Текст книги "Избранное"

Автор книги: Михаил Кольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Не упомянули только об одном.

О том, что капитан Накамура был, кроме всего прочего, торговцем и поставщиком японского опия и морфия в Маньчжурию. У него при аресте нашли большой груз наркотиков. И первые строки письменного допроса, текст которого мы раздобыли только в Женеве, эти строки говорят:

«– Как ваше имя?

– Я капитан Шинтара Накамура.

– Какова причина вашего приезда в Китай?

– Наблюдение за состоянием китайских железных дорог.

– Для какой цели вы применяете героин, находящийся в вашем владении?

– Это только фармацевтический товар…

Не меньше половины всех японских чиновников и административных лиц, пребывающих в Маньчжурии, имеют непосредственное отношение к торговле наркотиками. Об этом свидетельствуют сами японцы, об этом заявил господин Кикучи, секретарь японской «ассоциации по борьбе с внедрением опиума».

Немедленно по занятии Маньчжурии японские власти ввели свою монополию на опиум и другие наркотики. Китайским беднякам к этому не привыкать. Каждый кочующий генерал, вступая в завоеванный им город, немедленно вводил опиумную монополию в свою пользу. Телеги с наркотиками неизменно движутся в хвосте военных генеральских обозов…Руководители антиопиумной комиссии очень любезны с представителем советской печати. Более любезны, чем разговорчивы.

– Может быть, вы выпьете с нами кофе? Или, может быть, чаю? Ведь вы, русские, любите чай.

– Спасибо. Я уже пил. А вот, может быть, вы все-таки расскажете, что предприняла ваша комиссия по части борьбы с японским ввозом наркотиков в Китай? Докладывали вы об опиумном порабощении Маньчжурии? Какие материалы у вас собраны по этому поводу?

– Неужели ни чая, ни кофе? И шоколад не станете пить? Ведь Швейцария – классическая страна шоколада… Нет, специальных материалов по этому вопросу мы не имеем. Особенно в связи с этим печальным конфликтом. Горячо рекомендуем посмотреть материалы конференции в Бангкоке. Эта конференция подготовлялась долго – пять лет. Зато проведена была очень серьезно. Мы уже говорили – она обошлась около полумиллиона золотых франков.

Я беру к себе домой бангкокские протоколы. Их много, они безупречно отредактированы и изданы. Сотни страниц отличного канцелярского французского языка. Где же решения?

Вот решения.

Их четыре. Все вместе обошлись в полмиллиона. Значит, каждое решение стоило сто двадцать пять тысяч золотых франков.

Решение первое: «Считать необходимым запретить оптовым торговцам опия заниматься розничной продажей».

Решение второе: «Считать необходимым запрещение продажи наркотиков малолетним».

Решение третье: «Определение термина «малолетний».

Решение четвертое: «Считать необходимым запрещение розничной продажи наркотиков в кредит, допуская ее только за наличный расчет».

Я больше не пошел в дом 59 на рю де Паки. Господа из антиопиумной комиссии, кроме всего прочего, еще и нагло соврали. По источникам менее официальным, но совершенно достоверным, удалось твердо установить, что конференция в Бангкоке, с ее издевательскими четырьмя решениями, обошлась Лиге Наций не в полмиллиона, а в пятую долю этой суммы. Остальные четыре пятых – специальными ассигновками внесли Сиам^[14], Голландия, Япония и Великобритания. Те самые страны, правящие классы которых наиболее заинтересованы в торговле опиумом. Продавцы опиума попросту купили конференцию, с. ее делегатами и протоколами!

Соединенные Штаты не участвовали в антиопиумной конференции. Именно потому, что производят очень мало наркотиков и очень боятся их. Американское правительство само напугано наступлением ядов. Тридцать процентов личного состава американского морского и воздушного флота заражены наркоманией. Когда американское военное судно приходит в восточный порт, на домах мгновенно появляются тысячи вывесок зубных врачей. Моряки и летчики спешат к вывескам. Крейсер ушел – «зубные врачи» исчезают. Под вывесками дантистов торгуют морфином, героином, кокаином. Противодействуя японскому наркотическому внедрению в Китай, Америка печется не о китайском народе, а о своих военных кадрах.

На рю де Паки все продажно, здесь все покупается. Работа антиопиумной комиссии – только ширма для жирных сделок, гигантских подрядов на поставку тысяч тонн страшнейших ядов. Тысяч тонн, – а одно только кило содержит сто тысяч доз, сто тысяч отравлений!

Вокруг тихого дома на рю де Паки пахнет большими, миллионными делами. Где-то здесь прячется мировая биржа ядов!

…На развалинах горящих домов уцелевший от артиллерийского огня желтый полускелет отдает чужеземному офицеру последнюю оставшуюся монету и, опрокинувшись на спину, вдыхает дурман ядовитого шарика. Его тело каменеет, а мозг впускает роскошные сны. Добрые драконы, мягко подплывая по воздуху, не бросают бомб, а кормят грудью маленького кули и его заплаканную голодную семью. На деревянной тарелке появляется рис, хижина встает и сама строится из обуглившихся обломков…

Встает в голубом дыме и другое видение: красивых и спокойных европейцев, кавалеров и дам, у зеркального автомобиля, на гладком асфальте богатого швейцарского города. У этих людей – золото и бриллианты на пальцах, золото и бриллианты вкраплены в мраморную свежесть белья, золото и бриллианты на женских шеях, в розовых женских ушах. И все золото и все бриллианты взяли эти люди у маленького кули, дав взамен липкий зеленый шарик смерти.

1932

Клара открывает рейхстаг

С утра Берлин полон слухами и полицией. К полудню слухов прибавляется. Полиции – тоже. Центр столицы наводнен и оцеплен полицейскими отрядами. Они стоят цепями, разъезжают на грузовиках, мотоциклах, велосипедах. На ближайших к рейхстагу и ландтагу улицах совершенно приостановлено движение.

Слухи текут и проникают через все оцепления и заграждения. Они противоречат один другому, создают картину, полную неопределенности и растерянности.

Будет ли сохранен рейхстаг? Если он будет распущен, то когда: сейчас или немножко погодя? Кто будет председателем рейхстага? Гитлеровцы, претендующие на этот пост для своей партии, скрывают до последней минуты имя своего кандидата.

А главное – Клара.

Откроет ли она в самом деле первое заседание? Будет ли это допущено?

Осмелится ли старая коммунистка выйти на председательское кресло перед лицом фашистов и социал-фашистов и сказать с этого места свое большевистское слово? Хватит ли у семидесятипятилетней старухи сил выступать перед этим сборищем врагов?

Все знают, что судьба созываемого сегодня рейхстага решается не здесь, а в маленьком именин, где отдыхает президент Гинденбург. Туда выехала головка правительства: канцлер Папен, военный министр Шлейхер, министр внутренних дел Гайль. Па-пен предложит сегодня Гинденбургу проект «президентского правительства», которое будет править, не опираясь на рейхстаг.

Уже с трех часов начинает собираться толпа у полицейских оцеплений, окружающих рейхстаг. Через заградительные посты протекает тонкая струйка обладателей входных билетов. Рейхстаг быстро наполняется. Его зал имеет необычный вид. Вся правая треть депутатских мест заполнена сплошной массой коричневых рубашек. Вся гитлеровская фракция явилась одетой в военную форму штурмовых отрядов. Фракция в форме – полное впечатление, будто в зал ввели роту солдат. Фашистские депутаты отличаются друг от друга только нашивками и значками, указывающими на принадлежность к полку. Обладатели более скромных нашивок почтительно переговариваются со своим начальством.

Центр и социал-демократическая фракция пугливо жмутся в своих пиджаках, оттесненные гитлеровской ротой. Это они открыли двери фашизму в этот зал. Открыли, а теперь вынуждены уплотняться на своей уменьшенной площади…

Дипломатическая ложа полна. Послы великих держав внимательно и жадно разглядывают необычный облик рейхстага. В правительственной ложе пусто. Ни одного человека. И все знают – почему. Сейчас правительство оформляет закрытие рейхстага.

Три часа. В зале мертвая тишина. В двери входит и медленно идет к трибуне седая Клара. Ее ведут под руки две женщины – коммунистические депутатки. И в тот момент, когда Клара поднимается на ступени президентской трибуны, тишину разрывают громовые приветствия коммунистической фракции.

Трижды раздается «Рот фронт!» в притихшем зале. Клара поднимается на трибуну. Она занимает председательское место.

Целую неделю ее травили газеты всех без исключения буржуазных партий и направлений. Ей угрожали нарушением неприкосновенности, полицейскими репрессиями, арестом, даже избиением и убийством. Но старая большевичка не испугалась.

Собрав остаток своих сил, она прибыла сюда и отсюда, с этого высокого места, возвышает свой голос перед лицом врагов и говорит им боевые слова, слова, призывающие рабочие массы к борьбе против капитализма и его лакеев.

В рейхстаге ждали, что Клара ограничится несколькими словами официальной формулы открытия и этим закончит свою «демонстрацию». Вместо этого рейхстаг вынужден в первый и, может быть, в последний день своего существования услышать большую политическую большевистскую речь, ярко рисующую тот тупик, в который зашла современная капиталистическая Германия.

Ровным голосом, только изредка притихая и делая краткие паузы, Клара Цеткин говорит о миллионах безработных, стоящих за стенами германского парламента. Она говорит о режиме чрезвычайных декретов, президентских «кабинетах» и других измышлениях и ухищрениях правящих классов, старающихся маневрировать и удержать власть в трудные, критические дни Германии, пораженной кризисом и угрозой гражданской войны.

Клара говорит о бурном социалистическом строительстве в СССР – единственной стране, не зависящей, как Германия, от рабских, захватнических договоров, подобных Версальскому. Клара призывает к единому антифашистскому фронту. Она поворачивается лицом к застывшей, безмолвной коричневой гитлеровской сотне, и взгляды двух партий, двух классов, двух вражеских лагерей встречаются.

Речь идет к концу. Зал удивлен и шепчется: сколько еще силы и огня у старой большевички!

– Я открываю рейхстаг, выполняя свой долг как старейший депутат. Но я надеюсь, что еще буду иметь радость дожить до того, что открою как старейший делегат Первый Всегерманский съезд Советов.

Шестая, коммунистическая часть германского парламента бурно аплодирует. Остальные пять шестых безмолвствуют. Пожелание седой Клары звучит как пророчество. Пусть не верят пророчеству коричневые рубашки, католические сюртуки и социал-демократические пиджаки. Мы знаем страну – там большевистская фракция составляла крохотную кучку в громадной толпе черносотенной Государственной думы. Эта капля разлилась в океан, она залила шестую часть света. Одна шестая – это совсем не плохо.

Обреченность реет над пышным и сумеречным залом собравшегося в Берлине парламента. И только предостерегающий голос старой большевички произнес вещие слова, полные ясности и боевой воли к раскрепощению миллионов трудящихся Германии.

1932

В норе у зверя

Пешеходы медленно переправлялись через асфальтовую ширь Елисейских полей. Они скоплялись на тротуарах, у перекрестков, дремотно следили за лакированной струей автомобилей, смотрели, как полицейский ажан в пелеринке останавливает поток. Перейдя половину улицы, опять ждали на срединном островке, пока не застынет на несколько секунд другая, встречная струя авто. Тогда перебирались дальше, на тот берег улицы. Машины обступили людей со всех сторон. Они текли непрерывно и

бесконечно в шесть рядов, во всех направлениях, они отстаивались на углах и у ворот, они умильно и назойливо выглядывали из роскошных витрин автомобильных магазинов, умоляя купить, нанять, взять с собой. Послушные, безмолвные эмалированные собаки – их расплодили без числа, а теперь обнищалые люди не в силах содержать это стадо на колесах, не в силах поить маслом и бензином; люди отступаются от машин, предлагают их за четверть цены, бросают их: в сараи тускнеть и стариться.

Мы пересекли поток Елисейских полей, миновали величественные и безлюдные автомобильные салоны, и новое кафе с сафьяновыми креслами, расставленными по тротуару, и подземный пляж-кабак Лидо, и святилище американского отеля Клэридж. Париж богачей и иностранных бездельников готовился к ежедневному великолепию второго завтрака. Мы свернули на узкую улицу Колизе.

Дом номер двадцать девять был обыкновенным, слегка закопченным домом боковой парижской магистрали. Нижний этаж занят автомобильной прокатной конторой и гаражом. Во втором этаже, на двери, несколько дощечек с надписями.

Позвонили. Высокий господин в пенсне, с прической ежиком, с седыми усами, скупо приоткрыл дверь. И спутник мой, слегка волнуясь, спросил:

– Не могли бы мы видеть его превосходительство русского генерала Миллера?

Секретарь ответил на хорошем французском языке:

– Его превосходигельство генерал Миллер выехал из Парижа на пятнадцать дней.

– Мерси.

– Силь ву пле.

Дверь закрылась. Машинально и молча мы спустились по ступенькам. В гараже мыли машину. Мы вышли обратно на улицу Колизе.

Тут же, у ворот двадцать девятого номера, забыв о конспирации, я горячо втолковывал своему спутнику-французу:

– Нисколько не важно видеть именно генерала Миллера! Пожалуй, он даже наименее интересен из всей головки белой эмигрантской военщины. После исчезновения генерала Кутепова официальным главой организованных остатков белой армии был избран Миллер вовсе не как самый умный, или самый активный, или самый храбрый из белых генералов. Скорее как самый бесцветный и дипломатичный. Нужна была фигура для представительства, для внешнего мира. Фигура, которая заслоняла бы подлинных оперативных руководителей и при этом не мешала бы им. Кутепов всех скрутил в бараний рог, он всех держал в крепкой своей лапе, грозно правил в Общевоинском союзе сначала именем Николая Николаевича, а потом своим собственным. Недаром звали его подчиненные: «Кутеп-паша»… Генералы Шатилов, Абрамов, Драгомиров, Лукомский, Бредов, Витковский, адмирал Кедров – вот настоящие хозяева эмигрантских военных кадров. Серенький Миллер не мешает им. Вернемтесь назад. Миллера, наверно, кто-нибудь да заменяет. Уж такой обычай у всех русских людей. Может быть, нам повезло: мы увидим зверей более хищных, чем те, что обычно показываются здесь наружу.

Мы опять поднялись по лестнице двадцать девятого номера, опять позвонили и сказали недовольному обладателю ежика и седых усов:

– Вы были так любезны, сообщив нам, что его превосходительство русский генерал Миллер сейчас в отъезде. Не будете ли вы так добры сказать, кто его заменяет на время отсутствия?

Он сказал чуть живее:

– Генерала Миллера заменяет генерал Шатилов. По какому делу вам угодно его видеть?

– Мы журналисты, хотели бы получить интервью для нескольких газет. Генерал здесь?

Белый чиновник колебнулся. С печатью надо быть вежливым.

– Он здесь, но…

Мы уже перешагнули порог и стояли в темноватой учрежденской передней со шляпами в руках, с будничной светской деликатностью людей, которые не сделают лишнего шага без приглашения. Секретарь пораздумал и сказал уже приветливо:

– Ле женераль Шатилофф сейчас занят, но я ему все-таки доложу. Попрошу вас пройти во внутренние комнаты.

Уже пятнадцать минут, как нас пригласили сесть. На коленях лежит фотографический аппарат. Мой француз уже скучает. А я нет! Я бы просидел еще столько же, разглядывая полуприкрытыми глазами эту заурядную и невероятную комнату.

Ведь стул, на котором я сижу, – он стоит не в партере театра, где ставят историко-революционную пьесу. Ведь здесь – настоящий царский военный штаб через пятнадцать лет после полного разгрома и изгнания белых армий!

Настоящий царский, штаб, состарившийся, одряхлевший, с расшатавшимися зубами, потасканный в бегствах и эвакуациях, но сохранивший своих людей, свою обстановку, даже воздух свой – кисловатый, с отдушкой аниса и сургуча и благопристойной пыли. На деревянных стоечках вдоль стен книги, папки с делами, кипы старых бумаг, видимо дореволюционной, если не довоенной давности. На стенах портреты: Николай Романов, Николай Николаевич, Колчак, Врангель, адмирал Макаров со своей патриаршей бородой… Сколько раз меняло квартиру это имущество на длинном пути своем от петроградской арки главного штаба – сюда, на боковую уличку около парижской Арк-де-триомф!

Примасленные благообразные седеющие господа перекладывают на столах книги и бумаги. Это полковники, секретари штаба… Узнаю знакомые обложки: много советской литературы. Здесь не очень интересуются нашей беллетристикой. Но читают и собирают комплектами «Красную звезду», «За индустриализацию», «Вестник воздушного флота», даже «Красную Бессарабию»…

У полковников за письменными столами немало работы. Российский общевоинский союз – это больше, чем военное министерство белой эмиграции. Это – сама белая армия, включая и кадры и их хребет.

На улице Колизе управляют и командуют большим, сложным и разбросанным хозяйством. При союзе состоят: первый армейский корпус генерала Витковского, донской корпус генерала Абрамова, кавалерийская дивизия генерала Барбовича, кубанская казачья дивизия генерала Зборовского, целая куча военных школ, лицеев и кадетских корпусов во главе с военной академией («высшие военно-научные курсы»).

Полковники строчат бумаги, пишут циркуляры, диктуют их на машинку. Сколько лет прошло с тех пор, как советские полки победили, разогнали и вышвырнули белую армию, развеяли ее клочья по ветру! А здесь, на улице Колизе, все еще управляют разодранными человеческими клочьями, все еще повелевают ими.

Солдат Деникина и Врангеля, казак, обманом посаженный на корабль и увезенный куда-нибудь в Аргентину, не может и через десять лет вырваться из цепкой офицерской паутины.

Если он работает в Бордо на заводе, или в Шампани на виноградниках, или в Чили на серебряных рудниках, все равно он остается нижним чином девятого драгунского великой княжны Марии Николаевны, или шестьдесят третьего углицкого пехотного генерал-фельдмаршала Апраксина, или какого-нибудь еще чьего полка.

К нему, измотанному после работы, подходит посланец от начальства или местной войсковой группы и передает приказание – чаще всего по денежной части: внести за будущий месяц или довнести за прошлый. Вложить свою лепту на ремонт русского храма в Пирее и на чествование генерала Остроухова по случаю восьмидесятилетия его беспорочной службы в офицерских чинах. И запуганный, порабощенный даже здесь офицерами, нижний чин угрюмо вносит и опять без конца вносит свою лепту.

Не вносить лепту нельзя. Белогвардейское офицерство связано с предпринимателями, с управляющими заводов, плантаций, рудников. Они посредничают между хозяевами и русскими эмигрантами-рабочими: они ручаются перед фабричной администрацией за благонадежность своих нижних чинов. Малейшая провинность, непослушание по военной линии – нижний чин мгновенно вылетает на улицу, он без работы, голодает.

Так поддерживают отсюда, с улицы Колизе, патриотический дух остатков императорской армии. И журнал «Часовой», восхваляя традиции белой армии, нравоучительно пишет: «Офицер по самому существу своему должен быть отцом и старшим братом солдата, но не его товарищем. Бодрость, смелость, храбрость, субординация, экзерциция, – учил Суворов. Все начинай с благословения божьего и до издыхания будь верен государю и отечеству. Бог нас водит. Он нам генерал. Слава, слава, слава!»

Организационный костяк белых войск, его оперативный штаб – это первый отдел Общевоинского союза, мозг и руки военной и воинствующей зарубежной контрреволюции.

Начальник первого отдела – генерал Павел Николаевич Шатилов.

Из боковой двери выходит еще не старый мужчина с длинной кавалерийской талией. Он оправляет на ходу пиджак. И предупредительно улыбается двум приподнявшимся со стульев французским журналистам.

– Месье… Ву дезире?..

Он проводит в свой кабинет: небольшая комната с грязноватыми обоями. Он усаживает у стола, и слушает наши вступительные французские любезности, и отвечает, пытливо смотрит, и я тоже смотрю полуприкрытыми глазами – так вот какой вы, ваше превосходительство, Павел Николаевич Шатилов! Вот куда вас занесло!

Монархия, контрреволюция дали в гражданскую войну не худших своих генералов. Боями против Красной Армии руководили полные сил и стратегического воображения военачальники, не занимавшие в мировую войну высших постов только из-за семейственности и протекционизма придворных кругов. Считая себя затертой и обиженной, недостаточно продвинутой, «генеральская молодежь» кинулась показывать свои таланты и доканчивать карьеру в войне за восстановление царской России. Многого стоило пролетарским стратегам-самоучкам направить русло генеральских карьер в другую сторону и похоронить эти карьеры здесь, на улице Колизе.

Генерал Шатилов – активнейший деятель гражданской войны, боролся с Красной Армией на Северном Кавказе и на Украине. Командовал большими кавалерийскими соединениями, вплоть до конного корпуса. Был ближайшим соратником, личным другом и несменяемым начальником штаба Врангеля. Из-за него Врангель впервые открыто передрался с Деникиным. И его, назло Деникину, демонстративно восхваляет в своих мемуарах:

«Генерал Шатилов, прекрасно подготовленный, с большим военным опытом, великолепно разбиравшийся в обстановке, отличался к тому же выдающейся личной храбростью и большой инициативой».

Как обидно после таких аттестаций уныло сидеть на мели, коротать долгие годы в штатском пиджачке, терзаться бессильными судорогами честолюбия в обществе выживших из ума военных старичков!

Впрочем, и здесь, на улице Колизе, генерал Шатилов не может жаловаться на узость своих функций. В ведении первого отдела состоят все важнейшие оперативно-командные рычаги Общевоинского союза.

Начальнику первого отдела подчинены все белые воинские организации на территории Франции и ее колоний. А также – на территории Финляндии, Дании, Г олландии, Польши, Италии, Испании, Англии, Швеции, Норвегии, Швейцарии, в Египте, в Сирии и Персии.

Начальнику первого отдела подчинены и гвардейское объединение, и общество офицеров генерального штаба, и союз офицеров – участников войны, и кавказский и сибирский офицерские союзы, и общество галлиполийцев, и «объединение железных стрелков». При нем состоят и разведка, и международный шпионаж, и организация террористических актов в духе Горгулова. Он распоряжается военными курсами и кадетскими корпусами, и даже бойскаутами – сопливыми белогвардейчиками, еле понимающими русский язык.

Это сложное хозяйство живет не само для себя. На стене у начальника штаба русской белогвардейщины – маленькая карта Европы и большая карта Маньчжурии. На столе, поверх бумаг, пачка номеров московского журнала «Плановое хозяйство». Зверь, забившись в берлогу, все еще собирает силы к прыжку. Он не выпускает из глаз те места, в какие ему хотелось бы раньше всего вцепиться когтями и зубами.

Много забот у генерала Шатилова. Сейчас, в отсутствие председателя, прибавились еще сношения с внешним миром, с печатью. Надо отвечать на вопросы журналистов, науськивать их на Советы и при этом опровергать вещи, для данного момента неудобные, отмежевываться, возмущенно пожимать плечами, разводить руками… Ну-ка, посмотрим, как у начальника первого отдела получается пожиманье плечами и разведение руками!

– Справедливы ли, мон женераль, те сведения, какие за последнее время распространились в широких кругах, что руководимый вами союз является на самом деле русской монархической армией, расквартированной в разных странах и объединенной регулярным штабным и строевым руководством?

Заместитель генерала Миллера пожимает плечами слегка-слегка. Руками разводит только на сорок пять градусов, над столом. Он улыбается снисходительно и даже с оттенком сожаления к вопрошающему.

– Не знаю, нуждаются ли даже подобные слухи в опровержении. Это чепуха, распространяемая большевиками через «Юманите». Наша организация не имеет ничего общего с армией. Это чисто гражданское русское объединение бывших участников войны, ставящее себе задачи исключительно морального порядка.

– Например?

– Например… Ну, например… сохранение наших старых традиций, составление истории полков и их военных походов в мировой войне…

– В мировой? В гражданской тоже?

– Да, если хотите, и в гражданской.

Как это приятно слышать члену редакции «Истории гражданской войны»! Генерал Шатилов продолжает объяснять:

– Кроме того, мы занимаемся экономической взаимопомощью, далее – воспитанием наших детей в национальном духе, любительским изучением военных вопросов, спортивными упражнениями, охраной наших уцелевших знамен и прочих реликвий.

– Но никак не регулярным военным обучением и не оперативной подготовкой нового реванша за ваше тяжелое поражение в России?

Ле женераль Шатилофф нахохлился и глядит враждебно-испытующе. Тон вопроса был в самом деле неосторожен. Генерал делает паузу… Нет, он не догадался, с кем говорит. Он разводит руками уже более энергично.

– Мы делали бы что-нибудь подобное, если были бы в какой-нибудь мере армией, как о нас говорят большевики. Но ведь я уже сказал вам и подчеркиваю еще раз: мы – не армия. Мы ничего общего и похожего с армией не имеем. Мы являемся совершенно цивильным, идейно-моральным, имеющим своей целью только воспитательно…

Я предупредительно записываю ответы в книжечку. Как он нагло разговаривает, этот гладенький женераль Щатилофф! Нагло и насмешливо. Почти издеваясь над французскими простаками-газетчиками, пришедшими слушать его нахальные откровения. Впрочем, так принято здесь, в Париже. «Цивильный» характер белого Общевоинского союза – это версия, которую принято произносить с улыбкой и шаловливым подмигиванием.

В своих официальных печатных документах на русском языке, – предполагая, что французы если не по невежеству и не по лени, то из деликатности в эти документы заглядывать не будут, – «спортсмены» улицы Колизе сообщают открыто и ясно:

«Сущность положения о Русском общевоинском союзе заключается в том, что с русской армией объединились в составе этого союза все те воинские организации, которые желали быть с нею в связи. Этим организациям были сохранены их названия, порядок внутреннего управления и самостоятельность во внутренней жизни. Во главе РОВ союза по его положению стал главнокомандующий, и с этого времени армия стала РОВ союзом».

Уже после всех скандалов и разоблачений о действиях русских белогвардейцев во Франции орган РОВС, журнал «Часовой», приводя «краткое расписание Российской императорской армии», невозмутимо указывал:

«Подчеркнуты все полки, сохранившие свои кадры как части или под видом объединений и союзов за рубежом».

Начальник первого отдела штаба остатков белой армии разговаривает с иностранным журналистом, как с маленьким ребенком. Что, если перестать качать ему в ответ головой, не повторять с полупонимающим «уй, се са, сэ клер», а остановиться и сказать не по-французски, а совершенно русским басом:

– Да будет вам врать, почтенный! Кому вы заливаете баки?! Это не в коня корм все ваши легальные заверения!

Вот удивился бы…

У них тоже свое расслоение, свои оценки, у этих побитых и изгнанных рабочим классом маршалов Николая Романова, не признанных и отвергнутых страной полководцев, диктаторов, гвардейских сверхчеловеков, придворных гениев.

Одни, уединившись на покой в тихих виллах, обеспеченные до конца жизни вывезенным с родины грабленым золотом, махнули рукой на всякие и всяческие перспективы. Они заняты только подведением итогов. Они выпускают многотомные мемуары и сводят в них долгие счеты с врагами. Не с большевиками – тут они пока бессильны. Счеты с бывшими сослуживцами, конкурентами, соперниками. Обвиняют друг друга в предательстве, в «забвении интересов России», в плохом вождении войск, в лихоимстве и взяточничестве. Перелагают друг на друга ответственность за свое поражение и, может быть, искренне верят, что победа Красной Армии имела причиной бездарность одних генералов или могла быть предотвращена талантами генералов других.

Другие бредят наяву. Организуют кружки теософов и спиритов, ведут церковные интриги вокруг нескольких уцелевших за границей монастырей и соборов. Комбинируют смесь католичества с православием и буддизма со старообрядчеством. Или публично фантазируют на бумаге, за гонорар. Бывший донской атаман генерал Краснов закончил двадцать девятый роман. В романе большевики гибнут, сраженные неслыханными изобретениями белогвардейских инженеров. Против Советского Союза автор пускает невидимые в небе голубые воздушные аппараты, газовые стены длиной в десятки километров, через которые никак не может проникнуть враг, мощное радио, заглушающее все советские станции и громко, на весь СССР возвещающее смерть коммунистам и гибель коммунизму. Орган генерала Шатилова, журнал «Часовой», скорбит о беспочвенности фантазий Краснова:

«Если у нас осталась только надежда на газовые стены и другие жюльверновские средства, тогда дело плохо… Тогда наше поколение победы, конечно, не увидит…»

Есть третья часть бывших руководителей вооруженной контрреволюции в нашей стране. Эти еще пробуют бороться. Но и они не смеют мечтать даже о каких-нибудь попытках нанести удар Стране Советов своими собственными силами. Главный расчет – на богатых и гостеприимных покровителей. На штабы капиталистических государств. На владельцев военных заводов. На нефтяную аристократию. На международную полицию и контрразведку. На всю подгнившую изнутри, но еще богатую золотом и пулеметным свинцом систему охраны ростовщиков и угнетателей. На эту систему вся надежда русской белогвардейщины в ее подготовке к новому прыжку. При этой системе кормятся верхушка «белого воинства» и вся свора на улице Колизе.

Дай-ка я его сфотографирую. Как не заполучить в альбом большевика-газетчика эту хищную птицу!

– Мон женераль, вы разрешите сделать снимок?

Он что-то кокетливо бормочет о плохом освещении комнаты. Но доволен, почти в восторге. Он уже видит себя, отпечатанного нежно-коричневой краской во всю страницу роскошного французского журнала. И, предвкушая галантный текст: «Известный – ле селебр – русский генерал Поль Шатилофф, глава храбрых русских комбатантов во Франции…» Нет, милый, ты прогадал. Это совсем из другой фильмы…

– Как же вы будете снимать? Здесь понадобится большая выдержка.

Он сам не знает, как он прав. Выдержка нужна большая. Надо собрать всю свою выдержку, чтобы стоять и на расстоянии трех шагов целиться в этого человека, в живого, уцелевшего начальника штаба деникинской и врангелевской армий, прошедшего огнем и мечом по рабочим кварталам, по крестьянским пашням Украины и Крыма, подготовляющего и сейчас, через пятнадцать лет, новый разбойничий набег.