Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"
Автор книги: Михай Эминеску
Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
Перевод Р. Рубиной и Я. Штернберга
В одной провинциальной школе некогда учились два добрых товарища: Ницэ Гицеску и Гицэ Ницеску. Их успехи и поведение были на одинаковом уровне. Но не в пример Гицэ, да и всем остальным ученикам, Ницэ обладал необычайными способностями к чистописанию, которыми восхищались все на свете. На четвертом году обучения в начальной школе Ницэ достиг такого совершенства, что его тетрадь можно было принять за образец печатной каллиграфии, а печатный образец – за написанное им от руки. Что касается Гицэ, то у него был на редкость безобразный почерк. Ему не хватало твердости в руке, так как еще в раннем детстве он отморозил себе пальцы, да и зрение было слабовато для такой тонкой работы.
Товарищи окончили начальную школу и пошли искать счастья каждый своим путем. Гицэ уехал в деревню к своему отцу, зажиточному торговцу. Ницэ был беден и потому отправился в столицу, послушав совета учителя, который напутствовал его следующими словами:
– Родителей, мой мальчик, у тебя нет. Ты не слишком образован и не блещешь умом. Слугой ты не можешь стать, потому что ленив. Но и тебя господь не обошел своей милостью: твой почерк подобен гравюре. Ты должен добывать себе пропитание пером. Поезжай-ка в Бухарест. Поступишь там в какую-нибудь канцелярию переписчиком и со временем выйдешь в люди, – ведь ты, я знаю, хорошего поведения.
Приехав в Бухарест, Ницэ начал искать работу. Он встречался с разными людьми и показывал им образчики своего искусства. Все его хвалили и восхищались талантом юноши. Но дальше этого дело не шло. Однако Ницэ не терял надежды, и правильно делал. Как-то вечером один знакомый сказал ему:
– Приходите завтра утром к одиннадцати часам в министерство внутренних дел. Там объявлен конкурс: требуются три переписчика. Вас без сомнения примут.
Ницэ явился на конкурс без опоздания. Конкурентов (их было более тридцати человек) ввели в большой зал, где их ожидала комиссия: председатель – директор департамента, вице-председатель – помощник директора и три члена – начальники канцелярий. Один из них в течение пяти-шести минут громко диктовал текст.
– Довольно! – заявил господин председатель. – Теперь пусть каждый вручит нам свой образец.
Хотя времени было в обрез, Ницэ, перед тем как подать свой лист, тщательно его просмотрел, потом, очень довольный собой, поставил подпись и весьма почтительно вручил свое писание члену комиссии. Результат конкурса был объявлен через два дня. В списке победителей не значилось имени Ницэ.
– Если бы вы знали, сударь, как я красиво написал! – пожаловался опечаленный Ницэ своему знакомому.
– Молодой человек не должен впадать в отчаяние при первой неудаче, – ответил знакомый. – Есть еще семь министерств. Место найдется.
И действительно, несколько месяцев спустя в другом министерстве открылись две вакансии. Ницэ, конечно, не преминул явиться на конкурс. Опять изрядное количество конкурентов, опять комиссия, диктант, разные формальности. А на следующий день опять имени Ницэ не оказалось в числе получивших места.
– А ведь как красиво я написал, сударь! – говорил Ницэ своему знакомому.
– Терпение, молодой человек! Еще не все потеряно, придет и ваш черед. Есть еще шесть министерств. Место найдется.
Через некоторое время еще в одном министерстве открылись вакансии, но Ницэ Гицеску опять потерпел поражение. Ницэ еще больше огорчился, но отчаиваться было еще рано. Оставалось пять министерств! Рано ли, поздно ли, должны появиться свободные места. Они и появились в свое время в четырех министерствах. Всюду были конкурсы, во всех конкурсах участвовал господин Ницэ Гицеску, и всякий раз, узнавая о своем поражении, он все с большим сокрушением говорил:
– А как я красиво написал, сударь!
И знакомый ему отвечал:
– Не отчаивайтесь, молодой человек, еще одно министерство осталось. Там-то и требуется настоящая каллиграфия для актов и документов. Место непременно найдется.
Не иначе как знакомый Ницэ обладал даром предвидения; не прошло и недели, как в названном министерстве был объявлен конкурс на искуснейшего каллиграфа. Чтобы набить себе руку, Ницэ сразу принялся за работу. Он ежедневно упражнялся – писал на веленевой бумаге всевозможными шрифтами: английским, итальянским, готическим, смешанным; жирными буквами, прописными и строчными, различной величины – от одного миллиметра до двух сантиметров; с транспарантом и без такового. И вот накануне конкурса, когда он чувствовал себя вполне подготовленным, Ницэ, как это случается во многих рассказах, неожиданно встретился – с кем бы вы думали? – со своим старым знакомым, добрым школьным товарищем, Гицэ Ницеску, у которого были отморожены пальцы.
– Гицэ!
– Ницэ!
Слово за слово, и Ницэ узнал, что отец его друга разорился и умер. Гицэ приехал в Бухарест с рекомендательным письмом к министру того самого министерства, где требуется каллиграф. Министр принял его хорошо и сказал, чтобы он завтра ровно в час явился в министерство для участия в конкурсе.
– Для участия в конкурсе? – фыркнул Ницэ. – Ты?
– Да, я…
– В завтрашнем конкурсе?
– Да, представь себе, в завтрашнем конкурсе.
– Ты, Гицэ, видно, не знаешь, какое завтра будет состязание.
– Какое?
– На соискание места искуснейшего каллиграфа, дружище Гицэ!
– Но если министр приказал мне явиться… Могу ли я…
– Я тоже туда явлюсь, Гицэ.
– Что ж, приходи и ты.
– Но, Гицэ, соревноваться в каллиграфии со мной?
– Да, в каллиграфии с тобой. Я помню, что мне приказал министр.
– Хорошо.
Слово «хорошо» было сказано таким тоном, что, поразмыслив, Гицэ обратился к товарищу:
– Послушай, Ницэ, я приехал в Бухарест не с пустыми руками. Ты мне говорил, что очень нуждаешься. Если бы ты согласился… Я…
– На что мне соглашаться?
– Я готов дать тебе три-четыре двадцатки, только бы…
– Только бы…
– Только бы ты отступился, не пришел завтра на конкурс…
– Кто? Я?!
– У меня ведь все-таки рекомендация…
– Ну и являйся с твоей рекомендацией на конкурс.
В этот момент к приятелям подошел знакомый Ницэ.
– Господин Гицеску, – промолвил он, – мне надо с вами поговорить.
Ницэ и его знакомый отошли в сторону.
– Я хочу вас порадовать, господин Гицеску, вам незачем идти в министерство на конкурс. Я нашел для вас работу в одной литографии. Она оплачивается куда лучше, чем работа переписчика. Там вы можете создать себе положение. Согласны?
– Согласен. Только… одну минуту… – Что-то быстро сообразив, Ницэ сделал налево кругом и подошел к своему школьному товарищу.
– Гицэ, ты мне предложил три-четыре двадцатки, лишь бы я не явился на конкурс? В свою очередь, я хочу тебе предложить одну комбинацию, которая больше устраивает и тебя и меня.
– Какую же?
– Мы явимся на конкурс оба. У тебя есть рекомендация, у меня – каллиграфический почерк. Давай, я подпишу своим именем твой образец, а ты своим именем – мой.
– О, если бы ты только согласился…
– Я согласен.
– Честное слово?
– Честное слово… только ты мне дашь пять двадцаток!
– Даю!
Гицэ вынул из кармана ассигнацию в сто лей. Ницэ сунул ее себе в карман, и товарищи расстались очень довольные друг другом, договорившись встретиться завтра в одиннадцать часов в министерстве.
На следующий день по странному стечению обстоятельств на конкурс явились только двое. Надо ли говорить, что эти двое были школьные товарищи Ницэ и Гицэ. Ницэ честно выполнил свое обязательство: пока его товарищ выводил дрожащей от волнения отмороженной рукой каракули на министерской бумаге, он уверенно проделывал на своем листе необыкновенные tours de force [144]144
Чудеса искусства (франц.).
[Закрыть]. Кончив, товарищи подписали свои образцы, как условились, каждый именем другого, и вышли в зал ожидания. Тут Гицэ стал пылко благодарить своего товарища.
– Нас было только двое, – сказал Ницэ. – У тебя рекомендация, у меня, слава богу, каллиграфический почерк. Как бы они ни изворачивались, кого они еще могут назначить, кроме те…
Не успел Ницэ договорить, как дверь отворилась.
– Результат конкурса! – торжественно провозгласил председатель комиссии. – Участвовали два конкурента: Ницэ Гицеску и Гицэ Ницеску. Выдержал господин…
– Господин?.. – подхватили в один голос оба конкурента.
– Господин Ницэ Гицеску.
В то время как Гицэ не знал, что и подумать, задетый за живое Ницэ сказал:
– Разрешите, господин директор, тут, должно быть, произошла ошибка. Вы, наверное, не совсем внимательно просмотрели образцы.
– То есть как это так? – строго спросил директор, председатель комиссии.
– Слава богу, уж мы-то знаем, что каждый из нас умеет… Должно быть, не Ницэ Гицеску, а Гицэ Ницеску.
– Сударь, вы ведете себя неблагопристойно! Прекратите! Вы меня поняли? Я правильно сказал: выдержал господин Ницэ Гицеску.
Однако строгость господина председателя комиссии не произвела должного впечатления; Ницэ не оробел. Он держал себя весьма вызывающе и закричал еще громче:
– Это невозможно, господин директор! Вы ошиблись! Проверьте-ка образцы!
Слова «проверьте-ка образцы!» произвели странное впечатление на начальника. Казалось, ему импонировал апломб Ницэ, и он сказал:
– В конце концов еггаге humanum est [145]145
Ошибаться свойственно человеку (лат.).
[Закрыть]. Посмотрим образцы…
С этими словами директор достал из кармана конверт, хорошо известный товарищу Ницэ, и извлек из него письмо. Просмотрев его внимательно, он, мягко улыбаясь, заговорил:
– Знаете, вы оказались правы. Да, так оно и есть. Видите ли… я… перепутал… Действительно победил господин Гицэ Ницеску.
– Вот это правильно! – с чувством глубокого удовлетворения подтвердил Ницэ Гицеску.
Господин директор с важностью удалился, притворив за собой дверь.
1900
Перевод И. Константиновского
И у меня есть слабость, я ведь тоже человек! Желания моего милого друга Мари Попеску для меня закон, которому я подчиняюсь с тем большей охотой, что она никогда не злоупотребляет своей безграничной властью над моей персоной. Вот и на этот раз – разве она многого просит?
Уважаемый друг!
Я знаю, что Вы в хороших отношениях с преподавателем Костикэ Ионеску и он ни в чем Вам не откажет. Я буду Вам очень благодарна, если Вы добьетесь от него семерки по латинскому языку для Митикэ Дэскэлеску, ученика четвертого класса гимназии X. Иначе этот мальчик, мой близкий родственник, снова останется на второй год, что будет большим несчастьем для его родных, весьма уважаемых людей, и крайне меня огорчит.
С наилучшими пожеланиями Ваш добрый друг
Мари Попеску.+
О, в какую чарующую форму ты умеешь облекать свои приказы! И как замечательно все складывается! У Ионеску – своя слабость, он ведь тоже человек! Он искренне привязан ко мне и не может ни в чем мне отказать. Мигом нанимаю извозчика и спешу к преподавателю латинского языка.
– Костикэ, дорогой, я уверен, что ты мне не откажешь, я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою дружескую помощь, ни секунды не сомневаюсь в том, что и на этот раз, так как речь идет о деле, которое чрезвычайно меня интересует, – понимаешь? Я не стал бы обращаться к тебе, не будь я заранее уверен, что ты и на этот раз окажешь мне услугу, – ведь я так уверен в твоей дружбе, а ты в свою очередь… Одним словом…
– Одним словом, – говорит Ионеску, – мне все ясно… Незачем было начинать так издалека. Ты пришел просить за какого-то бездельника, моего ученика!
– Он вовсе не бездельник, Костикэ; он из очень хорошей семьи и мой родственник.
– Уж наверное лентяй и свинтус!
– Неправда, Костикэ. Он хороший мальчик… Ты мне не откажешь, я знаю, что могу рассчитывать на твою дружескую помощь и ни минуты не сомневаюсь, что и на этот раз, ведь этот вопрос очень…
– Довольно! Ты ведь знаешь, что я тебе друг: к чему же эти общие места? Какую отметку ты просишь для бездельника, твоего протеже?
– Семерку, дорогой Костикэ!
– А если он осел и ничего не знает?
– Вот те на! Не знает! Будто он первый или последний, который выдержит экзамен, не зная ни черта… Умоляю тебя, Костикэ! Если бедный мальчик останется на второй год, это будет большим несчастьем для его семьи – такой почтенной семьи, – и очень меня огорчит.
– О, непреодолимая сила дружеского долга! – говорит Костикэ. – Как ты умеешь просить! Ладно! Будь по-твоему; я на этот раз поставлю твоему дурню семерку.
– Спасибо, дорогой Костикэ, я буду очень обязан.
– Как его зовут?
Я выворачиваю карманы, ищу письмецо Мари Попеску и… не нахожу…
– Подожди минутку! – говорю я учителю.
Вылетаю как стрела, вскакиваю на извозчика, мчусь домой. Письма нет и здесь. Лечу к Мари Попеску.
– Милый друг, дело на мази, преподаватель обещает нужную отметку, но мне необходимо узнать, как зовут вашего протеже. Как его имя?
– Оно было в письме.
– Да, но ваше письмо затерялось в моих бумагах, а дело спешное; чтобы не тратить время на поиски, я приехал к вам. Как его зовут?
– Ей-богу, не помню, – говорит моя очаровательная приятельница. – По правде сказать, госпожа Преотеску, моя хорошая подруга, которой я ни в чем не могу отказать, просила меня написать вам, зная, что вы дружите с господином преподавателем Костикэ Попеску, который очень к вам привязан и ни в чем не может вам отказать…
– Что же нам делать?
– Отправляйтесь к госпоже Преотеску и узнайте, как зовут ученика, за которого она просила попросить вас.
– Целую ручки!
Еду к госпоже Преотеску…
– Госпожа Преотеску, я беспокою вас вот по какому делу: вы просили мою приятельницу Мари Попеску за своего знакомого мальчика, с тем чтобы она замолвила за него словечко передо мной, а я в свою очередь перед учителем господином Ионеску…
– Да!
– Как зовут мальчика?
– Разве Мари вам не написала?
– Написала, но я потерял письмо, а мадемуазель Попеску забыла его имя и послала меня к вам.
– Ко мне? По правде сказать, я тоже не помню, потому что имя было написано на бумажке, которую я оставила у Мари; но мы можем узнать это имя у госпожи Дьяконеску, она живет поблизости; это она меня просила, зная, что Мари меня любит, а вы ни в чем не откажете Мари, а преподаватель Костикэ Ионеску ни в чем не откажет вам.
– Что же нам делать?
– Посидите минутку, я пошлю за госпожой Дьяконеску; она живет рядом.
Госпожа Дьяконеску не заставила себя ждать. Но, увы, она тоже не знала имени нашего молодого протеже: записку с его именем она отдала госпоже Преотеску.
– Как быть?
– Бегите к госпоже Икономеску!
Отправляюсь к госпоже Икономеску. Оттуда к госпоже Сакелэреску. Потом к Пискупеску. Наконец-то напал на первоисточник: ученик оказался племянником госпожи Пискупеску, сыном ее сестры, госпожи Дэскэлеску: Митикэ Дэскэлеску.
Госпожа Пискупеску ни в чем не может отказать госпоже Дэскэлеску, госпожа Сакелэреску – госпоже Пискупеску, госпожа Икономеску – госпоже Сакелэреску, госпожа Дьяконеску – госпоже Икономеску, госпожа Преотеску – госпоже Дьяконеску, мадемуазель Попеску – госпоже Преотеску, я – Мари Попеску, а мне – Костикэ Ионеску… Отправляюсь к Ионеску.
– Дорогой Костикэ, выручай меня! Я уверен, что ты мне не откажешь, я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою дружескую помощь, и ни минуты не сомневаюсь…
– Прекрати болтовню, дружище…
– Поставь ему семерку, как ты обещал.
– О ком ты говоришь?
– О Митикэ Дэскэлеску!..
– Митикэ Дэскэлеску!.. Что-то я не помню такого ученика.
– Не может быть!
– Сейчас посмотрим.
Он перелистывает классный журнал.
– У меня нет ученика по имени Митикэ Дэскэлеску, ты перепутал; наверное, он в каком-то другом классе.
На этот раз я бегу прямо к госпоже Пискупеску.
– Госпожа Пискупеску, в какой класс держит экзамен ваш племянник?
– В седьмой!
– Отлично, – говорю я.
Бегу обратно, к Ионеску.
– Он в шестом классе, этот Митикэ Дэскэлеску.
– Тогда это не у меня, а у Джеорджеску; ты с ним знаком?
– Нет. Но ты-то его знаешь? Ведь он твой коллега.
– Разумеется, мыс ним очень дружим, и он мне ни в чем не откажет-.
– Тогда я прошу тебя… Я ведь знаю, что всегда могу рассчитывать на твою дружбу, и ни минуты не сомневаюсь…
– Опять?.. Ты ведь приехал на извозчике, так вези меня поскорее к Джеорджеску!
Мы едем вместе. Я остаюсь на улице, Ионеску входит в дом. Через несколько минут он возвращается.
– Тебе повезло, мы приехали вовремя. Еще четверть часа – и он унес бы журнал в гимназию, а у твоего протеже была тройка.
– А теперь?
– Теперь у него семерка.
«Вот, – подумал я, – какое значение могут иметь несколько минут опоздания: наш Митикэ Дэскэлеску остался бы на второй год, хотя он любимец своей матушки, госпожи Дэскэлеску, которая сестра госпожи Пискупеску, к которой привязана госпожа Сакелэреску, которая дорожит госпожой Икономеску, к которой привязана госпожа Преотеску, которой бесконечно дорожит прелестная Мари Попеску, к которой привязан я, к которому…»
1901
Перевод Е. Покрамович
Однажды, в день святого Иоанна, я отправился с визитом к своей старой приятельнице, госпоже Марии Попеску. В этот день справлялись именины ее единственного сына, премиленького мальчугана лет восьми, по имени Ионел. Мне не хотелось идти с пустыми руками, и я купил по дороге большой резиновый, очень упругий мяч. Хозяйка оценила мое внимание, особенно же оценил мой подарок мальчуган, встретивший меня в парадной форме кавалерийского майора. После обычного обмена приветствиями мы перешли к разговору о погоде, о видах на урожай, – господин Попеску-отец был крупный землевладелец, – о свирепствующем кризисе и т. п. Между прочим, я спросил госпожу Попеску, почему в этом году ее совсем не видно на прогулках, в театре и на вечерах. Госпожа Попеску ответила мне, что все эти развлечения в конце концов приедаются, а уж матери семейства совсем не до них.
– По правде сказать, – щебетала она, – когда Ионел был совсем крошкой, я еще позволяла себе кое-какие развлечения, но теперь, когда он стал большим мальчиком, я должна отдавать ему все свое внимание и серьезно заняться его воспитанием. К сожалению, вы, мужчины, не можете себе представить, сколько времени отнимает у женщины воспитание ребенка, особенно если она хочет сделать из него воспитанного человека.
И госпожа Попеску начала распространяться о воспитании детей, высказывая весьма разумные мысли. В это время из соседней комнаты раздался хриплый старушечий голос:
– Барыня, Ионел никак не угомонится!
– Ионел! – крикнула госпожа Попеску. – Ионел! Иди же к маме! – Затем обратилась ко мне вполголоса – Если бы вы знали, какой это сорванец… но до чего умен!
Из соседней комнаты опять послышался голос:
– Барыня, поглядите на Ионела! Он хочет перевернуть спиртовку!.. Да угомонись же, а не то обожжешься!
– Ионел! – снова крикнула госпожа Попеску. – Иди же к маме, Ионел!
– Барыня, скорей сюда! Он пролил спирт! Пожар!
– Ионел!.. – закричала мать, сорвалась с места и бросилась в другую комнату. Но не успела она подбежать к двери, как на пороге появился маленький, воинственного вида майор-кавалерист с обнаженной саблей в руке. При виде его мамаша замерла на месте. Потом заключила майора в объятия и расцеловала.
– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не подходил к спиртовке, когда готовится кофе! – начала она. – Ведь ты же можешь сгореть! Тогда твоя мама умрет с горя. Разве ты хочешь, чтобы мама умерла?..
– Простите, госпожа Попеску, – прервал я материнские излияния, – для кого вы заказали кофе?
– Для вас!
– Помилуйте, зачем вы беспокоились!
– Полноте, какое это беспокойство!
Госпожа Попеску еще раз нежно поцеловала маленького майора, поплевала, чтобы предохранить его от дурного глаза, и опустила на пол. Майор вложил саблю в ножны, отдал по-военному честь и направился в угол гостиной, где на двух столах, на диване, на креслах и на полу в беспорядке были разбросаны всевозможные игрушки.
Он выбрал трубу и барабан, повесил барабан себе на шею, вскочил на великолепного буланого в яблоках коня, поднес трубу ко рту и, подпрыгивая, как всадник, стал изо всех сил колотить рукой по барабану и дуть в трубу. Госпожа Попеску что-то сказала мне, но я ничего не расслышал. Все-таки я ответил, что едва ли долго продержатся такие лютые морозы. Она ничего не разобрала.
– Ионел! Ионел! Ионел!!! Пойди в ту комнату, моя деточка! Ты совсем оглушил гостя! Разве так себя ведут при гостях?!
Воспользовавшись моментом, когда труба и барабан замолкли, я прибавил:
– А кроме того, ведь ты гусар-кавалерист.
– Майор! – воскликнул бравый вояка.
– Вот именно! – подтвердил я. – А у кавалеристов нет барабана; и потом майоры не трубят в трубу, трубят только нижние чины; майор командует и выступает впереди солдат с обнаженной саблей.
Мои слова возымели должное действие. Майор слез с коня, снял с шеи барабан и тотчас же куда-то его забросил; такая же судьба постигла и трубу. Потом начал командовать: «Вперед! Шагом марш!» С обнаженной саблей в руках он ринулся в бешеную атаку, сметая все на пути. В это время в комнату вошла старая служанка с подносом, на котором стояла вазочка с вареньем, кофейник и чашки. Увидев ее, майор остановился как вкопанный, собираясь с мыслями, словно застигнутый врасплох врагом. Однако это продолжалось лишь миг, после чего он с воинственным кличем устремился на врага. Враг испустил вопль отчаяния:
– Барыня! Держите его! Он повалит меня с подносом!
Госпожа Попеску поспешила преградить путь майору, который в пылу атаки ничего не видел перед собой. Служанка была спасена, но госпожа Попеску, имевшая неосторожность нарушить нейтралитет и вмешаться в военные действия, получила мощный удар шпагой по лицу, под правый глаз.
– Вот видишь, к чему приводят твои проказы! Ты чуть было не выбил мне глаз! Тебе что, хочется совсем доконать маму? Поцелуй меня скорее, чтобы все прошло, и тогда я прощу тебя!
Майор бросился к матери на шею, целуя и обнимая ее. Вот все и прошло у мамы… Я отведал варенья и приготовился пить кофе…
– Вас не беспокоит табачный дым? – спросил я госпожу Попеску.
– Нисколько, у нас в доме курят. Мой муж курит, да и ему, кажется, тоже нравится…
Мать с улыбкой сделала упор на слове «ему» и кивнула головой в сторону господина майора.
– А! – удивленно протянул я. – Вы говорите о «нем»?
– Да, да, о нем. Ах, если бы вы видели, до чего он комичен с папиросой во рту! Можно умереть со смеху… Ну совсем как взрослый!
– Вот как!.. Это уж совсем нехорошо, господин майор. Табак – это яд.
– А ты почему куришь? – перебил меня майор, усиленно загребая ложкой варенье из вазочки.
– Ионел! Довольно варенья, моя детка! Опять заболит животик!
Майор послушался, но лишь после того, как проглотил еще три или четыре ложки варенья. Потом он взял вазочку и вышел в переднюю.
– Куда ты? – спросила мать.
– Сейчас вернусь! – ответил Ионел.
Через мгновенье он вернулся с пустой вазочкой, поставил ее на стол, взял с маленького столика портсигар, вынул папироску, сунул ее в рот и отдал мне честь по-военному, как солдат, который просит у штатского разрешения прикурить. Я не знал, как мне быть. Мать, смеясь, подала мне знак, чтобы я удовлетворил желание господина майора.
Прикурив от моей папиросы, господин майор начал важно прогуливаться взад и вперед, залихватски дымя, как настоящий военный. Я невольно им залюбовался, а мать опять поплевала через плечо, чтобы предохранить его от дурного глаза, и сказала мне:
– Поплюйте и вы, чтобы не сглазить.
Майор докурил папиросу до самого картона. Потом он подбежал к мячу, который я ему принес, и принялся швырять его об пол. Мгновение – и мяч подскочил к самому потолку, туда, где висела люстра, нарушив спокойствие ее хрустальных подвесок.
– Ионел! Перестань! Еще разобьешь что-нибудь! Ты хочешь огорчить свою маму? Ты хочешь, чтобы мама умерла?
Однако майор был всецело поглощен прыжками мяча, который то и дело выскальзывал у него из рук. В упоении он швырял мяч изо всех сил на паркет. В тот самый миг, когда я подносил кофе ко рту, как говорят французы, «entre la coupe et les levres», подскочивший мяч выбил чашку у меня из рук, и кофе, ошпарив меня, пролился на мои визитные брюки цвета утиного яйца.
– Видишь, что ты натворил! Я тебя унимала, а ты и в ус не дуешь! Рассердил нашего гостя!!! В другой раз он не принесет тебе больше игрушек!.. – И, повернувшись ко мне, госпожа Попеску прибавила самым приветливым голосом: – Это ничего… Кофе не оставляет пятен. Немного теплой воды…
Но не успела она выговорить, как лицо ее исказилось от ужаса. Она вскрикнула и вскочила со стула.
– Ионел! Дорогой!! Что с тобой?..
Я взглянул на майора. Лицо его стало белым как мел, глаза закатились, стройная фигурка скорчилась. Мать бросилась к нему, но не успела сделать и шагу, как майор уже растянулся на полу.
– Ах!!! – взвизгнула мать. – Ребенку плохо!.. Спасите! Дитя умирает!..
Я поднял майора, расстегнул ворот мундира и приоткрыл ему грудь.
– Пустяки, – сказал я. – Дайте холодной воды.
Я обрызгал его водой. Между тем мать в отчаянье рвала на себе волосы.
– Ну вот видишь, господин майор, – сказал я, когда он пришел в себя. – Видишь? Разве я тебе не говорил, что табак вещь скверная?.. В другой раз не кури!..
Я простился с госпожой Попеску, которая уже успокоилась, убедившись, что здоровье драгоценного майора не внушает никаких опасений. Надев боты и пальто, я отправился домой. Придя к себе, я понял, зачем майор выходил с вазочкой в переднюю: он вылил варенье в мои боты.
1901
