Текст книги "Избранное"
Автор книги: Михаил Кольцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
Михаила Кольцова так и не допустили на этот процесс. Но в день 4 ноября двум советским журналистам, работавшим в то время в Берлине, – представителю ТАСС Беспалову и корреспондентке «Известий» Л. Кайт было дозволено посетить процесс по случаю появления в этом зале самого Геринга. Самоуверенный руководитель фашистской пропаганды Геббельс, видимо, надеялся, что это будет день триумфа его коллеги, и он решил сделать советских журналистов свидетелями столь сенсационного события.
Этой ошибке Г еббельса мы и обязаны тем, что советским журналистам удалось запечатлеть для истории день позорного поражения Г еринга в поединке с Димитровым. Ниже мы приводим описание заседания лейпцигского трибунала, составленное по сообщениям тт. Беспалова и Кайт, опубликованным в «Правде» и «Известиях» в те дни.
Ю. Жуков
Для того, чтобы попасть в помещение, где заседал суд 4 ноября, необходимо было пройти через большие кордоны полиции, находящейся в полном вооружении; внутри здания также находилось огромное количество полиции. Повсюду во всех помещениях были расставлены ширмы, разделяющие комнаты на отдельные секторы, занятые целыми отрядами полиции в полной форме, а также и в штатском. Эти усиленные мероприятия полиции были вызваны тем, что в этот день сам Геринг должен был выступить в суде в качестве свидетеля. Появление Геринга послужило поводом к тому, чтобы многочисленные виднейшие политические деятели явились на заседание в качестве почетных гостей. Так, например, в зале заседаний находились американский посол в Берлине, министр хозяйства Шмидт, прусский министр юстиции Керрль, берлинский полицей-президент Леветцов и др.
Первоначально суд постановил исключить Димитрова на три дня из зала заседания. Однако это решение внезапно было отменено, и 4 ноября Димитров находился в зале. Геринг принес присягу по религиозному ритуалу, после чего судья ему предоставил слово – сперва на час с четвертью.
Геринг начал с того, что его показания важны для процесса по двум причинам. Во-первых, потому, что он был на месте происшествия и в качестве председателя рейхстага не может оставаться равнодушным к поджогу доверенного ему здания; во-вторых, потому, что он в качестве прусского премьера и министра внутренних дел «обязан заботиться о безопасности государства и поэтому должен вести борьбу против разрушительного коммунистического движения». Что касается обвинений, содержащихся в «Коричневой книге», то они представляются Герингу «настолько странными», что он считает излишним «пускаться в подробности».
Геринг далее заявляет, что ему «через доверенных лиц» известно, каким образом получены обвинения, содержащиеся в «Коричневой книге», и что «каждый красный негодяй, который в то время нуждался в деньгах, имел под рукой сообщения о зверствах для того, чтобы снабдить заграничные агентуры». «В Германии, – заявил он, – существовало специальное бюро для вербовки свидетелей». «Я поэтому отказываюсь оправдываться против высказываний этого сброда», – заявил Геринг.
П р е д с е д а т е л ь. Я разрешаю себе прервать вас. Вы говорите о сброде?
Г е р и н г. Я имею в виду этих лжесвидетелей, а также часть прессы.
Далее Геринг все же касается утверждений «Коричневой книги» о том, что для поджога был использован подземный ход, ведущий из рейхстага во дворец Геринга. По заявлению Геринга, вход в этот подземный коридор можно видеть с улицы через окно рейхстага. Связь между котельной и рейхстагом поддерживается через этот подземный ход, который якобы кончается не во дворце председателя рейхстага, а значительно дальше – в здании котельной.
Останавливаясь на обвинениях «Коричневой книги» против Геринга, что он поджег рейхстаг с тем, чтобы обвинить в этом коммунистическую партию, он утверждает, что «пожар рейхстага был для него самого неожиданностью» и что пожар расстроил его план борьбы против коммунизма, согласно которому коммунистам «должен был быть нанесен сокрушающий удар».
После перерыва заседания на пять минут Геринг снова взял слово для того, чтобы, как он заявил, перейти к самому поджогу рейхстага. Он заявил: «Был ли мне нужен пожар рейхстага? Нет. Он мне даже был неудобен, как полководцу, который хочет провести широко задуманный план битвы, но вынужден отказаться от этого плана вследствие импульсивных действий противника. Я хотел обождать действий коммунистов, которые должны были произойти после аннулирования мандатов, которое я намерен был провести. Я сожалею, – воскликнул Геринг, – что известная часть коммунистического руководства временно спаслась от виселицы. Мой план заключался в том, чтобы получить их всех и разбить их в тот момент, который мне казался бы подходящим. Я хотел, чтобы нападение началось со стороны коммунистов».
Здесь трудно было не усмотреть решительного противоречия у Геринга: Геринг заявил, что пожар рейхстага якобы помешал стратегическому плану национал-социалистов, так как они выжидали выступления коммунистов после аннулирования мандатов. Но ведь поджог рейхстага как раз и изображался национал-социалистами как выступление компартии!
Верховный прокурор Вернер поставил Герингу вопрос со ссылкой на «Коричневую книгу»: «Почему Геринг 27 февраля не был на предвыборном собрании и что представляет собой меморандум Оберфорена?» Геринг отвечает:
«Мы, – он имеет в виду себя и Геббельса, – хотя и являемся виднейшими членами национал-социалистской партии, но наряду с этим мы также министры. Мы в то время не могли уехать из Берлина, так как во вторник и среду были предусмотрены заседания кабинета министров, а к тому же были еще текущие дела».
«Меморандум Оберфорена, – заявил Геринг, – подложный. Оберфорен должен был (!) застрелиться по понятиям чести, которые для нас являются несомненными». Затем Геринг подробно рассказал об интригах Оберфорена против Гугенберга (история с анонимными письмами), которые были разоблачены благодаря тому, что наблюдательный пост на берлинской телефонной станции сообщил Герингу о компрометирующем Оберфорена телефонном разговоре, который последний вел с своей секретаршей. В результате этого Геринг приказал полиции произвести обыск в конторе Оберфорена, и таким образом были обнаружены доказательства.
У верховного прокурора Вернера больше нет вопросов к Герингу, и тогда подымается с места Димитров, что производит в зале большое волнение. Напряжение достигло кульминационного пункта, когда оба противника противостояли друг другу.
Димитров хочет сначала узнать, говорил ли Геринг с начальником берлинских штурмовиков графом Гельдорфом о тех мероприятиях по отношению к компартии, которые он раскрыл на сегодняшнем заседании. Димитров заявил, что Гельдорф недавно в своих свидетельских показаниях, которые он дал на процессе, сказал, что он действовал по собственной инициативе в ночь пожара рейхстага и своей властью приказал произвести аресты социал-демократических и коммунистических руководителей и активистов.
Геринг отвечает: «Когда Гельдорф услышал о пожаре, ему было так же ясно, как и мне, что поджигателями являются коммунисты. Я сказал тогда, что он должен мобилизовать штурмовые отряды, и я оформил в виде государственного приказа то распоряжение, которое Гельдорф произвел по собственной инициативе».
Д и м и т р о в. В ночь пожара были ли еще какие-либо разговоры между Герингом и Гельдорфом?
Г е р и н г. Да, он пришел ко мне.
Д и м и т р о в. Карване, Фрей и Кройер дали показание, что они были в прусском министерстве иностранных дел и там сделали сообщение о своих наблюдениях о том, что произошло двадцать седьмого февраля в послеобеденные часы. Говорили ли эти свидетели лично с господином премьер-министром?
Г е р и н г. Нет.
Д и м и т р о в. Знали ли вы об их показаниях?
Г е р и н г. После того, как они сделали показания… В день после пожара…
Д и м и т р о в. Утром или после обеда?
Г е р и н г. Это могло быть до или после обеда…
Д и м и т р о в. (торжествуя). Но ведь эти три свидетеля категорически заявили, что они дали свои показания после полуночи!
Г е р и н г (раздраженно). Три человека пришли в министерство и сделали свои показания перед другими чиновниками. Я не мог этого почуять. Я получил сообщение после обеда или до обеда, я не помню…
Д и м и т р о в спрашивает дальше: на каком основании было сделано Герингом 28 февраля заявление, в котором говорилось, что пожар рейхстага является делом рук компартии, так как Ван-дер-Люббе якобы имел при себе в кармане членский билет, подтверждающий его принадлежность к партии? Ведь три чиновника уголовной полиции дали показания, что у него не было такого билета!
Г е р и н г (иронически). Я не читал отчетов о процессе, а лишь слышал, что Димитров – особенно хитрый человек. Вы могли слышать, что я уже сказал, что я не занимался всем следствием. Чиновники, которые сообщили о партийном билете Ван-дер-Люббе, вероятно, ошиблись.
Д и м и т р о в. Установлено, что ночь накануне пожара Ван-дер-Люббе провел в Кенигсдорфе и там познакомился с лицами, имена которых еще не известны. Что было вами сделано, как министром внутренних дел, двадцать восьмого и двадцать девятого февраля для того, чтобы установить, каким путем произошел поджог и как Ван-дер-Люббе проник в рейхстаг?
Г е р и н г отвечает, что он дал общие указания полиции искать следы во всех направлениях.
Д и м и т р о в. Вы заявили, что рейхстаг подожгли коммунисты. Не повлияла ли на полицейское расследование эта ваша установка?
Г е р и н г. Полиции было поручено повести расследование во всех направлениях. Я, как министр внутренних дел, дал общие указания, а установление деталей и фактов – дело полиции. Деятельность компартии, ее преступное мировоззрение говорили за то, что искать надо именно в этом направлении…
По мере того как развивался этот поединок, атмосфера накалялась все больше и больше. Но подлинный взрыв произошел в тот момент, когда Димитров, смело приняв вызов Геринга, с гордостью заявил, что коммунисты ведут и будут вести борьбу против фашизма.
П р е д с е д а т е л ь суда попытался оборвать Димитрова. Он закричал, что запрещает ему вести в зале заседаний коммунистическую пропаганду. Д и м и т р о в в ответ спокойно заявил: «Это Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду. Коммунистическое мировоззрение не является преступным!»
Г е р и н г в состоянии огромного возбуждения раздраженно закричал, обращаясь к Димитрову: «Я пришел сюда не для того, чтобы вы меня попрекали! Вы – мошенник, который давно уже должен был болтаться на виселице! Вы для меня являетесь одним из преступников, которые подожгли рейхстаг».
П р е д с е д а т е л ь суда растерянно пробормотал, повернувшись к Димитрову: «Вы можете не удивляться, что свидетель выходит из себя, если вы ставите такие агитационные вопросы…»
Д и м и т р о в. Я очень доволен.
П р е д с е д а т е л ь суда лишает Димитрова слова, после чего Димитров громко и отчетливо заявляет, прямо обращаясь к Г ерингу: «Вы боитесь моих вопросов, господин министр!»
Г е р и н г (в состоянии максимального возбуждения). Вы – мошенник! Вы еще попадетесь мне, когда выйдете из тюрьмы!
Испуганный председатель суда заявляет, что Димитров исключается на три дня из зала заседаний. Когда же Димитров пытается что-то сказать, Бюнгер предлагает полицейским вывести его из зала суда. Двое дюжих полицейских уводят Димитрова. Багровый и потный Геринг покидает зал. Он проиграл это политическое сражение. Он проиграл процесс. Димитров оказался победителем…
Геббельс оправдывается
8 ноября
Восьмого ноября на суде состоялась гастроль министра пропаганды Геббельса.
В отличие от Геринга Геббельс предпочел не произносить речи, а отвечать на вопросы. Но в конце концов нервы свидетеля не выдерживают, и каждый из вопросов товарища Димитрова, в особенности связанных с разоблачениями «Коричневой книги», вызывает со стороны Геббельса поток оправданий, разъяснений, уклончивых трюков. Временами создавалось впечатление, что допрашивается не высокопоставленный и всемогущий сановник, а обвиняемый, хватающийся буквально за соломинку, чтобы парировать неумолимые улики.
Зал притих, когда со скамьи подсудимых поднялся Димитров.
Д и м и т р о в. Геббельс заявил, что, по убеждению всех членов правительства, поджог рейхстага должен был явиться сигналом к вооруженному восстанию. Приняло ли правительство двадцать шестого – двадцать восьмого февраля или в ближайшие дни решение о мобилизации вооруженных сил и какие меры были приняты против ожидавшегося восстания?
Г е б б е л ь с (вместо ответа). Практическая борьба против коммунистической опасности не является задачей всего кабинета, а является лишь задачей полиции.
П р е д с е д а т е л ь суда. Свидетель не обязан давать показания относительно других ведомств.
Д и м и т р о в. Я думаю, что по этому вопросу весьма важны именно показания Геббельса, как руководителя министерства пропаганды. Свидетель, очевидно, знает, что пожар рейхстага был использован правительством и особенно министерством пропаганды для предвыборной агитации.
Г е б б е л ь с отделывается заявлением, что поджог рейхстага только подтвердил материалы, имевшиеся против компартии у правительства.
Д и м и т р о в. Известно ли свидетелю, что в Германии происходило много политических убийств, в частности убийство коммунистических вождей Карла Либкнехта и Розы Люксембург?
П р е д с е д а т е л ь суда, прерывая Димитрова, говорит, что этот вопрос не имеет отношения к поджогу рейхстага.
Д и м и т р о в. Известно ли свидетелю, что убиты были также Ратенау и Эрцбергер?
П р е д с е д а т е л ь суда снова прерывает Димитрова.
Г е б б е л ь сотвечает, что национал-социалисты не имели никакого отношения к этим убийствам.
Д и м и т р о в. Не было ли таких случаев, когда национал-социалисты совершали террористические акты? Не было ли процессов по подобным делам, не посылали ли сторонники правительства по такому поводу телеграмм национал-социалистскому руководству?
П р о к у р о р заявляет, что вопросы Димитрова должны быть отклонены, «так как они поставлены в целях агитации».
Перед приговором
9 ноября
Мрачное представление на подмостках германского Верховного суда близится к развязке. Уже близка расправа, пахнет кровью. Накалена до крайности атмосфера в судебном зале и вокруг него. Не остается никаких иллюзий относительно намерений, какие имеет фашистское руководство в отношении судьбы своих четырех пленников. Об этом говорят полученные мною точные сведения из верных источников, это подтверждается открыто кровожадным тоном, который приняла за последние три дня фашистская пресса. Она требует четырех голов и требует их немедленно без всякой дальнейшей проволочки.
Шестого ноября в правящих кругах Берлина возник проект – свернуть процесс до 10-го, окончить его «коротким замыканием», проведя прения сторон в один день с тем, чтобы 11-го в ночь перед выборами приговор был приведен в исполнение.
На быстрой и короткой расправе особенно настаивает группа Геринга. В ускоренном окончании процесса и немедленной казни приговоренных эта группа видит единственный выход из того международного скандала, в который превратилось выступление Геринга на суде.
Скандал этот действительно не утихает, а, наоборот, разливается все шире. Буквально вся мировая печать ужаснулась цинизму, с которым Геринг разговаривал со своими жертвами. Английская, американская, французская пресса в лице своих влиятельнейших органов заявляет, что достоинство Германии как государства опозорено картиной заседания Верховного суда, который публично позволяет грубо оскорблять беззащитных подсудимых, угрожать им смертью, и сам приходит в этом на помощь оскорбителю.
Не менее позорным представляется открытое лжесвидетельство г. Геринга. Не говоря уже о лживом выпаде по адресу Советского Союза, – выпаде, от которого германское правительство вынуждено было отмежеваться, – свидетель Геринг нарушил присягу и не моргнув глазом многократно солгал в своих показаниях.
Группа Геббельса, не расходясь с группой Геринга в отношении необходимости смертного приговора и быстрой казни, считает более правильным довести формально процесс до конца. Сам Геббельс решил поправить Геринга и в своем выступлении на суде принял «пропагандистский» тон, вступив в развязную дискуссию с Димитровым. Он грациозно разъяснял, что только по чистой случайности все фашистские министры прервали свои разъезды по стране и очутились все поголовно в Берлине именно в день пожара. Национал-социалистская партия, по заявлению Геббельса, никогда не имела никакого отношения к террору.
Выступлением Геббельса организаторы процесса закончили парад всех сил. Все прошли на суде: полицейские фашистские громилы, мелкие и крупные лжесвидетели, подлинные поджигатели, наемные убийцы-провокаторы, троцкисты, национал-социалистские агитаторы.
Парад окончен, больше показывать нечего. У тюремщиков остался один-единственный аргумент: казнь четырех людей, повинных только в том, что они принадлежат к лагерю врагов фашизма и открыто и мужественно об этом заявляют.
Настали дни, когда пролетарская общественность всего мира должна не спускать глаз с фашистского судилища. Надо поднять все силы в мире, чтобы остановить руку палача, занесенную над головами четырех товарищей.
Председатель и прокурор нервничают
14 ноября
Ван-дер-Люббе заговорил – к большому изумлению присутствующих на суде и крайнему неудовольствию самого суда. Может быть, в суматохе выборов кто-то забыл воткнуть голландцу очередной шприц скополамина или по другой причине, но со вчерашнего дня главный подсудимый проявляет признаки оживления и желание говорить. Это настолько не по вкусу председателю, что он открыто зажимает Ван-дер-Люббе рот, предлагая задавать ему как можно меньше вопросов, «чтобы не переутомить его».
И в самом деле, то, что сказал Ван-дер-Люббе за одно только заседание, никак не улыбается суду. На вопрос, где он был накануне пожара, Ван-дер-Люббе отвечает:
– У национал-социалистов.
Председатель, напирая на голландца, устанавливает, что национал-социалисты, у которых был Ван-дер-Люббе, – это всего только национал-социалистское собрание.
Димитров рядом вопросов, адресованных Ван-дер-Люббе, установил, что в Геннингсдорфе было множество национал-социалистов, с которыми тот якшался. «Я убежден, что мост, соединяющий Ван-дер-Люббе с рейхстагом, ведет через Геннингсдорф», – говорит Димитров.
Председатель суда и прокурор обнаруживают особенную нервозность, когда Димитров продолжает задавать Ван-дер-Люббе четко сформулированные вопросы, требуя ясного ответа.
Д и м и т р о в. Приходилось ли Ван-дер-Люббе сталкиваться с коммунистами, бывать в их обществе во время его странствования по Г ермании?
В а н-д е р-Л ю б б е. Нет.
Д и м и т р о в. Почему вы в течение всего процесса молчали?
В а н-д е р-Л ю б б е. Не могу точно объяснить…
Д и м и т р о в. Кто виноват в вашем молчании? Вы боитесь кого-нибудь выдать?..
Тут вмешивается защитник Ван-дер-Люббе Зей-ферт и просит суд запретить Димитрову задавать вопросы, так как это может неблагоприятно повлиять на состояние его подзащитного. Председатель удовлетворяет просьбу Зейферта. Прокурор облегченно вздыхает.
Более чем подозрительны показания национал-социалистского депутата Альбрехта, который, как выяснилось, был в здании рейхстага до самого пожара и выскочил уже из горящего здания. Он был допрошен 24 марта и больше никуда не вызывался. В обвинительном акте о нем не сказано ни звука.
Альбрехт рассказывает длинную, путаную историю. Он живет рядом с рейхстагом. 27 февраля он был болен гриппом. Узнав о пожаре, он кинулся, несмотря на болезнь, в рейхстаг, чтобы спасти находившиеся там в ящике какие-то его личные документы семейного значения. При выходе его было задержали, но при предъявлении депутатской карточки немедленно выпустили. На вопрос Димитрова, где свидетель пропадал во все время следствия и суда, Альбрехт, улыбаясь и пожимая плечами, отвечает, что его никуда не вызывали, а сам он никуда «соваться» не считал нужным.
В связи с «воскрешением» Ван-дер-Люббе (неизвестно, сколько оно продолжится) было бы весьма важно допросить его по поводу двух фактов, опубликованных вчера голландской прессой.
Факт первый. Газета «Нюве Роттердамше курант» устанавливает, что Ван-дер-Люббе лично получал в Голландии свою инвалидную страховку в то самое время, когда он согласно материалам следствия должен был бы сидеть с Димитровым в Берлине в отеле «Байернгоф». Председатель и правление банка государственного страхования в Амстердаме удостоверяют, что 4, 11, 19, 25 октября и 1 ноября 1932 года Ван-дер-Люббе лично являлся в банк за страховой пенсией. Эти даты полностью опровергают показания официанта Г ельмера о якобы встречах Ван-дер-Люббе с Димитровым в Берлине.
Второй факт. Голландская же газета «Хет Фольк» сообщает, что голландец-бродяга Гаан был, по его личному показанию, в марте 1932 года увезен на автомобиле несколькими лицами, назвавшими себя немецкими полицейскими чиновниками, в городок Дюрен.
Здесь чиновники допрашивали его и показали ему фотографию, сказав: «Теперь вам надо хорошо изучить эту фотографию. Это – Торглер». Гаан сказал, что никогда не видел этого человека.
На это ему ответили: «Очень жаль. Германское правительство дало бы две тысячи гульденов, если бы вы опознали этого человека. Вас сейчас же повезли бы в Берлин и там допрашивали на суде как свидетеля».
Как известно, экспедиция германских полицейских дала самые печальные результаты в смысле поставки свидетелей из Голландии.
Начинается третий этап
лейпцигского «судилища»
21 ноября
Завтра в Лейпциге возобновляется судоговорение о поджоге рейхстага. Статья в газете «Ангриф», содержащая признание невиновности четырех подсудимых лейпцигского процесса, явилась ударом прежде всего по самой германской прессе, с тупым усердием в течение двух месяцев отстаивавшей идиотизм, лжесвидетельства лейпцигского судилища. Резкий поворот без предупреждения оставил в дураках эту бравую газетную армию.
Сильно задеты маневром «Ангрифа» круги Геринга. Они видят в статье враждебные маневры Геббельса, который хотя официально ушел от руководства газетой и снял с нее свое имя, но фактически сохранил «Ангриф» как орган свой и министерства пропаганды.
Переквалификация обвинения с упором на государственную измену является признанием всех разоблачений «Коричневой книги».
Но и сама по себе новая позиция в отношении четырех обвиняемых является полной политической капитуляцией. По новому варианту коммунистов будут обвинять главным образом в государственной измене. «Пожарные» обвинения будут, по-видимому, к концу процесса отходить в тень. Но насколько мы знаем, обвинение четырех коммунистов в государственной измене выводится только из якобы совершенного ими поджога.
Провал обвинения в поджоге тем самым аннулирует и обвинение в государственной измене. Весь обвинительный акт идет к чертям, равно как и двухмесячная канитель предварительного следствия. Новый, третий этап процесса начинается, как и первые два, совершенно на пустом месте. Новый набор свидетелей будет доказывать уже не чисто «пожарную», а вообще крамольную и подрывную деятельность обвиняемых коммунистов. Таким образом, на третьем месяце процесс превращается официально в то, чем он фактически был все время: типичную фашистскую расправу с классовым врагом.
Как указывают в кругах международной следственной комиссии, это должно служить предупреждением для всех тех, кто думает, что смертельная опасность для четырех коммунистов-пленников миновала.
«Опаснейшей ошибкой, – отмечают в этих кругах, – было бы успокоиться на этом вопросе. В результате огромной активности мировая пролетарская общественность добилась того, что обвинение в поджоге стало смехотворным. Надо всеми силами развивать дальнейшую активность, чтобы предотвратить юридическое убийство в его новом виде».
Бурные протесты во Франции
15 декабря
Сегодня опубликовано воззвание девяти организаций: Всемирного комитета по борьбе с фашизмом, Европейского бюро революционных профсоюзов, Антиимпериалистической лиги МОПР, Межрабпома, Международного комитета антифашистской молодежи, Всемирного студенческого комитета, Международной женской лиги свободы и мира, Интернационала революционных писателей и художников.
В воззвании отмечается, что международная активность широких масс оказала уже свое влияние на ход фашистского судилища. Эту активность необходимо продолжить и развить.
Собрания, уличные демонстрации, забастовки и протесты, в частности в портах – против пароходов, украшенных свастиками, в областях, граничащих с Германией, запросы в парламентах, в муниципальных советах – таковы меры борьбы, указываемые в воззвании. Если лейпцигокий суд вынесет смертный приговор, пролетарии фабрик, заводов всего земного шара должны выйти на улицу и вывести за собой всех на демонстрацию.
Союз горняков района Анзен адресовал германскому послу в Париже протест против беззаконных казней антифашистских рабочих в Германии и требование освободить невиновных. Областной комитет союза друзей СССР Приморских Альп послал протест председателю лейпцигского суда. Железнодорожники Дурдана, Бордо, Кале, Гренобля и других городов послали в Лейпциг резолюции протеста, покрытые тысячами подписей.
Этапным порядком по воздуху
Москва, 28 февраля 1984 года
Радиотелеграфист «Правды» прибежал сверху и неспокойно сказал:
Вот я только что принял. Как будто очень важная…
Мы разобрали узкую полоску из двух английских строк: Рейтер сообщало, что трое оправданных болгар сегодня вылетели на самолете в Москву.
Кинулись к телефону. Никаких официальных подтверждений, хотя, конечно, весьма возможно…
Срочный звонок в Берлин. Полпредство сообщает: германские власти ничего не сообщили о высылке Димитрова, Попова и Танева. Когда полпредство обратилось в министерство, там ответили, что сейчас перерыв на обед, и никто ничего толком сообщить не может. Что за черт!
Дежурный «Дерулюфта» отвечает с аэродрома, что самолет из Берлина ожидается в восемь вечера. По данным из Кенигсберга, на нем летят трое пассажиров. Кто именно – неизвестно.
Трое… Цифра весьма подходящая! Скорей на аэродром.
В высоких залах аэропорта пустынно и тихо. Дежурный сообщает, что кенигсбергский самолет с тремя неизвестными пассажирами на борту миновал без посадки Великие Луки, идет прямым курсом на Москву и потому будет не позже семи часов. Значит, меньше чем через час!
Волнение и недоверчивая радость брызнула по телефонным проводам красной столицы. Пока самолет с неведомыми пассажирами мчится через вечернюю, снежную мглу, люди выскакивают из-за столов, бегут друг к другу и, на ходу споря, сами себе не веря, кидаются к машинам. Внезапно, без предупреждения, этапным порядком по воздуху… это похоже на фашистскую манеру обращения с арестованными. Но вдруг не они! Или они, но в последний момент случится что-нибудь страшное…
Группка людей выходит из машины и быстро идет через весь вестибюль аэропорта. Это – президиум Исполкома Коминтерна. Приехали представители ЦК и Исполкома МОПР, представители братских компартий, командование Московского военного округа, гражданского воздушного флота, корреспонденты газет. Построились делегации сотрудников аэропорта со знаменами. Справляются о самолете.
Через тридцать минут будет. Может быть, через двадцать пять.
– Куда поедут Димитров, Попов и Танев отсюда? Мануильский хмурится:
– У них есть куда поехать. Но подождите, пусть они сначала прилетят. Пусть прилетят именно они. Пока не увижу их «собственноручно», ничему верить не хочу!
У старого большевика есть свои правила в отношении классового врага. Пока пленники не вырваны из вражеских лап, пока их нельзя пощупать целыми и невредимыми, – рано торжествовать. Таков закон непримиримой классовой борьбы.
Вышли наружу, на воздушный перрон, на снежную летную площадку. Раздражают ожидание и тишина. Ведь если бы знать на два, три часа раньше, – здесь собрались бы сотни тысяч московских рабочих! Сейчас уже поздно предупреждать. Как жаль, как обидно.
Но вдруг откуда-то слева, из темноты многоголосый шум, песни, радостный, звенящий оркестровый марш. Ах, как хотелось в эту минуту музыки, и она пришла! Откуда?! Это рабочие соседних с аэродромом заводов, чудом узнав о волнующей вести, буквально в несколько минут собрались тысячными колоннами и с оркестром, со знаменами шагают сюда.
Ожидание становится нестерпимым. Что, если это все-таки фашистская утка? Что, если в самолете не они?
Громадные неоновые буквы сияют на карнизе аэропорта, далеко лучатся в воздушную тьму. На трех языках – Москва, Москау, Моску… Они горят и призывают воздушных путников, они указывают надежную и крепкую пристань на твердой советской земле.
И из мглы, сверкая ослепительными фарами на концах широких крыльев, возникает громадная птица. Она исчезает на минуту, делая посадочный круг, и вот опять распласталась уже совсем низко, над головами. Рев моторов, пробег по земле, – скорей к кабинке, хоть с риском угодить под лопасти винта! Ревнивое чувство, задорное стремление первым ворваться и узнать содержимое летающего вагона. Но нет, первым по-хозяйски открывает дверцу начальник авиации. Зато вторым – пусть вторым! – можно схватить, обнять и прижаться губами к холодным щекам живого, настоящего, спасенного из фашистского ада, усталого, но улыбающегося Димитрова.
– Ну как?!
Нелепый вопрос.
Он спокойно, тихо смеется и отвечает простым веселым московским:
– Ничего!
А дальше – шумный, радостный ералаш, объятия, крики, давка, музыка, хлопанье автомобильных дверок. Ленинградское шоссе, огни. Тверская. И, наконец, первый разговор в советской комнате, в кругу друзей.
– Разбудили на заре, скомандовали «одеваться», «с вещами», а куда – неизвестно. Усадили в машины – и на аэродром. Только там сказали, что отправляют в Москву…
– Десять месяцев не видали никаких книг и газет, кроме фашистских… Только короткий срок после оправдания давали «Правду», потом опять прекратили…
– Здоровье? Не знаю, кажется, плохо…
– Мы знаем, кому мы обязаны своим спасением. Если бы не Коминтерн, не международная пролетарская активность, не наша печать, не «Правда», если бы не грозная сила советского рабочего класса, не бывать бы нам живыми здесь.
Мануильский прерывает его:
– Это так. Но не скромничай, не преуменьшай своей роли. Твое мужественное поведение на суде имело громадное значение для исхода процесса. Лично ты показал образец того, как должен держаться большевик перед лицом фашистских палачей. Это будет примером для многих и многих. Я не преувеличу, если скажу, что со скамьи подсудимых лейпцигского судилища ты, гремя большевистской правдой, приблизил к Коминтерну не один миллион новых рабочих.
