Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

«Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»

Псалом 136

 
Ждешь ты жалости? В ответ
Ты дождешься новых бед.
Кем разут ты и раздет?
Кем лишен ты пищи?
Вот он в дом ворвался твой!
Всем, что только под рукой,
Бей его, гони долой:
Он – в твоем жилище!
 
 
У него для нас готов
Мрак застенков, лязг оков;
Перекладины крестов
Он воздвиг для пыток.
Но клянемся всем святым,
Адом с дьяволом самим, —
Быть рабами не хотим!
Их и так избыток.
 
 
Хватит жалоб, хватит слез!
Мы дрожали от угроз,
Нам плевки сносить пришлось,
Мы сгибали спины.
Трудный жребий выпал нам:
Страх с позором пополам —
Так вставайте ж – двум смертям
Не бывать, румыны!
 
 
Нас преследует судьба?
Или воля в нас слаба?
Иль герой родил раба?
Ложь! Найдем же силу!
Только враг уверен в том,
Что родился ты рабом.
Так зачем себя даем
Зарывать в могилу?
 
 
Эй, стряхните лень и сон!
Всюду плач – со всех сторон,
Скрыт горящий небосклон
В дымные завесы…
Бог поможет (о когда ж?),
Если ж он противник наш —
Отречемся, и шабаш!
Нам помогут бесы.
 

1894

 
В последний час, святой отец,
Тебе в грехах своих покаюсь:
Мне тяжело, я задыхаюсь
И знаю – близок мой конец.
Все, все припомню, умирая.
Хотел начать я с добрых дел,
Но их не сделал, не успел,
И думать я почти не смел
О светлом рае.
 
 
Я был кормильцем для семьи.
Отец мой мало жил на свете,
Осталась мать, остались дети,
И ждали близкие мои
Лишь от меня кусочка хлеба.
И час я проживу едва ль,
Но не о том моя печаль,
Мне мать с детьми оставить жаль
На волю неба.
 
 
Да, грешен я – любил я смех,
Любил кобзу, напевы песен.
Мир для меня был так чудесен,
Я не бежал его утех.
Любил туманы на рассвете,
Любил холмы, цветущий луг,
Веселых парней тесный круг,
И хору пеструю подруг,
И все на свете.
 
 
Во всех грехах я дам отчет.
Следить мне нравилось, не скрою.
Как мило женщина порою
Подружку локтем подтолкнет.
Любил я также затесаться
В толпу девичью как-нибудь,
К беспечным играм их примкнуть
И стана стройного чуть-чуть
Рукой касаться.
 
 
Я – как язычник. В божий храм
Ходил я редко помолиться.
Мне нечем, отче, похвалиться,
Но бог в груди моей, он там
Всегда со мною пребывает.
Я не отрезанный ломоть,
Но страсти трудно побороть,
И пусть рассудит сам господь —
Он лучше знает.
 
 
Я никому не делал зла,
Не проклинал, не ненавидел,
И никого я не обидел,
Хоть сила в кулаках была.
И был находчив я и ловок —
И мог бы восемь молодцов
Швырнуть я оземь, как щенков,
Но избегал я драчунов
И потасовок.
 
 
Лишь раз я парня проучил
За девушку. Назавтра в поле
Задумался – а хорошо ли
Я с этим парнем поступил?
И, не теряя ни мгновенья
И корма не задав волам,
Его искал я по холмам,
Чтоб с парнем помириться нам
Без промедленья.
 
 
Я про соседа не сказал.
Меня любил он как родного,
А я, без умысла дурного,
Его жену поцеловал —
Он стар был, а она в расцвете.
Печаль ее прекрасных глаз
И слезы вижу как сейчас.
И, может быть, осудят нас.
Но грех ли это?
 
 
Я ничего не утаил.
Какого ждать мне воздаянья,
Святой отец? Но наказанье
Не в том ли, что в избытке сил
Я кинуть должен все земное?
Не шлю я жалоб небесам
И не ропщу. Но только там
Все будет непривычно нам —
Совсем чужое.
 

1895

 
Старый дуб мне дал совет:
«Засылай сватов к любимой».
Дуб советует: «Не мешкай!»
А любимая с насмешкой
Ни в какую:
Нет и нет.
 
 
Говорит: «Не вышел срок,
Мне сваты твои не к спеху.
Я на них найду управу,
Я их высмею на славу,
Не пущу их
На порог».
 
 
Как тут быть? Но дуб-мудрец
Убедил меня советом.
Ждать моим сватам негоже:
Нынче вечером, не позже,
Все решится
Наконец.
 
 
Дуб мой, если был ты прав, —
Я дитя тебе доверю.
Чтобы рос он всех милее,
Сына моего лелеять
Будешь,
Колыбелью став.
 
 
Если ж, дуб, ты мне солгал,
Превращу тебя в ворота,
Чтоб могли тебе без счета
Каждый день колоть глаза
И корова
И коза.
 

1895

 
Ты всегда готова, дойна,
Волю дать своим слезам!
А когда тебе взгрустнется,
Грустно, девушка, и нам.
Но твои отрадны слезы…
Лишь заплачешь, мы гурьбой
Станем вкруг – и сами плачем,
Услажденные тобой.
Плачут все с тобою вместе,
Всякий девушку поймет, —
Этой жалостливой песней
Говорит простой народ.
 
 
Вечерком подружек встретишь
У колодца иль ручья.
Над девической душою
Всемогуща власть твоя.
Тайнам учишь их любовным,
И хитро смеется глаз…
А потом унылым песням
Обучаешь, омрачась.
С ними ты – на сенокосе
И когда с лугов идут
Иль в раздумье невеселом
На завалинках прядут.
 
 
Парни ль в армию уходят, —
Провожаешь их, скорбя.
А потом – уходишь с ними,
Нет им жизни без тебя!
О соседке им напомнить, —
Как любились вечерком,
И о матери на ниве,
Сплошь заросшей сорняком.
А когда тоска замучит,
Соберутся, запоют.
Ты играешь им на дудке,
А солдаты слезы льют.
 
 
Молодые и седые
Выйдут в поле всем селом, —
Ты, отзывчивая дойна,
С ними в поле золотом.
Стог мечи, коси пшеницу.
Знай себе снопы вяжи!
А когда ребенок малый
Вдруг заплачет у межи,
Ты возьмешь его, уложишь
Возле груди молодой,
Запоешь – и он задремлет
В холодочке за копной.
 
 
Ты любуешься, как сумрак
Подползает к верху гор,
Внемлешь ты потоков горных
Неумолчный разговор,
Как, стеная, сосны бора
Тихо жалуются днем.
Слуху певческому дойны
Песня слышится во всем.
Иль одна, бродя со стадом,
В голубую глядя даль,
Ты вверяешь горным склонам
Сердца звучную печаль.
 
 
На бугре – румын с сохою.
Захирел, ослаб мужик, —
Он врезает через силу
В землю твердую сошник.
Ты приметила беднягу —
И прошла по телу дрожь,
И уже с унылой песней
В ряд с волами ты идешь.
Смотрят добрыми глазами
На хозяина быки, —
Понимают, видно, тоже,
Как страдают бедняки!
 
 
Раз я видел: как, святая,
Ты сияла красотой.
Старики вокруг стояли
Со склоненной головой.
Пела ты про жизнь былую,
Про иные времена,
Ты любимых, ты умерших
Поминала имена.
Пела доблестную песню —
И стоящие кругом
Навернувшиеся слезы
Утирали рукавом.
 
 
Но… Глаза твои темнеют!
Рядом – братья-гайдуки.
Ты клянешься, проклинаешь,
Гневно сжала кулаки!
Всех, от барщины бежавших
С разоренного двора,
Собрала ты ночью темной
Под дубами у костра.
Дик твой голос. Дойне вторит
Хор отверженцев лесных.
И воинственны их песни
И мрачны, как души их.
 
 
Заодно ты с гайдуками,
Каждый – друг и побратим.
Их ведешь тропою тайной,
Спать на скалах стелешь им.
Как вдевают ногу в стремя,
Лошадь держишь за узду,
Лишь гайдук винтовку схватит,
Пули вынешь на ходу.
А как целятся, хохочешь, —
Рада, если их свинец
Негодяю-мироеду
Грудь пронижет наконец.
 
 
Мы – твои! С тобой не знаться
Может сын чужой страны, —
Если ж мы утратим дойну —
Так на много ль мы годны?
Для тебя живем мы, дойна,
Будь же с нами, душу грей!
Мы бедны, но песню-дойну
Любим в бедности своей.
Повелительница наша,
Голос твой для нас – закон.
Научи нас плакать… Ныне
Каждый плакать лишь волен.
 

1895

 
Долго падал снег летучий,
А теперь утих. Кругом
Все покрыто серебром.
Но еще теснятся тучи
Над селом.
 
 
Солнца нет, а день лазурный.
Дым струится над рекой.
Ветер стих. Везде покой.
Но откуда вдруг сумбурный
Шум такой?
 
 
Это дети. Как с откоса
Весел санок их разбег!
Путь их реку пересек.
Мчатся прямо, криво, косо, —
С визгом, в снег!
 
 
И теперь на всем просторе,
Словно мельниц шум и гром.
Воробьи такой содом
Поднимают на заборе
Пред дождем.
 
 
Рвутся в драку, кто взрослее,
Спорят, ссорятся, а вот
Малыши – наоборот:
Хныча, жмутся все теснее
У ворот.
 
 
Вышел мальчик – с виду строгий,
Но, наверное, всего
С локоток шаги его;
Словно нету на дороге
Никого.
 
 
На него надета шуба, —
Но таких, как этот, глядь,
В ней уместится хоть пять!
Вероятно, ветру любо
В ней гулять.
 
 
Если мать родного сына
Посылает в путь такой, —
Значит, он, само собой,
Не ребенок, а мужчина —
И большой!
 
 
Спотыкнется, вкруг не глядя, —
Тут же встанет поживей!
В шапке тонет он своей,
Шерсти слипшиеся пряди —
До бровей.
 
 
Он спешит, пересекая
Закоулки и дворы.
Вдруг он видит – у горы
Перед ним толпа густая
Детворы.
 
 
Хочет он свернуть куда-то;
Может быть, шагах в пяти
Есть обходные пути, —
Но бегут к нему ребята:
Не уйти!
 
 
«Шапка, глянь, почти до пяток!
Велика, как постный день.
Целый зверь… Поди, надень!
Спрятать можно в ней с десяток
Деревень».
 
 
Вниз толкают, – вот веселье!
А какой-то озорник
Ухватил за воротник…
Словно сразу опьянели, —
Шум и крик.
 
 
Подвязав шубенку лыком,
Шла старушка стороной,
Но всмотрелась: кто такой
Все село наполнил криком
И возней?
 
 
Ей за маленького жутко,
Ей обидно за него.
«Это что за озорство?
Ну, пойдем со мной, малютка:
Ничего!»
 
 
То, что пламенем объято,
Сеном трудно загасить…
Что за резвость! Что за прыть!
Это дети иль волчата,
Может быть?
 
 
И старушка в окруженье.
И за нею, здесь и там,
Все стремятся по пятам.
Толкотня, столпотворенье,
Свист и гам!
 
 
Мудрено теперь за книжку
Усадить таких ребят…
За старушкой, точно град,
Так и носятся вприпрыжку
И галдят.
 
 
Та, забыв о воспитанье,
Разбранилась, разошлась:
«Убирайтесь прочь сейчас,
Чертенята, басурмане…
Вот я вас!»
 
 
Путь свой палкой расчищая,
Хочет выбраться, но что ж?
Окружает снова сплошь
Их безудержная стая —
Не пройдешь!
 
 
И старушка вновь оттерта.
Но среди толпы такой
Все же выглядит главой
И плюется, как от черта…
Бог ты мой!
 
 
Уж собаки лают хором.
Вот и женщины из хат
Выбегают все подряд,
Старики бредут к заборам —
И глядят.
 
 
«Что случилось? Что такое?»
«Просто дети, как всегда…
Уж такие их года».
«Вот нашествие лихое!
Вот орда!»
 

1896

 
Забежал в деревню волк,
На проказливых детишек,
Непослушных ребятишек,
Он зубами щелк да щелк.
Заглянул и к нам в ворота,
Вышла я к нему с прутом:
«Я сочту твои все зубы,
Я спущу с тебя три шубы.
Приласкаю так, что любо».
Я к нему. А он – бегом.
 
 
Нищий проходил вчера,
Спрашивал: а кто тут плачет?
Он таких в мешок упрячет,
Унесет их со двора.
Заглянул и к нам в ворота.
Говорю: «Зачем пришел?
Жаль тебя. Да ведь сама-то
Лишь сыночком я богата.
Птенчик – радость нашей хаты».
Нищий дальше и побрел.
 
 
Заявился к нам купец.
Дескать, покупать он будет
Тех, которых мать не любит;
Денег полный даст ларец.
Заглянул и к нам в ворота,
Я – браниться: «Ты зачем?
Королевскою казною
Заплати хотя бы втрое, —
Не продам дитя родное».
И ушел купец ни с чем.
 

1896

 
Та песнь, что из-за Олт-реки
К нам парни занесли весной,
Полна была тоски.
Дочь тихо пела, как жестоко
Сгубил цветы палящий зной,
Как ветер клонит дуб густой,
И о любви… О грешной – той,
Пришедшей издалека.
 
 
Дочь шила, выйдя на порог.
Но мнилось ей – прохожих взгляд
И холоден и строг.
Ей светлый день казался длинным,
И дом, казалось, ей не рад:
Зашла туда – и вмиг назад…
Но нынче даже милый сад
Был грустным и пустынным.
 
 
В тени хотелось ей прилечь,
Но в дом вошла она опять
И затопила печь…
Отец вернулся с поля вскоре,
С базара возвратилась мать.
А дочь могла лишь зарыдать
Ребенку малому под стать —
Так сжало сердце горе.
 
 
«Ты что ж не ешь? Ты не больна?»
«Мне плохо… Плохо!» – И пошла
Вдруг из дому она,
Понурив голову уныло.
Что дочь отцу сказать могла?
Ворча, взял хлеб он со стола…
И только мать все поняла —
И вслед ей заспешила.
 
 
Затихли их шаги давно…
Остыла на столе еда…
Отец взглянул в окно,
Дал волю нараставшей злобе:
«Опять пропали… Так всегда!
Зачем ушли они? Куда?
Какая там еще беда?
Иль помешались обе?»
 
 
Он ждет, не по себе ему…
Ломоть швырнул – и вышел вон,
 В густеющую тьму:
«Что надо ночью во дворе им?..»
Дом обходя со всех сторон,
Споткнулся о полено он
И вспыхнул, болью распален:
«Задам сейчас обеим!»
 
 
Но чуть лишь миновал забор —
Вся ярость отлетела прочь
И помутился взор:
Он увидал, ошеломленный,
Как обнимались мать и дочь,
Рыданья силясь превозмочь,—
И на душу, как лед, как ночь,
Лег плач их похоронный.
 

1896

 
Что стоит жизнь? Она пуста,
Коль не сбывается мечта.
Родясь, спознались мы с бедой,
Теперь палач грозит лихой,
Нас ждет ярмо и свист кнута,
Иль мало нам беды одной?
 
 
Что мы? И отпрыски богов
Услышат смерти грозной зов.
Кто юношей, кто стариком —
Все, как один, мы в гроб сойдем.
Но выступать с осанкой львов
Не лучше ль, чем ползти ползком?
 
 
Нет, тот, кто ропщет, нам не друг,
Не надо нам его услуг.
Для нас он раб, он подлый трус,
Чью спину давит страха груз,
Рождает ропот лишь недуг,
И точит яд его укус.
 
 
Сумеет робкий промолчать,
У мертвых на устах печать.
Но мы, живые, любим смех,
Смеяться в смертный час не грех:
Наш смех в раю не даст скучать,
В аду он взбудоражит всех.
 
 
Смеешься – и твоя рука
Непобедима и дерзка.
Смеясь, ты вызов шлешь судьбе,
Ты богом кажешься себе.
Пусть ужас леденит врага —
Ты крепнешь и растешь в борьбе.
 
 
Что римляне? Они не в счет.
Пускай Замолксе сам придет,
И боги шествуют за ним —
Мы землю нашу не дадим.
Мы скажем: «Здесь наш пролит пот.
Идите к небесам своим!»
 
 
Кого пугает жаркий бой,
Пусть возвращается домой:
Нам хватит от судьбы обид.
Берите меч, берите щит,
Пусть жалкий трус покинет строй
И скрыться с наших глаз спешит!
 
 
Довольно! Сила не в словах,
Вы дали клятву на щитах.
Исход зависит от бойцов:
Не полагайтесь на богов;
Они далеко, в небесах,
А на земле не счесть врагов!
 

1896

 
Что сделала я, мама,
В чем ты винишь меня?
Однажды на закате
С ним повстречалась я.
Он в шутку сжал мне руку —
А почему б не сжать?
Ведь я же не ребенок,
Чтоб шутки не понять!
Что было делать, мама,
Кричать ему: «Уйди», —
Иль разреветься просто?
Сама ты посуди!
 
 
Так почему же, мама,
Меня во всем винят?
Купила ли на праздник
Ты новый мне наряд?
А если он на праздник
Мне пояс подарил —
Так я же не просила,
Он сам его купил.
Зато не замарашкой
Я в этот день была.
Так посуди же, мама, —
Что сделать я могла?
 
 
Ведь я не заслужила
Упрека твоего.
Случайно на дороге
Я встретила его.
Он батюшкиной хворью
Обеспокоен был.
И про твое здоровье
Спросить не позабыл.
Так если кто-то хочет
Вам передать привет,
По-твоему, я грубость
Должна сказать в ответ?
 
 
Зачем твердишь ты снова,
Что я всему виной?
В тот раз переходила
Я мостик ледяной.
И так меня он обнял,
Что не могла вздохнуть,
И крепким поцелуем
Не задушил чуть-чуть.
Я вырваться хотела,
Ей-богу. Только вот —
Могли мы поскользнуться
И угодить под лед.
 
 
И все-таки ты хочешь
Найти за мной вину.
Сама искать корову
Послала в лес одну!
Попался он навстречу —
Какая в том беда?
Узнал, что в лес иду я,
И проводил туда.
Так что ж мне было делать?
Кругом такая тьма!..
Волкам корову бросить?
Ну посуди сама!
 

1896

 
Звезда из безграничной глуби
Взошла на небе ввечеру.
Недвижно-скорбные светила,
Пылая, смотрят на сестру.
 
 
Ее в пространства ледяные
Швырнули с первых дней, и вот
Она все мчится, мчится, мчится,
Летит, но к цели не дойдет.
 
 
В ночи разбуженные солнца,
Пытаясь на судьбу пенять,
Хотят стряхнуть оцепененье
И дрожь холодную унять.
 
 
Они тоскливо озирают
Летучей странницы следы…
Ах, если б им помчаться тоже
Путем стремительной звезды!
 
 
Ведь в пустоте с начала мира
Они висят средь тишины,
В потоке времени навеки
К своим местам пригвождены.
 
 
Им невдомек, что, горько плача
Над счастьем призрачным своим,
Звезда завидует смертельно
Тому, кто вечно недвижим.
 

1896

 
На зорьке, в ранний час,
Поет, щебечет ласточка
Под крышею у нас.
…Она была не птицей,
А статною девицей,
Невиданной красавицей
И дочерью царя.
Как цветик, расцветала,
Как солнышко, сияла,
Приветливо и радостно
Улыбкой всех даря.
И вот уж о царевне,
Как новость по деревне,
Бежит молва – из уст в уста,
За горы, за моря…
 
 
Над лугом ястреб взмыл;
Зовет на помощь ласточка,
Кричит – и нет уж сил…
Разряжены, богаты,
Шли чередою сваты.
Слетались женихи к дворцу,
Как стаи журавлей.
И плакала бедняжка:
«Ах, как на сердце тяжко!
Страшусь не свадьбы, матушка, —
Чужбины. Пожалей!»
Но мачеха сурово
Свое сказала слово —
И едет дочь немилая
Вдаль от родных полей…
 
 
Уснул под снегом луг;
Отбилась птица-ласточка
От стаи, от подруг.
…Где волны с ветром бьются —
Там корабли несутся,
Увозят дочку царскую
В далекую страну.
Она, с тоской во взоре,
Взглянула в сине море
И перстень с пальца бросила
В холодную волну.
«Жених жестокий! Помни:
Коль не вернут кольцо мне,
Перед тобою уст своих
Вовек не разомкну!..»
 
 
Разрушен птичий дом:
Лежат птенцы убитые
На камнях, под гнездом.
…За морем, на чужбине,
Крушась о злой судьбине,
Послушна повелителю
Страдалица-жена;
Тоску глубоко прячет,
Не сетует, не плачет,
Но клятву над пучиною
Не зря дала она:
Покорна, как овечка,
Да только – ни словечка;
Молчит, как будто заживо
Давно погребена…
 
 
На круче, у реки,
Подстерегают ласточку
И когти и силки.
…Довольные собою,
Веселою толпою
Пришли рабы к властителю —
И слышит весь дворец
О дивном их улове:
Вот в пятнах рыбьей крови
Кольцо; как не узнать его
Из тысячи колец!
Король спешит с находкой
К своей супруге кроткой —
Сказать, что немоте ее
Настал теперь конец…
 
 
Над лесом грянул гром;
О землю бьется ласточка
С поломанным крылом.
…К жене придя с улыбкой,
Рукой, от крови липкой,
Король к себе привлек ее:
«Твое кольцо нашли!»
Погладил плечи, шею…
Но что случилось с нею?
Рабы уж не напрасно ли
Тот перстень принесли?
Ей ветер вскинул руки,
И с криком, полным муки,
Она, как птица, трепетно
Метнулась от земли.
 
 
И диву все дались,
Когда взлетела ласточка
В синеющую высь.
Порхнула в мир просторный
В своей одежде черной, —
Всегда на королеве был
Лишь траурный убор…
С тех пор над речкой, в поле
О тягостной неволе,
О днях молчанья ласточка
Ведет свой разговор;
О доле, ей сужденной,
О ласках обагренной
Руки. На шее ласточки
Кровавый след с тех пор.
 

1896

 
Все в редуте – львов смелей!
Вон они – башибузуки,
Их шаги, их речи звуки…
Кто ж над их ордою всей
Старший? Стрымбэ-Лемне, что ли?
Нет, пожалуй, что поболе:
Старший – Чяка-Пака-бей.
 
 
Всем цена им – пять за грош.
Храбрецы, и в полном блеске, —
Только больно скачут фески,
Как затреплет душу дрожь!
Ноги к носу им пригнуло.
В три погибели свернуло…
Да… К таким не подойдешь!
 
 
Голый голому под стать:
Прибавляет им отваги,
Что дерутся голы-наги, —
Так, мол, легче воевать!
Ой, браток! Храбры, а сами
Так и лязгают зубами,
Видно, точат – нас кусать!
 
 
А Осман, их господин,
Под дырявые ошметки
Заказал себе подметки,
Сел на палку, сам один,
И успел-таки до ночи,
Погоняя что есть мочи,
Переправиться в Вадин.
 
 
Крикнул: «Черти! Придушу!
Платят вам не по работе,
Даром плов казенный жрете.
Всех раздену, иссушу!
Эй, Ахмет-Махмет, иль как там!..
Живо! Марш прямейшим трактом!»
Люди слушают пашу,
 
 
Сами шепчут: «Поглядим!
Раздевать того нелепо,
Кто и так уж гол, как репа».
Да как гаркнут: «Чок селим!» —
Сами ж телом и душою
Все дрожат перед пашою —
И добавили: «Летим!»
 
 
Турков двигается рать,
Поднялась в одну минуту.
И румынская – к редуту.
Нам ли могут помешать?
Капитаны, янычары
Растеряли шаровары —
Трудно в гору-то бежать!
 
 
Наши пушки без конца
Им гремят: «Куда вас гонит?
Ни чужой, ни свой не тронет, —
Нет такого удальца!
Табачку бы лучше дали!» —
И, представь себе, кидали:
Турки – добрые сердца.
 
 
Тоже голый, на юру,
Я, служивый Пэвэлоя,
Мок и пел. Поем, не ноя, —
Нам и голым по нутру
Песня! «Поздно или рано, —
Думал я, – словлю Османа
И рубаху отберу!»
 

1898

 
Последним багрянцем играя,
К вершинам уходит закат,
В долине – прохлада сырая.
Забытый своими солдат
Там бьется, хрипит, умирая.
 
 
Все кости раздроблены. Клубы
Тумана плывут над ручьем.
Напиться!.. Хоть каплю одну бы!..
Добраться, достать – рукавом
Смочить посиневшие губы…
 
 
Но слабо рука шевелится,
И кровь на шинели густа.
Уж сутки он жаждой томится,
Уж сутки за ветви куста
Пытается он ухватиться.
 
 
Вода. У воды – незабудка.
До льющихся струй – только шаг.
«Как пес, издыхаю!!!» И чутко
К хрипенью прислушался мрак.
Молчанье глубоко и жутко.
 
 
Приподнял разбитое тело —
Ценою такого труда!
От муки лицо побелело.
Он слышит, как плещет вода…
Нет сил, и рука онемела…
 
 
И, челюсти стиснув, свалился,
Опять до воды не достав.
В колючем ознобе забился…
Вцепившись зубами в рукав,
Тяжелой шинелью укрылся.
 
 
Заря на горах догорает…
Что шепчет в беспамятстве он?
Он молится иль проклинает?
Был парень красив и силен,
И вот – молодой – умирает.
 
 
Качаются сонные буки…
Он больше не кличет своих.
Недвижны холодные руки.
Вздохнул он глубоко и стих:
Со смертью окончились муки.
 
 
Венцы золотые надели
Леса на вершинах холмов,
А ветер баюкает ели,
Поет среди старых дубов,
И воды ручья заблестели.
 
 
Скользя в бесконечном просторе,
На мертвого смотрит луна.
Была она красной, но вскоре
Бескровною стала она:
То жалость иль, может быть, горе?..
 

1899

 
Слагаешь ты дойну, спокойный
Мой лес, – и по нивам плывет,
В пшенице звенит эта дойна.
Она в ручейках зажурчала:
Весь мир без конца и начала
Ту дойну поет.
 
 
Прохладно под сенью платана,
Холмов потемнела семья,
А тучи плывут неустанно —
Лучом они тронуты чистым:
Одел он венцом золотистым
Лазури края.
 
 
Гляжу, как ширяет простором
Орел, обитатель небес,
Уже он не больше чем ворон,
Уже он не больше ладони…
В лазурном колышется лоне —
И вовсе исчез.
 
 
Стук дятла мне слышен все время
И звонкие щебеты птах:
Слетелось крылатое племя!
А в золоте спелой пшеницы
Жнецы и веселые жницы,
Лучи на серпах!
 
 
А тучи, светлея, темнея,
Растут и меняются вмиг:
Вот пасть ядовитого змея,
Орлы и орлицы седые,
Строптивые кони гнедые
Из глубей морских!
 
 
Плывет по волнам чудо-юдо,
А гном – бородатый чудак —
(Взялась только сила откуда?)
Хохочет, деревья корчуя!
Темницу, где корчится Груя [77]77
  Груя, Новак– герои многих румынских и молдавских народных легенд и баллад, посвященных борьбе за свержение турецкого ига и за социальное раскрепощение.


[Закрыть],
Ломает Новак.
 
 
И сказочный волк завывает,
И ведьмы танцуют потом,
А баба-яга убивает
Бойца-силача земляного;
Конь-солнце взвивается снова…
Дракон под мостом!
 
 
Тянусь я к прекрасной Иляне,
Красы ее ласкова власть!
А феи скользят по поляне,
Купаясь во влаге заветной;
Пытается витязь рассветный
Их платья украсть!
 
 
Но вот мальчуган светлокудрый
Явился – нет краше лица!
Ребенок спокойный и мудрый,
Вечернею тишью рожденный,
Блаженный, умиротворенный,
Сидит у крыльца.
 
 
Шагает он травкой и ряской,
Спускается горной тропой,
Ко мне подбегает с опаской, —
Глядит из трущоб и расселин
И снова бросается в зелень,
Сын дремы слепой.
 
 
Он рядом – и лобик невинный
Склонился к челу моему, —
Мерцающею паутиной
Он веки мои покрывает.
Усталые очи лобзает:
Плыву я во тьму!
 
 
Его не спугнуть я стараюсь,
Он словно грозит мне: «Не тронь!»
Глаза протереть я пытаюсь,
А он, улыбаясь туманно,
Кладет мне на голову – странно —
Мою же ладонь!
 
 
Скрывается он в кукурузе,
Уткнувшись в ладони лицом;
Не веря сонливой обузе,
Стараюсь поднять свое тело;
Но веки полны до предела
Дремотным свинцом!
 
 
А ветер в пшенице хлопочет,
А дойна вселилась в сердца,
А лес униматься не хочет,
А воды журчат по долинам,
По руслам привольным и длинным, —
Журчат без конца!
 

1900