Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

 
Солнце, взойди!
Братец, найди
Сорок четыре луча в груди.
Сорок тебе – жарко гори,
Четыре луча мне подари.
Два луча твои светло
Пусть ложатся на чело.
Два другие – не забудь —
Брось в глаза мне, брось на грудь!
 
 
Солнце, сокол золотой,
Солнце, вестник огневой,
Солнце, погоди, постой, —
Сделай, солнышко, меня
Ярче дня,
Светлей огня,
Чтобы милый полюбил,
Чтоб нас бог соединил!
 

<1863>

 
Опущенные шторы и лампы свет лучистый…
Я ласковому другу – огню в камине – рад.
Картины, глаз лаская отливом золотистым,
Таинственно и тихо из сумрака глядят.
 
 
А на дворе ненастье, а на дворе все то же:
Дождь, снег и в черном поле буран куда-то мчит,
А я мечтаю… фея сойдет ко мне, быть может,
И золотистый голос тихонько зажурчит.
 
 
И вот сижу, весь вечер пера не выпуская, —
То песню на лету я ловлю концом пера,
То вижу одалиску, что нежится, нагая,
На разноцветном поле узорного ковра.
 
 
Упругая округлость ее младого тела
И мраморные ноги… И грудь, волны нежней…
Вот так же Афродита над пеною белела,
Чтобы никто на свете не мог сравниться с ней!
 
 
А рядом поле боя. От края и до края —
Кровь черная и трупы… Нигде не слышен стон.
Вот юноша цветущий. Меч сломанный сжимая,
Не сводит глаз угасших со входа в вечность он!
 
 
Блуждает глаз повсюду – и в голубом просторе
Я вижу древний город, печальный и немой, —
Венеция, царица, глядящаяся в море,
Сиянья древней славы не видит над собой.
 
 
Увы! Но вот над пеной, что плещет и клубится,
Корвет несется быстрый – то легкий алкион,
И журавлей уныло промчались вереницы
Искать тепла и счастья среди чужих сторон.
 
 
Очарованье дали и вечных странствий сладость,
Мечта о нежных красках спокойной синевы,
Грусть тихая по свету, при виде солнца радость, —
От холода и мрака меня спасете вы!
 
 
А во дворе ненастье и буре нет пределов —
Повсюду снег смешался с промозглой темнотой,
Но вижу край, где полночь блестит луною белой,
Полив цветы прозрачной волною золотой.
 
 
О, сказочное море и страны без названья!
Озера изумрудны, прекрасны города,
И на рассвете теплом пугливых фей купанье,
И дикари, что бродят в густых лесах всегда…
 
 
Вот так сквозь кольца дыма я вижу поле брани,
Я слышу лязг оружья, героев голоса,
И сердцу дарят сладость томительных мечтаний
Таинственных гаремов Востока чудеса.
 
 
Но вот воображенье устало крылья сложит,
И все картины меркнут и тают в тишине…
О рой воспоминаний, что кружит и тревожит,
Портретом той, далекой, ты снова послан мне!
 
 
И улетает сердце туда, в иную пору…
Страданья стали счастьем, далеким, дорогим…
Тогда цветы и звезды, леса, моря и горы
Мне пели величавый, ласкавший сердце гимн.
 
 
И вот сижу один я, а во дворе ненастье,
И радуг переливы все манят мысль в полет,
Пока свеча не меркнет, огонь в печи не гаснет,
Пока моя собачка с колен не соскользнет.
 

1867

 
Постояльцы наших кровель в край далекий улетели,
Гнезда аистов, касаток – обветшали, опустели,
Журавлей неугомонных вдаль умчались косяки,
И напутствует их голос нашей дружбы и тоски.
 
 
Поле зеленью покрыто, увядающей и тощей,
Заморозками побиты, на заре ржавеют рощи;
Листья мечутся и вьются – наземь, наземь лечь спеша:
Так с мечтами расстается чья-то тихая душа.
 
 
Словно сказочные змеи, поднимаются высоко
Тучи, сумрачные тучи – с юга, севера, востока;
Запад солнце погребает – и с печалью похорон
Злое карканье сливает стая встрепанных ворон.
 
 
Меркнет день; седая стужа ветер северный седлает, —
Снежный ветер, страшный ветер в дымоходах завывает;
Вол мычит, собаки лают, рвет постромки рыжий конь,
К очагам теснятся люди, тихо смотрят на огонь.
 

1867

 
Пали с неба тучи снега, зимний ветер полон злобы,
Громоздятся над полями странствующие сугробы,
Хлопья роем мотыльковым вьются в ледяной пыли,
Одевают снежной дрожью плечи матери-земли.
 
 
В полдень снег, метели ночью, поутру бушуют вьюги!
Хороша моя отчизна в среброкованой кольчуге;
Солнце зимнее печально, все бледней струится свет,
Словно юности мечтанья в непрестанной смене лет.
 
 
Все бело – холмы, поляны – и вблизи и в отдаленье,
Тополя уходят в дали – белые, как привиденья;
Зимний мир снегами устлан, бездорожен, нелюдим, —
Лишь над кровлями селений там и сям клубится дым.
 
 
Но благой конец приходит даже буйству снегопада:
Снег мерцающий на солнце – взора нашего отрада!
По серебряным долинам санки легкие скользят,
В зимнем воздухе студеном колокольчики звенят.
 

1868

 
Как мороз, жестокий, лютый, в ледяном своем объятье
Сжал долину, что застыла, цепенея, в черном платье.
Словно мертвую невесту, старику долину жаль,
На заре ее закутал в снежно-белую вуаль.
 
 
С гор мороз спешит спуститься, ледяной скользит дорожкой,
На огонь глядит веселый, задержавшись у окошка.
Лепестки цветов целуя, на стекло кладет мороз
Стебли белых, хрупких лилий и охапки снежных роз.
 
 
А затем одним дыханьем строит мост меж берегами,
С крыши вешает гирлянды, чтоб сверкали хрусталями.
Расцветают от мороза щечки нежные девчат,
Живо нам напоминая, как хорош цветущий сад.
 
 
Чуя крылья за спиною, мчатся взмыленные кони,
По равнине гладкой, белой их мороз нещадно гонит.
Моего коня гнедого подгони, мороз седой,
А куда меня примчит он, знаем только мы с тобой!
 

1868

 
Ветры северные воют, снег с холмов, с равнин сметая,
Тучи колкой снежной пыли прямо к небу поднимая,
И сугробом эти тучи оседают в низкий лог,
Как в пустыне африканской ветром вздыбленный песок.
 
 
Вьюга мир терзает; волки меж холмов, друг друга клича,
Пробираются сквозь вьюгу, ждет их верная добыча.
Стадо в страхе. Буйный ветер сносит в сторону ворон,
И к земле пригнулись ивы, издавая жалкий стон.
 
 
Вой и рев, рыданья, крики поднимает ужас древний.
Из лесов, объятых страхом, из притихнувшей деревни.
Раздается где-то ржанье на просторе снеговом.
Ночь спустилась, волки воют… Горе путнику с конем!
 
 
Счастлив тот, кто в ночь глухую в снежном бешеном круженье
Вдруг услышит лай собачий и увидит в изумленье
Огонек гостеприимный, что лучом прорезал тьму, —
Дом, где радостная встреча приготовлена ему!
 

1868

 
Дуб трещит в лесу дремучем, холод лют, неумолим,
Звезды стынут от мороза, небо кажется стальным.
Под ногой скрипят упруго снега звонкие кристалл, —
Словно нива, вся в алмазах, с неба на землю упала.
 
 
В чистом воздухе недвижном дым из труб струится ввысь —
Словно там колонны храма прямо к звездам поднялись, —
И сияет свод небесный, опершись на те колонны,
И венчает крышу храма белый шар луны бессонной.
 
 
О волшебный храм небесный! Вижу, взор подняв туда, —
Как светильник негасимый, светит каждая звезда!
Алтари в том храме – горы, а леса – орган грядущий,
Где порою стонет ветер, ветер, с севера летящий.
 
 
Но сейчас здесь все безгласно, словно вымер белый свет,
Пусто белое пространство, на снегу – ни следа нет.
Чу! Мелькает в лунном свете темный призрак, тень ночная:
Это волк добычу гонит, смертный страх в нее вселяя…
 

1868

 
Сидя ночью перед печкой, в час когда бушует вьюга.
Только в пламени веселом нахожу себе я друга,
Я в огонь смотрю устало, и в глазах моих встает
Милых сказочных видений фантастический полет.
 
 
Вот чудесная жар-птица в небесах с драконом бьется;
Вот мостами золотыми со звездой олень несется;
Кони мчат быстрее мысли; бьет хвостом крылатый змей,
Что в волшебном подземелье держит царских дочерей.
 
 
Вот орлы, что в крепких клювах из-за гор, из дальней дали
Гордых витязей приносят, чтоб красавиц покоряли;
Вот на озере молочном феи плещутся в волнах, —
Возле них шутник Пепе́ля [5]5
  Пепеля– комический персонаж многих румынских и молдавских народных сказок.


[Закрыть]в майских спрятался цветах.
 
 
Что ж меня так привлекает, что еще там, погляди-ка:
То Иля́на-Косынзя́на [6]6
  Иляна-Косынзяна– Дева-Краса, героиня румынских и молдавских народных сказок.


[Закрыть], в волосах поет гвоздика,
И сижу я до рассвета, загляделся, загрустил —
Снова вспомнилось мне чудо, что когда-то я любил.
 

1868

 
Страны моей просторы с сугробами расстались,
А бабьи дни [7]7
  Бабьи дни– народное название первых дней марта, обычно сопровождаемых ветрами, вьюгами, метелями.


[Закрыть]и ночи бессонные – промчались,
Струится пар над пашней, и ростепель дорог
Подсушивает легкий весенний ветерок.
 
 
Лучи теплее стали и в сердце запросились,
Последние сугробы в оврагах притаились,
Журчит ручей, вздуваясь, сбегая напрямик,
И почки распуститься готовы каждый миг…
 
 
Вот бабочка – о боже! – мелькнула и исчезла!
Вот на поле былинка зеленая воскресла,
И, тяжестью своею клоня былинку вниз,
На ней жучок отважный, задумавшись, повис.
 
 
Лучом, жучком, былинкой и бабочкой беспечной,
Устав от зимней стужи и скуки бесконечной,
Как будто бы впервые душа изумлена
И тихим нежным светом опять озарена.
 

1868

 
Там на востоке, в небе, на синеве просторной,
Вдруг что-то показалось растущей точкой черной.
То аист, гость далекий, летит из глубины, —
Любимый всеми вестник чудесных дней весны.
 
 
Он кружит над селеньем, он вьется ниже, выше
И вдруг быстрее мысли летит к гнезду на крыше.
К нему бежит навстречу в восторге детвора:
«Привет тебе, наш аист! Давно домой пора!»
 
 
Вот жаворонки в небе, вот ласточки над хатой,
В лесу уже не молкнет на ветках хор пернатый,
Щебечет, согреваясь под ласковым лучом,
А чибисы все кружат над солнечным прудом.
 
 
Ах, все поля одеты в зеленые одежды,
Воскресли жизнь и радость, живут любовь, надежды,
Земля сливает с небом объятья горячей
В огне весенних песен и золоте лучей.
 

1868

 
Вновь несутся узким клином журавли из светлой дали,
На крылах своих широких солнца свет они примчали.
Вот летят они над нами, вот за тучу скрылись вмиг…
Впереди – журавль бывалый, их небесный проводник.
 
 
Нынче к нам они вернулись, ради севера покинув
Дальней Индии пределы, край таинственный браминов;
Там не счесть свирепых тигров, джунгли змеями полны,
Ходят ночью к водопою с длинным хоботом слоны.
 
 
О счастливые скитальцы! Мчась в заоблачные дали,
Сверху, с неба, эти птицы тайны Африки видали:
Горы лунные, пустыню, землю, странную как сон,
Где народом чернокожим Белый Нил обожествлен.
 
 
О скитальцы дорогие! Позади у них полмира:
Реки Азии, долины плодородного Кашмира;
И Цейлон оставлен ими, благодатный остров-рай,
И несут они на крыльях счастье в наш родимый край!
 

1968

 
Там, над пшеничным полем, замедлив свой полет,
Скользят неторопливо кочующие тени.
Подобно горной речке, с высот несущей лед
И ширящей в долине разлив воды весенней.
 
 
То тень от легких тучек, летящих на простор,
Сверкающих под солнцем, как цепь далеких гор.
Они приходят в полдень, слегка ворча сначала,
Чтоб после звоном жизни гроза загрохотала.
 
 
И вот удары грома! Тем голосам в ответ
Природа, пробудившись, свои задела струны.
Ей весело подумать, что зимней стужи нет,
Ей чувствовать приятно себя, как прежде, юной.
 
 
Уже ликует запад, ликует и восток,
Полет орлов в лазури и волен и широк.
Они летят, чтоб слушать весенние фанфары
Грозы, несущей радость в леса, поля и яры.
 

1868

 
Злые вьюги отшумели
И явились к нам вдвоем —
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом.
 
 
Как от радостной капели
Все заискрилось кругом —
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом!
 
 
Жаворонки прилетели,
И пригнало ветерком
Солнце с вербною неделей,
Вербу с солнечным лучом.
 
 
Жаль прикованных к постели,
Ждет здоровых за окном —
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом.
 
 
Что тут думать в самом деле!
Девушка, со мной пойдем
К солнцу с вербною неделей,
К вербе с солнечным лучом.
 
 
Глянь, фиалки посинели!
Их пригрели за кустом
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом.
 
 
Поцелуемся у ели,
Пусть на нас глядят тайком
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом.
 
 
Ты сердита – неужели?
Не поверят нипочем
Солнце с вербною неделей,
Верба с солнечным лучом.
 

1868

 
В добрый час! С рассветом в поле вышли пахари-румыны,
Шесть волов упряжку тянут, напряженно выгнув спины.
Парень жмет на рукояти – углубилась в землю сталь,
Длинной черной полосою борозда уходит вдаль.
 
 
От борозд широких поле – с каждым часом все чернее,
Батраков – парней безусых – голоса звучат слышнее.
И под солнцем сохнет нива, на ветру чуть-чуть дымясь.
Аисты в раздумье важно вдаль идут, не торопясь.
 
 
Вот и полдень. Тут же в поле отдыхать садятся люди,
Им еду несут подруги в узелках, в простой посуде.
Плуг лежит, а мальчик славный, черноглаз и чернобров,
Шумно гонит к водопою утомившихся волов.
 
 
Земледельца труд священный, труд, завещанный от века,
Братской дружбою с землею ты связуешь человека!..
…Но уже заходит солнце, и, свершив свой труд дневной,
Вместе с плугами крестьяне возвращаются домой.
 

1868

 
Вдоль борозды крестьяне идут – пшеницу сеют.
Кругом луга и долы украсила весна,
Надежду земледельцы великую лелеют,
За горстью горсть бросая по ветру семена.
 
 
– Сам-тысячу нам снять бы! Мы лишь довольства просим!
– Хорошей бы погоды, удачи б мужику!
– Чтоб зернышки крупнее, чем воробей под осень!
– Чтоб каждый стебель ростом был равен тростнику!
 
 
– Пусть горлица отыщет приют в полях пшеницы,
Неслышно зреют зерна пускай в июньский зной!
– Пусть в день страды в пшеницу войдут жнецы и жницы,
Войдут – и будут скрыты янтарною волной!
 
 
А бороны неспешно идут четой колючей,
Разравнивая комья мужицкой борозды;
Весельем полнит душу весенний день певучий,
Придет к крестьянам осень наградой за труды.
 

1868

 
Исчезает, словно призрак, дымка легкая ночная
Над прибрежной чуткой рощей – расточаясь, пропадая.
А река блестит, мерцает, как чешуйчатый дракон,
Что рассветными лучами пробужден и озарен.
 
 
И слежу я на рассвете там, на берегу зеленом,
За течением, что вьется ускользающим драконом:
Гальку моет, берег роет, дремлет в омутах река,
Хвост серебряный покоит за излуками песка.
 
 
Шорохи плакучей ивы на песчаном слышу склоне,
Вижу, как сверкнула щука за шальной осой в погоне,
Редко – крики диких уток оглашают вышину
И ложатся тени стаек на прозрачную волну.
 
 
А река бежит, струится, непривычная к покою,
Проплывают мимо мысли, уносимые рекою;
Отмель желтую покинув, радуясь приходу дня,
Ящерка-зеленошкурка зорко смотрит на меня…
 

1868

 
Воздух свежий и прозрачный, и его прикосновенье
Успокаивает душу и оттачивает зренье.
Пруд пока еще в тумане, и вода его тиха,
Ждет она восхода солнца, как невеста жениха.
 
 
На востоке заалело, воробьишки-замарашки
На скирде засвиристели и давай играть в пятнашки.
Начался концерт шумливый, пруд от гула задрожал,
Зашептался камышами, стайкой уток просвистал.
 
 
Челн охотничий лениво в камышах застыл прибрежных,
Гибких водорослей змеи обвились вкруг лилий нежных,
Утки-кряквы между кочек затаились и молчат,
Скрылись под воду лысухи, только чибисы кричат.
 
 
Наводя смертельный ужас, челн проходит по теченью,
То блеснет ружье на солнце, то широкой скрыто тенью.
Лишь у цапли длинноногой страха не было и нет,
Знай по бережку гуляет: «Ведь охотник-то поэт!»
 

1869

 
Вьются жаворонки в небе и, кружась, щебечут где-то,
К нам спускаясь из-под солнца легкой лестницею света.
Неподвижный знойный воздух, треск кузнечиков сухой,
Щебетанье перепелок там, в пшенице золотой.
 
 
Жать высокие колосья вышли люди пред зарею
В час, когда еще сверкало поле свежею росою,
И плывут в потоке желтом, что не знает берегов,
Девушки – все без косынок, парни – все без поясов.
 
 
Серп – звенящий полумесяц – так и режет колос колкий,
Дальше, птенчиков скликая, убегают перепелки.
Дальше поле отступает, вырастают без конца
Копны с тяжкими снопами за спиною у косца.
 
 
Парень с девушкою рядом. Хорошо идет работа.
Жнут и, прячась за копною, знай целуются без счета,
Песня жаворонка льется над простором нив родных:
«Сладок, сладок будет людям хлеб из зерен золотых!»
 

1869

 
Над высокими холмами всходят утренние зори,
Светоносною рекою разливаясь на просторе.
С ветром в блеске трав росистых трудовой проходит день,
По земле простерли стебли шевелящуюся тень.
 
 
Косари, долину брея, вдаль уходят мерным шагом,
Зелена земля под нами, и блестит она, как влага;
Им во след идут другие, ловко сено вороша,
И вон там уж стог увенчан ровной связкой камыша.
 
 
А в дубраве при долине, где росистая поляна,
Где и тень зеленой стала, где цветами пахнет пряно, —
Косы звякают упруго, блеска влажного полны,
Скачет вспугнутая птица от копны и до копны.
 
 
Парень шел с косой сторонкой, где растут кусты сульчины,
Перед смятою травою замер он не без причины:
«Кто лежал тут, – зверь иль птица? – разобраться не могу!»
Вдруг с улыбкой удивленной поднимает он серьгу!
 

1869

 
В седых заснеженных степях,
Под пологом свинцовым,
Толпа бредет за шагом шаг,
Привыкшая к оковам,
Лохмотья к небу вопиют,
А злобный холод лют.
 
 
Они по снежной целине
Бредут уже полгода,
По бездорожной стороне
Ведет их непогода.
Иной обмерз, уснул иной
Под хладной пеленой!
 
 
Им нет ни края, ни конца,
Нет ни конца, ни края,
Их хлещет снежная пыльца,
Поземка ледяная, —
Тела в крови, в крови уста,
Тяжел удар кнута!
 
 
Как много стражей – вон казак
На лошаденке дикой, —
Вон злобу затаил в глазах
Наездник с длинной пикой, —
Спешит эскорт сторожевой:
Как жуток волчий вой!
 
 
Звенит оковами беда,
Нет людям места в жизни,
Им, безыменным, никогда
Не жить в былой отчизне!
Надежды нет – есть снежный прах,
Смерть в ледяных степях.
 
 
Бредут в просторах снеговых,
А каждый жил когда-то,
О, как горел любой из них,
Любя отчизну свято!
Они в сугробах и крови
Во имя той любви!
 
 
Героев вольности не счесть,
Не всех в живых найду я,
Свела их яростная месть
В могилу ледяную.
За шагом шаг толпа бредет,
Сибирский крут поход!
 
 
Но вот смолкает скрип шагов,
Слышнее вьюги ропот, —
Из замерзающих рядов
Печальный слышен шепот, —
Страдальцы выстроились в ряд —
И стонут и дрожат.
 
 
Начальник палачу под стать,
Вкруг рыщет, словно ветер,
Погибших стал он отмечать
На рукояти плети;
Потом сурово приказал!
– Конвойные, привал!
 
 
И опустился жалкий строй
В сугробах на колени.
Окутаны морозной мглой
Вповалку люди-тени,
Друг к другу жмутся, жизнь кляня,
Без крова и огня.
 
 
Скорей на снег ничком упасть!
Страданье затихает,
Воспоминаний милых власть
Душой повелевает.
Цветущий мир, далекий край,
Теперь во сне вставай!
 
 
И одному приснилась мать,
Жена пришла к другому,
Их души начала ласкать
Любовь к родному дому.
Пусть хлынут слезы! Этих слез
Не истребит мороз.
 
 
Заснули! Рвется вихрь во мгле
Из ледяной утробы.
Страдальцы спят, а на земле
Растут-растут сугробы, —
Мерцает сквозь кристаллы льда
 И слезы льет звезда.
 
 
И ветер саваном седым
Пустыню одевает, —
Снег беспределен, и под ним
Колонна исчезает;
Лежит равнина на заре
Вся в снежном серебре.
 
 
Снега, снега – и нет людей,
Им страшный выпал жребий, —
Все неотвязней, все слышней
Орлиный клекот в небе.
Выходит с воем волчья рать
Добычу в клочья рвать!
 

<1871>

 
Близнецы и великаны – Стры́мбэ-Ле́мне [9]9
  Стрымбэ-Лемне– один из персонажей румынских и молдавских народных сказок, великан, гнущий до земли и ломающий самые большие деревья.


[Закрыть], Сфа́рмэ-Пья́трэ [10]10
  Сфармэ-Пьятрэ– один из персонажей румынских и молдавских народных сказок, великан, размалывающий руками в прах камни, скалы и горы.


[Закрыть]
Видели потоп и плыли меж его взъяренных вод.
И с тех пор как у печурки сказки слушать вам приятно,
Проживает с ними карлик – Ста́ту-Па́лмэ-Ба́рбэ-Кот.
 
 
На своем наречье странном говорили исполины,
Лежа на лугу зеленом у подножия хребта,
И на лица их большие в травах солнечных долины
Вдруг нежданно набегала мрачной мысли чернота.
 
 
– Братец, знаешь ли Трестяну? – вопрошает Стрымбэ-Лемне.
– Знаю! – Сфармэ отвечает. – И сравню ее с виденьем,
Как Иляну-Косынзяну, я сравню ее с цветком,
С золотым осколком солнца, света яркого куском!
 
 
– Прав ты, братец Сфармэ-Пьятрэ, сомневаюсь я все время
(Хоть твердят – сосну большую малое рождает семя…),
Вправду ль карлик Стату-Палмэ этой девушке отец?
– Говорят, дружком на свадьбе был Пепеля-молодец!
 
 
Опершись на локти, громко рассмеялись исполины,
Горные орлы взлетели на скалистые вершины,
Заходили-загудели горы, нивы и леса,
Посмотреть им захотелось, где творятся чудеса.
 
 
И, задумавшись глубоко, снова молвил Сфармэ-Пьятрэ:
– Все бы отдал я, чем недра гор таинственных богаты,
Я б Трестяне милой отдал скалы, золото и медь, —
За меня ей только надо выйти замуж захотеть!
 
 
Отвечает Стрымбэ-Лемне: – Если бы моей Трестяна
Стать внезапно захотела, я б ей отдал все поляны,
Я б леса свои ей отдал, я б ей отдал зелень рощ,
Соколов, павлинов пестрых и орлов волшебных мощь,
 
 
Я б ей отдал львов, и ланей, и гепардов, и грифонов.
Отдал ей лесов прохладу, норы яростных драконов,
И оленей златорогих, и поющих соловьев,
Всю гармонию природы, сладость всех земных плодов!
 
 
– Нет, твоей она не будет! – Сфармэ-Пьятрэ взвился с места
И булыжник исполинский сильной лапой ухватил.
Грозно крикнул Стрымбэ-Лемне: – Нет, ей быть моей невестой, —
И над черной головою дуб могучий закрутил!
 
 
Вдруг до слуха их домчался дикий вопль тонкоголосый,
Обернулись великаны, бросив ратные труды:
Видят: старый Стату-Палмэ кувырком летит с откоса,
Ножки путаются в прядях знаменитой бороды!
 
 
Сфармэ-Пьятрэ злого карлу на ладонь свою поставил.
– Помогите, великаны! – Стату-Палмэ закричал. —
Перепутайте, сметите все дороги и заставы,
Сон пучины всколыхните, раздробите плечи скал!
 
 
Ставьте мощные заслоны от земли до небосвода…
Фэт-Фрумос украл Трестяну, дочь похитил у меня! —
Бросились искать злодея великаны-скороходы
В темные леса и скалы, похитителя кляня.
 
 
Ужасом земля объята, топчет горы Сфармэ-Пьятрэ,
Через пропасти шагает, переходит реки вброд,
Недра темные колышет быстроногий тучеход,
Властелин землетрясений, не идущий на попятный!
 
 
Он скалу, как лист табачный, растирает меж ладоней,
Камни сбрасывает в реки, те в речном сгрудились лоне,
Стопудовыми ногами глыбы грозные дробит,
И вода на тех порогах вся бурунами кипит!
 
 
Покидающие русла затопляют землю реки,
Долу клонятся вершины, брызжет пена на холмы,
Но подземный гул и гомон, но подспудный грохот некий
Не смущает так людские омраченные умы,
 
 
Как над миром потрясенным появленье исполина,
Челюстей могучих скрежет и огонь кровавых глаз;
Головой пронзая тучи, топчет горы и долины,
Сам живой горы подобье, поражает страхом нас!
 
 
Ну а братец Стрымбэ-Лемне ворвался в лесную гущу,
Голос вьюг в былом затишье громче яростной трубы, —
Тополя, как травы, клонит великан, в лесах бегущий,
На бегу корчует вязы, ломит буки и дубы.
 
 
Продирается сквозь дебри и шумит в прибрежных рощах,
Заскрипели ветви дико, лезет Стрымбэ напролом,
За его спиною бревна и обломки веток тощих,
За плечами черный хворост, искривленный бурелом!
 
 
Вдруг застыли исполины, кверху головы задрав,
Вдруг сверкающее солнце скрыло лик за мрачной тучей:
Фэт-Фрумоса и Трестяну ввысь уносит конь летучий,
Золотистыми крылами на прощанье помахав!
 
 
Прижимается Трестяна нежно к сердцу Фэт-Фрумоса,
Как звезда, ее улыбка блещет выше звездных стай,
И сокровище земное Фэт-Фрумос златоволосый
На коне везет крылатом в беспредельный звездный рай!
 
 
Проплывала эта пара, нежно слив уста с устами,
Всё друг другу в очи глядя, словно мчатся в чудном сне, —
Застонали великаны и затопали ногами:
Ярость гневная вскипела в их душевной глубине.
 
 
И взъярились великаны, словно дымные вулканы,
Рвут дубы, швыряют в небо камни, корни, валуны,
И летят деревья к солнцу, скалы мчатся сквозь туманы,
Камни рухнули – у братьев черепа размозжены!
 
 
Сказочники уверяют, что лукавый Стату-Палмэ,
Спрыгнув с тополя, на зайце поскакал, не чуя ног, —
И, приблизившись к убитым, произнес почти печально,
Что телегу пребольшую сковырнул с пути пенек!
 

1872

Константин Розентал (1820–1851) «Революционная Румыния»