Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"

Автор книги: Михай Эминеску

 
Спаситель говорил: «Я знаю, часть пшеницы
Рассыпалась в пути, потеряна для вас,
И сверху ринулись прожорливые птицы,
Поели, унесли с собою про запас,
Но все же я скажу: аминь, жнецы и жницы!
О здешних думаю правителях сейчас.
 
 
Другую часть зерна в своем сберег он поле,
Но не было дождя. Тут не его вина:
Посев его погиб, покорный божьей воле.
Засохла в сорняках и третья часть зерна, —
Виновен сеятель: забот об этой доле
Не ведал он. Аминь! Четвертую сполна
 
 
Он в почве сохранил и вырастил. И что же?
Сам-сорок получил, сам-шестьдесят, сам-сто!
Но притчу почему ты не закончил, боже?
О подлых умолчал, не рассказал про то,
Как воры к нам пришли, со стаей волчьей схожи,
Как их бичам не мог противостать никто.
Избили пахаря, в свой алчный край далекий
Пшеницу увезли… В том видя божий суд.
 
 
Кушак затянет свой потуже, вздох глубокий
Издаст бедняк, и вновь он примется за труд,
Он сеять будет вновь, когда настанут сроки,
Но вновь они придут – пшеницу отберут.
Зачем же, господи, ты карою небесной
Злодеям не воздашь? А тем, чья боль сильна,
Зачем всю истину ты не откроешь честно?
Ты, может быть, молчишь, но гневом грудь полна?
Тебе, хотя ты бог, быть может, неизвестно,
Что плачет горестно румынская страна?
 

1907

 
С душою народа я слит навсегда,
Пою его горе и славу.
Любая твоя меня ранит беда,
С тобой осушаю я кубок, когда
Тебе преподносят отраву.
Каким ни пойдешь ты нелегким путем,
Один – пусть тяжелый – мы крест понесем,
Подобны мы крепкому сплаву,
И где б ты ни стал со своим алтарем, —
Я свой водружу там по праву.
 
 
Я – в сердце народа. Любви его дар
И гнев – неразлучны со мною.
Ты – пламя, я – ветер, вздувающий жар;
Одна у нас воля, единый удар,
Все мерим мы мерой одною.
Всех песен моих ты и цель и родник,
И если хоть слово исторгнет язык
Вразрез с твоей правдой святою, —
Над громом ты властен, ты прав и велик, —
Меня порази немотою!
 
 
Что в мире одними превознесено,
Другим представляется вздорным, —
Кому между жизнью и смертью дано
Свой компас поставить, тот знает давно,
Где грань между белым и черным.
Ты – в сердце моем, а твое – мой оплот!
Пусть время страницы судьбы развернет,
Листает их в беге упорном, —
Хоть каплей, я буду всегда, мой народ,
В потоке твоем животворном.
 

1911

 
Я вновь о племянниках вспомнил моих,
Их четверо было когда-то.
Сегодня я думал об участи их.
Кого мне жалеть? Чья судьба тяжелей?
Несчастных сестер или их сыновей,
Пропавших в бою без возврата?
 
 
Под Красником пал сын одной из сестер,
И мать безутешна в печали.
Вторая ребят своих ждет до сих пор.
Напрасно! От них даже весточки нет.
Сын третьей сестры привезен в лазарет.
Не выживет – в письмах писали.
 
 
Я помню: ребята, как травы, росли,
В песке возле дома возились,
Их смуглые лица румянцем цвели;
А как они пели, вечерней порой
По склону холма возвращаясь домой.
Те дни до сих пор не забылись.
 
 
И вот окружает их ливень свинца,
Их жизнь трехгрошовою стала,
Сраженные ждут не дождутся конца,
И корчатся в муке последней тела,
Но смерть наступает, а боль отлегла, —
Спокойные спят, как бывало.
 
 
И жалость и боль утихают во мне,
И сердце не чувствует горя.
Я вижу племянников словно во сне.
Мне все безразлично, как будто плыву,
И медленно режет корабль синеву
В морском безмятежном просторе.
 
 
Не знаю я, шепчут ли трупы во рву.
Но к сердцу слова долетели.
Не то мне приснилось, не то наяву
Бегущих румын я увидел вокруг.
Они что-то ловят, но нет у них рук.
Хотят закричать – онемели.
 
 
И кто-то толкает их в гущу резни,
Им всем уготована мука.
Увы! Не за нас погибают они.
Ищу я ответа: «За что же? За что?» —
И чувствую: мне не ответит никто.
Глухое безмолвье. Ни звука.
 

1914

 
Он стар, он много перенес.
Беспомощен, седоволос,
Он с белой бородою длинной
Бредет дорогою пустынной,
Он плачет, согнутый кручиной, —
Никто не слышит слез.
 
 
Кругом – сражения поля,
Покрыта мертвыми земля.
Над ним – отара туч густая.
В лесу завыла волчья стая,
Добычу жадно поджидая,
А близко нет жилья.
 
 
Он был Митраса [84]84
  Митрас —древнеиндийское божество.


[Закрыть]верный жрец.
Теперь всему пришел конец.
Почти все даки перебиты,
Разбиты боги, в прах зарыты,
А здесь от ветра нет защиты,
И небо – как свинец.
 
 
Воспоминаньями томим,
Он полон призрачным былым,
Когда гремела даков слава,
Когда богата, величава
Была великая держава
И унижала Рим.
 
 
Он, Волос, он тебя венчал
На царство, светлый Децебал!
Ты был страны хозяин властный,
А он, семье богов причастный,
Сердцам даруя пламень ясный,
Бесстрашных поучал.
 
 
Он честен был, как дак, а их
Боялись все в краях чужих.
Они склонялись пред богами,
Что создали за облаками
Блаженный рай, хоть были сами
Твореньем рук земных.
 
 
Недавний сон его обжег.
Раскрылось небо, как чертог,
Христос явился просветленный,
С улыбкой доброй, умиленной, —
Коварный, женщиной рожденный,
Богам враждебный бог!
 
 
Да разве он велик и свят?
Он – трус, а перед ним дрожат,
Надели на него заране
Венец терновый, знак страданий,
Трусливы эти христиане,
Презренные стократ!
 
 
Смиренья требует Христос,
Он смерть над жизнью превознес,
А на земле, в ее тревоге,
Нужны языческие боги!
Он, жрец, придет, как воин строгий,
Что Риму гибель нес!
 
 
Все так, но это сон, мечта…
Что, если тот посол Христа
Был прав? И впрямь его моленье
От бурь спасало населенье,
Несло безумным исцеленье,
И жизнь его чиста?
 
 
Нельзя понять, как он сумел
Спастись от копий и от стрел!
Он был обманщиком и вором,
И вот его сожгли с позором!
Явил он разве чудо взорам?
Остался разве цел?
 
 
Он нужен слабым и больным,
А мы должны унизить Рим,
С врагом воюя неустанно.
Затем вино, что всем желанно,
Испить из черепа Траяна
И хохотать над ним!
 
 
Но даки странствуют впотьмах,
Их города – и пыль и прах,
Леса – в крови, кругом – кладбища,
От сел остались пепелища,
И на дороге – их жилища,
Их гонит смертный страх.
 
 
Он бродит в поле, как мертвец.
Тускнеет запада багрец.
Где Децебал, чья рать боролась?
Он слышит бури гневный голос,
И в буре исчезает Волос,
Последний дакский жрец.
 

1914

ИОН ЛУКА КАРАДЖАЛЕ

Штефан Типэтеску– уездный префект.

Агамемнон Данданаке– политический деятель.

Захария Траханаке– председатель постоянного комитета, выборного комитета, школьного комитета, земельной комиссии и многих других комитетов и комиссий.

Зоя Траханаке– жена Захарии Траханаке.

Таке Фарфуриди,  Иордаке Брынзовенеску– адвокаты, члены тех же комиссий и комитетов.

Нае Кацавенку– адвокат, директор-издатель газеты «Карпатский вопль», председатель-основатель кооперативно-энциклопедического общества «Румынская экономическая заря».

Ионеску,  Попеску– учителя, сотрудники «Карпатского вопля» (и члены общества «Румынская экономическая заря».

Гицэ Пристанда– полицмейстер.

Подвыпивший гражданин.

Слуга.

Избиратели, горожане, публика.

Действие происходит в уездном румынском городке в горной части Румынии в конце прошлого столетия.

Нарядная, богато обставленная приемная в доме префекта. Три двери: в глубине – стеклянная, одна справа – на заднем плане, и одна слева – у рампы. На первом плане, налево, диван и кресло.

Типэтескувзволнованно ходит по комнате с номером газеты «Карпатский вопль» в руках; он одет по-домашнему. У двери стоит Пристанда, опираясь на саблю.

Типэтеску (заканчивая чтение фразы из газеты).«…Позор для нашего города – дрожать перед одним человеком! Позор преступному правительству, отдавшему один из красивейших уездов Румынии в когти вампира!..» (Возмущенно.)Это я – вампир?.. Потеха!

Пристанда (с той же интонацией).Аккурат потеха… Пардон, извините, господин Фэникэ, что осмеливаюсь спросить: бампир… Что это такое бампир?

Типэтеску. Это… ну, это тот, кто пьет кровь народа. Это я пью кровь народа!

Пристанда. Вы пьете кровь народа! Ай-яй-яй!

Типэтеску. Мерзавец!

Пристанда. Аккурат мерзавец!

Типэтеску. Щелкопер!

Пристанда. Аккурат щелкопер!

Типэтеску. Ну, не бывать ему депутатом!

Пристанда. Не бывать!

Типэтеску. Со всеми его учителишками, со всем его чепухологическим обществом!.. Напрасно старается! Если будет не так, пусть мне сбреют усы!

Пристанда. И мне тоже!

Типэтеску. Ну, оставим это! Собака лает!..

Пристанда. Аккурат собака!

Типэтеску. Так что же ты рассказывал о вчерашнем вечере? (Садится.)

Пристанда. Как я вам уже докладывал, господин Фэникэ (подходит ближе),вчера вечером я слегка вздремнул после ужина… служба-то наша ведь такая… Уж вы-то знаете, у горемыки полицмейстера ни на что нет времени: ни поесть, ни выпить, ни лечь, ни встать, как всем христианам…

Типэтеску. Разумеется.

Пристанда. А мне, господин Фэникэ, особенно тяжело… Что тут поделать? Семейство большое, жалованье по штату маленькое, господин Фэникэ. Вот жена мне и говорит: «Попроси-ка господина префекта, пусть прибавит тебе жалованье, а то совсем пропадешь…» Девять человек детей, ваше благородие! Ни одним меньше. Правительство и понятия не имеет, что делается у человека дома, оно требует! А тут девять душ – и восемьдесят лей в месяц; семейство большое – жалованье по штату маленькое…

Типэтеску (улыбаясь).Конечно, по штату оно маленькое, это так. Но ты малый не промах. Нет-нет да и прилипнет что-нибудь к рукам. Знаем мы!

Пристанда. Знаете! Еще б вы не знали, господин Фэникэ, здравия желаю! Уж вам как не знать!

Типэтеску. Я не возражаю, если это делается с умом… Мне нравится, если чиновник служит с рвением… Особенно если он человек преданный.

Пристанда. Преданный, ваше благородие, преданный!

Типэтеску. Я не против, пусть пользуется… тем более если у него большая семья.

Пристанда. Девять душ, господин Фэникэ, девять, а жалованье…

Типэтеску. По штату…

Пристанда. Маленькое. Целую ручку, ваша милость.

Типэтеску. Ладно, Гицэ… А неплохо у тебя получилось позавчера с флагами! Ловко ты подмахнул карандашом!

Пристанда (забывшись, посмеивается).Аккурат карандашом! (Спохватившись.)То есть как это карандашом, ваша милость?

Типэтеску. По счету уплачено комитетом за сорок четыре флага…

Пристанда (простодушно).Правильно.

Типэтеску. Ну-с? А сколько вывесили? Сорок четыре?

Пристанда (решительно).Вывесили, ваша милость, все вывесили. Может быть, один-два ветром снесло… но вывесили.

Типэтеску. Сорок четыре?

Пристанда. До единого, господин Фэникэ.

Типэтеску (посмеиваясь).Не мели вздор, Гицэ. Во время иллюминации я проезжал на извозчике через весь город, с Зоей и Захарией. И Зоя, плутовка, говорит: «Давайте посчитаем флаги Гицэ…»

Пристанда (с огорчением).Весьма сожалею: как раз госпожа Зоя, именно она, от которой, наоборот… мы могли бы, так сказать, ожидать протекции…

Типэтеску. Она это сказала не с умыслом, а в шутку. Разве мы не знаем, что ты наш человек…

Пристанда. Ваш, господин Фэникэ, ваш… и мадам Зои и господина Захарии… Ну-с? Так вы сосчитали флаги, ваша милость?.. И сколько же их оказалось? Сорок четыре?

Типэтеску. Штук четырнадцать, пятнадцать…

Пристанда. Тогда давайте посчитаем снова, господин Фэникэ. Давайте посчитаем. Два у префектуры…

Типэтеску. Два.

Пристанда. Два на площади Одиннадцатого февраля [85]85
  …на площади Одиннадцатого февраля. – Одиннадцатого февраля 1866 года участники реакционного заговора свергли с престола господаря А.-И. Кузу, приверженца социальных реформ.


[Закрыть].

Типэтеску. Четыре.

Пристанда (напрягая память).Два у примэрии [86]86
  Примэрия– городская или сельская управа в Румынии.


[Закрыть].

Типэтеску. Шесть.

Пристанда. Один у мужской гимназии…

Типэтеску. Семь.

Пристанда. Один… у женской гимназии…

Типэтеску. Восемь.

Пристанда. Один у больницы…

Типэтеску. Девять.

Пристанда. Два у собора святого Николая…

Типэтеску. Одиннадцать.

Пристанда. Два у префектуры… Четырнадцать…

Типэтеску (смеясь).Ты уже считал те, что у префектуры.

Пристанда. Нет, что вы, ваше благородие! (Продолжает поспешно, не переводя дыхания.)Два у примэрии – восемнадцать, четыре у гимназий – двадцать четыре, два у собора святого Николая – тридцать…

Типэтеску (смеясь).Ты плохо считаешь, Гицэ.

Пристанда. Боже упаси, ваша милость. Сорок четыре, ровно! Один-два, может, ветром снесло или что другое…

Типэтеску (посмеиваясь).Гицэ… не втирай мне очки.

Пристанда (сразу меняя тон, подобострастно). Семейство большое… Жалованье по штату маленькое.

Типэтеску (посмотрев на часы).Ладно, оставим флаги.

Пристанда. Аккурат оставим, ваше благородие.

Типэтеску. Что ты хотел рассказать? Только быстрее, я тороплюсь.

Пристанда. Вот именно, ваша милость. Стало быть, вчера вечером, часиков в девять с половиной, прихожу я домой, закусываю и хочу прилечь вздремнуть маленько, уж очень устал. А жена моя, извините, говорит: «Раздевайся, Гицэ, и ложись спать». А я – нет; я – на посту. Ваша милость, днем и ночью я на посту… Значит, проснулся я часиков в двенадцать – ну, скажем, без четверти, – снимаю, извините, мундир, фуражку, надеваю партикулярное платье и отправляюсь… на пост, ваше благородие. Пока я собирался, смотрю – уж времени-то час после полуночи. Иду по задворкам примэрии, выхожу на пустырь, чтобы выйти к заставе. Вдруг вижу свет в окнах господина Кацавенку, и окна распахнуты. Забор высокий: если влезть на него, можно достать до окна. О чем я думаю? О долге, ваша милость. Авось, думаю, услышу что-нибудь. Может, пригодится… И тихонько, как кошка, влезаю на забор, а оттуда все видно и слышно, как в театре.

Типэтеску (заинтересованный).Ну и что?

Пристанда. Играли в штосс.

Типэтеску. Кто там был?

Пристанда. Кто мог быть? Учителишки: Ионеску, Попеску, поп Припичь…

Типэтеску. И поп?

Пристанда. Да, поп, и господин Тэкицэ, и Петкуш, и Записеску, – вся шайка. Накурено!.. Дым валит из окошка, как из пароходной трубы. Поп и Петкуш еще играли. Остальные сидели, разговаривали.

Типэтеску. И Кацавенку меня ругал?

Пристанда. Еще как, ваше благородие. Вас… правительство… И подсчитывал свои голоса.

Типэтеску. Учителишки, поп и вся шантрапа.

Пристанда. Аккурат шантрапа.

Типэтеску. Я им покажу голоса!

Пристанда. Но только вот оно как получилось, ваша милость. Слово за слово, Кацавенку вдруг говорит: «Бьюсь об заклад, за нас будет голосовать тот, на кого надеется бампир (я извиняюсь, там вас тоже бампиром называли), на кого, говорит, надеется бампир, как на бога… И когда тот будет наш, тогда все будут наши… Послушайте-ка письмо…» И вынимает из портфеля письмецо… «Ну-ка, говорит, послушайте…» А в это время чертов поп, нечего ему делать, встает и говорит: «Не торопись, душа моя Нае, погоди, и я послушаю, только закурю сигарету». Встает, ваша милость, из-за стола, закуривает, затягивается, идет к открытому окну и бросает горящую спичку прямо мне в глаз… Я отшатываюсь, скатываюсь с забора и падаю на какого-то болвана, который, как на беду, не то проходил там, не то сидел под забором. Болван заорал, и все подбежали к окну… А я, ваша милость, как вскочу и вдоль забора, согнувшись в три погибели, бегу на задний двор примэрии…

Типэтеску (заинтересованный рассказом).А дальше?

Пристанда. Потом я вернулся, конечно; но они уже закрыли окна и опустили шторы.

Типэтеску. Что бы это могло быть? Какое письмо? Не понимаю… Гицэ, я пойду позавтракаю, чтобы не заставлять Захарию и Зою ожидать меня… Они без меня не завтракают, а Захария до завтрака никуда не выходит. Тем более что Зоя такая нетерпеливая.

Пристанда. Что изволите приказать, ваша милость?

Типэтеску. Узнай, что это за письмо и о ком там идет речь.

Пристанда. Слушаюсь, ваша милость.

Типэтеску. Надо бы по возможности разобраться в этом деле. Не потому, что я опасаюсь дурацких интриг Кацавенку, а потому, что неплохо было бы его обезвредить и потом обработать достопочтенного!..

Пристанда. Аккурат обработать!

Типэтеску. Подожди здесь, пока я переоденусь; выйдем вместе. Я хочу тебе еще кое-что сказать.

Пристанда. Жду, ваше благородие.

Типэтеску уходит в левую дверь.

Пристандаодин.

Пристанда. Тяжелая наша служба, полицейская… А господин Фэникэ и мадам Зоя еще флаги считают… Права моя бедная жена, когда говорит: «Гицэ, Гицэ, целуй хоть в рыло, да говори, что мило. Сытый голодного не разумеет…» Именно – не разумеет! Вот, к примеру, господин Фэникэ: имение есть, должность есть, госпожа Зоя есть. Житье, брат ты мой! Да еще на деньги Траханаке. А у меня что? Семейство большое, жалованье по штату маленькое… (Усаживается на стул в глубине сцены.)

Захария Траханаке, Пристанда, потом Зояи Типэтеску.

Траханаке (входит, не замечая Гицэ, который поспешно встает. Траханаке взволнован).Что за растленное общество!.. Ни морали, ни принципов, ничего! Расчет, один расчет… Правильно говорит в письме мой сынок-студент. Молод-молод, да разумен, серьезный парень! «Папенька, пишет, там, где нет морали, там продажность, а если общество без принципов, то, значит, оно их не имеет…» Видана ли этакая мерзость! (Увидев полицмейстера.)Ты здесь, Гицэ?

Пристанда. Здесь. Целую ручку, господин Захария.

Траханаке. Фэникэ ушел?

Пристанда. Никак нет-с, господин Захария, он сейчас придет. Мигом! А вот и он!

Типэтеску (уже одетый, с шляпой в руке входит из левой двери и изумленно останавливается, увидев Траханаке).Захария! Ты вышел до завтрака? Что случилось?

Траханаке. Комедия, Фэникэ, сплошная комедия, сейчас расскажу. (Делает знак, чтобы тот спровадил Пристанду.)

Пристанда (поспешно).Изволите еще что-нибудь приказать, ваше благородие?

Типэтеску. Нет. Не забудь о нашем разговоре. Мы должны разрешить эту загадку как можно скорее.

Пристанда. Слушаю!

Типэтеску. Захария, у тебя длинная история? Ты не расскажешь ее за завтраком?

Траханаке. Имей чуточку терпения. Зоечка ничего не должна знать. Комедия, Фэникэ, сплошная комедия. (Усаживается на диване спиной к задней двери.)

Типэтеску (посмотрев на часы).Тогда, Гицэ, наведайся к господину Захарии на дом и передай госпоже Зое, – правильно я говорю, дядюшка Захария? – чтобы она не сердилась, если мы опоздаем к завтраку. У нас тут мужской разговор… о политике.

Пристанда. Слушаюсь, ваша милость. (Идет к двери в глубине сцены.)

Типэтеску поворачивается к Траханаке. Когда Пристанда уже на пороге, дверь снова приоткрывается, и показывается голова Зои. Она вовет Пристанду: «Т-с-с! Т-с-с!» – и быстро закрывает дверь. Типэтеску оборачивается и видит Пристанду у двери с правой стороны сцены.

Типэтеску. Куда ты идешь?

Пристанда (делая ему знак, чтобы он молчал, указывая на Траханаке).Куда вы изволили приказать.

Типэтеску (не понимая).Почему ты не выходишь через парадную дверь?

Пристанда. Да я через парадную. (Идет к задней двери.)

Типэтеску поворачивается к Траханаке. Снова приоткрывается правая дверь, и Зоя зовет Пристанду. Типэтеску оглядывается. Гицэ успевает подойти к двери, за которой находится Зоя, и выскакивает из комнаты. Типэтеску, ничего не понимая, пожимает плечами и, возвратившись к Траханаке, усаживается возле него в кресле.

Типэтеску, Траханаке.

Типэтеску. Ну-с, дружище, что случилось? Я вижу, ты что-то не в своей тарелке.

Траханаке. Чуточку терпения, сейчас узнаешь… Сегодня утром, часов примерно в половине девятого, я даже кофе еще не выпил, входит ко мне в комнату слуга, подает мне записку и говорит, что ждут ответа. Как ты думаешь, от кого была записка?

Типэтеску. Ну?

Траханаке. От уважаемого господина Кацавенку.

Типэтеску. От Кацавенку?

Траханаке. Что общего у Кацавенку со мной и у меня с Кацавенку? Более того, если рассуждать о принципах, то скорей наоборот!

Типэтеску. Разумеется… Ну и что же?

Траханаке. Погоди, узнаешь. (Вынимает записку из кармана и протягивает ее Типэтеску.)

Типэтеску (читает).«Почтенному господину Захарии Траханаке, президенту постоянного комитета, школьного комитета, выборного комитета, земельной комиссии и других комитетов и комиссий. Здесь. Милостивый государь, в интересах Вашей гражданской и супружеской чести просим Вас зайти сегодня между девятью и десятью часами утра в редакцию газеты «Карпатский вопль» и в помещение кооперативно-энциклопедического общества «Румынская экономическая заря», где Вас ознакомят с крайне важным для Вас документом. Преданный Вам Кацавенку, директор-издатель газеты «Карпатский вопль», председатель-основатель кооперативно-энциклопедического общества «Румынская экономическая варя». Ну и что же?..

Траханаке. Имей чуточку терпения! Узнаешь… Я подумал: идти не идти, идти не идти… и решил из любопытства пойти посмотреть, что это за чепуха такая. Быстро оделся и отправился.

Типэтеску. К Кацавенку?

Траханаке. Погоди, узнаешь… Вхожу я к Кацавенку. Он почтительно встает, приветствует меня и предлагает кресло. «Почтеннейший, почтеннейший, – и так и этак, – очень сожалею, что мы как-то охладели друг к другу, потому что я, говорит, всегда вас уважал как главу нашего уезда…» – и всякие другие деликатности. Я говорю: «Уважаемый, вы меня звали, чтобы показать документ. Показывайте документ!» Он говорит: «Опасаюсь, что это будет для вас тяжелым ударом, я должен вас заранее подготовить, вы такой человек…» – и прочее такое, и опять деликатности. Я говорю: «Уважаемый, имейте чуточку терпения, где документ?..» Он снова: «Видите ли, дамы…» Вон куда метнул, мерзавец! Бедная Зоечка! Только бы она не узнала! Она у меня такая чувствительная!

Типэтеску. Что? Он осмелился? Негодяй! (Встает взволнованный.)

Траханаке (останавливая его).Подожди, послушай! «Видите ли, говорит, дамы не всегда ценят достоинства и моральные качества мужа и не всегда проявляют уважение, которое они, так сказать, должны к нему питать…»

Типэтеску волнуется.

Наконец, чего зря тянуть… Я припер его к стене и говорю: «Послушайте, уважаемый, чуточку терпения. Покажите-ка документ!» Он видит, негодяй, что некуда деваться, и вынимает письмецо. Угадай, от кого и кому?

Типэтеску (с трудом овладевая собой).От кого? От кого, Захария?

Траханаке. Погоди, узнаешь. (Смеется.)Письмо от тебя к моей жене, к Зое, любовное письмо по всем правилам… А? Что ты на это скажешь?

Типэтеску (растерянно).Не может быть, не может быть!

Траханаке. Я прочел его раз десять. И знаю теперь наизусть! Слушай: «Дорогая моя Зоечка, почтенный (то есть я) уходит вечером на собрание (позавчерашнее собрание). Я (то есть ты) остаюсь дома, потому что ожидаются депеши из Бухареста, на которые я должен немедленно ответить; может даже случиться, что министр вызовет меня к телеграфу. Поэтому не жди меня и приходи сама (то есть моя жена Зоечка) к твоему петушку (то есть к тебе), который тебя обожает, как всегда, и целует тысячу раз! Фэникэ». (Пристально смотрит на Типэтеску, который до крайности взволнован.)

Типэтеску (совершенно взбешенный, мечется по комнате).Не может быть! Я этому мерзавцу кости переломаю!.. Не может быть!

Траханаке (спокойно). Конечно, не может быть. Кто бы мог вообразить такую подлость! (Наивно.)Изволь, братец, я допускаю подлог, когда можно… Но есть же предел? Ах, Фэникэ, ты бы посмотрел, какая это чистая работа, ты бы сам подумал, что это твоя рука, присягнуть можно! (Останавливается и наблюдает за Типэтеску, который расхаживает со сжатыми кулаками. Удивленно.)Посмотрите-ка на него, как разволновался! Ладно, братец, скажи, как я: он подлец – и точка! Что ты так переживаешь? Таков мир, ничего не поделаешь, не нам с тобой его переделывать!

Типэтеску (по-прежнему волнуясь).Негодяй!

Траханаке. Ну-ка, братец, имей чуточку терпения и повторяй за мной то, что я ему сказал: «Ты силен, уважаемый, в макиавеллиевских шуточках, силен – ничего не скажешь, но не на такого напал…» Ведь он, как увидел, что я на это не клюнул, – знаешь, куда метнул? Говорит, если я не придаю значения этому делу, то публика, мол, отнесется к нему по-другому. В воскресенье письмо будет напечатано в газете и выставлено в витрине редакции, чтобы каждый желающий мог им полюбоваться.

Типэтеску (взбешенно).Я его пристрелю! Уничтожу! Доставить его сию же минуту сюда – живым или мертвым! – вместе с письмом. (Бросается к двери.)Гицэ! Полицмейстера сюда!

Траханаке (бежит за ним следом).Имей чуточку… (Возвращаясь один.)Горяч, никакой выдержки. А в остальном хороший парень, умница, с образованием. Но уж больно горяч; для префекта это не годится. В обществе без морали, без принципов надо иметь капельку дипломатичности…

Типэтеску (возвращаясь на сцену).Негодяй! Каналья!

Траханаке. Да успокойся, дружище, оставь эти пустяки, у нас есть более важные дела. Вечером собрание. Решено? Выставляем кандидатуру Фарфуриди? Я узнал, что на собрание хотят прийти эти учителишки, Кацавенку, вся их компания, и затеять скандал. Надо предупредить Гицэ, пусть примет все меры. Мерзавец Кацавенку будет вечером выступать против нас.

Типэтеску (все более горячась).Не беспокойся, старина. Вечером Кацавенку будет не на собрании, а в холодной.

Траханаке. Ну что ж, пойдем завтракать?

Типэтеску. Нет, благодарствую, у меня дела. Иди сам. Передай мое почтение мадам Зое.

Траханаке. Хорошо, но к обеду обязательно приходи. Вечером я пойду на собрание, а ты останешься с Зоечкой – ей скучно одной. После собрания у нас преферанс.

Типэтеску (рассеянно).Хорошо.

Траханаке. До свидания, Фэникэ!

Типэтеску. До свидания, Захария.

Траханаке (идет к двери, сопровождаемый Типэтеску).Не волнуйся по пустякам. Таков уж теперь мир. В обществе, где нет ни морали, ни принципов, нельзя кипятиться… надо иметь чуточку терпения… (Уходит.)