Текст книги "Всеобщая история искусств. Русское искусство с древнейших времен до начала XVIII века. Том 3"

Автор книги: Михаил Алпатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Его же безмерная телесная красота предзнаменовала имевшую быти велию красоту душевную.

Повесть о Варлааме и Иоасафе

В XIV веке, еще прежде чем Москве удалось преодолеть сопротивление своих соперников и утвердить свое преобладание, в ряде русских городов наблюдается оживление общественной жизни и культуры. Крупными центрами художественной жизни оставались в то время такие города, как Тверь, Ростов, Рязань, Смоленск. К сожалению, время уничтожило множество древнейших памятников искусства в этих городах. Без этих памятников трудно оценить значение того, что в то время происходило в искусстве Новгорода и Москвы.

На протяжении всего XIV века Тверь была самым серьезным политическим соперником Москвы. Тверским князьям нередко удавалось добиться в Золотой орде ярлыка на великое княженье. Свои притязания они подкрепляли ссылками на преемственную связь с Владимиром. Судьба замученного в орде тверского князя Михаила Ярославича сделала его народным героем. Тверь имела значение крупного культурного центра еще в XIII веке. Судя по летописи, строительство здесь не прекращалось. В конце XIII века, когда на Руси почти не возводили каменных церквей, в Твери был сооружен Преображенский собор. В конце XIV века летопись сообщает по поводу соборной церкви, что Михаил Тверской пожелал „поновити ю, да будет якоже и преже, егда совершена бысть и убелена“. Летописцу запомнились блеск ее золотых верхов и белизна ее стен. Судя по единственному достоверному памятнику тверской живописи того времени – миниатюрам „Амартола“ 1294 года, – в Твери любили роскошные, богато украшенные рукописи. Как в архитектуре, так и в живописи здесь стремились поддерживать традиции Киева и Владимиро-Суздальской земли. Более поздние иконы тверского происхождения (Русский музей) говорят о том, что в городе создалась своя художественная школа.

В XIV веке сохранял свою роль Ростов-Ярославский. Здесь были особенно сильны владимиро-суздальские традиции. Недаром на соборных металлических вратах XIII века маска льва так похожа на резные украшения владимиро-суздальских храмов. Среди миниатюр Федоровского евангелия (начало XIV века, Ярославль) изображение Федора Стратилата похоже на «воинские иконы» XII–XIII веков. В руках этого стройного воина находится щит со знаменательной подробностью – изображением скачущего барса, гербом суздальских князей.

Апокалиптические звери. Смоленская псалтырь

Лучшие традиции киевских роскошных миниатюр с их щедрой отделкой золотом сказались в богато изукрашенном архитектурном обрамлении фронтисписа (стр. 178).

Поскольку Смоленск находился на западной окраине русских земель, ему с трудом удавалось сдерживать натиск Литовского княжества; помимо того, ему приходилось бороться с притязаниями московских великих князей. Но надо думать, что и здесь не переставала развиваться самостоятельная художественная культура. Свидетельством этому может служить Псалтырь 1395 года с тонко – выполненным фронтисписом – храмом, увитым орнаментальными плетениями и звериными мотивами в духе владимиро-суздальских рельефов (стр. 179). В конце рукописи изображены четыре апокалиптических зверя: медведь символизирует царство Вавилонское, два грифона – царства Римское и Македонское, зверь со змеевидным хвостом – царство Антихриста (стр. 165).

Среди этих чудовищных животных не без некоторого юмора представлен маленький зайчонок. Возможно, что под видом его художник хотел представить судьбу родного княжества. Такое объяснение тем более вероятно, что сравнение с зайцем нередко встречается в древнерусской литературе. Подходя к завершению тяжелого труда, древнерусские писцы уподобляли себя достигшему укромной норы зайцу.

До нас дошел памятник XIV века киевского происхождения – украшенная миниатюрами псалтырь. Хотя Киев и входил в то время в состав Литовского княжества, он продолжал сохранять тесную связь с среднерусскими городами. Этот памятник может служить свидетельством того, что и здесь творчество продолжало развиваться в русле общерусской художественной традиции. Миниатюры Киевской псалтыри отличаются свежестью замысла и тонкостью исполнения. Олень пьет из источника, исходящего из уст обнаженной фигуры, – это символ «истинной веры»; стройное деревцо высится на скале, – это образ горы Сион; грациозные женщины исполняют танец перед сидящим на троне царем, – это история Саула. Во «Встрече Марии и Елизаветы» фигуры двух обнимающихся женщин представлены на фоне небывало объемной архитектуры; хотя она изображена в обратной перспективе, в сопоставлении с ней фигуры приобретают объемность (100). Все это придает киевским миниатюрам некоторое сходство с волотовскими фресками. Выполнены они в нежных, светлых красках, обильно подправленных золотом.

В XIV веке после временного застоя художественная деятельность все более развивается в ряде среднерусских городов. Но их отдельных успехов было недостаточно для нового подъема искусства, потребность в котором все больше и больше давала о себе знать. В удельных княжествах, видимо, больше всего заботились о сохранении или о восстановлении старого, как о средстве поднять собственный авторитет. Новое проявлялось в них лишь изредка и случайно. Для того чтобы в искусстве начался подлинный подъем, требовалось, чтобы его оплодотворило идейное движение крупного общенародного значения. Это произошло в Москве, когда она возглавила борьбу за объединение среднерусских удельных княжеств. «Заслуга Москвы, – говорил И. В. Сталин, – состоит, прежде всего, в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительством, с единым руководством» («Правда», 7 сентября 1947 года). С конца XIV века Москва становится средоточием русского творчества.

В первое время после своего основания Москва была одним из многочисленных среднерусских удельных княжеств. Хотя преимуществом Москвы было то, что она мало пострадала от татар, она приобрела значение общерусского центра только в XIV веке. Постепенное возвышение Москвы было исторически закономерным явлением.

Обширные и богатые земли Новгорода обогащали город. Но лишь в Москве установились прочные хозяйственные связи между городом и его землями, которые обеспечили перспективы его дальнейшего развития. В Москве сходились речные пути из Новгорода и Смоленска в Суздальскую землю и Рязань. Здесь рано появилась потребность во внутреннем рынке. Обособленные хозяйства начинали вступать в торговые связи, развивалось ремесло, расширялся обмен, росло денежное обращение. Объединительная политика первых московских князей, в частности наиболее деятельного среди них Ивана Калиты, отвечала давно назревшим экономическим потребностям удельных княжеств, страдавших от феодальной раздробленности.

Возвышение Москвы нельзя объяснять только географическим положением, превратившим ее в центр торговых путей. В XIII–XIV веках под натиском наступавших на юге монголов усилился приток населения в междуречье Оки, Клязьмы и Москвы. Здесь сформировалось ядро великорусской народности. По мере того как в Московском княжестве сосредоточивались экономические, политические и культурные силы народа, оно приобретало значение общерусского центра.

Укреплению Московского княжества на протяжении XIV века содействовали и объединительная роль Москвы, и ее роль в борьбе с внешним врагом, и настойчивое приобретательство московских князей, и их умелая политика по отношению к непокорным боярам, и, наконец, помощь крупнейшего авторитета того времени – церкви. Что касается самих московских князей, то они долгое время смотрели на свою деятельность с точки зрения узких вотчинных интересов. Но решающее значение в укреплении Московского княжества имело участие народных масс. Именно благодаря им, одновременно с тем как началось объединение страны, успешно начата была упорная борьба с монголами. В Москве создались условия, которые на много столетий вперед определили историческое развитие русского народа. Здесь должна была создаться и культура общерусского значения.

В исторической перспективе отдельные успехи и победы Москвы составляют картину последовательного и целеустремленного движения вперед. Для современников будущее было еще не вполне ясным. Подготовка к борьбе, которую предстояло вести с татарами, вначале маскировалась покорностью московских князей. Ценою послушания Золотой орде они умели добиваться выгод для себя. Только почувствовав под ногами твердую почву, московские князья решились раскрыть смысл своей объединительной политики и открыто выступили против врагов.

Борьба с татарами велась и в открытом поле и у стен опаленной пожарами Москвы. Татары долгое время сохраняли численное превосходство и опирались на славу непобедимости. Лишь по тому, как ослабевал отпор, можно было догадываться, что Золотой орде приходил конец, и открытое выступление Дмитрия и его сподвижников против превосходящих сил татар становилось исторической необходимостью.

Татары были главным врагом, с ними предстояла жестокая, беспощадная борьба. Но у московских князей имелись и другие противники, прежде всего удельные князья. Нужно было привлечь их на свою сторону как союзников, в случае сопротивления – поставить их в положение обособленности, в случае предательства – беспощадно с ними расправиться.

Борьба Москвы за авторитет была тесно связана с борьбой за самостоятельность русской церкви. Ее главными противниками были греки. Греческое духовенство всячески стремилось сохранить преобладание. Владимирская, а потом Московская митрополия стали ареной ожесточенной борьбы между греками и русскими. Греческие власти делали все, чтобы не выпускать из-под своей опеки русскую церковь. Им удавалось возводить на московскую митрополию своих ставленников. Но общий ход развития не благоприятствовал их притязаниям. Русское духовенство все более осознавало, что его сила заключается в прочном союзе с московским великим князем. Московские митрополиты Петр и Алексей оказывали всяческую поддержку московскому князю, оттесняли греков и шаг за шагом завоевывали русской церкви независимость.

В Московском княжестве XIV века, как и в других русских княжествах того времени, господствовали феодальные отношения. Основная часть трудового населения – крестьяне должны были отдавать помещикам значительную долю своего урожая; кроме того, на них лежали повинности. Передвижению «приписных» крестьян оказывались препятствия. Впрочем, тогда еще существовало много глухих мест на Севере, куда мог податься земледелец, осваивая новые, не использованные никем природные угодья.

До нас дошел документ конца XIV века, рисующий некоторые особенности взаимоотношений крестьянской общины и монастырей, – жалоба на Константинов монастырь, который принуждал крестьян «церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставить… сады оплетать, на невод ходить, пруды прудить» и т. д. Не желая подчиняться этим требованиям монастыря, крестьяне подали на него жалобу митрополиту. Исследователь крестьянского вопроса в древней Руси Б. Д. Греков отмечает, что в XVIII веке подобная жалоба была бы сочтена неслыханной дерзостью и сурово покарана. Между тем в XIV веке митрополит вынужден был заняться ее разбором, чтобы добиться примирения обеих сторон. Не случайно, что в это время в Москве передовые люди постоянно толкуют о равенстве людей и знатных и не знатных. «Все один род и племя Адамово, – твердил летописец XIV века, – и цари, и князья, и бояре, и вельможи, и гости, и купцы, и ремесленники, и рабочие люди – один род и племя Адамово, а забывшись, друг на друга враждуют и ненавидят, и грызут, и кусают».

Что касается взаимоотношений князя и боярства, то в условиях напряженной борьбы с внешним врагом в лагере господствующего. класса были еще не так остры те противоречия, которые позднее раскололи его на две враждующих партии. Правда, в середине XIV века «большие бояре» во главе с тысяцким по прозванью Хвост не пожелали подчиняться московскому князю; но это был единичный случай. Вся страна поглощена была тогда борьбой за независимость, за освобождение от врагов. В этой освободительной борьбе большую роль играл возглавлявший русское воинство великий князь и его воеводы. Но решающее слово оставалось за народом. Недаром в 1382 году, когда татарский хан Тохтамыш подступил к самым стенам Москвы и князь и бояре покинули город, московские «гражане» взяли оборону в свои руки, а суконник Адам показал пример доблести, поразив с Фроловских ворот ордынского царевича в самое сердце.

25. Борьба Иакова с ангелом. Клеймо московской иконы

Московские князья уже в XIV веке добились значительных успехов в деле политического укрепления Московского княжества. Между тем в области искусства первенство долгое время оставалось за Новгородом и в отношении масштаба строительных работ и в отношении обилия, яркости и своеобразия художественных достижений.

Самые условия развития искусства в Новгороде резко отличались от московских. Основой политики Новгорода было стремление сохранить свою независимость, свои экономические преимущества и накопленные богатства; общерусские интересы на его политику решающего влияния не оказывали. Что касается новгородской культуры, в частности искусства, то хотя в XIV веке, в годы возросшего самосознания горожан, в нем проявилось много смелости и изобретательности, ему не хватало больших идей общенародного значения.

В Москве создалась другая обстановка. Москва жила напряженной жизнью политического центра и военного лагеря; здесь объединенные силы русского воинства готовились не только к обороне, но и к наступлению на врагов. Правда, в культуре и в искусстве Москвы не существовало таких богатых традиций, как в Новгороде, и потому, не в силах создать сразу нечто новое, свое, москвичи охотно заимствовали готовое на стороне. Но во второй половине XIV века экономическое и политическое возвышение Москвы и сопровождавший его идейный подъем вдохновляющим образом подействовали и на художественное творчество. В конце XIV века в Москве наступает блестящий расцвет искусства.

В искусстве ранней Москвы долгое время дает о себе знать стремление возродить славные владимиро-суздальские традиции. Объясняется это прежде всего политическими причинами: ради упрочения своего авторитета московские князья и их сподвижники всячески отстаивали мысль, что именно они выступают в качестве преемников и продолжателей великокняжеской традиции. В памятниках Владимиро-Суздальского княжества их подкупали широкий размах и представительность, как выражение притязаний Владимира на значение общерусского центра. Сильное впечатление производили в Москве и памятники византийского искусства, на которых лежал отпечаток роскоши Царь-града. Воспевая победу Дмитрия на Куликовой поле, автор «Задонщины» следовал примеру созданного за два века до того «Слова о полку Игореве». Он умело использовал поэтическую ткань южнорусской поэмы применительно к московским условиям. Своей задачей он ставил овеять растущую славу московских князей отшумевшей славой Игоря и его дружины.

Но Москва не могла ограничиться возрождением домонгольских культурных традиций. В конце XIV века в Москве получают дальнейшее развитие и укрепляются идеи общерусского патриотизма. Тяжелые испытания периода татарщины воспитали в людях готовность к самоотверженной борьбе, выработали в них высокие представления о воинском долге. Недаром, вступив на Куликово поле, войска Дмитрия Донского способны были уничтожить у себя в тылу переправы, чтобы отрезать себе путь к отступлению. Таких людей не могла удовлетворить беззаботная удаль киевских витязей, и, соответственно этому, в искусстве их не удовлетворяла изысканная красивость, пышность и нарядность. «Сказание о Мамаевом побоище» менее ярко и красочно, более прозаично, чем созданная в подражание «Слову о полку Игореве» «Задонщина», но зато в нем более проникновенно повествуется о подвигах русских людей, об их самоотверженности. Наличие подобной тенденции придавало особую силу раннемосковской культуре. Искусство ранней Москвы сумело вобрать в себя совокупность нравственных и эстетических представлений, накопленных народом в годы его напряженнейшей борьбы с кочевниками.

По сравнению с новгородским, раннемосковское искусство характеризует новую ступень в художественном развитии русского народа, отражает период его героического подъема, время крупных государственных успехов. В Москве создавались в то время летописи и воинские повести, которые непосредственно отражали современную жизнь. В изобразительном искусстве события того времени не находили себе прямого отражения. Искусство не выходило за рамки церковности: недаром и занимались им преимущественно люди духовного звания. Но поскольку и сама церковь в союзе с государством участвовала в общественной жизни, искусство даже церковного назначения выражало представления, сложившиеся в то время в сознании русского народа, – прежде всего понятие о человеческом достоинстве, которое было порождено эпохой освободительной борьбы. Возрождая изящество и красоту в духе XI–XII веков, раннемосковское искусство сообщало своим образам больше одухотворенности и вместе с тем преодолевало суровый византийский аскетизм. И хотя красота, которая имела доступ в искусство того времени, была еще хрупкой, «нездешней», самое ее утверждение в искусстве свидетельствовало о том, что люди стали более восприимчивыми к земному, телесному, человеческому. Одновременно с этим в искусство XIV–XV веков входит новый момент – такое богатство чувств и переживаний человека, какого не знало предшествующее время. Недаром при пересказе старинной легенды о княжне Рогнеде, о которой кратко, но выразительно говорит киевская летопись, московский летописец более обстоятельно повествует о переживаниях несчастной женщины.

Подобно тому как Москва объединяла раздробленную русскую землю, создатели раннемосковского искусства соединили в нем наиболее ценное из художественного наследия других княжеств и городов.

На первом месте здесь стояло наследие владимиро-суздальское, которое во всех отношениях было ближе Москве, чем Новгороду. Древнейшие храмы Москвы и ее окрестностей восходят к типу владимиро-суздальских храмов. В 1395 году, в год похода на Русь ордынского хана, из Владимира в Успенский собор Московского Кремля торжественно перенесена была икона Владимирской богоматери, и это событие должно было укрепить в московских людях сознание культурной преемственности новой столицы. Замечательное произведение византийской живописи обратило на себя внимание московских мастеров, которые в своих работах на ту же тему открыто с ним состязались.

Москва использовала свои связи и с западной Русью и с Псковом. Недаром тенденции, которые наметились в полоцко-смоленских храмах и позднее во Пскове, находят себе дальнейшее развитие в раннемосковском типе храма. Недаром при содействии митрополита Петра, который происходил из Волыни и о котором известно, что он сам занимался иконописью, в Москву еще в начале XIV века попадали памятники иконописи западнорусского происхождения. Возможно, что таким памятником является Толгская богоматерь (Третьяковская галерея). Ласкающая младенца богоматерь, вопреки русскому обычаю, представлена восседающей на богатом резном троне. Икона выдержана в тонко подобранных, приглушенных коричневых, малиновых и зеленых тонах, которые позднее в русской живописи не встречаются.

Хотя политические взаимоотношения Москвы и Новгорода были далеко не дружелюбны, в области искусства молодая столица не могла не позаимствовать у этого древнего «вольного города». Феофан Грек, который впервые показал свое искусство в Новгороде, видимо по почину двоюродного брата Дмитрия Донского Владимира Андреевича был вызван в Москву, и здесь с ним сотрудничали местные мастера. Не исключена возможность, что в молодости своей в Новгороде побывал и Андрей Рублев.

Византия долгое время продолжала привлекать к себе внимание Москвы. Великие князья понимали, что авторитет Византии может содействовать поднятию их собственного авторитета. Правда, Византия тогда и в материальном и в духовном отношении оскудела, но приходившие оттуда люди обычно приносили с собой в дар выдающиеся памятники искусства. В середине XIV века в Кремле работали греческие мастера. В конце века среди привезенных из Византии памятников искусства москвичей особенно поразил образ Спаса, представленного в белых ризах-. Позднее Дионисий Суздальский прямо из Константинополя вывез золотой ковчежец с гравированными изображениями страстей. В Москву попадали памятники и южнославянского происхождения. В начале XV века в Московском Кремле работал сербский мастер Лазарь; им были устроены башенные часы, вызывавшие всеобщее удивление. Когда митрополит Киприян приказал после своей смерти прочесть в церквах прощальную грамоту, написанную им по всем правилам византийского красноречия, москвичи выслушали ее с большим вниманием и нашли ее произведением «чудным, незнаемым и страннолепным».

Все это говорит о том, что Москва строила свою художественную культуру во всеоружии лучших достижений современного ей искусства. В ранней Москве, как ни в одном другом городе того времени, ясно выступает поступательное движение древнерусского искусства. Произведения начала и середины XIV века еще носят на себе печать несложности замысла и неумелости выполнения. Они отличаются разнохарактерностью, в них не заметно стилевого единства. К концу XIV – началу XV века искусство Москвы поднимается на большую высоту художественного совершенства.

Возрождение белокаменной архитектуры было крупным достижением ранней Москвы. В развитии раннемосковского искусства архитектура опережает другие виды искусства. Позднее в Москве развиваются фреска, миниатюра и шитье. Но, в отличие от Новгорода, в Москве уже во второй половине XIV века ведущую роль в изобразительном искусстве приобретает иконопись. К этой области относятся лучшие достижения раннемосковских художников.

Во второй половине XIV века в Москве сложилось отношение к искусству, которое заметно отличается от новгородского. Существенная черта московской эстетики – это символика, иносказание, стремление в традиционном иконописном образе передать глубокое философское содержание. На развитие этих эстетических воззрений оказали воздействие древние византийские авторы, которых тогда в Москве переводили и усердно изучали. «Невещественные чины, – писал Дионисий Ареопагит, – представляются в различных вещественных образах и уподобительных изображениях, дабы мы по мере сил наших от священных изображений восходили к тому, что ими означается, – к простому и не имеющему никакого чувственного образа». Впрочем, несмотря на умозрительный характер этой эстетики, от искусства требовали в то время наглядно-чувственных образов. В начале XV века, когда Симеону Суздальскому удалось увидать в Любеке резную фигуру Марии с младенцем на руках, его привело в изумление, что она «яко живая стоит»; его восхищало, что в Ферраре «ангел выйдет, яко жив». Он одобрительно отмечает, что все это зрелище «вельми хитро устроено». Эти проявления реализма в западном искусстве не оставляют равнодушным русского путешественника.

Москва, как столица государства, больше других древнерусских городов изменила свой первоначальный облик, и потому древнейших памятников московской архитектуры сохранилось так мало. Видимо, до середины XIV века в области искусства в Москве не создано было чего-либо самобытного и значительного, подстать возросшему политическому значению города. Мы почти ничего не знаем о древнейших зданиях Московского Кремля, восстановить их внешний облик невозможно. Известно только, что при Иване Калите, когда Кремль был укреплен дубовыми стенами, были построены Успенский (1329) и Архангельский (1330) соборы. Первый был местом погребения митрополитов, второй – великих князей. Ивановская колокольня служила дозорной башней. Древнейшие постройки Кремля были значительно меньше позднейших, но они стояли на тех же местах, где высятся до сих пор кремлевские соборы.

В 1344 году, по рассказу летописи, в Московском Кремле производились работы по росписи храмов. В Успенском соборе для митрополита Феогноста трудились вызванные из Царьграда живописцы. В Архангельском соборе для великого князя Семена Гордого, который не ладил с митрополитом, работали русские художники Захарий, Дионисий и Николай. Годом позднее сообщается, что для жены Семена работали ученики греков Гойтан, Семен и Иван. До нас не дошли работы ни греческих, ни русских мастеров. Но летописец, свидетель непримиримой борьбы русского духовенства с греческим, противопоставил работу греческих художников работам московских. Видимо, ему бросалось в глаза различие между ними.

Об этих различиях можно составить себе некоторое представление по двум иконам Спаса XIV века в Успенском соборе в Кремле. Первая, под названием «Спас Ярое око», близко примыкает к произведениям византийской монументальной живописи. На Христе надет голубой хитон. Смуглое лицо его благодаря светотени кажется выпуклым. У него нахмуренные Дрови, морщинистый лоб, суровый взгляд. Недаром икона была прозвана «Спас Ярое око», подобно тому как тверской князь Дмитрий был прозван «грозные очи». Иной характер носит «Спас» русского мастера. Лицо его менее четко вылеплено, оно более плоское и широкое, зато ярче румянец, черты смягчены, в облике его есть простодушие. К работам византийских мастеров примыкает икона Бориса и Глеба на конях из Успенского собора (Третьяковская галерея), выполненная в приглушенных темнозеленых и темномалиновых тонах, более сдержанная, суровая по духу, чем новгородская икона на ту же тему.

В первой половине XIV века в Москве еще не сложилось определенного направления в искусстве. Хотя в миниатюре «Причащение апостолов» Сийского евангелия 1339 года и есть черты живописной моделировки, но тяжеловесные, оцепеневшие фигуры выделяются на гладком пергаменте, как это было обычно в живописи XIII века. Наоборот, на черневом окладе евангелия Семена Гордого (1344) тонко и живо переданы изнеможение и страдание в стройном теле распятого Христа, печаль и отчаяние плачущих Марии и Иоанна. В этом произведении московские мастера едва ли не опережают новгородские росписи второй половины XIV века.

До XIII века большинство русских монастырей строилось либо в городах, либо в их окрестностях. В XIV веке, особенно в Московском княжестве, монастыри стали строиться в глухих местах. Зачинателем распространения монастырей был Сергий Радонежский, основатель Троицкого монастыря. Множество его учеников и последователей двинулось из этого, монастыря в различные, отдаленные от Москвы места на Севере вплоть до Белого моря. Вместе с ними или за ними следом шли крестьяне; они распахивали землю и строили села, которые монастыри позднее подчинили и присвоили себе. В процессе захвата земель монахи должны были столкнуться с сопротивлением местных жителей. Однако, поскольку монастыри не сразу завели себе вотчины, вначале самим монахам приходилось заниматься земледелием и ремеслом. По выражению одного писателя того времени, в монастырях все было «сиротинское» (то есть крестьянское), освещались кельи лучинами, писали монахи на бересте.

Участвуя в освоении и заселении диких краев, монастыри тех лет содействовали распространению русской культуры на северо-востоке. Один из учеников Сергия, Стефан Пермский, стал насадителем грамоты среди зырян, Макарий Желтоводский – среди черемисов. Русское монашество не отступало от Византии в вопросах догматики. Но на Афоне монахи жили подаянием, работать считалось предосудительным, высшей добродетелью признавалась созерцательность. Греческие исихасты строго придерживались этих обычаев. В русских монастырях того времени, деятельно участвовавших в широком движении на северо-восток, труд считался непременным условием жизни каждого члена общины. Пришлые греки, вроде Феогноста и Фотия или их выученика Киприана, стремились к захвату светской власти. В отличие от них русские митрополиты, вроде Петра и Алексея, оказывали поддержку великим князьям и служили интересам государства. На этом поприще особенного признания заслужил Сергий Радонежский. «Крепкий душой, твердый верою, смиренный умом, ни ласканию повинуяся, ни прельщения бояся», – такими словами характеризует его летопись. Он отговорил рязанского князя от выступления против Москвы, поддержал намерение Дмитрия дать татарам бой и даже отправил ему на помощь Пересвета и Ослябю.

Восточное монашество высшим подвигом считало презренье к «мирскому». Наоборот, в русских условиях того времени Сергий участвует в мирской жизни, мирит князей и дает им практические советы: «Пойди противу их и с истиною и с правдою и покорением», – наставлял он Дмитрия, когда тот колебался, выступать ли против татар. Церковь издавна учила, что мир – это «юдоль печали», что он полон «соблазнов». На Руси побеждало более доверчивое отношение к людям и к природе. Недаром ученики Сергия селились в таких местах, где самая природа радовала взор. В средние века считалось, что человек после «грехопадения» и «изгнания из рая» потерял власть над зверями. Про Сергия рассказывали, что он приручил медведя и делился с ним скудной трапезой. При жизни Сергия искусство почти не имело доступа в монастыри: в нем видели ненужную роскошь. Келейная икона Сергия «Никола» (Загорский музей) не отличается мастерством исполнения, но лицо этого некрасивого скуластого старца подкупает выражением задушевности. Однако поскольку монастыри наряду с городами были в то время главными средоточиями просвещения, раннемосковское искусство оказалось тесно связанным с ними, в частности с Троице-Сергиевым монастырем. Впрочем, это не исключало того, что искусство приобрело широкое общенародное значение; и это значение его ясно проявлялось в наиболее напряженные моменты народной освободительной борьбы.

До конца XIV века русские люди редко решались открыто выступать против татар. Отдельные выступления носили характер стихийного возмущения и кончались жестокой расправой с восставшими. Московский князь Дмитрий Иванович, взяв на себя почин в деле собирания русских воинских сил, первым открыто двинулся на врага. Для битвы было выбрано наиболее благоприятное место, была применена тактика «запасных сил», которую успешно применяли татары. Куликовская битва была замечательным проявлением русского военного искусства, по выражению летописи – «ратного художества». Недаром позднейшие историки сравнивали ее с Марафонским сражением, в котором греки победили превосходящие силы противника.