Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

 
Земли нельзя измерить всей, —
Но, как никто из королей,
Сэджятэ славен и богат!
А дочь его – бесценный клад,
И, как иконе, каждый рад
Молиться ей.
 
 
И никого не удивил
Царевичей влюбленных пыл,
Спешивших к ней со всех сторон.
Но лишь один был предпочтен
И выбран девушкой, – ведь он
Любимым был!
 
 
Он был любим, красив и смел;
Он к ней с востока прилетел;
То был царевич молодой,
И был он именно такой,
Что стал теперь ее судьбой —
Он, Виорел.
 
 
И весть, что лучше всех вестей,
Неслась за тридевять морей,
Через хребты высоких гор, —
Ей тесен был любой простор,
Она врывалась в каждый двор —
Стрелы быстрей.
 
 
И то, что знал вчера сосед,
Сегодня знает целый свет,
И эту новость разнесли
Уже во все края земли,
Ведь ей и здесь и там, вдали —
Преграды нет.
 
 
И короли, забыв года,
Скорее двинулись сюда,
Свой пурпур праздничный надев.
Шуршали платья королев,
Звенели серьги нараспев —
Как никогда!
 
 
И все, кто был на свадьбу зван,
Сюда, за море-океан,
Скорей неслись на этот зов
От самых дальних берегов,
Из девяноста городов,
Из многих стран.
 
 
В своих колясках короли
Девиц и юношей везли.
Коляску каждую, звеня,
Лихая мчала четверня, —
Четыре скачущих огня
В густой пыли.
 
 
Цари приехали на зов
Со всех сторон, из всех краев,
В своих сверкающих венцах
На белоснежных волосах, —
Как полагалось на пирах
Былых годов.
 
 
Приехал Груй, старик седой,
Он дочерей привез с собой,
И Цинтеш, тот, что всех мрачней,
Приехал с Лиею своей,
И Бардеш гнал сюда коней
Из тьмы лесной.
 
 
О, боже, сколько здесь добра!
Одежда девушек пестра,
А как роскошен и богат
Веселых юношей наряд,
Одежды их, как снег, блестят
От серебра.
 
 
Но топот слышится копыт.
Горячей пеной конь покрыт, —
Царевич скачет молодой:
За шпагу держится рукой
И подбоченился другой —
Как вихрь, летит.
 
 
Уж полдень близился, как вдруг
Колес раздался ровный стук:
Свекровь, и свекор, и жених
В колясках мчались расписных,
И девяносто верховых
Неслось вокруг.
 
 
Их гости встретили: таков
Обычай свадебных пиров.
А чтоб торжественней пройти,
Шли музыканты впереди,
И устилали все пути
Ковры цветов.
 
 
Царь Палтин их спешит принять,
Сулит им мир и благодать,
И был восторга бурный всплеск,
И звон трубы, и залпов треск, —
Но я молчу: весь этот блеск
Не описать.
 
 
Замфира, сказочно светла.
Тогда из терема сошла,
И вся она была одной
Вдруг воплотившейся мечтой,
И кудри падали волной
С ее чела.
 
 
Она – долины лучший цвет,
Сверкает ярко, как браслет,
Кушак серебряный на ней:
Она на свете всех стройней,
И ничего в природе всей
Прекрасней нет!
 
 
Она спешит к нему, и вот
Жених ей руку подает,
Она ж зарделась, точно мак,
Но тут взметнулся пестрый флаг,
И гости, эамедляя шаг,
Пошли вперед.
 
 
Свершался свадебный обряд,
А уж плясали все подряд,
Посланцы, гости, и гонцы,
И девушки, и молодцы,
А на постолах бубенцы
Звенели в лад.
 
 
Три шага отступает вбок,
Приподнимаясь на носок;
То разойдутся быстро вдруг.
То снова все вступают в круг,
И раздается ровный стук
Проворных ног.
 
 
Был пир тогда на славу дан:
Звенел наполненный стакан,
И за столами до зари
Сидели в ряд богатыри,
И генералы, и цари
Заморских стран.
 
 
Катилась песня, широка,
Как полноводная река…
И солнце путь прервало свой,
Любуясь пляской удалой,
Впервые видя пир такой
За все века.
 
 
В одежде праздничной своей
Плясали дочери царей,
По ветру ленты разметав…
Их взор был весел и лукав,
И доносился запах трав
От их кудрей.
 
 
А тут царевичи как раз
Пустились вдруг в веселый пляс.
Недавно палицей своей
Они сражали адских змей…
А из-под ног богатырей
Лишь пыль неслась!
 
 
Тут с мужичком под свист и гам
Плясал вовсю царь Пенеш сам,
А мужичок-то с ноготок,
И бороденка с локоток…
И карлик прыгал скок да скок —
То здесь, то там.
 
 
Уж если старцев сдвинешь раз —
Не остановишь их проказ:
Волос сверкая серебром,
Плясал советник с королем,
И сорок дней царил кругом
Всеобщий пляс.
 
 
Но вот, беспечный весельчак,
Царь Мугур встал и подал знак.
В стакане пенилось вино,
И новобрачным, как давно
Среди румын заведено,
Сказал он так:
 
 
«Желаю жизни без забот
И лет не меньше, чем растет
Цветов и трав среди долин.
И будет вам дарован сын,
И вновь попляшем в день крестин
Мы – через год!»
 

1889

 
Она стройнее колоска,
Она, как веточка, гибка,
Струятся косы, как река,
Красой она богата.
Ее не вижу – я больной,
Ее завижу – сам не свой,
Я с ног валюсь, когда другой
К ней засылает свата.
 
 
Она уходит – притворюсь,
Что ухожу, а сам вернусь…
Болтаем с ней… А распрощусь —
Гляжу вослед подолгу.
Она бедна, но я бы свел
Ее к попу, да свет-то зол,
Заест, пожалуй, – с нищей, мол,
Связаться мало толку.
 
 
Я всеми руган, всеми клят.
Чего-чего не говорят
Про нас отцу сестра и брат,
А мать, припав к иконе,
Все молится, поклоны бьет,
А иногда так и ревет:
«Эх, дуралей, эх, обормот!
Не промахнись, Ионе».
 
 
Я непокорный сын? Ну что ж,
Мне жить с другою – острый нож,
А жить-то мне! Меня не трожь:
Работа мне в охотку.
Пусть будет бедность, буря, гром,
Пусть все захватит брат, но в дом,
Землей прельстясь, я со стыдом
Не приведу уродку!
 
 
Мне той землицы не пахать,
Меня живьем не закопать.
Мне лечь с постылой на кровать?
Тьфу, не того я сорта!
Земля, коровы и казна —
Кажись, какого мне рожна?
Ан нет, не нравится жена —
И все пошлю я к черту!
 
 
Ведь кто что любит. Не люблю —
Так будь люба хоть королю,
Ни с кем я вкусов не делю,
А что до аналоя —
Одну ее люблю, ей-ей,
Она моя, женюсь на ней.
Расстаться с нею? Да скорей
Дотла спалю село я.
 

1889

 
Смотрите, вон бежит она
В лохмотьях слободой,
В мороз босая! Почему
Над ней наперебой
Смеетесь вы, спеша вослед
Глазеющей гурьбой?
 
 
Чем заслужить она могла
Глумленье?.. Брань, плевок,
Свист, улюлюканье… И так
Горька ей пыль дорог.
Попросит хлеба – бьют ее
И гонят за порог!
 
 
О ней вы знаете?.. – тогда
Вы – негодяи… Нет!
Узнав, вы стали бы добрей,
Ей не плевали б вслед…
Вот повесть, милые друзья,
Ее печальных лет.
 
 
Светало. Заливались псы,
Трубил немолчно рог.
Крестьяне цепью в горы шли.
Покинув мрачный лог, —
Помещик без толпы крестьян
Охотиться не мог!
 
 
Бедняги! Целое село
Повыгнал граф в тот день —
Свой безумный нрав потешать!..
Все глуше бора тень.
Глазами рыщут в полутьме, —
Куда бежал олень?
 
 
Загонщики среди стволов
Меж тем сомкнули круг,
А граф на молодом коне
Гарцует, черту друг!
Но вот копыта вскинул конь…
Кого же смял он вдруг?
 
 
Ой, парень! Смертью в грудь ему
Вдавилась медь подков…
Народ окаменел. А граф… —
Жалеть ли мужиков?
Коня пришпорил, хохоча,
Хлестнул – и был таков!
 
 
Загонщик в хате на скамье
В мученьях молча гас.
А мать?.. Безудержно, навзрыд
Все плачет и сейчас.
Так убивалась и тогда,
Над раненым склонясь.
 
 
Несчастная! Ее ль теперь
Преследует ваш смех?
И ваша мать сошла б с ума,
Случись подобный грех.
Вам сладко было б, что она —
Посмешище для всех?
 
 
Где взять лекарство? – Из земли,
Из пламени достать!..
Но нищета!.. Болеет муж,
Сдружилась с ним кровать.
Такой стал тощий, что легко
Все кости сосчитать!
 
 
А сын… Прикрыла тряпкой грудь, —
Слезами полила…
Ни дров, ни мамалыги нет…
Надеждою жила
Три дня, – а на четвертый день
Двух мертвых погребла.
 
 
Вон оземь бьется головой,
Едва лишь вспомнит их…
А вам смешно? Вам не грешно
Глумиться в этот миг?
О, дайте же оплакать ей
Покойников своих!
 
 
Руками тянется – детей,
Как видно, приласкать,
Смеется, будто бы она
Счастливейшая мать!
Но вот – проклятья сыплет вновь,
Вот мечется опять…
 
 
Русандрой дочь ее звалась.
Бывало, всю-то ночь
Ласкает на пороге мать
Единственную дочь.
Все умерли, их в мире две,
И врозь им жить невмочь.
 
 
Раз в хату к ним вошел слуга
Из замка, стал в дверях:
«Рубашку хочет граф иметь,
Как носят в деревнях.
Идем! Ты славишься у нас
Узорами рубах!»
 
 
Пошли… Но графа грудь иным
Желаньем зажжена…
«Что запираешь дверь? Зачем?
Не трогай, сатана!» —
Миг – и разбилась головой
Об переплет окна.
 
 
И тело девушки внесли
В лачугу двое слуг.
Мать не рыдала, – кулаки
Безмолвно сжала вдруг,
И вырвался проклятий вопль,
И взор застыл от мук.
 
 
Безумен тот, кто честь блюдет!
Лишь зло со всех сторон.
Все может сильный, к злым делам
Нас принуждает он.
Сильны хозяева – смешон
Небесный им закон!..
 
 
Тогда лишь слезы из очей
Вдруг хлынули… Потом
Похолодела, как мертвец,
И рухнула снопом.
А граф! – И он и небеса
Смеются над рабом!
 
 
И нам высмеивать рабов?
Господ щадить и нам?
В душе они пигмеи, – пусть
Гиганты по правам!
Взять в руки крест да отхлестать
Мерзавцев по щекам!
 

1889

 
Ну-ка, с полки слезь сосновой.
Зеркальце в оправе новой.
Мать ушла в село. С тобою
Мы одни. Что я устрою!
Погоди, на все засовы
Дверь закрою.
 
 
Ближе к зеркалу поди-ка.
Хороша ль ты, погляди-ка.
У, глаза какие стали!
Это кто ж такой? Не я ли?
Я! А за ухом гвоздика —
Как, видна ли?
 
 
Вот я! Сильная какая!
Ростом, говорят, мала я.
Вовсе нет! Как я красива!
Повяжу платочек живо…
Дочка у тебя, родная,
Просто диво!
 
 
Я красавица, не скрою.
И передник мне с каймою
Сшила мама-мастерица.
Кто еще со мной сравнится?
Может дочкою такою
Мать гордиться!
 
 
Знаешь, что она сказала?
«Дочь не выдам как попало!
Торопиться мы не будем
Угождать досужим людям.
Познакомимся сначала —
Там рассудим».
 
 
Спорить с мамой я не смею.
Разве сговоришься с нею?
Заставляет ткать часами,
И совсем нет дела маме,
Что шептаться не умею
Я с парнями.
 
 
Для чего мне ткать стараться?
Лучше бы другим заняться.
Про любовь я все равно же
Знаю. Бели он пригожий…
Ничего, в меня влюбляться
Будут тоже.
 
 
Вот еще беда – тонка я.
Сильный парень, обнимая,
Ненароком вдруг сломает!
Только… Пусть он обнимает,
К сердцу, все позабывая,
Прижимает!
 
 
Он сперва мне улыбнется,
Скажет: «Слышишь – сердце бьется?
От любви к тебе я таю!» —
И обнимет. Только, знаю,
Обругать его придется.
Обругаю!
 
 
Целоваться парни рады…
Ой, стучатся у ограды!
Мама? Рано ей, не верю.
Ветер! Ну-ка, я примерю
Все – к лицу ли мне наряды,
Дай проверю.
 
 
Что рядиться так без толка?
Пояс, бусы вот, наколка —
Все, что нужно для затеи.
Косу распущу скорее,
Повяжу платок из шелка
Попестрее.
 
 
Я красавицу такую
Хоть разочек поцелую.
Не боюсь, что мать накажет, —
Зеркальце про нас не скажет.
Кто ж сестрицу дорогую
Не уважит?
 
 
Маме только и заботы,
Что сижу я без работы.
Вот хозяйкой стану. Маму ж
Я сейчас боюсь, а там уж…
Поглядеть бы, каково-то
Выйти замуж.
 
 
Я от бабушки слыхала,
Что девчонки знают мало.
Все бы петь им да играть бы!
Но умнеют после свадьбы.
От чего же – не сказала.
Вот узнать бы!
 
 
Плохо видно, вот досада…
Повязать передник надо.
Ну, теперь совсем похоже
На замужнюю… Ой, боже,
Мама! Вон идет из сада!
Повезло же!
 
 
С кем-то мать заговорила.
Дверь-то я не затворила!
Приберу все втихомолку…
Пояс в шкаф скорей. На полку
Зеркальце. Чуть не забыла
Снять наколку!
 
 
Отлегло!.. Вот было б срама,
Если б мать вошла бы прямо! Даже сердце застучало!
Если бы врасплох застала,
Как меня б за косы мама
Оттаскала!
 

1890

 
Шла с мельницы девица.
И – надо ж так случиться! —
Мешок свалила наземь,
А снова не поднять!
«Снести?» – «А как?» – «За плату
Мешок доставлю в хату!»
Решилась вмиг на трату:
Что ж, можно и нанять!
 
 
Идем. На полдороге
Я кланяюсь ей в ноги:
«Плати три поцелуя!»
Но вот беда, друзья:
У ней своя забота.
Высчитывает что-то,
Твердит, что нет расчета,
Не может и нельзя!
 
 
С меня и двух, мол, хватит,
Один – сейчас оплатит, В
торой – когда стемнеет…
Толкуй, дружок, толкуй, —
Тебе нужна оттяжка!
И должен я, бедняжка,
С мешком тащиться тяжко
Семь верст – за поцелуй.
 

1891

 
Три сына было у отца.
И все три сына были взяты
В один и тот же день в солдаты.
А он молился без конца,
Чтоб сыновья остались живы
Под градом из свинца.
 
 
Неделя за неделей шла.
И наконец известно стало.
Что знамя грозных турок пало,
Что в битве вырвана была
Победа доблестью геройской
Румынского орла.
 
 
Приказ правительство дало,
И напечатала газета,
Что те, кто начал службу с лета,
Домой вернутся. Время шло —
И стали приходить солдаты
В родимое село.
 
 
Он ждал – вот-вот придут втроем…
Но ни один не возвращался.
Он терпеливо дожидался,
А радость угасала в нем,
И мысли в голове роились —
Страшнее с каждым днем,
 
 
И не хватило силы ждать,
Но он по-прежнему молился.
Никто из тех, кто возвратился,
Не смог о детях рассказать.
Тогда поехал он в казарму,
Чтоб самому узнать.
 
 
С ним говорил старик капрал.
Спросил: «Отец, кого вам надо?»
Был первенцем любимым Раду,
И первым Раду он назвал.
«Погиб он в битве. Он под Плевной
Геройской смертью пал».
 
 
Давно предчувствовал бедняк.
Что Раду нет уже на свете.
Когда ж слова услышал эти,
Не мог поверить им никак.
Не мог поверить, чтобы Раду
Одел могильный мрак.
 
 
«Да будет проклят недруг злой!
А Джеордже где?» – «Он под Смырданом
Убит турецким ятаганом».
«А Мирча где? Последний мой?!»
«И Мирча под крестом дубовым
Лежит в земле сырой».
 
 
И, онемев, отец эастыл.
Глаза смотрели в землю тупо.
Казалось, видел он три трупа
Своих детей на дне могил.
Стоял он, как Христос распятый,
Без воли и без сил.
 
 
Сдавила грудь его тоска.
Он вышел. Ноги не держали.
А губы имена шептали…
Стон вырвался у старика,
И слепо шарила по стенам
Костлявая рука.
 
 
Он брел вперед – куда-нибудь,
В пространство глядя скорбным взором,
Потом на камень под забором
Присел немного отдохнуть.
Упала голова седая
Безжизненно на грудь.
 
 
Никак не мог понять отец…
А солнце в небесах пылало,
Потом клониться ниже стало
И закатилось наконец.
Он все сидел на сером камне,
Недвижно, как мертвец.
 
 
Шел франт, и нищий брел с сумой,
Пролетки плыли в клубах пыли,
Солдаты строем проходили…
Он все не мог уйти домой.
А губы горестно шептали:
«Все трое, боже мой!»
 

1891

 
На зорьке слышу свист бича
И вижу – к хате два быка
Идут себе, мыча.
Я… я сидела у станка,
Узнала бич издалека,
Взглянуть украдкой на дружка
Вскочила сгоряча!
 
 
Всю пряжу спутала, хоть брось!
Окно разбила… Жду его,
Аж сердце занялось!
Ума, знать, нету своего!
Чего хотела?.. Ничего,
Спросить лишь – только и всего, —
Как ночь ему спалось…
 
 
А он – чудной! Схватил меня
И целоваться лезет вдруг
При всех, средь бела дня!
Рванулась у него из рук,
Браню его, хоть он и друг.
Такой был, право, перепуг!..
Теперь жалею я…
 
 
Когда же я обратно шла,
Босую ногу у дверей
Об гвоздь ободрала…
Да пусть!.. А парень всех милей…
Теперь, жалей я не жалей,
Ему, по милости моей,
Работа тяжела!
 

1891

 
Даль еще кругом смеется.
На полянах средь кустов
Стайки кружатся дроздов,
Но неслышно ночь крадется
Из лесов.
 
 
Овцы загнаны в овчарни.
Слышен мерный скрип колес —
Тяжело ползет обоз.
На лугу кончают парни
Сенокос.
 
 
Вот уж засинели дали.
Женщины с водой бредут.
Девушки с полей бегут,
Выше юбки подобрали
И поют.
 
 
Дети бросили возиться
И кричать наперебой.
Вот домой бегут гурьбой.
Над печами дым клубится
Голубой.
 
 
Постепенно утихает
Шум вечернего села.
Кончив все свои дела,
Люд усталый засыпает.
Ночь пришла.
 
 
Облака на небе тают.
Спит селенье в тишине.
Не блестит огонь в окне.
Лишь собаки хрипло лают
И во сне.
 
 
За холмом – полоска света.
Ярче, ярче – вот она!
Поднимается луна,
Словно ясный лоб поэта,
Дум полна.
 
 
Мягким колокольным звоном
Старый бор сосновый полн.
Еле слышен ропот волн,
И чернеет над затоном
Старый челн.
 
 
Ветер набегает реже,
И воды застыла гладь.
Людям можно мирно спать:
Тихо в небе на земле же —
Благодать.
 
 
Лишь любовь не спит, волнует,
Дразнит юные сердца:
Тайно встретясь у крыльца,
Милый милую целует
Без конца.
 

1892

 
Жил царь когда-то молодой.
Он подлецов лишал богатства,
Теснил тиранов, веря в братство,
Пресек насилье и разбой.
Но два князька, беснуясь в злобе
И двух других подговори,
Схватили юношу царя
И погребли в глухой чащобе.
 
 
А чтоб палаческий палаш
Страшил предавшихся печали,
Власть поделив, они сказали:
«Преступен был гонитель наш!»
Попы обрушили проклятье
На тех, кто вспоминал о нем;
Карался пытками, огнем
Надевший траурное платье…
 
 
И к месту, где почил герой,
Никто, никто пути не знает, —
Сам ад от взоров ограждает
Его могилу вечной тьмой.
Не проникают к той могиле
Ни скорбный плач, ни яркий луч.
Ни ветерка там… Лес дремуч,
Немые сосны тайну скрыли.
 
 
И лишь порой, когда зарю
Настигнет туча грозовая,
Из бездны молния, сверкая,
Слетает к спящему царю.
И кажется, что царь убитый
Оковы тьмы готов стряхнуть,
Что бог указывает путь
К могиле, временем забытой.
 
 
Настанет час – огонь небес
Сразит неправду вековую,
Пожар разгонит тьму ночную,
Заговорит, пылая, лес.
Восстанет в пламени багряном
Царь, молнии разящей брат,
И распахнет дорогу в ад
Его исчадиям – тиранам.
 

1892

 
«Я дам тебе прямой ответ:
Прошу, оставь мечту о музах,
Ведь ты бездарнейший поэт
Здесь, в Сиракузах!
Трохей хромает, ямб убог,
Бессвязен стих, ужасен слог».
 
 
Но Дионисий [72]72
  ДионисийI Старший – тиран Сиракуз (432–367 гг. до н. э.).


[Закрыть]не внимал,
С Аяксом схожий в злобе ярой,
Он запер критика в подвал
Под башней старой.
В Гомера тучи стрел мечи,
Но если он монарх, – молчи!
 
 
В короне плох любой поэт,
Но, кто поэтом стал на троне,
Тот – гений. И сомнений нет,
Что и в Нероне,
Когда он при смерти хрипел,
Не кесарь, но артист скорбел.
 
 
И бедный критик, от чинуш
Терпя щелчки и оскорбленья,
Весь день был вынужден к тому ж
Страдать от чтенья
Стихов, какие в час иной
Он звал бездарною стряпней.
 
 
С утра до вечера при нем
Гнусавил раб; шуршали свитки…
И подвергался день за днем
Он этой пытке.
Там был исписан даже свод
Отрывками из тех же од.
 
 
Так год прошел. И вот в тюрьму
Пришел чиновник с доброй вестью:
Тиран прощает все ему
И просит честью
Скорей явиться во дворец.
Радушен царственный певец!
 
 
«Я вновь стихи сложил. И мне
Поют зоилы дифирамбы!
Теперь я делаю вполне
Прилично ямбы.
В них вовсе нет плохих стихов!
Хочу узнать: твой суд каков?»
 
 
Являя вдохновенья вид,
Поэт читает… Вьются списки.
И голос выспренний звучит
По-олимпийски!
Придворные в восторге: «Ах,
Какой талант! Какой размах!»
 
 
«А ты что скажешь, Поликсен?»
Но тот, не отвечая даже,
Дрожа, побрел вдоль пышных стен
И молвил страже:
«Ключ от тюрьмы с тобою, брат?
Веди меня в тюрьму назад!»
 

1892

I

 
Говорят, вся мудрость мира
В голове у Руми скрыта.
Вот его к владыке Гупте
Как-то приводит свита.
«Завтра Новый год, – промолвил
Государь, – и по законам
Старины веселый праздник
Мы должны устроить женам.
 
 
Ты святой и чудотворец,
Признанный всем честным людом,
Я желаю, чтобы завтра
Ты украсил новым чудом
Наше празднество. Согласен?»
Но безмолвен мудрый Руми,
Он ответа не находит.
Впал в глубокое раздумье.
 
 
А потом ушел. Когда-то
Он свершил чудес немало,
Но прекраснейшее чудо
Руми завтра предстояло.
 

II

 
Все народы Гималаев
Собрались в долине горной:
Жрец, вельможа, раб, крестьянин,
В белом шлеме воин черный.
В стороне стоят мужчины,
А в широком полукруге
Пляшут в праздничных одеждах
Сестры, дочери, супруги.
Семьдесят принцесс цепочкой
Королева в танце водит.
Знак – и пляска замирает.
Руми из шатра выходит.
Что в шатре? Никто не знает.
Тишина царит, покуда
Раздвигаются полотна,
Облекающие чудо.
 
 
Видят: столбики открылись,
А на них дорожкой шаткой
Доски тонкие лежали.
Просто мостик. В чем загадка?
«Государь, один всевышний
В сердце женщины читает.
Посмотри – в простой дощечке
Мудрость божья обитает.
 
 
Если на дорожку эту
Ступит верная супруга,
Красота ее лишь ярче
Расцветет на счастье друга.
Если же взойдет на мостик
Та, что мужу изменила, —
Искупая грех, красотка
Почернеет, как чернила!
 
 
Но таких здесь нет, надеюсь.
С самой скромной, благородной
Мы начнем. Потом за нею
Все пройдут поочередно».
Смолкли сотни тысяч женщин.
Сколько чистой женской чести,
Добродетели безгрешной
Здесь в одном скопилось месте!
 
 
Добродетель, учат Веды,
Молчалива и бесстрастна.
Отдает приказы Гупта,
Просит, злится – все напрасно!
И тогда он к королеве
Обращается с улыбкой:
«Может, первой для примера
Ты пройдешь по тропке зыбкой?»
 
 
«Я прошла бы, мне не страшно,
Мне-то лично безразлично,
Только в чести королевы
Сомневаться неприлично!
Ах, меня бросает в краску…
Как? Во мне ты не уверен,
Раз ты именно сегодня
Испытать жену намерен?!»
 
 
Гупта мрачно отвернулся.
Он окинул взглядом быстрым
Нипунику, муж которой
Был красавцем и министром.
«Государь, – она сказала, —
Мы застенчивы и слабы,
Много глаз меня смущают,
А иначе я прошла бы!»
 
 
И принцессы были б рады
Пробежать, не оступиться, —
Но позвольте, мостик может
Обмануть иль ошибиться!
Мало ль что еще случится…
Руми шутит, это ясно,
Да и доски слишком тонки —
Им довериться опасно!
 
 
И потом – как можно верить
Показаньям чурок грубых?
Убедила государя
Речь красавиц алогубых.
 
 
И спросил он Руми хмуро:
«Где же чудо?» – Улыбаясь,
Жрец ответил: «Этот мостик
Не волшебный мостик, каюсь.
Им не могут быть раскрыты
Ни порок, ни добродетель,
Но из-за него сегодня
Трех чудес ты был свидетель.
 
 
Величайшая заслуга —
Не исполниться гордыни,
Зная блеск своих достоинств.
Ну, не чудо ли, что ныне
Среди сотен тысяч женщин,
Посрамив мою затею,
Ни одна не возгордилась
Добродетелью своею?
 
 
Красота живет недолго,
Зла она источник явный,
Это женщинам известно,
Вот они и благонравны!
Так легко им стать красивей,
Выйти всех милей отсюда;
Ни одна не захотела!
Это ли, скажи, не чудо?
 
 
Третьим чудом, вечно новым,
Было то, что мы доселе
О втором и первом чуде
И понятья не имели!»
 
 
Рассмеялся грозный Гупта,
Вторил каждый царедворец,
Хохотал народ, смеялся
Даже Руми-чудотворец.
 
 
Но, смеясь, мужья на доски
Недоверчиво глядели:
Подозренья в них возникли,
Их раздумья одолели.
Ну, а жены? Так как честь их
Оказалась вне сомненья,
То они над старым Руми
Потешались без стесненья.
 

1893

Николае Григореску (1838–1907)

«Штурм Смырдана»