, но радовался, когда Ана была весела. Теперь же он ходил угрюмый, сердился из-за пустяков, не улыбался, как бывало, а разражался пугающе громким хохотом. Если же ему случалось подурачиться с Аной, то он легко выходил из себя и, забавляясь с ней, оставлял у нее на руках синяки.

Не раз хотелось Ане спросить у него: «Гицэ, что с тобой?» – но она уже не решалась, как прежде, откровенно обращаться к нему, боясь, что он может прийти в ярость, чего с ним раньше никогда не бывало.

Так подошла осень.

Однажды, в четверг, когда площадка перед корчмой была полна народу, прибыло стадо больших, красивых, как на подбор, свиней. Один из погонщиков, паренек лет семнадцати, вошел в корчму и спросил Гицэ.

– Привет от Ликэ Сэмэдэу! – сказал он смело. – Наказывал, чтобы ты нас напоил и накормил. Вслед за нашими стадами пригонят другие, так он велел тебе выбрать и оставить себе пять свиней по твоему вкусу.

– Хорошо платит Ликэ! – заметил один из путников.

– Есть из чего!.. – добавил другой.

– Еще бы!.. – вмешался третий. – Стад у него много, свинопасам на еду и питье хватит.

Гицэ нахмурился. Слова погонщика и проезжих как будто нарочно были сказаны для того, чтобы вывести его из терпения. Он понимал, что не принять свиней – значит, испортить отношения с Ликэ, а взять их – у всех на глазах – он не мог.

– Ладно, – сказал он, – стараясь казаться спокойным. – Я договорюсь с Ликэ. Ешьте и пейте, а деньги – моя забота.

Когда парень вышел, Гицэ, обратившись к проезжим, добавил:

– Откуда я знаю, на сколько съедят его люди? Я хочу, чтобы расчет у меня был точный.

– Правильно, – согласились они.

– Послушай, Гицэ, почему ты не взял свиней? – спросила его вечером теща.

– А что мне с ними делать? – ответил он почти сердито.

– Резать… продавать, откармливать… Бери их, Гицэ, иначе совсем ничего не получишь. Были бы у Ликэ деньги – не платил бы он свиньями. Надо брать, что дают, ведь никто не может дать того, чего у него нет. Человек он честный и платит тебе по-честному. Зачем же сердить его без толку? Бери, пока дает, неизвестно, что будет завтра.

– Ничего, пригонят и другие стада, – пробормотал сквозь зубы Гицэ. – Подумаю, посмотрю, сколько потрачу на его людей.

– Пусть вразумит тебя бог!

Гицэ и сам был не прочь, чтобы бог вразумил его хорошей мыслью… Он был в полной нерешительности, не зная, на чем остановиться.

Мимо корчмы одно за другим проходили стада. Не успеет пройти одно, как на его место появляется другое. Так и двигались они сплошным потоком, и Гицэ всех спрашивал: сколько же их еще осталось? По мере того как стада проходили, им все сильнее овладевало желание задержать для себя обещанные ему пять штук свиней.

– Ликэ сказал, чтобы я оставил себе пять свиней, – сказал он наконец одному из погонщиков.

– Мы ничего не знаем, – ответил тот.

А другой прибавил как бы в шутку:

– Мы платим вперед или уж совсем не платим.

Немного позже приехал и Ликэ. Не слезая с коня, он спросил себе стакан вина, осведомился о стадах, распрощался и поехал дальше. А Гицэ остался стоять как потерянный, чувствуя, что прогадал. Человек он был неглупый и понимал, что происходит. Никто не смог бы жить здесь, на Счастливой мельнице, против воли Ликэ. Кроме арендатора и властей, существовал еще и Сэмэдэу, который держал в руках все дороги. Что толку в том, что у тебя договор с арендатором и что ты ладишь с властями? Для того чтобы удержаться на Счастливой мельнице, нужно еще подчиняться Ликэ.

А Гицэ во что бы то ни стало хотелось остаться! Дела у него шли хорошо.

«Три года… Только бы продержаться здесь три года, – говорил он себе, – и я твердо стану на ноги. Тогда можно будет сапожничать с десятью подмастерьями, а мелкую починку отдавать на сторону».

Но эти три года всецело зависели от Ликэ.

Будешь его слушаться – все пойдет прекрасно. Такие люди, как Ликэ, щедры. Вопрос только в том, чего именно потребует Ликэ за свои щедроты.

Первый раз в жизни захотелось Гицэ не иметь ни жены, ни детей, чтобы сказать: «А мне-то что?» Он непрестанно думал о барыше, который мог бы получить, будучи заодно с Ликэ. Он ясно видел перед собой целую кучу денег, и от этих мыслей у него темнело в глазах. Ради наживы Гицэ готов был подвергаться опасности и год и два, но из-за жены и детей не мог поступать так, как ему хотелось.

– Посмотрим!.. – сказал он себе наконец, стараясь отогнать дурные мысли. – А пока пусть Ликэ остается моим должником.

Тем не менее, пересчитывая вечером деньги, чтобы убрать их в сундук, он чувствовал, что не прав.

Гицэ был не из тех людей, которые охотно берут в долг, но еще менее охотно он давал в долг сам. Теперь он думал лишь об одном: подойду к Ликэ по-хорошему и попрошу его расплатиться. Однако он чувствовал себя связанным, а в таком состоянии человек всегда делается раздражительным. Именно в этот вечер Гицэ ни за что ни про что поколотил своего слугу – венгра, а когда Ана невольно упрекнула его, резко ответил:

– Оставь меня в покое! Как будто не ради вас я порчу себе жизнь!

Ана смолчала, но глаза ее наполнились слезами, – слова Гицэ показались ей грубыми.

– Ну вот, ты сразу и опечалилась… – сказал он с горечью.

Ему хотелось подойти к Ане, попросить прощения, помириться, но он не мог заставить себя это сделать: было в нем что-то такое, что мешало ему, и он отошел прочь, спеша остаться наедине со своими мыслями.

Если бы Ана знала, что думает и чувствует Гицэ, когда стоит такой мрачный и одинокий, она, наверно, подошла бы и приласкала его. Но он молчал, и она, не решаясь сама сделать первый шаг из боязни рассердить его, только неустанно спрашивала себя: что же произошло с ее мужем?

В воскресенье, после отъезда старухи в церковь, Гицэ сорвал свою злобу на Лае, после чего заметно повеселел. Он забавлялся в тени ольшаника с Аной и детьми и, притянув за ошейник самую большую и ленивую собаку, Кулу, сажал на нее сынишку, обучая его верховой езде. Ана боялась, что ребенок упадет или собака укусит его, но Гицэ ни за что не хотел прекратить свою забаву.

Вдруг издали послышался лай остальных двух собак, бегавших на свободе; им начала вторить и Кула, ринувшаяся было по направлению к тому холму, откуда доносился лай.

Ребенок чуть не упал, и Ана вскрикнула от страха, но Гицэ не обратил на это никакого внимания. Он только выпрямился и озабоченно посмотрел кругом, сжимая рукой ошейник.

Никто не появлялся.

– Должно быть, наскочили на суслика или почуяли лисицу, – проговорил он, не обращая больше внимания на собачий лай.

– Гицэ!.. – жалобно сказала Ана. – Не знаю, что с тобой с некоторых пор сделалось! Ты же видишь, что мне худо становится, когда ты сажаешь ребенка верхом на собаку, и все-таки, как назло, продолжаешь это делать.

– Бедная моя головушка! – резко воскликнул Гицэ, словно приходя в себя. – Только захочешь доставить себе удовольствие – все равно, плохое или хорошее, – не тут-то было!.. Жена начинает сердиться. Ну, хватит… – прибавил он, беря ребенка на руки, и оттолкнул собаку пинком ноги.

– Нет, Гицэ, не надо!.. – воскликнула испуганно Ана.

Она побежала вслед за собакой, привела ее, держа за ошейник, и стала настойчиво просить Гицэ снова посадить на нее ребенка.

– Все это глупости, – проговорил Гицэ, смягчившись, и опустился на траву.

Тогда Ана сама посадила мальчика на Кулу и стала боязливо водить собаку взад и вперед, то и дело поглядывая на мужа, в надежде, что он улыбнется. Но Гицэ не улыбался.

Он смотрел на весело визжащего ребенка, на жену, и все более глубокое чувство умиления охватывало его: ему казалось, что он не видел жену очень давно или что им предстоит разлука.

– Ана, – проговорил он медленно. – Подойди, сядь рядом.

После того как она села рядом, он посмотрел на нее долгим, печальным взглядом. Потом пригладил ей волосы и тихо сказал:

– Не кажется ли тебе, что хорошо бы нам уехать отсюда ко дню святого Димитрия?

– Почему? – спросила жена с изумлением.

– А разве тебе не скучно здесь, всегда одной?

– Мне? Нет.

– И ты не боишься?

– Чего?

– Чего? Да всего. Слышишь, как лают собаки? Быть может, они напали на след, нашли жука или червяка, вот и лают от нечего делать… А у меня просто кровь стынет в жилах, когда я слышу этот лай. Страшно здесь, Ана, страшно. Живешь в глуши, боишься всего и портишь себе жизнь из-за пустых вымыслов.

– Что с тобой? – воскликнула Ана озабоченно.

– Со мной?.. – с горечью переспросил он. – Несчастье… Я теряю «сегодня» в ожидании «завтра»… Я никогда еще тебе не говорил об этом, но ты, Ана, должна стать взрослым человеком, задуматься над жизнью, потому что нельзя всегда надеяться на готовое. Вот я живу здесь, и никто меня не тревожит. Это моя вина, что мне приходят в голову дурные мысли о завтрашнем дне и не дают мне наслаждаться сегодняшним. Может быть, они пустые, эти мысли, и завтрашний день тоже будет хорошим, но и он пропадет для меня, так как вслед за ним я буду бояться послезавтрашнего. И пока мы будем жить здесь, мне от этого не избавиться.

– Тогда уедем, Гицэ!

– Да, уедем; но спроси, могу ли я на это решиться? Разве ты не видишь, каким я стал и как мне трудно теперь уехать!

– В таком случае останемся. Ты лучше меня знаешь» как нам поступить.

– Может быть, и знаю, Ана, но не могу решиться, – с горечью ответил Гицэ. – Нужно, чтобы меня заставил кто-то, подтолкнул; с тещей говорить об этом мне тяжело и стыдно: ведь она советовала мне не ехать сюда. А ты, Ана, – ты хорошая, кроткая, но у тебя еще ветер в голове, ты ничего не понимаешь. Что с тобой, что без тебя – одно и то же. Вместо того чтобы отогнать от меня дурные мысли, ты позволяешь мне в них копаться. А когда я не знаю, на что решиться, смотришь на меня с жалостью – и все.

– Что же мне делать? – грустно сказала она. – Уж такой сотворил меня бог.

Гицэ продолжал лежать на земле, опираясь на локти и рассеянно глядя вдаль.

Немного погодя Ана подняла голову и смело взглянула ему в лицо.

– Потому что ты все переживаешь один, а со мной не делишься, – сказала она. – Моя ли вина, что я не знаю, о чем ты думаешь?

V

Пока они так разговаривали в тени ольшаника, из-за холма показались три ехавших рядом всадника. Они все время держались близко к берегу реки, укрываясь за рядами ив и ракит.

Собаки, почуяв путников на расстоянии ружейного выстрела, кинулись им навстречу. Их лай становился все тревожней.

– Черт бы побрал этих псов, – проговорил Ликэ, останавливая лошадь. – В корчме как будто никого нет, да и на дороге ни души не видно, но если не приручим его собак, он нас бояться не будет.

Ликэ спрыгнул с коня и прошел несколько шагов вперед. Как только обе собаки уже настолько приблизились, что готовы были броситься на него, – он присел на корточки и начал ласково подзывать их.

Сбитые с толку псы остановились, а когда сошли и другие два всадника, они окончательно успокоились, по-видимому решив, что имеют дело с мирными людьми, которые расположились на отдых далеко от порученного их охране двора. Не спеша повернули они назад к корчме, изредка останавливаясь, чтобы тявкнуть еще разок.

Ликэ встал и опять начал подзывать их; однако при каждой его попытке подойти ближе собаки снова начинали лаять.

Больше получаса провозился Ликэ со щенками, приученными рвать в кровь свиные уши. Наконец ему удалось их погладить, что он сделал с довольным видом человека, лишний раз доказавшего свою ловкость.

– Славные щенята. Да только я их крестный, – сказал он, снова погладив собак… Так шаг за шагом он приблизился к опустевшей корчме.

Гицэ уже и думать забыл о собаках, когда Ликэ вошел в корчму. Разбудив несколькими пинками Лае, спавшего на скамье под навесом, он послал его за хозяином.

– Может, лучше мне сходить? – спросил один из людей Ликэ.

– Ничего, сам придет!

Узнав, что приехал Ликэ, Гицэ изменился в лице. Он вскочил на ноги и, не долго думая, весь подобравшись, решительным шагом направился в корчму.

Мгновение Ана стояла в смущении, потом бросилась за мужем.

– Постой, Гицэ! – воскликнула она. – Прежде всего надо послать Лае вверх по долине – туда, к ракитам.

Ана посмотрела в глаза мужу долгим, суровым взглядом.

– Что же, теперь, когда я начинаю понимать тебя, ты меня не понимаешь? – медленно спросила она. – Мы же говорили, что пошлем Лае вперед, и пусть он нас дожидается. Иди, Лае, – продолжала она. – Поднимись вверх по долине, к роще, и если встретишь священника, передай ему, что мы придем позже. Приехал Ликэ Сэмэдэу с двумя своими людьми, и нам придется задержаться. Пусть батюшка подождет нас, да и ты подожди вместе с ним. Понял? Иди все время позади ракит, чтобы тебя не было видно.

– Понял, – ответил Лае, направляясь через ольшаник к речке.

Теперь и Гицэ понял мысль жены. Ему хотелось остановиться и сказать ей; «Ты ошибаешься, Ана, Ликэ нечего бояться». Его так и тянуло подойти к ней, поблагодарить за хорошую мысль, но он не мог ничего этого сделать, так как боялся взволновать жену, и потому с тяжелым сердцем пошел прямо к корчме, оставив Ану одну под ольшаником.

Подходя к корчме, Гицэ заметил, что Лае бежит по направлению к речке, торопясь добраться до ракит.

– Этот дурак непременно меня выдаст, – озабоченно пробормотал Гицэ и громко прибавил, глядя на Ликэ: – Недаром он получил от меня сегодня хорошую взбучку. Я послал его принести мне вершу с рыбой. Полюбуйтесь, как летит!.. Ну, добро пожаловать!

– Замечательные у тебя собаки, – заметил Ликэ, гладя одну из собак и не спуская глаз с Аны, которая шла от ольшаника, держа одного ребенка на руках, а другого ведя за руку. – Они почуяли нас на расстоянии получаса пути, и я потратил пропасть времени, чтобы их приручить.

Гицэ понял, куда метит Ликэ. С наслаждением дал бы он хорошего пинка ласкавшейся к нему собаке.

– Я слышал, как они лаяли, – ответил он, – но я знаю, что сюда никто не может прийти, кроме тех, кого я жду обычно.

– Запомни как следует, – продолжал Ликэ, – на разных людей псы лают по-разному. Частенько, когда, казалось бы, им надо наброситься, они лишь тявкнут раз-другой. А вообще место здесь чудесное: на расстоянии часа пути никто не может показаться на дороге незамеченным. Однако войдем, – прибавил он лениво. – У нас с тобой есть о чем поговорить.

– И даже о многом, – согласился Гицэ, следуя за ним твердыми шагами.

Несколько минут они сидели молча, полные решимости.

– Вот, – проговорил наконец Ликэ, вынимая из-за широкого пояса связку нанизанных на проволоку кусочков кожи. – Это метки моих стад. Я их ставлю свиньям на правое ухо, для каждого стада разные; такие самые, как и вырезанные на кусочках, которые я тебе оставляю. Если по дороге гонят свиней – взгляни на их клейма, хорошенько запомни свинопаса, который их гонит, и помалкивай.

Гицэ посмотрел на него долгим взглядом, но ничего не ответил.

– Думаю, мы договорились? – добавил Ликэ.

– Я этого не думаю.

– То есть как это?

– А так, – сурово отчеканил Гицэ. – Посмотрю я кругом… Нет никого. В этой глуши я один. У меня, как ты говоришь, две замечательных собаки, но вот пришли вы трое, и никто об этом даже и не знает. Вы можете убить всех, сколько нас здесь есть, и никто не узнает, что это сделали вы; можете взять, что вам понравится, а мы, если у нас ума хватит, даже не станем никому жаловаться, потому что вас всегда много и вы сильные, а нас всегда мало и мы слабые. Ты вот требуешь, чтобы я поступил именно так, как тебе хочется; и разве могу я ответить: «Нет!»

– Значит, мы договорились.

– Насильно договариваться нельзя. Если ты в самом деле хотел договориться со мной, ты должен был идти прямой дорогой, а не закоулками. Обещать, что сделаю по-твоему, я могу, но поступлю все-таки по-своему.

– Это уж мое дело, – сказал Ликэ решительно. – Или поступай, как мне нравится, или я устрою в корчме другого человека.

– Ликэ, – проговорил корчмарь. – Не думай, что тебе удастся запугать меня. Если ты человек умный, попробуй столковаться со мной по-хорошему.

– Лучшего договора я не знаю. Мало ли что таит человек у себя в сердце; но пусть он знает одно: плохо ему придется, если он сделает не по-моему.

Гицэ шагнул вперед.

– Если бы дело было только в этом, Ликэ, – сказал он спокойно, – я не стал бы противиться. В конце концов ты просишь у меня помощи, и я охотно мог бы ее тебе оказать, если бы знал, что ты за человек и не следует ли мне бояться, что завтра ты потребуешь от меня еще большего. Кроме того, Ликэ, ведь ты не один, как я; и если я буду поступать по-твоему, то мне придется сводить счеты с другими.

– Дело твое!.. – злобно воскликнул Ликэ. – Подай мне ключи!

– Какие ключи?

– Все ключи. От ящика стола, от шкафа, от всех сундуков, – холодно ответил Ликэ. – Кто устраивается здесь, тот хочет нажить побольше денег. И ты уже нажил, с тех пор как тут живешь. Я возьму их у тебя в долг.

Несколько минут Гицэ стоял в оцепенении, неподвижно глядя на говорившего.

– Я тебя не ограблю, – добавил Ликэ. – Возьму в долг и возвращу честно, с процентами. Даже с большими. Но, разумеется, когда мне самому это будет удобно. Давать тебе расписку нет нужды, она не принесет никакой пользы: если я останусь жив и дела мои пойдут хорошо – я заплачу тебе с излишком, а уж коли вдруг помру или дела пойдут плохо – взять их тебе все равно будет неоткуда.

– Что же прикажешь выдать тебе деньги по счету?

– Стоит ли терять время?

– Тогда бери, сколько возьмешь, но будь благоразумен, оставь что-нибудь и мне, а то заметит жена и теща, – сказал Гицэ, указывая на ящик, где хранились деньги и ключи.

– Вот мы и поладили! – воскликнул Ликэ.

Гицэ хотелось кинуться на Ликэ, растерзать его на клочки, но его удерживало присутствие поблизости двух его людей: нужно было бы слишком быстро о ним разделаться. Гицэ казалось, что кровь вытекает у него из жил, когда он смотрел, как Ликэ монету за монетой забирает его деньги, скопленные по грошам, но теперь он был бессилен и должен был сдерживаться.

– Да, мы поладили, – сказал он, подходя к Ликэ, – и если я причиню тебе хоть малейшее беспокойство – мне этих денег не видать.

Ликэ повернулся к нему и злобно ухмыльнулся.

– Ишь ты какой стал кроткий! Настоящий телок… – сказал он немного погодя.

Гицэ вздрогнул. Многое он мог стерпеть, но последнее издевательство вывело его из себя. Невольно шагнув к Ликэ, он схватил его за руки и, стиснув их, вымолвил приглушенным голосом:

– Не двигайся, не то убью!

Чувствуя, что Гицэ сильнее его, Ликэ бросил беспокойный взгляд на дверь и быстро спросил:

– Что тебе нужно?

– Ничего, – ответил Гицэ. – Ничего не нужно. Тебе слишком хорошо известно, что у меня есть жена и дети и потому ничего не могу тебе сделать. Ты отбираешь у меня деньги, – что же, на здоровье! Отнял душевный покой и испортил мне жизнь, – на здоровье; но не думай, что тебе удастся издеваться надо мной! Ты можешь меня убить, Ликэ. Ты и твои люди. А я могу отправить тебя на виселицу. Не играй со мной. Подумай, ведь теперь, после того что ты со мной сделал, мне уже почти нечего терять. Смотри, как бы я не потерял и то, что еще осталось. Бойся меня.

Ликэ сделал шаг назад.

– Ты боишься, – продолжал Гицэ, проводя обеими руками по волосам. – Боишься и не постыдишься позвать людей на помощь.

– Конечно, не постыжусь, – ответил Ликэ, улыбаясь. – Мне было бы стыдно, если бы я пришел к тебе без этих людей.

Гицэ терял самообладание и потому чувствовал себя слабее Ликэ, которого ничто не могло вывести из равновесия.

– Пусть они войдут, пусть увидят, что ты боишься. Эй, люди, сюда!.. – крикнул он и неподвижно остановился посреди комнаты.

Один из свинопасов быстро вошел в комнату, а другой остановился на пороге, глядя в глаза Ликэ.

– Он вздумал повздорить с нами, – сказал Ликэ.

– Избави бог, – отозвался Гицэ. – Я человек разумный. Хочу только показать, что не боюсь вас.

– Зато мы тебя боимся, – сказал Ликэ. – Ты же сам сказал, что я должен тебя бояться. Так оно и есть: да, боюсь. Только вот не знаю, удастся ли мне еще хоть раз поставить тебя в такое безвыходное положение, в котором я тебя держу сейчас. Ты меня понимаешь? Еще не было случая, чтобы я не убрал человека, который попытался стать мне поперек дороги.

– Да я и не собираюсь становиться тебе поперек дороги.

– Но мог стать. Мог сделать что-нибудь такое, чего не сделал до сих пор, потому что не знал, кто я такой. Свяжи слугу и приведи сюда жену и детей, – обратился Ликэ к Рэуцу, все еще стоявшему на пороге.

Тут Гицэ кинулся вперед, схватил Рэуца за грудь и отбросил его на середину комнаты. Потом запер дверь и проговорил, задыхаясь от страха:

– Не вмешивайте в наши дела жену! Не трогайте меня! Худо будет. Ликэ, ты человек рассудительный, не рискуй головой, не позорь себя. Будь разбойником, Ликэ, но не глупым воришкой, который сам выдает себя. Спроси меня, где мой слуга, а потом уже разговаривай.

Ликэ в замешательстве посмотрел на своих товарищей.

– Вы же видели, как он бежал вверх по долине. Знайте, что он не вернется до тех пор, пока не узнает, что вы отсюда уехали.

Я послал его к священнику в Фундурени сообщить, что я здесь разговариваю с вами.

– Так оно и есть! – воскликнул Рэуц, словно очнувшись от сна. – В самом деле с тех пор я его больше не видел.

Ликэ почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

– Этого я тебе всю жизнь не забуду, – пробормотал он, смотря на Гицэ ненавидящим взглядом.

– Нам не за чем быть врагами, – сказал Гицэ, подходя к нему, – но знай, если тебе не удалось поймать меня сегодня, то не удастся поймать и после, сколько бы ты ни прожил на свете. Пойми, Ликэ, что такие люди, как я, опасные слуги, но неоценимые друзья.

– Разве я говорил, что хочу сделать тебя своим слугой? – спросил Ликэ, сразу понижая тон.

– Если ты этого не говорил и не хотел говорить, то давай побеседуем по-дружески, – успокоившись, предложил Гицэ. – Я принесу вина, и мы выпьем, как порядочные люди, хорошо понимающие друг друга. На столько-то у меня ума хватит, чтобы понять, что, не договорившись с тобой, нельзя оставаться на Счастливой мельнице. Я не желаю служить тебе только из страха, но хочу войти с тобой в соглашение. Я готов делать, как тебе нравится, только будь благоразумен, пойми: чтобы я мог быть тебе полезным, люди должны считать меня честным человеком и вашим врагом.

– Положим так, – проговорил Ликэ. – Ну а мы что должны о тебе думать?

– Каков я есть, сами видите, – ответил корчмарь, протягивая руку. – Ликэ пожал ее. – Деньги ты мне оставь, – добавил Гицэ вполголоса.

– Деньги я возьму с собой, – возразил Ликэ. – Что в руке, то мое.

– Но знай, я ими не связан, – проговорил Гицэ и пошел в погреб за холодным вином.

– Глупо я сделал, – заметил Ликэ, оставшись наедине с товарищами и обращаясь к Рэуцу. – Пожалуй, надо было послушать тебя, Рэуц, и держать своего слугу в корчме.

– Брось! Может, так даже лучше, – ответил Рэуц.

– Посмотрим! – пробормотал другой. – Боюсь, что он нас обманывает.

– Ну, это уж мое дело! – ответил Ликэ, подняв голову.