Текст книги "Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница"
Автор книги: Михай Эминеску
Соавторы: Иоан Славич,Ион Караджале,Джеордже Кошбук,Василе Александри
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
Перевод И. Константиновского
– Мэндика, первый час! Чего ты копаешься! – раздраженно кричит госпожа Луксица, врываясь в комнату, где госпожа Пископеско совершает свой туалет.
Госпожа Пископеско, глядя в зеркало, отвечает еще более раздраженно:
– Оставь меня в покое, мама! Ты только посмотри, как эта скотина меня изуродовала! Будь она проклята!
Скотина – это гувернантка, которая, помимо прочих своих обязанностей, должна причесывать госпожу Пископеско. Госпожа Луксица – это мать госпожи Пископеско, а госпожа Пископеско– жена господина Пископеско, владельца одной из самых красивых и комфортабельных вилл Синаи, которая названа прелестным именем дочери госпожи Луксицы – «Эсмеральда».
С шести часов утра, когда солнце еще не успело показаться из-за вершины Собачьей горы, обитатели виллы «Эсмеральда» начали метаться из угла в угол, словно охваченные безумием.
Что случилось? Что произошло в семействе Пископеско, почему нервничают и беснуются все обитатели виллы?
Кусочек бристольского картона, сверкающий над ворохом визитных карточек, оставленных высокопоставленными друзьями на вилле «Эсмеральда», объясняет, в чем дело. Бросив взгляд на эту блестящую карточку, мы узнаем, что по велению их величеств госпожа и господин Зефир Пископеско приглашаются сегодня к часу дня на обед во дворец Пелеш!
– Где эта скотина! Черт ее побери! – кричит госпожа Пископеско, нервно теребя непокорные завитки своих волос.
– Дай лучше я тебе их поправлю, – говорит госпожа Луксица.
Она поворачивает к свету свою красавицу дочь, снимает со спиртовки щипцы для завивки, дует на них, потом энергично прихватывает ими локоны дочери.
– Ты с ума сошла! – кричит госпожа Пископеско. – Безобразие! Ты что, ослепла? Ты меня обожгла!
– А ты бы не вертелась! Все время дрыгаешь ногой! Не кричи! Ты слишком разошлась! Дай-ка я погляжу.
Госпожа Луксица оглядывает пухлый затылок мадам Пископеско, плюет и дует на него с одной стороны, чтобы прошел ожог, с другой – от дурного глаза. Действительно, тут есть чем гордиться матери. Она тщательно укладывает непокорные пряди волос, и на этот раз так удачно, что мадам Пископеско немедленно забывает об ожоге.
– Четверть первого! Какого черта вы там возитесь? Все еще не кончили? Хотите, чтобы мы опоздали! Не заставляйте себя ждать, особенно в первый раз!
Но госпожа Пископеско, не слушая слов господина Зефира Пископеско, выгибается перед зеркалом, чтоб увидеть турнюр, и спрашивает:
– А сзади хорошо, мамочка?
– Ты оглохла, что ли? – орет господин Пископеско. – Хочешь, чтобы на тебя пальцем показывали? Только того и не хватает, чтобы нас ждали. Пойми, это же в первый раз!
– О! Будь она проклята, эта жизнь! – вздыхает госпожа Пископеско. – Где мои перчатки?
Дамы ищут повсюду. Перчатки исчезли.
– Позови эту скотину… Где эта корова? Черт бы ее побрал, она должна знать, где я их положила…
– Вот они! – кричит госпожа Луксица.
– Кончайте базар, иначе я поеду один!
Часы показывают половину первого.
Еще один взгляд в зеркало, и госпожа Эсмеральда Пископеско со своим супругом садятся в коляску.
– Ко дворцу Пелеш! Живо! – приказывает кучеру господин Пископеско, сложив руки на животе и усевшись поудобней.
Кучер трогает.
– Мамочка, – кричит госпожа Пископеско, оглядываясь на веранду, где стоит госпожа Луксица и крестит ее, – мамочка, спрячь ключи от буфета, чтобы эта гадина, будь она проклята, не стащила кусок сахару!
1901
Перевод И. Константиновского
Мне привелось потерять друга, доброго друга. И так как я до сих пор не могу утешиться в этой невосполнимой потере, я должен хотя бы рассказать о том, как произошло это столь печальное происшествие.
Я знал, что мой друг, мой добрый друг, имеет большое влияние на одного человека, от которого тогда зависело весьма важное для меня дело. И я решил к нему обратиться.
– Друг мой, мой добрый друг, – сказал я ему, – не оставляй меня в беде! Только на тебя вся надежда! Одно твое слово, сказанное человеку, которого ты хорошо знаешь, может составить мое счастье… Дай мне к нему рекомендательное письмо… Умоляю тебя!.. Ты сделаешь доброе дело не только для меня, но и для всей моей семьи, для моих детей…
– Что ты, что ты! – ответил мой друг, несколько сконфуженный моим умоляющим тоном. – Разве меня нужно так упрашивать? Изволь…
И после того, как я объяснил ему, в чем дело, он уселся за письменный стол и принялся писать. Кончив, он встал с письмом в руках и сказал:
– Слушай, я прочту тебе…
«Дорогой друг!
Податель сего, мой добрый приятель, имеющий к тебе личную просьбу, обратился ко мне за содействием и просит замолвить за него доброе словечко. Не нахожу слов, чтобы отрекомендовать его тебе надлежащим образом. Он мой добрый и старый друг, и, поскольку я уверен в твоей дружбе, надеюсь, ты обойдешься с ним так же, как обошелся бы со мной. Я буду счастлив узнать, что этот человек, которого я люблю как брата и знаю как честного и способного малого, получил от тебя все то, чего он желает и, несомненно, заслужил.
Заранее благодарю тебя, и пр. и пр.».
Пока я рассыпался в благодарностях, мой друг вложил письмо в конверт, заклеил его, надписал адрес и вручил его мне.
Обняв друга, я простился с ним и отправился к нужному мне человеку.
К сожалению, я не застал его дома. Но слуга заверил меня, что он обязательно будет после полудня.
Это означало, что он придет не раньше двух часов, а теперь было только одиннадцать. Куда мне было деваться до двух часов, пока я увижу человека, от которого зависит мое будущее и будущее моих детей?
Чтобы как-нибудь скоротать время, я зашел в скромный ресторан. В ожидании, пока мне подадут, я все время с затаенной надеждой поглядывал на заветное письмо друга и строил тысячи воздушных замков…
Как все отлично устраивается!.. Какая великолепная рекомендация!.. Вот что значит истинный друг!..
Положив конверт рядом с прибором, я буквально не мог оторвать от него глаз, точно с путеводной звезды всей моей жизни.
На столе рядом с письмом стояла салатница с поломанной ножкой, но я не обратил на нее внимания.
Вскоре мне принесли первое. Кельнер оказался неопытным и неуклюжим. Намереваясь налить в тарелку борщ, он задел локтем хромую салатницу и опрокинул ее прямо на письмо.
«Вот напасть! – подумал я. – Наверно, запачкал конверт».
Не успел я об этом подумать, как растяпа, обернувшись с тарелкой в руках, чтобы посмотреть на причиненные им разрушения, пролил еще борщ прямехонько на мое письмо.
– Письмо! Мое письмо!
Я схватил его со стола и быстро вытер салфеткой.
Увы! Конверт успел впитать в себя порядочное количество постного масла и теплого борща.
Что делать? Надо высушить его получше! И я начал усердно вытирать конверт с обеих сторон… Тогда случилось новое несчастье – конверт расклеился…
В таком плачевном состоянии письмо, конечно, нельзя было передавать. Оставалось одно – бежать обратно к моему другу и просить его написать новое…
Обругав как следует недотепу, я выбежал на улицу с злополучным конвертом в руках. По дороге, сам не знаю почему, точно нечистый меня попутал, пришла мне вдруг в голову такая мысль: конверт все равно расклеился… перечту-ка я еще раз теплые слова моего друга.
Я принялся осторожно извлекать письмо из засаленного конверта и вдруг прочел в самом низу: «Этот осел…»
«Этот осел»?! Откуда могли здесь взяться такие слова? В письме, которое читал мне мой друг, их не было и в помине… Что же это могло значить?
Теряясь в догадках, я решительно вынул письмо из конверта и, развернув его, прочел нижеследующее:
«Уважаемый друг!
Податель сего – ничтожный человек, который настойчиво требует моей рекомендации. Он уверяет, что у него к тебе дело, от которого зависит будущее всей его семьи. Считая своим долгом предупредить тебя, что этот человек совершенное ничтожество, я поспешил дать ему требуемое письмо, так как иначе он обратился бы к кому-то другому и ввел тебя в заблуждение.
Гляди в оба – не верь ни одному слову из того, что этот обманщик тебе скажет. Что касается его характера, то этот осел может показаться иногда остроумным, если позабыть о его легкомыслии и придурковатости.
Окажи, стало быть, этому уважаемому другу надлежащий прием.
Твой и т. д.».
Хорошенько вытерев катившийся по лицу пот, я вскочил на первого встречного извозчика и помчался к моему другу. Когда я подъехал к дому, я увидел, что приятель мой идет мне навстречу. Я соскочил с пролетки и, улыбаясь, бросился к нему.
– Ну как, уже побывал? – спросил он меня. – Застал его дома?
– Разумеется, – ответил я весело.
– И как? Добился своего? Что он тебе сказал?
– Что он мог мне сказать?.. Что я ничтожество, с которым не стоит связываться… что я попросту осел… Это все, что он мог сказать о моем характере… Что же до того, что я кажусь иногда остроумным, то на самом деле я человек поверхностный и придурковатый…
– Откуда он это узнал?
– Из твоего письма.
– Он сказал тебе об этом?
– Нет! Я сам узнал.
– Откуда?
– Я распечатал твое письмо.
– Ах вот оно что! – негодующе вскричал мой друг. – Ты вскрыл чужое письмо?! Это позорный поступок!
Вместо ответа я влепил ему две пощечины, снова уселся в пролетку и приказал извозчику погонять.
Само собой разумеется, что после такого моего позорного поступка всякая связь между нами должна была прекратиться.
А жаль! Я потерял такого доброго друга!..
1901
Перевод И. Константиновского
Однажды в ненастное ноябрьское утро, в дождь, снег, ветер, когда и собаку жалко выгнать на улицу, я вызвал самого расторопного сотрудника «Возмущения нации» и сказал ему:
– Уважаемый господин Каракуди, вы много раз проявляли свою блестящую репортерскую изобретательность. Именно вас я прошу оказать нашей газете новую услугу.
– Какую, господин директор?
– К рождеству мы выпускаем специальный литературно-художественный и научный номер газеты. В редакционном портфеле имеется довольно много материала, и мы отберем лучшее. Но нам не хватает специальной рождественской хроники… Возьметесь?
– С удовольствием…
– Рождество падает на понедельник; номер должен выйти из печати не позднее четверга. Специальный номер, красиво напечатанный и не измазанный типографской краской, как обычные номера, тщательно прокорректированный, без опечаток!..
і– Само собой разумеется… но…
– Что «но»?
– Какая погода на улице!
Действительно, начинался буран.
– Какое отношение имеет погода к нашей хронике?
– Непосредственного отношения она, конечно, не имеет; но батюшка зовет меня к обеду, он давно уже подает мне знаки, – по-видимому, проголодался, рано сегодня встал.
Батюшка – это тесть нашего репортера. Они живут вместе, как раз напротив редакции, во дворе церкви святого Иоанна. С балкона их дома видна редакция, а отсюда – их балкон. Летом, когда мы работаем с открытыми окнами, священник просто кричит своему зятю: «Игнат, готово!» Зимой он подает ему знак рукой. Поэтому Каракуди всегда работает за столом, что у окна.
– Раз так, – продолжал я, – не стану больше вас задерживать. Мы условились: рождественскую хронику «Вифлеем, ясли, звезда, волхвы и т. п.» – ни больше и ни меньше двух колонок. Размер вам известен, колодка вам знакома… Следовательно, как хороший башмачник, обуйте меня, дорогой коллега, обуйте по всем правилам!
Вместо ответа дорогой коллега распахнул окно, в которое ворвался ледяной ветер, и громко крикнул через весь двор:
– Иду сию минуту! Подогрейте борщ!
После чего он простился и ушел.
Было бы излишним рассказывать историю супружеской жизни нашего уважаемого сотрудника. Я ограничусь приведением в хронологическом порядке нескольких документов, появившихся в свое время на страницах «Возмущения нации». Все они вышли из-под пера означенного лица, следовательно, они беспристрастны.
«С удовольствием сообщаем, что вчера, 11 января, в церкви святого Иоанна состоялось бракосочетание нашего уважаемого сотрудника Иг. Каракуди с мадемуазель Флорикой, блестящей преподавательницей истории, дочерью священника Пантелия Бырзеску.
Посажеными были наш любимый и достопочтенный директор со своей прелестной супругой.
Горячо поздравляем новобрачных».
К концу того же года, 21 декабря, на другой день после святого Игната, «Возмущение нации» поместила следующую информацию:
«С особым удовольствием сообщаем, что уважаемая госпожа Флорика Каракуди, блестящая преподавательница истории, родила премилого мальчика, которого окрестили именем Траян.
Знаменательное совпадение! В тот же день счастливому отцу, нашему достойному сотруднику господину Иг. Каракуди, исполнилось тридцать пять лет.
Горячо поздравляем».
Через год и два месяца новая заметка: «С удовольствием сообщаем…», но уже без «знаменательного совпадения», и вместо Траян – Децебал.
Через тринадцать месяцев то же самое; но вместо Децебал – Аврелиан.
К концу года вместо Аврелиан – Мирча.
Не проходит и одиннадцати месяцев, и снова «сообщаем», но вместо Мирча – Дан.
Всех новорожденных, от Траяна до Дана включительно, крестил я. Таким образом, мы породнились с семейством Каракуди и отцом Бырзеску. Поэтому-то его преосвященство и величает меня: «кум Янку».
После ухода Каракуди я стал отбирать из редакционного портфеля материал для рождественского номера. Поглядим, что можно выжать при помощи ножниц – этого гидравлического пресса редакции.
«Искусство без тенденций и тенденциозность в искусстве», или «Тенденциозное искусство и тенденциозность без искусства»– шестьдесят пять страниц с продолжением – эстетическое исследование жгучей актуальности!
«Роль печати как четвертой силы в современном конституционном государстве» (боже правый!) – семьдесят семь страниц, конечно, с продолжением…
«В безлюдной пустыне высшего света» – повесть; в ней сто страниц министерского формата, написанных мелким, четким почерком без единой подчистки и помарки. Это нельзя сдавливать гидравлическим прессом: здесь надо сохранить каждый слог, каждую запятую. Мы дадим начало в рождественском номере, а продолжение в следующих номерах; выйдет около тридцати двойных подвалов – настоящая находка для редакции! Отличная повесть!
«В безлюдной пустыне высшего света»– история деревенского мальчика, который после длительного учения на родине и за границей становится светилом науки, видным профессором в Бухаресте. Возвышенная душа, полная высоких порывов, иллюзий и идеалов, как у каждого выходца из деревни; он ищет взаимопонимания в высшем свете, куда вводит его один друг – скептик. Напрасно, это – прогнивший мир. Маски на лицах, коварство в сердцах! Фальшь и румяна, плесень и полировка!
Разочарованный этим торжищем, герой отправляется на отдых в родное село, где он так давно не был. Там в нем пробуждаются святые воспоминания детства. Ласково лепечут ему о них родительская избушка, мельница, ручеек, колокола, бубенчики, позвякивающие, когда коровы возвращаются вечером в село; потом тропинки, перелески, холмы, долины, солнце, луна, звезды, песни диких и домашних птиц; наконец, дождевые капли, шелест ветра, аромат свежескошенного сена и т. д.
Очарованный этими восхитительными впечатлениями, однажды, в воскресенье на гулянье, он встречает здоровую крестьянскую девушку Някшу, румяную, как пион, ненакрашенную, ненапудренную, не умеющую говорить по-французски и танцевать бостон и кекуок, но говорящую на чистом румынском языке, благоухающем фольклорным ароматом, девушку, отплясывающую хору и бэтуту, брыул и киндию [146]146
…хору и бэтуту, брыул и киндию… – румынские народные танцы.
[Закрыть]так, что земля дрожит, переплясывающую всех деревенских парней, пришедших даже из соседних сел специально для того, чтобы с ней потанцевать…
Герой, охваченный «внутренним порывом», делает ей комплимент – она, вспотевшая, дает ему пощечину; он пытается ее обнять – она лупит его кулаком по лицу; он хочет ее поцеловать – она кричит: «Эй! будь ты…» – и толкает его так, что он летит в придорожную канаву. Он поднимается, потрясенный и просветленный, тяжело вздыхает, приводит себя в порядок и немедленно отправляется к отцу Някши – деду Оанча Туряткэ, старому чистокровному румыну, умному и веселому, известному своими шутками и прибаутками на шесть верст в округе, – и просит руку его дочери.
Все это красиво, потому что естественно и логично! То, что называется «молниеносная любовь», более понятно в селах, чем в городах, так как поселяне еще не знакомы с громоотводом. После некоторого капризного сопротивления дочери старик, конечно, соглашается. Далее следует описание пышной свадьбы с подробным перечислением всех старых и столь оригинальных румынских народных обычаев. Герой обретает счастье.
– Уф! Наконец-то я избавился от грязи высшего света!
Говоря это, он пытается при всех обнять новобрачную.
– Не лезь… а то смажу… – говорит застенчивая Някша, отстраняя пылкого жениха ударом кулака в бок.
Гости смеются, а мудрый старик дед Оанча Туряткэ понимающе улыбается и шепчет:
– Вишь, как его разбирает!
Этим на сотой странице заканчивается прекрасная повесть… слишком быстро!.. Жаль!
Конечно, я не из тех, кто доволен сам собой… Я достаточно хорошо понимаю, какими скромными способностями меня наделила муза, предначертав мне высокоответственную карьеру, возложив на меня великую миссию румынского публициста.
Но, несмотря на это, я никогда не чувствовал в левой стороне груди сосущего червячка зависти (как бывает у других). Слава богу! В моем сердце таится много недостатков, но никогда не было места для подобной змеи!.. И все же я чувствую неизъяснимую печаль, когда вижу стопу листов министерского формата, чисто и мелко исписанных. Почему и мое перо не может скользить не спотыкаясь, пересекая бесконечные белые поля? Почему я не могу не переводя дыхания, разом одолеть несколько дестей бумаги? Почему, о жестокая муза, рука моя не может излить бурные потоки и водопады прозы?
Пока я предавался печальным размышлениям, вошел мокрый, как щенок, симпатичный молодой человек – наш литературный сотрудник, пишущий под псевдонимом «Пиколино», – мальчик, прекрасно воспитанный в доме родителей на французской литературе. Он только через год закончит гимназию, еще не достиг совершеннолетия, но необыкновенно талантлив. С какой легкостью и быстротой подбирает он рифмы!
Когда он в первый раз, смущаясь, принес мне несколько стихов, настоящих жемчужин, я спросил его: «Enseigne-moi, jeune homme, où trouves-tu la rime?» [147]147
«Объясните мне, юноша, где вы находите рифму» (франц.).
[Закрыть]
Он не задумываясь ответил мне скромно, но изумительно верно: «La rime, cher patron, et mon souci minime!» [148]148
«Рифма, дорогой патрон, меня волнует меньше всего!» (франц.)
[Закрыть]
– Пиколино, дорогой, я только что о вас думал. Специальный рождественский номер с одной прозой – это кулич без изюма. Прошу вас, не можете ли вы настрочить поскорее два-три стишка?
– Сейчас будет сделано, господин директор, они почти готовы.
И щупленький поэт, повесив шляпу и плащ, подул на свои тоненькие пальчики и, примостившись на углу стола, спиной к печке, начал работать. Я слышал только, как перо царапало бумагу, словно мышь, грызущая что-то в подполье.
Меньше чем через полчаса поэт преподнес мне три горсти изюма во вкусе модернизма.
– Браво, молодой фаворит грациозной музы поэзии! Ваши стихи прекрасны. Надеюсь, что наш кулич выйдет хоть куда [149]149
Маловероятно, что читатели помнят эти строки, напечатанные в «Возмущении нации», которая давно перестала существовать. Поэтому мы считаем необходимым опубликовать пробу пера нашего скороспелого литературного сотрудника.
Бездна
Хоть ты и любишь, все ж я знаю —И грудь сжимается моя, —Меж нами бездна, нет ей краю,Ведь я – не ты, а ты – не я.И нам с тобой любовью страстнойТой не заполнить пустоты…Любить, любимая, напрасно —Ведь ты – не я, а я – не ты.
[Закрыть].
Прошло две недели, приближалось рождество. Каждый день я спрашивал Каракуди:
– Что с хроникой?
– Почти готова.
– Когда вы ее принесете?
– Завтра.
И так каждый день – все завтра да завтра.
Наконец наступил вторник – канун дня святого Игната, послезавтра утром должен выйти праздничный номер. Весь остальной материал готов.
Жду Каракуди целый день – напрасно.
Посылаю ему домой записку – приносят ответ: «Не беспокойтесь».
Открываю окно, зову его – никакого ответа.
Наступает вечер. Меня преследуют недобрые мысли. Я чувствую, что мы остались без рождественской хроники. Холодный сапожник – всегда холодный сапожник.
Вдруг появляется Каракуди…
– Хроника, где хроника, уважаемый?
– Она уже в типографии.
– Правда?
– Честное слово!
Он смотрит на меня, улыбаясь и подмигивая с таким видом, что невольно вызывает мысль: «Если этот человек сам не идиот, то уж наверно меня считает за такого».
В последние дни погода несколько улучшилась. Мы уже надеялись, что на праздники будут ясные дни; вдруг на ночь ветер переменился: снова дождь, снег, заморозки, оттепель, буран, – погодка, в какую и репортера жаль выпроводить на улицу.
Я был озабочен уже с утра, когда прислуга подала мне записку от метранпажа, господина Костикэ:
«Господин Янку, я приостановил набор хроники, присланной господином Каракуди; она не годится, ее надо отложить до весны. Номер не может выйти. Что делать? Прошу приехать в типографию, и по возможности скорее».
Ничего не понимаю. Что произошло?
Беру извозчика. Боже мой, какая погода!.. Наконец приехали.
– Что случилось, господин Костикэ!
– Вот взгляните сами, господин Янку.
Хватаю гранки, начинаю читать и чувствую, как земля уходит у меня из-под ног.
«Христос воскресе!
По всему земному шару из края в край, с востока на запад и с запада на восток, с юга на север и с севера на юг, повсюду, где природа надевает свои блестящие весенние наряды, при торжественном звоне тысяч и миллионов колоколов, в пышных соборах великолепных столиц великих империй и в самых скромных часовнях одиноких, заброшенных деревень – повсюду христиане весело приветствуют друга друг магическими словами: «Христос воскресе!»
– Ах, мерзавец! Разбойник! – закричал я на всю типографию. – Он меня убил, зарезал без ножа! Что делать?
– Сочините на скорую руку другую хронику, – говорит Костикэ.
Бегу в редакцию, стараюсь не глядеть в сторону дома Каракуди. Пишу и перечеркиваю, снова пишу и снова перечеркиваю… Пальцы дрожат. Не могу удержать ручки, а время – уж скоро десять часов! Проклинаю свою судьбу! Вдруг в дверях появляется – кто бы, вы думали? – злодей! С трудом заставляю себя взглянуть на него и слабым голосом, как у роженицы после тяжелых родов, говорю:
– Спасибо, дорогой Каракуди! Здорово вы надо мной подшутили!
– Как подшутил, господин директор?
– Пожалуйста!
И протягиваю ему гранки. Он их просматривает и начинает смеяться.
– Простите, произошла маленькая ошибка. У меня все эти хроники приготовлены заранее. Но если бы вы знали, что я пережил за последние два дня! И вот ошибся: не посмотрел, когда вынимал рукопись из письменного стола. – Разговаривая со мной, он все время смотрит в окно. – Сейчас принесу вам рождественскую хронику. Я уверен, что у меня припасена и такая, наверняка должна быть. Только бы ее найти… У нас теперь не убрано… Я еще вам не говорил, Флорика разрешилась от бремени.
Я окончательно изнемог.
– Когда?
– В семь часов утра…
– Ну и как?
– Девочка… Но схватки продолжаются..
– Ладно, нечего ходить на поиски хроники. Только вот что я вас попрошу: возьмите перо, у меня затекли пальцы, я не могу писать.
Снимаю с полки одиннадцатый том словаря «Ларусс», нахожу нужную страницу и мягко говорю счастливому отцу:
– Пишите…
Он устраивается за столом у окна, вытирает стекло шапкой, чтобы видеть, что делается напротив. Я начинаю диктовать:
«Праздник рождества Христова – один из древнейших христианских праздников. Чтобы уточнить эпоху установления этого праздника, мы должны обратиться к истокам христианства. Согласно свидетельству некоторых авторов, этот праздник был установлен в 138-м году нашей эры епископом Телесфором…»
Замечаю, что Каракуди не пишет, а пристально глядит в окно.
– Что я сказал?
– …в году тысяча восемьсот восемьдесят третьем нашей эры епископ Телефон…
Прежде чем я успеваю крикнуть ему «пошел вон!», он сам бросает перо, хватает шапку и молнией устремляется за дверь.
Появляется поэт Пиколино, и я диктую ему продолжение хроники. После обеда тираж четырех страниц почти готов.
Вдруг снова появляется Каракуди, очень веселый и довольный.
– Господин директор, я принес информацию, которая обязательно должна попасть в праздничный номер. Уверен, что она доставит вам большое удовольствие…
Он читает:
«С особым удовольствием сообщаем, что уважаемая госпожа Флорина Каракуди родила сегодня, 20 декабря, двух девочек, Деспину и Кяжну.
Знаменательное совпадение! В этот же день счастливому отцу, нашему уважаемому сотруднику господину Иг. Каракуди, исполнилось сорок лет.
Горячие поздравления счастливым родителям».
Наш праздничный номер получился на славу. Успех имели и хроника, и стихи, и начало повести; но особый успех у наших коллег имела информация о «знаменательном совпадении» и моя статья о празднике епископа Телефона.
В воскресенье, накануне рождества, в редакцию пришел благословить нас с праздником священник Пантелие Бырзеску в сопровождении нашего ценного сотрудника. Оба предельно веселы.
– Славим рождество господа нашего Иисуса Христа, – начинает батюшка и в заключение желает мне долгих лет счастливой жизни.
Я смиренно кланяюсь, целую икону, ласково смотрю на зятя и отвечаю тестю:
– Воистину воскрес, батюшка!
А на улице – дождь и снег, тает и замерзает, грязь и буран… непогода страшная, даже священника жаль выпустить из дому.
1907
Теодор Аман (1831–1891)
«Синая в 1888 году»
