Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"
Автор книги: Михай Эминеску
Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
Перевод Ю. Кожевникова
Мой друг Манолаке Гувиди – личность известная в обществе. У него значительное состояние, добытое честным трудом. Он человек умный и серьезный, прекрасный супруг и хороший отец семейства. Обладая такими качествами, он должен был победить в борьбе за жизнь: завистники, несмотря на всю их клевету, ничего не могли с ним поделать.
В свое время, когда он был женат первым браком, он занимался большими казенными подрядами – они-то и положили начало его процветанию, поскольку доходы от этого дела и превратились в то кругленькое состояние, обладателем которого он теперь и является. Завистливые интриганы пытались сжить его со света, и после ожесточенной кампании, как изустной, так и в прессе, они сумели создать в высоких кругах весьма неблагоприятное мнение вокруг моего друга Манолаке.
Все его хлопоты, протесты и жалобы оказались напрасными. Тогда, чтобы не ставить себя под удар и не продолжать бесполезно обивать пороги официальных учреждений, где его принимали весьма грубо и даже угрожали расторжением контракта и разорительным судебным процессом, он послал свою жену, чтобы она повела переговоры с одним весьма влиятельным сановником, который всегда при необходимости выручал его, выказывая большое расположение.
Господин Гувиди прекрасно знал себя, он понимал, что со своим «непреклонным и гордым» характером он не сможет провести это деликатное дело так тонко, как его жена. Госпожа Гувиди, несмотря на свою молодость, скрывала за девичьим обличием и почти детскими манерами большой дипломатический такт. Действительно, ее муж рассудил правильно: то, что не удалось бы «прямолинейному и вспыльчивому» мужчине, каким считал он себя, безболезненно довела до счастливого конца слабая женщина.
Злые языки устали и должны были в конце концов замолчать, а наш друг, открыто взятый под мощное покровительство высокопоставленного лица, о котором мы уже говорили, смог и дальше заниматься своими делами и сколотил значительное состояние, достойное его неустанной мудрой деятельности.
Но это еще не все: благодаря этому случаю между семейством Гувиди и их покровителем установились самые теплые дружеские отношения, которые оставались совершенно безоблачными в течение многих лет, пока жестокая смерть не сразила госпожу Гувиди в самом расцвете лет.
Бедная женщина! Такая молодая и прекрасная, столь любимая! Кто бы мог вообразить! И какую пустоту оставила она после себя!
«Невосполнимая потеря для оставшихся безутешными!»
Эти скорбные, полные тоски слова прочли мы на широкой ленте, свисающей с самого красивого венка из пармских фиалок, когда следовали за печальной похоронной процессией. А на венке, который возложил несчастный муж, была еще более краткая и более» душераздирающая надпись:
«Вечная память. Безутешный Гувиди».
Много воды утекло с тех пор, и время, как и всегда, сгладило «вечную» скорбь, заполнив постепенно забвением ту пустоту, которую оставила после себя очаровательная усопшая женщина.
Когда пустота окончательно заполнилась, наш друг Манолаке женился второй раз.
Счастливчик!
Вторая его жена так же молода и столь же красива, как и некогда покойница; что же касается дипломатического такта, столь необходимого, когда муж ведет крупные и разнообразные дела, то можем прямо сказать: в этом она ее превзошла.
Поэтому-то дела дома Гувиди и К онепрерывно расширялись и процветали; успех стал покорным рабом нашего друга, а счастье следует за ним, как послушный и верный пес.
Я как раз размышлял о том, какой великолепный и светлый роман можно было бы написать, вдохновившись жизнью этого представителя счастливых людей, которых мы так хорошо знаем в нашем обществе, как вдруг получаю по почте следующее письмо:
Господин и госпожа М. Гувиди имеют честь просить Вас провести воскресенье в их поместье «Каменная мельница».
Соберется тесный круг самых близких друзей.
Вечерний костюм не обязателен; où il у a de gêne, il n’y a pas de plaisir! [93]93
Там, где чувствуют себя стеснительно, там нет радости! (франц.)
[Закрыть]
Примечание.На станции Вас будет ожидать экипаж.
Стиль – это женщина. О грациозная госпожа Гувиди! Я узнаю ее почерк и любимое изречение, которое она так часто повторяет, очаровательно подмигивая.
* * *
«Каменная мельница» – поместье совсем небольшое, но это маленький рай!
Оно расположено в двадцати минутах езды от станции. В нем огромный парк и английский коттедж, какие редко встретишь у нас.
И за сколько, вы думаете, было куплено это именье? Вы не поверите, как и сам бы я не поверил, не знай этого совершенно достоверно. За сколько?.. За пару гнедых лошадей всего-навсего! Прекрасные лошади, ничего не скажешь! Но когда приобретаешь именье стоимостью в двести пятьдесят тысяч лей как одна копеечка за пару лошадей, цена которым от силы пять или пять с половиной тысяч, то здесь уж играет роль иной фактор, куда более сильный, чем материальный расчет, – страсть.
Ранее «Каменной мельницей» владел широко известный господин Н., тонкий любитель спорта, несказанно богатый, старый холостяк, который, как это всем нам известно, питает непреодолимую страсть к лошадям. И вот однажды встретил госпожу Гувиди на шоссе, когда она собственноручно правила парой своих гнедых. Кто знает, в каком состоянии духа находился человек, – говорят, что перед этим он всю ночь играл в «Жокей-клубе» и сильно проигрался, – но с той поры потерял и сон и покой.
Все это рассказывает наш общий друг, сам Гувиди.
Гнедые стали для Н. наваждением, идеей-фикс, настоящей болезнью, назовите как хотите. Чего он только не предпринимал, чтобы заполучить их! Он следовал за ними буквально повсюду, завязал самые дружеские отношения с Гувиди, настаивал, умолял, унижался, но все напрасно. Хотя муж согласился и готов был угодить новому другу, жена оставалась непреклонной.
– За деньги я их не отдам! – решительно заявила она однажды.
– Тогда за что же? – спросил Н. тоном человека, готового на все.
– За… Но вы не согласитесь…
– Согласен на что угодно!
– За «Каменную мельницу»! – коротко ответила госпожа Гувиди, и в эту минуту она казалась прекраснее, чем когда-либо.
– Ну, это уж чересчур! – буркнул Манолаке, который сидел в глубине гостиной и читал газету.
– Чего ты вмешиваешься в наши дела? Ты-то ни при чем! – возразила госпожа Гувиди, надув губки, как избалованный ребенок.
Господин Гувиди пожал плечами и вновь углубился в газету.
– «Каменная мельница» вам действительно очень нравится? – спросил Н.
– Во всяком случае, больше, чем вам… мои лошади. – И на ее лице появилась скептическая улыбка.
– Вы не правы! – тихо ответил упавшим голосом господин Н., глядя в упор на молодую женщину, и его глаза, много увидевшие в ее глазах, как-то странно блеснули.
– Я в это не поверю, пока вы не докажете! – еще тише произнесла она, подчеркивая свою скептическую улыбку.
Сделка состоялась. По-другому и быть не могло, иначе Н. не получил бы того, чего он так страстно добивался. Лошади перешли к нему. Таким образом, уже шесть лет «Каменная мельница» является собственностью Гувиди.
* * *
Я принял милое приглашение и не пожалел об этом. Место было действительно очаровательным, и я провел время в лоне этой образцовой семьи как нельзя лучше.
Но это не была обычная встреча друзей: отмечался день рождения Никуцы – единственной дочери супругов Гувиди исполнялось пять лет.
Какие там были подарки – целое состояние! Среди них, между прочим, и фотографический портрет, заключенный в рамку массивного золота, усыпанную алмазами величиной с горошину. На фотографии крестный отец любовно держал на руках свою маленькую крестницу, которая смеялась невинным смехом.
Крестный отец преподнес и гостям весьма приятный сюрприз: привез из Бухареста оркестр кавалерийского полка.
Обед был блестящим, а бал на лоне природы необычайно оживленным и веселым.
Так как на следующий день, в понедельник, у каждого с утра оказались срочные дела в городе, то всем гостям пришлось уехать поездом в час ночи.
Сентябрьская ночь, прозрачная, как хрусталь, теплая погода и полная луна. Десять колясок шагом движутся по дороге, а впереди них оркестр исполняет парадный марш. Это незабываемо!
Супруги Гувиди вместе с крестным отцом провожали нас до самой станции.
Поблагодарив хозяев, и особенно хозяйку, которая ухаживала за нами с присущим ей очарованием, и прочее и прочее, мы все погрузились в вагон.
Н., у которого, в отличие от нас, не было дел на завтрашний день, остался ночевать на «Каменной мельнице». Господина Гувиди, однако, на следующий день уже ждали в городе П., куда его призывали неотложные дела, и он остался на вокзале, чтобы сесть на поезд, идущий из Бухареста, с которым мы должны были разминуться на первом же разъезде.
Вполне понятно, что в вагоне мы только и говорили об изумительном приеме, и все были единодушны в похвалах, в большей или меньшей степени завидуя тому счастью, какое выпало на долю нашего друга Манолаке.
Госпожа З., одна из приглашенных, весьма уважаемая вдова, которая знает все, что происходит в обществе, сообщила нам, «полагаясь, вполне понятно, на нашу скромность», что Н., будучи человеком болезненным, составил завещание, по которому почти все свое состояние оставил дочке Манолаке, которую он любит до безумия.
Все мы, естественно, должны были еще раз воскликнуть:
– Счастливчик же этот Гувиди!
1890
Перевод И. Константиновского
Жил-был на свете бедный мальчик, и пожалела его богородица и, превратившись в монахиню, вышла ему навстречу, когда он одиноко бродил по дорогам.
– Послушай, мальчик, почему ты все ходишь без дела? – спросила она. – Скоро придет зима, а у тебя нет ни родителей, ни отчего дома, ни теплой одежды… Хочешь, я помогу тебе?
– Конечно, матушка, целую руку, – ответил мальчик.
– Тогда следуй за мной.
Мальчик последовал за монахиней. Она привела его в типографию и устроила там учеником. Затем она дала ему мелочи на бублики, благословила и ушла.
И началась для бедного мальчика тяжелая полоса подневольной жизни: изо дня в день тяжелая работа ради куска черствого хлеба, необеспеченное существование и изнурительный труд с утра до позднего вечера не только в будни, но и по праздникам, и даже по воскресеньям; обиды и подзатыльники за легкие провинности, никем не оплачиваемое прилежание, зубная боль от типографского свинца и многое-многое другое… Было за что благодарить монахиню…
Однако он все это вытерпел и продолжал работать.
Так он и рос, бедный мальчик, забитым и несчастным, а когда вырос, то стал наборщиком. Но судьба его от этого не улучшилась. Долго он терпел и трудился, пока однажды вечером, идучи домой, усталый и разбитый, по той самой дороге, на которой повстречалась ему в детстве монахиня, он не вспомнил о ней с обидой и тоской. И вдруг откуда ни возьмись она снова предстала перед ним, такая же ласковая и грустная, как в те далекие времена, и такая же молодая и красивая, словно ее совсем не коснулись прошедшие годы…
– Ты думал обо мне? – спросила монахиня.
– Да, матушка, думал, – ответил наборщик. – Мне стало совсем невмоготу работать и не иметь куска хлеба, и я подумал, что вы, наверное, пользуетесь влиянием в нашем мире…
Но монахиня грустно улыбнулась и ласково прервала его:
– В этом мире? Увы… я здесь не пользуюсь больше никаким влиянием…
– Но все же я хотел бы вас попросить улучшить мою судьбу, – сказал наборщик.
– Попробуем… я попрошу за тебя моего сына.
– А кто ваш сын? У него есть какая-нибудь власть?
– Я думаю, что есть. А что бы ты хотел?
– Разве я знаю? Хорошо бы не работать так много и за такую ничтожную плату.
– Ладно, – сказала монахиня, – я попрошу моего сына…
И, подняв кроткие глаза к небу, она произнесла такую молитву:
– Сын мой, сын мой… внемли моей просьбе и помоги этому несчастному человеку. Избавь его от подневольного труда и награди его так, чтобы за каждое набранное им клеветническое измышление ему воздавалось по три гроша, за каждую ложь – по два, а за каждые две глупости – по одному.
– Ох, матушка, всего по грошу? – вскричал наборщик. – Не видать мне достатка до конца моих дней!..
– Молчи, – отвечала монахиня. – И не теряй веры… Сын мой ведь говорит: веруй – и спасен будешь… Спокойной ночи…
И она удалилась.
Наборщик же отправился к себе домой. Но, войдя в дом, он увидел такую картину: его жена… – стремясь сократить рассказ, я забыл вам сказать, что наборщик женился, – стало быть, его жена зажгла целую сотню свечей и пляшет между ними одна в комнате.
– Что случилось? – спросил наборщик. – Ты что, сошла с ума? Почему ты танцуешь одна, да еще без музыки?
А жена и слушать не хочет, продолжает скакать как одержимая. Схватила его за руку и давай кружить по комнате, пока они оба не свалились в изнеможении на стул.
Бедный наборщик перекрестился.
«Видимо, спятила моя жена от бедности и отчаяния», – подумал он.
Отдохнув и отдышавшись, жена наборщика встала, намереваясь снова пуститься с ним в пляс. Муж от страха бросился было бежать. Она за ним!.. Догнала его жена и рассказала причину своей веселости. Явилась ей во сне богоматерь, которая сказала: «Иди поскорей и поскреби ножом под печкой в сенях. Ты найдешь там горшок; и все, что в горшке, будет ваше».
– Вот, посмотри! – С этими словами жена наборщика приподняла одеяло на постели, и ошеломленный муж увидел целую гору монет и ассигнаций: были тут и пятаки, и двадцатки, и золотые, и даже банкноты по сто и даже по тысяче лей… Все это она нашла в горшке и высыпала на кровать.
Так-то разбогател наш наборщик и принялся горячо благодарить матушку-монахиню за оказанную ему милость.
Только значительно позднее он понял, в чем дело и что он разбогател потому, что уже столько лет работает наборщиком в большой ежедневной газете.
Шутка сказать – три гроша за клевету, два – за ложь, а за глупости… по грошу за пару!
1892
Перевод Ю. Кожевникова
Мировой судья. Значит, вы – Лянка, вдова, содержательница винной лавки.
Лянка. На Чертовом подворье…
Судья. Знаю. Не мешайте вести допрос.
Лянка. Я патент имею, господин судья.
Ответчик. Ишь ты!
Судья. Тише!
Лянка. Вы уж меня не забижайте, господин судья.
Судья. Не мешайте задавать вам вопросы!
Лянка. Молчу.
Судья. Следовательно, вы – Лянка, вдова, содержательница винной лавки. Что вы заявляете против обвиняемого Янку Зуграву?
Лянка (постепенно распаляясь).Я, дай вам бог здоровья, господин судья, целую ручку, женщина бедная. Видит бог, как я бьюсь из-за куска хлеба… Потому-то и задумала я после святого Георгия забросить эту лавку, потому нету у меня никакой возможности из-за этих налогов содержать ее, – и на кусок хлеба не остается, а тут еще и за патент плати.
Ответчик. За патент господин Митикэ платит.
Лянка. Господин Митикэ? Да провались на месте тот, кто возводит эту напраслину!
Судья. Тише! Никто не имеет права говорить, пока я не спрошу.
Лянка. А почему он говорит, что это господин Митикэ? Я, господин судья, целую ручку, присягу могу принести, что не знаю за собой никакого греха.
Судья. Не об этом речь! Расскажите, как было дело и что вы требуете от ответчика?
Лянка. Я, господин судья, требую, прошу прощенья, своей чести, потому что он облаял меня и бутыль с тремя литрами наливки самого первого сорта, которую еще осенью привезла на извозчике от господина Маринеску – бригадира с базара, когда еще господин Томицэ сказал, чтобы взять в пролетку…
Судья. Кого взять в пролетку?
Лянка. Бутыль… Потому сказал…
Судья. Кто сказал?
Лянка. Господин Томицэ… что, дескать, разобьется.
Судья. Кто разобьется?
Лянка. Бутыль, господин судья.
Судья. Истица, чего вы городите? Отвечайте наконец на мои вопросы! Что вы требуете от ответчика?
Лянка (громко и торопливо). Прошу прощенья, моей чести, господин судья, которую он обругал непотребными словами и разбил бутыль, а платить за нее не хочет… (Жалобно.)Я женщина бедная, ведь это грех так со мной поступать! Пришел, за душой ни гроша, напился вдребезги, а потом, когда я хотела позвать полицейского, говорит, что меня сажей вымажет, а сам улизнуть хочет, и тут-то – трах об стойку, прямо вдребезги.
Судья. Что вдребезги?
Лянка. Бутыль с наливкой, а потом удрать хотел.
Судья. Кто?
Лянка. Да вот он.
Судья. Чего же вы от него требуете?
Лянка. Моей чести и три литра наливки первого сорта…
Судья. Хорошо. Садитесь и молчите.
Лянка. Ведь как было? Он пришел…
Судья. Молчать!
Лянка. Молчу, только…
Судья. Замолчите сейчас же!
Лянка. Уже замолчала.
Судья. Янку Зуграву! Что вы можете возразить против претензий истицы?
Ответчик (он пьян и говорит медленно). Я, господин судья? Это она мне говорит, прошу прощенья: «Опять ты явился, свинья?» Чтобы деликатность в обращении с клиентом, так этого у нее никогда не бывало. Вот я и говорю, уж коли господин Митикэ…
Судья. Кто такой этот господин Митикэ?
Лянка. Господин судья, целую ручку, вы посмотрите, ведь он и сейчас на ногах еле держится.
Судья. Молчите, я вас не спрашиваю. (К ответчику.)Кто такой господин Митикэ?
Ответчик. Господин Митикэ? Не знаете господина Митикэ? (Иронически улыбается.)Сам черт ему не брат, этому господину Митикэ!
Судья. Отвечайте серьезно! Кто такой господин Митикэ?
Ответчик. Господин Митикэ – из налогового управления. (Многозначительно улыбается.)Теперь понятно, в чем тут дело? (Подмигивает.)
Судья. При чем тут господин Митикэ?
Ответчик. Ведь он же за ее патент уплатил.
Лянка. Да провались на месте…
Судья. Молчать! (Ответчику.)Не о патенте идет речь, а о бутыли с наливкой.
Ответчик. Ну, упала она с прилавка, господин судья, на краешке стояла.
Судья. Кто ее столкнул?
Ответчик. Видно, черт попутал, потому она хотела позвать полицейского… Я не хотел, я сам коммерсант…
Лянка (показывает ему нос).Коммерсант! Как бы не так! Куриной кожей торгует!
Судья. Призываю вас вести себя прилично! Я не разрешаю здесь показывать нос!
Ответчик (довольный).Правильно, господин судья! Теперь вы сами видите, что она за выродок!
Судья. И вам я не разрешаю вести себя здесь недостойно! (Сурово.)Понятно?
Лянка (весело).Ха-ха-ха! Браво, господин судья! Пусть скажет, какой коммерцией он занимается.
Судья. Замолчите, а то удалю из зала.
Ответчик. Ха-ха-ха! Браво…
Судья (очень строго).Отвечайте, какой коммерцией вы занимаетесь?
Ответчик. Был я маляром, господин судья. Только увидел, что иностранная конкуренция совсем меня губит, и тогда завел лотерею на ярмарке.
Судья. А о саже как зашла речь?
Ответчик. Я хотел ее только попугать, что вымажу (подмигивает),прошу прощенья, физиономию ее лица…
Лянка. Значит, только напугать? А кто пришел как-то раз с шапкой, полной сажи?
Ответчик. Что про то говорить! Это была другая история! (К судье.)Это была политика, где ей, бабе, понять!
Судья. Хорошо, все хорошо. Но почему вы явились в суд пьяным?
Ответчик (печально).А коли у меня, господин судья, без этого куража не хватает.
Судья. Довольно.
(Выносит приговор: взыскать с ответчика Янку Зуграву семь лей в возмещение убытков и две леи за судебные издержки.)
Лянка. Господин судья, целую ручку, а как же моя честь? Что с ней останется?
Ответчик (ехидно).Это уж забота господина Митикэ!
1893
Перевод Р. Рубиной и Я. Штернберга
Наконец-то… Всего несколько часов осталось до утра одиннадцатого февраля, когда должен был произойти переворот. В казарме на Дялул-Спири артиллеристы окутывали колеса пушек соломой, чтобы на рассвете, не нарушая ночной тишины и мирного сна обитателей предместья, подойти с тыла к королевскому дворцу и поддержать там операцию заговорщиков. Военные выполнили свой долг, штатские тоже не ударили лицом в грязь.
Группы заговорщиков собрались в последний раз. Чтобы читателю все стало ясно, следует сказать, что широко развернутая подпольная организация состояла из отдельных небольших групп – от десяти до восемнадцати человек. В каждой группе несколько человек были связаны, втайне от остальных ее членов, с представителями другой группы. Таким образом, если бы даже удалось напасть на след заговорщиков, пострадала бы только горсточка людей. Организация была создана покойным К.-А. Росети [94]94
К.-А. Росети– один из лидеров партии либералов.
[Закрыть], по классическому образцу организации Мадзини [95]95
МадзиниДжузеппе (1805–1872) – итальянский революционер, публицист и критик.
[Закрыть].
В этот вечер происходило собрание одной группы, которая состояла главным образом из молодых энтузиастов, если не считать двух-трех торговцев. Председатель, фанатик-либерал, который, скрываясь в 1848 году в Бруссе [96]96
Брусса– город в Анатолии (Азиатская Турция).
[Закрыть], раздобрел там на турецких хлебах, произнес краткую речь приблизительно такого содержания:
– Братья! Сейчас не время для разговоров, настал час решительных действий. Вооружитесь мужеством: великий миг приближается. Возможно, что еще до рассвета мы будем призваны принести большую жертву, какую отечество вправе требовать от истинного гражданина. Будем готовы на все! Никакие опасности не помешают нам выполнить долг патриота!
Председатель кончил свою торжественную речь. Молодые карбонарии, скрежеща зубами, подняли сжатые кулаки, что заменяло аплодисменты и одобрительные возгласы, ибо всякому известно, что в условиях конспирации нельзя шуметь. Пока председатель говорил, один из торговцев усердно шарил в карманах своих шаровар. Когда же оратор замолк, он встал, вынул из кармана довольно объемистый, туго набитый, засаленный кошелек и решительно направился к председателю. Шумно швырнув кошелек на стол, между подсвечниками, торговец сказал:
– Если наступило время для жертв, то и я не останусь в долгу.
Он принялся развязывать шнурок кошелька, а председатель и молодые энтузиасты смотрели на него с едва скрываемым отвращением. Один из них, самая горячая голова, не мог совладать с собой и крикнул с негодованием: «Хам хамом и останется!» Но все были очень голодны, и вид пузатого кошелька охладил первый порыв возмущения. Молодые энтузиасты переглянулись и, позабыв, что находятся в конспиративном кабачке, зааплодировали и дружно закричали:
– Ура! Ай да патриот! Да здравствует дядя Ницэ!
Бедняги потянулись жадными руками к кошельку, но тут толстокожий патриот взял его со стола и сунул обратно в карман.
– Ладно, – сказал он, – свою долю я вношу. Но кто даст еще, и сколько?
Председатель обменялся взглядами с молодежью и обратился к торговцу:
– Дядюшка Ницэ! У нас все по-братски: каждый дает, что может и сколько может. Например, эти молодцы, которым, как говорится, нечего терять, готовы жизнью рисковать, храни их господь! Ведь мы нешуточное дело затеяли. Подумайте только, дядя Ницэ, гарантии семи держав… Парижское соглашение… Получается, что мы идем против Наполеона Третьего. Это вам не игрушки, дядюшка Ницэ! Вот я и говорю: они, эти ребята, и на смерть пойдут, если понадобится.
– Упаси бог! – произнес дядя Ницэ. – Было бы жалко…
– Да, но это вполне возможно, не правда ли? Другое дело вы, человек совершенно иного склада, богач, коммерсант, – для вас нет смысла бросаться очертя голову туда, куда они кинутся. Недаром господь бог так все и распределил на земле: кому в удел заботы, а кому, к примеру, капитал. Сколько бы каждый ни вкладывал в общее дело, прибыль делится потом поровну, ибо все мы патриоты… Правильно я говорю?
– Выходит, что правильно, – согласился дядя Ницэ. – Теперь я понял…
– Ну вот видите! Выкладывайте-ка свою долю.
Дядя Ницэ снова достал кошелек, развязал его и вытряхнул на стол кучу монет. Тут были икусары, нисифьеле, сфанцы, фирфирики [97]97
Икусар, нисифья, сфанц, фирфирик– всевозможные монеты, в большинстве своем мелкого достоинства, имевшие хождение в Объединенных княжествах.
[Закрыть]и всякая другая мелочь. Он принялся считать. Оказалось, что все это составляет пять червонцев. Тогда он затянул кошелек шнурком и спросил:
– Ну а кто мне теперь подпишет фитанцию?
– Какую «фитанцию?»
– На выданную сумму.
– Что вы, дядюшка Ницэ? – воскликнул председатель. – И как только у вас язык поворачивается? Во время революции требовать расписку…
Дядя Ницэ прикрыл лапой монеты и начал подвигать их к краю стола, чтобы забрать назад.
– Без фитанции не могу дать. Как же я внесу эту сумму в свои книги?
Почуяв опасность, самый бедный из карбонариев бросился к торгашу, стиснул его руку и сказал:
– Погодите, дядя Ницэ! Братья, – обратился он к товарищам, – дядя Ницэ прав. Если коммерсант дает деньги, он должен получить расписку. Вот что я придумал: пусть каждый из нас подпишется, а председатель – заверит наши подписи.
Заговорщики с сияющими лицами единогласно приняли предложение. Молодой человек взял бумагу, написал расписку и прочел вслух:
Мы, нижеподписавшиеся патриоты, в тяжелый для нас момент взяли у дяди Ницэ на пользу отечества сумму в семьдесят сфанцев, каковую обязуемся ему вернуть немедленно, после того как будут приняты все меры для свержения тирании.
Затем следовали подписи.
Собрание кончилось. Заговорщики стали расходиться. Торговец еще раз пересчитал деньги, взял расписку, сложил ее, сунул в карман и направился к выходу. У самых дверей председатель остановил его, отвел в сторону и шепнул на ухо:
– Послушай, дядя Ницэ, я тебе не советую носить в кармане эту расписку. А вдруг нам, упаси бог, не удастся свергнуть Кузу, полиция нагрянет и найдет квитанцию, – что ты тогда будешь делать?
Дядя Ницэ на минуту задумался, потом, подмигнув председателю, ответил:
– Уж я сумею ее спрятать. Не извольте беспокоиться!
Председатель погасил свечи и проводил дядю Ницэ до ворот.
Когда торговец удалился, председатель вошел до двор и чиркнул спичкой. Не прошло и секунды, как в глубине безмолвного, заброшенного двора, возле сваленных в кучу бревен, стали одна за другой вспыхивать спички. Это был сигнал для сбора заговорщиков. Они уговорились через полчаса встретиться у Рашки, чтобы в ожидании переворота пропить там денежки торговца.
Веселые и довольные, они пришли к Рашке и стали заказывать закуски и напитки. Когда деньги Ницэ были уже на исходе, пушки с окутанными соломой колесами подошли с тыла к королевскому дворцу, а заговорщики, войдя с парадного подъезда, стали подниматься по лестнице. Часовые солдаты егерского полка отдавали им честь…
Что же касается торговца, то он поступил разумно, потребовав квитанцию на руки. Много лет спустя, когда под Гривицей егерский полк омыл своей кровью [98]98
…когда под Гривицей егерский полк омыл своей кровью… – Автор имеет в виду отвагу, проявленную егерскими частями во время войны 1877 года за национальную независимость Румынии. Проявленным тогда героизмом они смыли с себя позор за участие в свержение А.-И. Кузы.
[Закрыть]опозоренное им в ночь на одиннадцатое февраля знамя, дядя Ницэ, один из тогдашних воротил, поставщик фуража и других видов снабжения, получил сполна на основании расписки от 10 февраля 1866 года сумму, которая ему причиталась за участие в свержении «тирании». Благодаря этой же расписке он вместе с другими удачливыми подписчиками принял участие в конверсии [99]99
Конверсия– изменение условий государственного займа.
[Закрыть]для железных дорог и Национального банка.
В настоящее время заслуженный патриот обладает капиталом в несколько миллионов, разъезжает в роскошном экипаже, украшенном гербом, и является владельцем аристократического отеля в Бухаресте. До сего дня он свято бережет старую квитанцию – как пергамент, где начертана его аристократическая родословная, как свидетельство того, на какие жертвы он был способен в тяжелые для отечества времена…
Он дает все новые доказательства своего патриотизма: например, на сооружение памятника Брэтиану [100]100
БрэтиануИон (1821–1891) – руководитель партии либералов, один из основных вдохновителей и организаторов заговора против А.-И. Кузы.
[Закрыть]он внес двадцать лей, на памятник егерям подписался на пять лей. Вечно молодой духом энтузиаст, всегда такой же великодушный, как накануне одиннадцатого февраля, дядя Ницэ процветает и пользуется всеобщим уважением за свои прекрасные душевные качества.
1897
