Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"
Автор книги: Михай Эминеску
Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
Перевод И. Константиновского
Мой друг Н… отлично известен всем жителям Бухареста.
Это в высшей степени симпатичный человек. Да и как мог бы он быть нам не известен? Ведь мы встречаем его так часто и в роскошных салонах высшего общества, и на скромных пирушках где-нибудь на окраине, в ресторанах Капша, Гамбринус, Здравку, «Жокей», и в кафе Шрейбер на Липскань, в Ориент-экспрессе, в трамкаре [124]124
Трамкар– вид омнибуса, запряженного лошадьми. Предшествовал в Бухаресте конке.
[Закрыть]в экипаже на резиновых шинах и пешком в обыкновенных калошах. И где бы вы его ни встретили, он всегда ласково приветствует вас и сердечно протягивает руку, кем бы вы ни были: митрополитом или пономарем, генералом или капралом, министром или уличным комиссионером, дворянином или простолюдином.
Вследствие этого огромного множества и разнообразия знакомств, которые он поддерживает с истинным искусством, Н… оказывается самым желанным другом для каждого. Естественно, что, посещая столь разнообразные и одинаково близкие ему круги, он вызывает восхищение в людях, подобных мне, имеющих так мало знакомых и так редко попадающих в высшие круги общества, где вращаются сильные мира сего.
Разумеется, он знает, какое вызывает во мне восхищение и каким моральным и интеллектуальным влиянием пользуется в моих глазах, но когда мы встречаемся, друг Н… никогда не ведет себя так, чтобы это могло меня задеть. Всегда скромный, простой и лишенный претенциозности, он неизменно посвящает меня в события, происходящие в высших сферах. Кажется, что этот человек даже и не знает о том, сколь ценна для меня его дружба; вероятно, он даже не представляет себе, как я счастлив, когда узнаю от него важные секреты богов.
Сижу я, например, в дешевом питейном заведении, затерянный среди толпы, и думаю о себе: я ведь не кто-нибудь, а скорей – что-нибудь; в массе людей я представляю собой лишь статистическую единицу народонаселения; впрочем, может быть, меня даже и нет в списках, поскольку во время последней переписи населения статистики посетили почти всех обитателей нашей слободы, а ко мне почему-то не заглянули. Я не честолюбив, но эти мысли все же огорчают меня… Ощущать себя таким маленьким и ничтожным! Под тяжестью этих дум я смиренно склоняю голову и вздыхаю. И тут же чувствую, как чья-то рука опускается на мое плечо. Я подымаю глаза, и – о, какая радость! – это не кто иной, как мой друг Н… Бог весть из каких высоких сфер прибыл он сюда, чтобы оказать мне честь и посидеть рядом со мной в обыкновенной пивной. Мы обмениваемся дружеским рукопожатием, и это как-то сразу поднимает мое настроение.
Я хорошо знаю моего друга, знаю, какое облагораживающее влияние он на меня окажет, знаю, что я стану более высокого мнения о себе, когда он сообщит мне вещи, о которых не может знать человек, принадлежащий к низшему обществу, человек, который никогда не сможет достигнуть даже подножия Олимпа. Я почтительно встаю ему навстречу, предупредительно уступаю ему место у своего стола и не опускаюсь обратно на свой стул, пока не садится он. Мой друг переводит дух, вынимает из кармана платок и вытирает лоб – видимо, он пришел пешком. Лицо его сияет, глаза многозначительно щурятся. Сколько раз он смотрел на меня таким невидящим, обращенным внутрь взором, взором человека, переполненного мыслями и идеями! И всякий раз, когда он глядит на меня подобным образом, я знаю, что он располагает важными сведениями огромного значения. Я и на этот раз трепещу от нетерпения – так хочется мне заставить его поскорее излить передо мной свой бесценный источник информации.
– Уф! – говорит мой друг. – Ужасная сегодня жара!
– Ужасная! – подтверждаю я.
– Что нового?
– Кто знает! – отвечаю я. – Да и откуда мне знать!.. Уж лучше мне спросить об этом у вас.
Мой друг улыбается с видом человека, которому воздают должное.
– Откуда вы? – спрашиваю я.
– От Таке [125]125
Таке Ионеску, Петре Карп– видные деятели партии консерваторов.
[Закрыть]…
Читатель, конечно, не знает, кто такой Таке, у которого был мой друг Н… Но я-то знаю. Мой друг Н…, будучи на короткой ноге со всеми, разумеется, никогда не скажет, подобно мне или вам, что он был у Таке Ионеску. Он скажет просто: «От Таке».
– Ну и?..
– Он не хочет войти в коалицию. Решительно!.. Сколько я его не убеждал! Не хочет, и точка!
– Неужто не хочет?
– Когда я к нему входил, от него как раз выходил шеф…
Мы, простые смертные, я или вы, говорим: «Господин Петре Карп», или, когда мы торопимся, коротко: «Карп», но мой друг Н… поступает иначе, он говорит попросту – шеф.
– Ну и?..
– Шеф был в хорошем настроении… «Ты куда, – спрашивает он меня, – к Таке? – «Да», – говорю. «Тогда, говорит, попытайся его убедить, потому что у меня уже нет сил!» И он ушел посмеиваясь. Разве вы не знаете шефа?..
– Нет, – говорю я, – не знаю!
– …Ну и шутник! Ох, и насмешил же он меня позавчера в «Континентале»!.. Там был и Барбу…
– Господин Делавранча [126]126
Делавранча Барбу(1858–1918) – известный писатель (прозаик и драматург), оратор и политический деятель.
[Закрыть]?
– Да… и Нику…
– Господин Филипеску [127]127
Никулае Филипеску, Арион, Александру Маргиломан– видные деятели партии консерваторов.
[Закрыть]?
– Конечно! И Костика…
– Какой Костикэ?
– Костикэ Арион… Костикэ предпочел бы получить министерство юстиции, но разве вы не знаете шефа? С шефом ведь нельзя спорить.
Пауза, во время которой я вполне отдаюсь чувству восхищения перед этим человеком, который знается со столькими блестящими деятелями, а теперь разрешает мне сидеть рядом с собой. Вот как может поднять тебя дружба подобного государственного мужа!
– Скажите, – робко прерываю я молчание, – это правда, что чиновникам снизят жалованье?
– До сих пор ничего определенного по этому вопросу еще неизвестно. Я как раз вчера беседовал об этом с Александру.
Видя, что я не понимаю, о ком идет речь, мой друг добавляет:
– …С Александру Маргиломаном. Он считает, что не следует слишком туго завинчивать гайку экономии, полагает, что следует изучить возможные способы создания новых источников производства. Du reste [128]128
Во всем остальном (франц.).
[Закрыть]он придерживается того же мнения, что и шеф, Нику и все остальные.
Мимо пивной, в которой мы сидим, проезжает пролетка, в которой сидит человек с бакенбардами… Я его как будто знаю… Кажется, я видел его на параде по случаю открытия парламента… Мой друг весьма фамильярно его приветствует. Но тот в это время рассеянно смотрит в другую сторону и не отвечает на приветствие.
– Ага! – говорит мой друг. – Вот прибыл и он… Значит, не сегодня-завтра закончится формирование кабинета министров.
– Кто – он?
– Разве вы не видели, кому я поклонился?.. Это Костикэ.
– Вот как? Это Костикэ Арион? Я представлял себе его моложе.
Мой друг снисходительно усмехается.
– Это не Костикэ Арион… Это Костикэ Олэнеску [129]129
Константин Олэнеску– видный деятель партии консерваторов.
[Закрыть].
– Ах так!.. Но какая же получается коалиция, если Таке Ионеску не хочет войти в кабинет?
– Дорогой, если мы в конце концов не сумеем убедить Таке, решено поступить так: шеф – председатель совета министров и министр финансов; Майореску [130]130
Титу Майореску(1840–1917) – выдающийся литературный критик, теоретик литературной группировки «Жунимя» и журнала «Конворбирь литерарэ» и видный деятель партии консерваторов.
[Закрыть]получит министерство юстиции; Александру – министерство иностранных дел; Костикэ – просвещения…
– Какой Костикэ?
– Арион… Костикэ возглавит министерство внутренних дел.
– Второй Костикэ?
– Да, Олэнеску… Нику – министр государственных имуществ и Ионаш…
– А военное министерство?
– Жак. Жак и Ионаш остаются… Который час?
– Десять минут шестого.
– Sacristi! [131]131
Черт возьми! (итал.)
[Закрыть]– восклицает мой друг и вскакивает с места. – Уже поздно, а ведь я обещал Нику съездить с ним в Синаю. Скорый поезд уходит в пять сорок. Осталось полчаса, а мне еще нужно забежать к Барбу, – напомнить ему, чтобы он не забыл то, о чем мы говорили с Набабом [132]132
Набаб– прозвище князя Кантакузино, одного из крупнейших румынских помещиков и известных реакционных политических деятелей.
[Закрыть]. С меня тут за две кружки пива и булочку… уплатите за них… Я тороплюсь!.. До свиданья!..
На другой день, в воскресенье, я вхожу в вагон третьего класса дачного поезда, идущего в Синаю. И кого же я вижу? Моего друга Н…, обсуждающего политические события с группой коммерсантов, которые так и ловят его драгоценные сообщения. Увидав меня, он говорит:
– Представьте себе, вчера я так заговорился с Барбу, что опоздал на поезд.
Потом он поворачивается к своим собеседникам и продолжает начатый разговор:
– Так вот, я ему и говорю: «Генерал, ты только не торопись…»
1900
(Эпизод из жизни молодого педагога)
Перевод Ю. Кожевникова
Произошло это в мужской начальной школе № 1 имени Децебала в граде Г… Три года подряд, с первого по третий классы, два выдающихся ученика оспаривали друг у друга первую премию, вызывая восхищение преподавателей, ревизоров, инспекторов и всяческих властей.
Этими школьниками были Артур Ионеску и Ионицэ Пэунеску.
Первый был единственным сыном господина Мандаке Ионеску, крупного помещика, самого влиятельного и значительного лица в уезде, который являлся неизменным столпом любого правительства. Это было благом, потому что без господина Мандаке нелегко было бы управлять уездом.
Второй был незаконнорожденным сыном вдовы Пэунеску, служанки, которая жила тем, что работала в господских домах.
В первом классе они получили:
Артур Ионеску – общий балл девять целых, девяносто семь сотых и три четверти. [133]133
…общий балл девять целых, девяносто семь сотых и три четверти. – В румынских школах принята десятибалльная система оценок. Наивысший балл – 10. В конце учебного года выводится общая среднеарифметическая оценка.
[Закрыть]
Ионицэ Пэунеску – общий балл девять целых девяносто восемь с четвертью.
Первую премию и венок получил Ионицэ.
Во втором классе:
Артур Ионеску – общий балл девять целых, девяносто восемь сотых с половиной.
Ионицэ Пэунеску – общий балл девять целых, девяносто девять сотых с четвертью.
Первую премию и венок получил Ионицэ.
В третьем классе:
Артур Ионеску – общий балл девять целых и девяносто девять сотых с половиной.
Ионицэ Пэунеску – общий балл девять целых, девяносто девять сотых и три четверти.
Наконец двое блестящих учеников кончают четвертый класс.
Господин Мандаке Ионеску твердо заявил Артуру:
– Если получишь первую премию и венок, повезу на выставку, если нет – поедем в деревню.
А если господин Мандаке говорит о чем-нибудь твердо, то другого решения быть не может.
Весь город с неослабевающим нетерпением ожидал результатов годовых экзаменов и распределения премий.
Почтенные граждане начали заключать пари. Реакционеры ставили на Ионицэ, прогрессисты на Артура.
В Центральном кафе были заключены пари больше чем на тридцать порций варенья, примерно на такое же количество чашек кофе, пирогов, ватрушек и стаканов вина с газированной водой.
Только ты, дорогой читатель, только ты, которому не довелось быть матерью, не можешь понять переживания и все возрастающего волнения матери Артура, очаровательной мадам Аглае Ионеску.
Что бы мадам Ионеску ни делала – сидела ли, ходила, ела, спала, – она ни на мгновенье не могла избавиться от мысли о том, что и в этом году сотые доли общего балла Артура будут меньше, чем у Ионицэ, потому что – и это вполне понятно – речь могла идти лишь о маленькой разнице в сотых долях, ибо познания обоих соперников блестящи.
Угнетенная своими мыслями, мать Артура, встретив на улице учителя господина Тибериу Бумбеша, который, приветствуя ее, склонился до земли, решилась с замиранием сердца остановить коляску.
– Извините, господин Бумбеш! – воскликнула она. – На одну минуточку…
– С преогромным удовольствием! – медовым голосом ответил юный Тибериу и, обнажив голову, подошел к подножке коляски.
– Мне бы хотелось с вами кое о чем поговорить. Смогли бы вы, если это вас не очень затруднит, пожаловать сегодня ко мне?
– О госпожа!.. – ответствовал совершенно очарованный господин Тибериу.
– …в половине второго.
– С удовольствием, госпожа, с огромным удовольствием!
– Тогда точно в половине второго. Я вас буду ждать. Вы придете?
– Непременно, сударыня.
Изящный поклон! Коляска трогается. Господин Тибериу надевает шляпу и отправляется к парикмахеру, чтобы привести в порядок бородку клинышком, усы и волосы, которые он зачесывает кверху.
– Почему же, – может спросить читатель, – мадам Ионеску «с замиранием сердца» остановила коляску, чтобы поговорить с господином Бумбешом?
– О! – отвечу я. – Это весьма деликатный вопрос, о котором я забыл сказать раньше. Вот в чем суть.
Господин Тибериу молод, и весь город свято хранит тайну о том, что этот юноша молча вздыхает по очаровательной Аглае, которая, напротив, терпеть не может Тибериу, потому что тот очень косит.
Сколько бы раз она ни замечала, как он бросает на нее томные взгляды из-под синих очков – ибо он носит синие очки, – всякий раз она испытывала на сердце какое-то томление, сопровождающееся мигренью. Она начинала зевать, и зевала, зевала, так что ей приходилось немедленно отправляться домой, чтобы избавиться от этого наваждения.
Минувшей зимой на благотворительном балу господин Бумбеш стоял в углу гостиной и смотрел, как танцевала изящная госпожа Ионеску. Он так долго смотрел на нее, что она начала зевать, и зевала, зевала до тех пор, пока посредине одной из фигур кадрили вдруг не издала легкого стона и чуть было не упала, – ей сделалось дурно, и ее должны были вывести под руки на воздух и освободить от злых чар.
Если взгляд господина Тибериу, брошенный даже издалека, оказывал такое воздействие на нервы этой дамы, то естественно, что тот шаг, на который она решилась сейчас, был ею сделан с замиранием сердца. Нужна была отчаянная смелость с ее стороны, чтобы добровольно подвергнуть себя сглазу в личном разговоре, на таком близком расстоянии.
Уже двадцать пять минут второго.
Кто-то звонит. Госпожа Ионеску ощущает, как начинаются спазмы в левой стороне ее корсета.
Это человек в синих очках.
Горничная вводит его в гостиную.
Юный педагог облачен в слишком длинный черный сюртук. Его черные панталоны, наоборот, слишком коротки. Белый жилет с большим вырезом. Огромный бледно-розовый бант, концы которого развеваются при каждом движении. Жесткая, словно фарфор, манишка. На ногах желтые туфли и кремовые носки, на руках светло-серые перчатки. Серый зонтик от солнца и соломенное канотье с пестрой ленточкой. Канотье шнурком пристегнуто к пуговице сюртука, поскольку на улице ветер.
В гостиной никого нет.
Господин Бумбеш снимает шляпу, берет ее в левую руку, ставит зонтик около стула, подходит к зеркалу, поправляет бант и крахмальную манишку, которая все время топорщится из-под жилетки, вытягивает манжеты и застывает в ожидании.
Дверь открывается. Это хозяйка дома, еще более изысканная, чем всегда. Она держит около лица сложенный втрое носовой платок и вдыхает экстракт вербены. Бледная, она останавливается в дверях, словно под влиянием гипноза.
Господин Бумбеш еще раз представляется.
После обязательных в подобных обстоятельствах приветствий хозяйка делает героическое усилие, продвигается на два шага вперед и приглашает молодого человека присесть, потом садится сама, вытирая лоб платком, смоченным одеколоном.
Гость тщательно расправляет сзади фалды сюртука, поднимает их и садится.
– Давно я не имела удовольствия видеть вас, господин Бумбеш…..
– О! Это мадам не видела меня, а я видел госпожу часто; на прогулках, в магазинах.
– Я, по правде сказать, не видела вас после зимнего бала.
– Э! – отвечает молодой человек, томно глядя на нее сквозь очки и странно улыбаясь. – Это когда госпожа с таким увлечением и грацией танцевала… с двумя офицерами и ей стало плохо…
– Вы знаете, зачем я пригласила вас, господин Бумбеш?
– Нет!
– Чтобы попросить об одном одолжении.
– Об одолжении? А в чем оно состоит? Скажите, пожалуйста, мадам.
Проговорив это, молодой человек многозначительно и томно смотрит на нее из-под очков.
Хозяйка некоторое время молчит, потом зевает и вытирает платком лоб.
– О, пусть мадам скажет. Я готов исполнить все что угодно. Приказывайте, мадам, прошу вас!
И снова пожирает глазами хозяйку.
Аглае зевает во весь рот, нюхает платочек и, опустив глаза, произносит;
– Мне бы хотелось, чтобы мой Артур хоть раз получил первую премию. Хватит ее получать этому Пэунеску. До каких пор будет продолжаться гонение на моего ребенка!
– Простите, мадам, это вовсе не гонение. Ведь это определяется просто подсчетом, прошу прощения.
Госпожа поднимает глаза и, встретившись с его взглядом, икает и вновь опускает их.
– Вот именно об этом я и хотела с вами поговорить, чтобы вы были… чтобы вы были более снисходительны к моему Артуру. Господи, что такое одна сотая балла!
– Как? Как? Это ведь одна сотая… Ведь она же должна быть подсчитана, прошу прощения, мадам.
– Но… если бы вы захотели? – И она снова громко зевает.
– О! Но ведь это вовсе не зависит от моей воли, ведь все решено на педагогическом совете.
– Как? Уже решено?
– Да! Решено, прошу прощения, вчера вечером после подсчета баллов.
– И… и какой же балл у Пэунеску?
– Значит, прошу прощенья, я могу это сообщить госпоже совершенно точно.
Господин Бумбеш извлекает из кармана бумажку и читает:
– Ионицэ Пэунеску – девять целых, девяносто девять сотых с половиной, прошу прощения.
– А… Артур?
– Значит, прошу прощения, и это я могу сказать госпоже совершенно точно. Артур Ионеску – девять целых, девяносто девять сотых с четвертью.
Госпожа Ионеску встает и решительным тоном произносит:
– И из-за этой разницы мой Артур и в этом году не получит премии? Тогда зачем же вы пришли сюда?
Господин Тибериу огорченно вскакивает и расправляет фалды сюртука.
– Прошу прощения, потому что вы меня пригласили, сударыня. Если бы мадам не оказала мне чести, в подобном случае я бы не решился предстать перед госпожой, прошу прощенья… Даю честное слово, как перед богом!
Хозяйка дергает звонок. Входит горничная.
– Выставьте вон этого господина.
– Прошу прощенья, но…
– Вон!
Госпожа Ионеску, раздраженная, уходит в ту же дверь, через которую она вошла.
– О! Совершенно не нужна такая резкость, сударыня! Я ухожу, прошу прощенья. Со всем уважением и признательностью имею честь…
Горничная подталкивает его. Господин Тибериу удаляется, ругаясь сквозь зубы.
Совершенно напрасно рассказывать о том, что вечером у господина префекта, где присутствовал и господин Мандаке Ионеску, произошла весьма неприятная сцена, когда господин префект, в то время когда господин Мандаке читал газету, со всей суровостью заявил господину Бумбешу:
– В конце концов выбирайте! Хотите остаться здесь или завтра же вылететь вон? Понятно?
На это у господина Бумбеша хватило смелости ответить:
– Э! В данном случае не так трудно выбрать. Прошу прощения, не сердитесь, господин префект. Все будет в порядке, не извольте беспокоиться. Внесем поправку в какую-то сотую частицу.
И он вынул список:
– Ионицэ Пэунеску – общий балл девять целых и девяносто девять сотых с половиной, Артур Ионеску – прошу заметить – общий балл девять целых, девяносто девять сотых и три четверти… Вот так!
1900
Перевод Р. Рубиной и Я. Штернберга
Итак, решено…
Мадам Джеорджеску, она же Мица, и господин Джеорджеску, он же Михалаке, едут дачным поездом в Синаю. Но мадам Джеорджеску давно обещала своему птенчику свезти его в Синаю. Следовательно, надо взять с собой птенчика. Однако птенчик шагу не может сделать без своей грамама [134]134
Бабушка (искаж. франц.).
[Закрыть], следовательно, придется везти туда и грамама. Птенчик – это Ионель Джеорджеску, пока что единственный плод любви супругов Джеорджеску; ему исполнилось ровно пять лет; грамама – это госпожа Аника. Она приходится мамашей мамочке птенчика.
Дачный поезд отправляется с Северного вокзала в субботу, без пяти минут три. Стало быть, в субботу, сразу же после полудня, дамы начинают готовиться к отъезду. Мадам Джеорджеску продумала свой туалет во всех деталях: блузка – vert-mousse [135]135
Зеленая, оттенка древнего мха (франц.).
[Закрыть], юбка – fraise-écrasée [136]136
Алая (франц.).
[Закрыть], шляпа пестрая, зонтик розовый, перчатки белые. На ногах лакированные полуботинки с пряжками и полосатые шелковые чулки в резинку: полоска желтая, полоска черная, с пунцовой ниткой между ними. Госпожа Аника одевается во все черное. После смерти своего мужа Никулы она отказалась от светлых тонов в туалете. Только один раз надела она косынку вишневого цвета. Что же касается птенчика, то здесь не может быть двух мнений: в Синаю он поедет в форме офицера егерского полка. Он будет одет, как принц Карл. Старая мамочка долго наряжала дочку, а когда она привела в надлежащий вид птенчика и прицепила ему сбоку саблю, стрелки часов уже показывали без двадцати два. В без четверти два прикатил в пролетке на резиновых шинах сам господин Джеорджеску. Едва переступив порог и увидев грамама, он воскликнул:
– Как, сударыня, вы еще здесь? Смотрите, опоздаете на поезд! Покамест доберетесь до трамвая, – ведь вы еле ходите, – покамест его поймаете, а ведь нет гарантии, что он сразу придет, покамест доедете до вокзала – все будет кончено! Поезд вас дожидаться не станет.
Грамама была занята поисками каких-то ключей.
– Сударыня, вы опаздываете на поезд! Слышите?
Наконец госпожа Аника трогается в путь, мадам Джеорджеску кричит ей вслед:
– Мамочка, помнишь, где мы условились встретиться? В зале первого класса… Слышишь?
Грамама направляется к трамваю, а господин Джеорджеску со своей женой, сыном и нарядной корзиной с провизией – колбаса, восемь вареных яиц, жареный цыпленок, две белых булки, соль, перец и еще многое, что полагается в таких случаях, – усаживается в экипаж:
– На вокзал, милейший!
Уже прошло двадцать пять минут, как семья Джеорджеску находится в зале ожидания первого класса, а грамама все еще не явилась. Стрелки часов показывают два с половиной… Мадам Джеорджеску начинает волноваться. Без двадцати пяти три. Остается всего двадцать минут. Касса открыта, продают билеты, а госпожи Аники нет как нет. Господин Джеорджеску уже подумывает о том, что в четырех билетах нет надобности, хватит трех. Направляясь к окошечку кассы, он в дверях зала ожиданья сталкивается лицом к лицу с запыхавшейся грамама.
– Уф! Устала! – пыхтит госпожа Аника.
Господин Джеорджеску отсчитывает ей деньги на проезд туда и обратно в третьем классе и указывает, в каком окошке купить билет.
Спустя несколько минут поезд уже несется по направлению к Карпатам.
– Ваши билеты, господа! – вежливо говорит кондуктор, войдя в вагон первого класса.
Господин Джеорджеску предъявляет два билета.
– Мальчик ваш? – спрашивает кондуктор, указывая на офицерика егерского полка, который забрался с ножками на плюшевое сиденье.
– Да. Но ему еще нет четырех лет. Можете не напоминать нам о правилах, – бросает мадам Джеорджеску.
Кондуктор удаляется, почтительно козырнув даме.
– Ты сказал мамочке, чтобы она следила за корзинкой? – таинственным шепотом спрашивает мадам Джеорджеску своего супруга. – Как бы не стащили!
Господин Джеорджеску кивает головой и, ограничиваясь коротким: «Угу!», в свою очередь таинственно наклоняется к уху супруги:
– Ты дала ей немного денег?
Мадам Джеорджеску отвечает супругу столь же лаконично.
– Сколько?
Мадам Джеорджеску растопыривает пять пальцев руки – пятьдесят бань.
Проезд в трамвае от улицы Зече-Месе до вокзала стоит тридцать бань, значит, у грамама осталось двадцать бань, и она сможет купить в Комарнике две кучки вишен. Она в самом деле их купила и до Валя-Ларгэ успела проглотить половину вместе с косточками. Поезд прибыл в Синаю без опоздания. Народу – тьма. Но если у человека заранее выработан план действий, он не потеряется в сутолоке. У семьи Джеорджеску все предусмотрено – шаг за шагом, минута за минутой.
Итак, мадам Джеорджеску, господин Джеорджеску и птенчик садятся в пролетку и направляются прямо в парк, где военный оркестр играет кадриль «Les petits cochons» [137]137
«Поросята» (франц.).
[Закрыть]. Они намерены снять комнату с двумя кроватями в отеле «Регал». Что касается грамама, то она, не расставаясь с корзинкой, полной провизии, отправляется в гостиницу Мазэре, надеясь получить там комнату с одной кроватью. До этой гостиницы от вокзала рукой подать, и господин Джеорджеску решил, что не стоит тратить деньги на извозчика. Сунув подвернувшемуся мальчишке мелкую монету, он велел ему нести за грамама корзинку.
Начало смеркаться.
В парке зажглись электрические фонари. Птенчик проголодался. Господин Джеорджеску, оставив супругу на скамейке в главной аллее парка, где гуляет чистая публика, пошел с сыном разыскивать грамама. Но – удивительное дело – в гостинице Мазэре они ее не нашли. Им сообщили, что не оказалось свободной комнаты и старушку направили в гостиницу Манолеску, расположенную неподалеку в долине. Господин Джеорджеску с бравым офицериком в егерской форме, который порядком устал и проголодался, спустились в долину, к гостинице Манолеску. Но и здесь– удивительное дело! – не оказалось свободной комнаты, и старушку послали в гостиницу Войни, что на улице Извор. Господин Джеорджеску купил бравому офицерику булку, напоил его водой и стал подниматься с ним в гору. По дороге в гостиницу он заглянул в парк – сказать жене, чтобы она вооружилась терпением и подождала еще немного. Однако – удивительное дело! – он не нашел мадам Джеорджеску. Господин Джеорджеску усадил на скамейку птенчика, у которого от усталости подкашивались ножки, и начал метаться вверх и вниз по парку в поисках жены. Но ее нигде не было. Тогда господин Джеорджеску пошел обратно к сыну с намерением отвести его к грамама, а самому вернуться в парк. Должен же он в конце концов разыскать свою супругу.
Но – удивительное дело! – птенчик тоже исчез.
– Пардон, – обратился Джеорджеску к сидевшему на скамейке господину, – вы не видели здесь прехорошенького мальчугана, одетого по-военному, наподобие принца Карла?
– Да, видел. Он только что ушел с какой-то дамой.
– С высокой дамой? В зеленой блузке? В юбке…
– Не обратил внимания. Я слышал только, что она называла мальчика птенчиком, а он ее – мамочкой.
– Пардон, а куда они пошли?
– Вон туда, – показал господин в направлении гостиницы Мазэре. – Дама сказала малышу, что поведет его к грамама.
Господин Джеорджеску снова зашагал к гостинице Маээре. Там – удивительное дело! – ему сказали, что мадам, не застав старушки, только что спустилась с малышом в долину, к гостинице Манолеску. Что же – скорее к Манолеску!..
– Да, была здесь дама с тем самым малышом, с которым вы приходили. Ей тоже сказали, что свободной комнаты не оказалось, и старуху направили в гостиницу Войни.
Господин Джеорджеску взобрался на гору и твердым шагом двинулся по указанному направлению. Усталый и потный, явился он в гостиницу Войни. Но – удивительное дело! – ни мадам Джеорджеску, ни птенчика, ни грамама, ни корзинки с провизией там не было и в помине.
– Что же теперь делать?
Господин Джеорджеску простоял несколько минут в нерешительности: при всем своем уме он не в состоянии был ответить на этот вопрос… Однако надо было что-то предпринять.
Но что именно?
Кому не приходилось карабкаться в гору, кто не способен прыгать, словно коза, из долины Праховы в долину Яломицы, тот не может сравнить Синаю ни с чем иным, как только с желудком: более или менее просторное помещение, имеющее два довольно узких выхода. Если Синая вас проглотила, вы можете из нее выбраться только вверх по горе на север, в направлении Предяла, или же вниз по долине, на юг, в направлении Комарника. Поэтому господин Джеорджеску и пришел к единственно правильному логическому выводу.
– Они находятся в Синае и нигде больше! Не испарились же они в самом деле!
Не успел господин Джеорджеску окончательно утвердиться в своей мысли, как увидел при свете электрического фонаря идущего прямо на него знакомого.
– Тебя ждет в парке мадам Джеорджеску, чета Василеску и лейтенант Мишу, – произнес тот.
– Где? В парке? Бегу! Пиши мне, Митикэ!
– Напиши и ты, Джеорджеску, непременно напиши.
– Будь здоров, Митикэ…
– Адье, без лишних слов, Михалаке!
Господин Джеорджеску удвоил шаг и вскоре снова очутился в парке. Но сколько он ни искал, к его ужасу – мадам Джеорджеску нигде не оказалось. Усталый, он сел, отдуваясь, на скамейку и в первый раз после пятичасовой беготни стал мысленно ругать… кого бы вы думали? Госпожу Анику… Она виновница всей этой путаницы. Она вечно все путает. Но дело не в ней. Это он сам сплоховал. Незачем было брать ее в Синаю. Оставил бы в Бухаресте.
Господин Джеорджеску мысленно награждал госпожу Анику далеко не лестными эпитетами. Погруженный в раздумье, он даже и не заметил, как исчез оркестр и публика мало-помалу разбрелась из парка. Ах, как это ужасно, когда ты не знаешь, где находятся любимые существа, какие мысли их занимают, что они чувствуют, затерянные где-то вдали, думают ли они о тебе, тоскуют ли так же, как ты, и т. д. и т. п.
– Куда к черту они запропастились? – произнес вслух господин Джеорджеску.
Брань посыпалась теперь по адресу всех трех любимых существ, которых он бесплодно разыскивал. Но тут чей-то не лишенный приятности голос отвлек его от мрачных мыслей:
– Браво, господин Михалаке, браво!
И перед ним предстала сама госпожа Аника, мамочка мадам Джеорджеску.
– Сударыня! – воскликнул, вскочив на ноги зять. – Где это вы разгуливаете, хотел бы я знать?
– Вот так, так! И вы еще спрашиваете?
– Как же мне не спрашивать, если это мне неизвестно. Битых пять часов я вас повсюду разыскиваю.
– Вы нас ищете, скажите пожалуйста! А вы не могли зайти к Опплеру? Слепой и тот дошел до Брэилы, а вы…
– А кто вас посылал к Опплеру, я, что ли? – вне себя закричал господин Джеорджеску. – Одному черту могло прийти в голову, что вы у Опплера. Я искал вас в парке, в гостиницах Мазэре, Манолеску, Войни…
– Почему это у Войни? Мица сказала мне, что мадам Василеску устраивает нас у себя.
– Когда это вам говорила Мица, что мадам Василеску устраивает вас у себя?
– Когда мы с нею встретились на бульваре.
– Когда это вы успели с ней встретиться на «бульваре»?
– Когда мы шли в гостиницу Войни… Мы с ними потому и повстречались, что я его не нашла.
– Кого?
– Войню. Там мне и попалась навстречу Мэндика.
– Какая там еще Мэндика? – завопил господин Джеорджеску.
– Да мадам Василеску, странный вы человек! И Мица с нею.
– Ну а где Мица теперь?
– Разве я вам не говорила?
– Когда же вы могли мне сказать?
– Да вы в своем уме, Михалаке? Разве я вам не говорила, что Мица ждет вас у Опплера вместе с мадам Василеску и ее братом, лейтенантом Мишу из интендантства.
– А птенчик?
– Я его уложила спать.
– Где?
– Разве я вам не говорила?
– Да вы в своем уме, сударыня? Когда вы мне говорили?
– Разве я не сказала вам, что мы остановились у Мэндики?
– Ну?!
– Да не орите вы так! Вот вам и ну! Она уложила малыша в детской со своими детьми, а Мице она уступила комнату Мишу. Он будет спать на канапе в маленькой прихожей…
Так, слово за слово, они дошли до Опплера. Но – удивительное дело! – все огни в ресторане были погашены.
– Они ушли к мадам Василеску.
Господину Джеорджеску и госпоже Анике ничего не оставалось, как отправиться по ухабистой дороге на улицу Фурника. Ночь была теплая, светила полная луна. Чем выше они поднимались, тем шире открывалась перед ними чарующая панорама Синаи с расположенными симметрично созвездиями электрических фонарей, которые приводили в восхищение госпожу Анику. Господин Джеорджеску оказался менее чувствительным к расстилавшемуся под его ногами величавому пейзажу и бормотал про себя ругательства. Наконец они достигли виллы Мэндики. Птенчик спал вместе с ее детьми. Но – удивительное дело! – мадам Джеорджеску и здесь не было. Она ушла.
