Текст книги "Избранное"
Автор книги: Михаил Кольцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)
– Что вы, товарищ… У меня уже сыновья постарше его. Ведь это мы по-нарошному женимся.
Смяв кепку в кулак, парень простодушно рассказывает длинную историю с обменом комнат и жилплощадей, с пропиской и выпиской. Его даже трудно назвать настоящим преступником. Он хочет устроиться в отдельной комнате, чтобы удобнее работать и учиться. То, что он делает сейчас, кажется ему пустой и невинной формальной уловкой. Никто толком не объяснил ему, каков смысл вступления в брак и как гнусно делать из этого фикцию.
А вот другой тип, уже сознательный и хорошо уверенный в себе. Инженер из большого промышленного главка. Заехал на минутку развестись. Дожидается машина у ворот. Он сначала обижается на расспросы – и формально прав:
– Загс не имеет права входить в мотивы развода. Но тут же непринужденно рассказывает:
– Я регистрировался сначала только для жилплощади, чтобы въехать в квартиру. Потом фиктивный брак превратился в фактический. Откровенно говоря, это было очень кстати – и бытовые и интимные потребности, все обслуживалось в одном пункте; очень удобно для приезжего в смысле экономии времени, сам я ленинградец. Но, конечно, всерьез считать ее женой смешно, ведь я на три головы умственно и морально выше ее. Теперь же меня отзывают обратно в Ленинград, ну а там у меня квартира, жена, двое детей. Сами понимаете…
Инженер вынимает пять рублей и аккуратно укладывает в бумажник два рубля сдачи.
В Бауманском районе за три месяца этого года поженилось 1349 пар, развелось за тот же срок 624 пары. Не беремся критиковать первую цифру. Но вторая пропорционально нелепо велика.
Можно, конечно, развести теорию, что-де, мол, происходит переоценка ценностей, проверка и отсев людей, повышение требований друг к другу на почве возросшей культурности и тому подобное… Эти аргументы мы жертвуем на бедность искателям дешевых социологических схем. Факты говорят другое. Наибольшее количество разводов падает на новые и частью чуть ли не на вчерашние браки.
В Пролетарском районе из 366 разводов этого года только 84 падает на браки со стажем больше трех лет. Из остальных 282 аннулированных браков 90 зарегистрировано в 1935 году, а 15 —в нынешнем же году. То же самое соотношение в Ленинском и в прочих районах.
Значит, дело не в переоценке ценностей, не в какой-нибудь генеральной ревизии мужей и жен, а в крайней легкости, неразборчивости браков, которая, в свою очередь, основана на соблазнительной, подстрекающей легкости развода. Не понравится – за трешку разведемся. А тем временем возникают привходящие обстоятельства, движимые, недвижимые, живые – имущество, квартира, ребенок. И трешка из легкого ключика к свободе превращается во вредоносное орудие, трешка раскалывает только что сформировавшуюся семью, ломает быт, калечит маленьких, неповинных людей.
Уже рабочий день на исходе. Сейчас прекратится прием. Входит запыхавшийся гражданин. Лицо знакомое… Ах, вот что, это тот, который разводился. У которого жена читала книжку.
– Мы тут сегодня совершили развод. Нельзя ли аннулировать? Мы передумали.
– Аннулировать развод нельзя. Можно заново зарегистрировать брак. Но для этого нужно присутствие вас обоих.
– Зачем же обоих? Вот ее паспорт. Она у меня нервная, вот сейчас плачет, говорит, что я бессердечный эгоист, что рад избавиться от нее. А перед тем говорила, что мы давно чужие, что бессмысленно тянуть дальше эту канитель.
– Ведь мы советовали вам еще раз подумать. А сейчас в одиночку мы вас поженить не можем.
Он безнадежно махнул рукой и, как замученная кляча, поплелся обратно.
Седьмой час, загс заперт, сотрудники еще сидят, пишут дубликаты к актам, совершенным за день. Вдруг оглушительные удары в дверь, шум и грохот, несомненное землетрясение.
– Откройте, товарищ! Очень надо!
– В чем дело? Учреждение закрыто. Вы бы еще ночью пришли.
– А почему бы и нет. В наше стахановское время загсы должны работать круглые сутки! Как «Гастроном». Без бюрократизма.
За дверью взрыв хохота и аплодисменты. Женский голос убеждает:
– Валентин, не задирайся. Ничего не выйдет, да еще всех заберут, тут милиция рядом. Вася, погововори ты.
Рассудительный голос, какие обыкновенно пускаются в ход для успокоения комсомольских собраний, медоточиво просит:
– Дорогие товарищи, мы очень просим открыть дверь и зарегистрировать брак двух очень заслуженных товарищей. Их сопровождает молодая заводская общественность. Явка в загс задержалась из-за производственного совещания. Но разве станет государство из-за такой причины отнимать хоть один день счастья у ударной советской семьи?
Возразить на это очень трудно. Мы открываем дверь, и через порог вваливается огромная орава с цветами и с гармошкой. В галдеже и смехе не сразу можно выяснить, кто жених и кто выходит замуж. Но когда начинается процедура записи, все утихает, молодая пара стоит застенчиво среди серьезных, ободряющих и задумчивых лиц товарищей и друзей.
1936
ЧУЖИЕ И СВОИ
Летом в Америке хорошо
И более того.
Правительство заботится об отдыхе граждан, оно бдит у ложа взрослого американца и у изголовья ребенка.
Вы, вероятно, думаете, что Соединенные Штаты – страна каторжного, беспредельного капиталистического труда? Так, возможно, было, но сейчас – наоборот: замечательно в Америке.
Еще недавно покойник-президент Гардинг объявил, что Америка должна не только трудиться, но и отдыхать. Он установил, что последняя неделя апреля считается неделей игры для детей и неделей отдыха для взрослых.
Его преемник, президент Кулидж, обратился с воззванием к американскому народу. Воззвание нельзя читать без умиления. Суть его:
«Задача нашей страны – дать каждому возможность использовать жизнь вне дома. Летний отдых гражданина должен быть нашей национальной задачей. Мы должны создать в этом отношении определенную национальную политику».
«Политика отдыха» – это лозунг. Такая штука и на выборах может помочь.
Американская пресса с огромным пылом обсудила и распропагандировала кулиджевский тезис. Аргументация самая пространная: американец должен любить природу и стремиться к ней. Еще свежо предание о заселении Америки, еще влечет к себе обаяние куперовских рассказов, новы рассказы о прериях, стадах бизонов, мустангов.
Отдохнуть есть где в Америке: зимой – в Калифорнии и Флориде, летом – на севере, у границ Канады, в горах. А если надоело – можно в Европу. В этом году в Европу едет более двухсот тысяч человек американских туристов.
Отдыхать и путешествовать в Америке – легкая и удобная вещь. У всякого мало-мальски порядочного американца есть автомобиль. Не какой-нибудь паршивый форд, – они уже вышли из моды, – а большая, сильная, вместительная машина. На ней за несколько часов можно забраться в лесные дебри, на рыбную ловлю, к купанью, на охоту.
По воскресеньям на американской фабрике, чтобы машины не стояли, к ним приставляют «зеленых» эмигрантов – литовцев, евреев, итальянцев – из безработных. В картонажной мастерской, где работал товарищ, вдруг сквозь гул машин резнул крик. Под-ростку-итальянцу оторвало ножом два пальца. Вошел смотритель. Потный, ленивый, раскисший от жары. Обрывком газеты поднял с пола пальцы, швырнул в плевательницу и рявкнул в сторону:
– В следующий раз не приходи!
Это пустяки для президента Кулиджа. Пусть рука с оторванными машиной пальцами не поднимется за него на новых выборах. Владельцев автомобилей, прилежных осуществителей «национальной политики отдыха», и их денег пока достаточно. Они поддержат.
· · · · ·
В ясный летний полдень бесчисленные радиолюбители всей юго-восточной части Соединенных Штатов услышали особенно резкие, настойчивые вызовы:
– Алло! Алло! Говорит станция Окала во Флориде на волне 705. Алло! Алло! Слушайте! Алло!
Уважаемые леди и джентльмены. Управление нашей станции счастливо уведомить вас о том, что им достигнута возможность предоставить вам исключительное наслаждение. Алло! Слушайте! Негр Ник Вильяме, который невежливо обратился к одному из торговцев колониальными товарами, был сегодня опознан публикой и задержан. Негра схватили, когда он отправлялся на работу.
Торговец опознал в нем своего преступного оскорбителя. Из окрестных домов и гостиниц начала стекаться публика, чтобы принять участие в суде Линча над негром. Алло! Слушайте! Нам удалось убедить уважаемых граждан судить черного преступника перед микрофоном нашей станции Окала во Флориде на волне 705, чтобы доставить возможность вам всем испытать исключительное удовольствие, как если бы вы сами присутствовали при самосуде.
– Слушайте! Алло! Внимание! Начинается. Внимание!
Бледные от волнения, застывшие у трубок и громкоговорителей американцы услышали первый звериный рев убиваемого человека и радостные крики толпы. А обстоятельный сопроводительный голос со станции продолжал давать объяснения:
– Вам, радиослушателям всей Флориды, ничего подобного еще не преподносилось. Никто из наших конкурентов не мог вам этого дать. Вы слышите визг? Это только теперь его хватают по-настоящему… Он лежит на земле… Ага, удар был меток. Глаза выпирают у него из орбит… Слышите, как он мяукает?.. Кричать по-настоящему уже не может. Слыхали выстрел? Теперь с ним все готово.
– Алло! Жаль, что все так быстро окончилось с черной скотиной. Можно утешаться только тем, что у нас, во Флориде, найдется еще достаточно подобных ему… Уважаемые леди и джентльмены, наша передача заканчивается. Мы надеемся, что она прошла с достаточной слышимостью, что вы хорошо принимали и полностью насладились нашей исключительной программой… Алло, кончаем. Алло, алло, конец.
Воздадим должное блестящему уровню американской радиотехники. И особенно ее применению. Куда нам, косолапым, у себя хорошо радио ставить!
· · · · ·
Долго, нудно тянулось следствие по нефтяному делу.
Вначале, пока были обнаружены только первые участники нефтяной панамы, все шло довольно гладко.
Судебные чиновники в интервью с репортерами рассказывали нефтяные страсти, а вся Америка ежедневно с восхищенным ужасом ахала:
– Нет, какие мерзавцы! Ведь как воровали, а?.. Ведь это ж надо уметь так воровать! Ну и ребята! А?..
Вдруг – неприятность. Кое-кто из судебных следователей оказался не без греха. У одного несколько нефтяных акцишек завалялось на самом дне кармана. Другой еще совсем недавно получил за прекращение нефтяного дела взятку выше средних размеров, крепко и убедительно пахнувшую керосином.
Америка (общественное мнение) смущена. Но, преодолев первый конфуз, еще больше заволновалась.
– Вот оно как – и судейские с ними снюхались? Ну, и наро-од! Волоки судейских! Тащи к главному прокурору! Он, голубчик, все разберет. Попадет вам всем на орехи. Ж-жулики…
Но в кабинете у главного прокурора Соединенных Штатов Догерти обстановка стала еще более странной.
Высшее юридическое начальство в республике вдруг, неожиданно для всех, стыдливо потупило глазки, вытерло платочком рот и поспешно застегнуло сюртук.
Но было поздно. Все присутствующие заметили внушительные жирные пятна – не только на жилете. На сюртуке, на манишке, на репутации генерал-прокурора.
Когда и Догерти оказался измазанным в нефти, американцы приуныли. Кто же будет судить нефтяных преступников? Для правосудия уцелела только одна инстанция. Только президентское кресло торчало над нефтяным разливом.
Но даже и тут…
Американцы подозрительно потянули носом: из Белого дома явственно попахивало чем-то горючим.
Нефть не нефть, а что-то вроде очищенного бензина чувствуется.
С этого момента телеграммы о нефтяной панаме начинают из Америки приходить сбивчивые, неясные и противоречивые.
Сенатская комиссия заседает, обвиняемых допрашивают, результаты неясны, вообще в чем дело – неизвестно.
На вопрос о происходящем американские патриоты и официальные информаторы отвечают нечленораздельным мычанием и небрежным пожиманием плеч.
И вдруг – просветление. Темные загадочные тучи раздвинулись. Выглянул веселенький луч.
Американцы, выше головы! Звездный флаг на мачту! Он чист и незапятнан. Разгадка проста и убедительна.
Первая американская газета «Нэйшнл Рипабликэн» первая сообщила истинную подоплеку нефтяных скандалов.
Вы хотите знать? Но разве вы не догадываетесь?
Ясно же – во всем виноваты большевики!
Как дважды два – четыре доказывает «Рипабликэн», что именно советское правительство подстроило всю нефтяную панаму.
«Лица, ведущие следствие, подражая тактике большевиков, ставят себе целью свержение нынешнего правительства путем дискредитирования республиканской и демократической партий».
– Вся программа следствия выработана в СССР, где были недавно следователи – сенаторы Уилер и Лэдд».
Вот оно что! Кто бы мог подумать?
Неужели американские нефтяные воры думают спастись таким простым и наивным приемом?
Очевидно.
Ссылки на Советскую власть американская пресса охотно, наперебой подхватит. Что останется делать: ведь керосиновые пятна просвечивают и через листы всех крупнейших американских газет.
А читатели? Бедняги! Бедная страна – с миллиардерами, небоскребами, резиновым протезом «морали», ослиными ушами «общественного мнения».
· · · · ·
В штате Коннектикут, на родине знаменитой писательницы Бичер-Стоу, автора «Хижины дяди Тома», кто-то вздумал поставить ей памятник.
На это губернатор и все власти штата ответили категорическим отказом.
– Мы не можем ставить памятник тому злу, которое эта госпожа причинила нам своей книгой в пользу негров.
Так ответили власти Коннектикута.
Впрочем, кое-какой памятник есть. На месте разрушенного домика Бичер-Стоу воздвигнута общественная уборная. Ее много посещают.
· · · · ·
На «обезьяньем процессе», рассказывают, было очень жарко. И обвиняемые, и суд, и публика сидели без пиджаков, обливаясь потом. Пришлось перенести заседание под открытое небо. Не хватило стульев. Служители суда отказались предоставить защите стулья. Те протестовали. Не помогло. Принесли стулья из дому. Хорошо поставлено судопроизводство в Америке!
Судебное заседание началось молитвой. Защитники протестовали, указывая, что молитва оказывает моральное давление на присяжных. Ведь предметом разбирательства должен быть вопрос: сотворен ли человек богом, или возник эволюционным путем, из обезьяны, по теории Дарвина? Председатель все-таки предложил священнику помолиться о божьей помощи суду, защитникам и представителям печати.
Американский вице-президент Брайан, главный руководитель борьбы против дарвинизма, устроил на улице у дверей суда митинг на тему «Горилла или бог». После доклада пели молитву под аккомпанемент шарманки… Кроме того, Брайан официально заявил, что, если приговор суда окажется «против бога», он добьется изменения в американской конституции – объявит христианскую религию государственной.
На суде вице-президента Брайана допрашивали как свидетеля. Очевидно, высокое положение допрашиваемого автоматически закрепило за ним авторитет в вопросах мироздания.
– Верите ли вы, что Иона был проглочен китом, находился трое суток в его чреве и затем целым и невредимым оттуда вышел?
– Когда я читаю, что кит проглотил Иону, я в это верю. Господь в состоянии сотворить китов и людей, которые способны переживать описанное.
– Верите ли вы, что этот кит был создан нарочно, чтобы проглотить Иону?
– Я этого не знаю. Я верю в чудеса.
– Вы, следовательно, думаете, что также мог бы и Иона проглотить кита?
– Да, если бы господь этого пожелал. Но в библии об этом ничего не сказано.
– Верите ли вы, что Иисус Навин приказал солнцу остановиться?
– Несомненно.
– Не следует ли думать, что солнце тогда вращалось вокруг земли, раз ему приказывают остановиться?
– Господь всемогущ, это для него не составило бы никаких затруднений.
– Знаете ли вы, что произошло бы с Землей, если бы она вдруг по приказанию свыше остановилась?
– Я этого не знаю, но знаю, что господь и в этом случае сделал бы что нужно.
– Верите ли вы, что потоп разрушил всякую жизнь вне Ноева ковчега и что по церковному исчислению он произошел четыре тысячи лет назад?
– Я верю тому, что сказано в библии.
– Знаете ли вы, что есть народы, которые в состоянии проследить свою историю на протяжении пяти тысяч лет?
– Наука спорит часто из-за ста тысяч лет, почему же я должен волноваться по поводу тысячи?
– Знаете ли вы, что и у других народов известны версии о потопе?
– Нет, меня конкурирующие религии не интересуют.
Так допрашивали на суде вице-президента Брайана, и так отвечал вице-президент. Когда же у выхода из суда изумленные журналисты переспросили Брайана, неужели он верит в историю с Иисусом Навином и солнцем, он отрезал:
– Надоело разговаривать с ослами.
И вышел американский господь бог победителем из жестокого боя с дьяволом на суде в городе Дайтоне. И заплатил сатана господу богу штраф в сто долларов.
А блаженного Брайана через пять дней отозвал к себе господь бог. И почил вице-президент в бозе.
О мертвых – или хорошо, или ничего. Поэтому промолчим о покойнике, благо столь высокого он положения. А вот другой американский покойник, знаменитый Франклин, не вице-президент и даже не президент, говорил:
– Для того чтобы мне быть послом, нужно, по закону, обладать имуществом не менее тридцати долларов. У меня осел ценою в тридцать долларов. Вот я и стал послом. Но осел умирает. И я не могу быть больше послом. Кто же из нас посол: я или мой осел?
1925
Стачка в тумане
Мне сказали:
– В среду в Лондоне в парламенте будут решаться судьбы правительства Макдональда[5]. Хорошо бы посмотреть и описать это представление. Сегодня суббота, и мы в Москве. Вы успеете.
– Как сказать…
В воскресенье наш воздушный транспорт отдыхает.
Только в понедельник утром летчик Шибанов повез меня к Макдональду. Было жарко в кабине, над Смоленском я кончил газету, над Латвией дочитал книгу и закусил, над Литвой вздремнул, а в сумерках попрощался с летчиком на кенигсбергском аэродроме.
– Еще полчаса, и мы застряли бы из-за темноты в Ковно. Ваше счастье. Катите дальше.
Второй риск предвиделся в Берлине. Ночной поезд из Кенигсберга прибывает в половине восьмого. А в восемь двадцать уходит голландский экспресс. За это время надо купить билет и уладить кое-какие формальности.
Берлин не подвел. Пятьдесят минут волнений, и опять все в порядке. Мимо окон бежали Ганновер, Оснабрюк, Аахен. Глаза слипались. Сутки езды утомили здесь больше, чем неделя в русских вагонах.
На голландской границе встретили туман и слякоть. Замелькали непонятные личности в форменных фуражках. То ли кондуктора, то ли полицейские. Дождь бил в стекла, как в бубен.
В полночь поезд вкатился на каменный мол. Погода совсем испортилась. Через таможню и контроль вышли на сходни и на палубу парохода. Матрос объяснял по-английски шикарной даме, что Ла-Манш разгулялся и возможно опоздание.
Всю ночь качало, как в аду. У трех пассажиров сорвало шляпы. Двое раскатились и распластались на мокрой палубе. Спать нельзя было: будили толчки и боязнь запоздать.
В Гарвиче на заре на пустом вокзале одинокий джентльмен вымачивал обвислые усы в стакане сода-виски. Поезд ушел час назад, а следующий – в одиннадцать. В половине же второго в Лондоне, в министерстве иностранных дел, прекращают выдачу пропусков на заседание палаты. Пропал Макдональд, пропал Черчилль. И я не смогу рассказать Дени с Ефимовым, верно ли они рисуют Ллойд-Джорджа[6].
Но судьба снисходительна к настойчивым людям. В час тридцать я мчался с Ливерпульского вокзала в министерство иностранных дел. В час сорок пять вскочил в старинный подъезд Форейн-офис. Взбежал по мраморным ступеням. Чиновник, ведающий журналистами, замешкался в комнате. И я вырвал у него пропуск в палату.
Еще десять минут проталкивания через потоки машин и людей, – закопченные своды Вестминстерского аббатства. У входной арки – толпа чающих попасть внутрь или хотя бы узнать новости из зала. Я-то пройду. У меня – пропуск. Я не зря примчался сюда через всю Европу.
Монументальный бобби-полисмен пропустил вверх и даже прикоснулся перчаткой к козырьку. Но наверху…
Наверху высокий тощий старикашка в туфлях, белых чулках, старинном камзоле и с какими-то программками в руках, точь-в-точь капельдинер из оперы, зашипел на меня и стал гнать вниз по лестнице.
– Но у меня пропуск!
– Вы, сэр, запоздали. Я вас не пущу. Приходите в пять часов, тогда будет перерыв, и вы пройдете.
– Но я позавчера был еще в Москве. Я летел сюда на аэроплане, на поезде, на пароходе. Я не спал две ночи. У меня билет. Я требую.
Старичок язвительно посмотрел сверху вниз.
– У вас там, в Москве, нет парламента, и вы не знаете, что это такое. Парламенту неинтересно, что вы спешили. Если вы стукнете дверью, – вы помешаете парламенту заниматься. Сейчас говорит сэр Роберт Хорн. Никто в мире, кроме членов палаты, не смеет ему мешать.
Он помолчал и разместил бледные губы в форму улыбки. Настоящий англичанин решил в виде премии сострить:
– Если вы так быстро разъезжаете, – отправляйтесь в Москву на файф-о-клок и возвращайтесь сюда к вечернему заседанию. После этого немедленно повернулся ко мне тыловыми фалдами камзола и погрузил меня в ничтожество ледяным взглядом своей спины… Лететь из Москвы через сотни препятствий, попасть вовремя и остаться за дверьми из-за этакого глупого старикашки. Какая досада! Черт бы его подрал.
Я все-таки перехитрил тогда, полтора года назад, старого служителя британского парламента. Когда он отвернулся, я проскользнул в зал и торжествовал победу. Я успел захватить сэра Роберта Хорна. Я спокойно слушал, как Макдональд усердно доказывал, что он – первейший враг коммунизма, что он вне подозрений насчет любви к отечеству. Я больше не боялся старикашки, я знал, что он не посмеет меня вытащить назад. Потому что нельзя шуметь. Нельзя мешать парламенту заниматься. Никто в мире, кроме членов палаты, не смеет мешать. Ну-ка попробуй, поганый старикашка, стукнуть дверью. Я первый прогоню тебя, покажу на тебя пальцем: вот кто мешает парламенту заниматься. Вот кто ниспровергает древнюю конституцию Великой Британии.
…Я совсем забыл о кознях старикашки против меня. И вот через два года – он опять всплыл.
Забастовали.
Вы думаете – кто?
Углекопы? Грузчики? Железнодорожники? Печатники? Шоферы? Текстильщики?
Да, все они.
Но кроме них – мой старикашка и его товарищи. Все служители в английском парламенте.
Забастовали до того, что оставили палату даже без света. С одним, как говорится, воздухом.
И никто не сторожит сейчас у дверей. И парламент что-то такое разглагольствует промеж себя в темноте.
Старикашка. Вы ли? Что вы делаете? Вы против парламента? Разве вы не знаете, что это такое? Ведь парламенту ничто не должно мешать заниматься. Ведь никто в мире, кроме членов палаты, не смеет мешать. А вы? Вы сняли камзол и занимаетесь спортом в забастовочные дни по приказу профсоюзов?
Пока боролась против нужды и угнетения молодая рабочая Британия – это было одно. Но вот в числе драки уже и «старая, добрая, честная Англия», эта послушная хозяевам, старомодная, скупая, добродетельно-ханжеская, чинопочитательная стихия. Это – уже другое. Это – ново. Это – заставляет задуматься. Кой-кого – очень встревожиться, кой-кого – мудро улыбнуться.
Жалею старикашку, если его только сшибла волна. Дарую ему амнистию, прощаю горькую обиду, поздравляю, если он, старикашка, сам, по своей воле, на старости лет поплыл против течения.
· · · · ·
Очень тонкая штука – диалектический материализм. И всякая иная диалектика. Сразу ее не возьмешь, на зуб не положишь. Чтобы понять, а главное овладеть, годы нужны. Да и то сказать: не всякий ученый может диалектикой вращать, как это требуется. Образование нужно. Цитаты, сноровка, да и просто ум.
Если же вы лицо, обладающее некоторой властью над людьми и аппаратом, – тогда дело другое. Вот вы, скажем, министр, или летите к полюсу, или председатель жилтоварищества. Или редактор. Или первый любовник в губернской драмтруппе. Тогда вам диалектике долго учиться не надо. Могу вам предложить специальную, мною изобретенную, усовершенствованную, патентованную складную карманную диалектику на всякий случай жизни.
Легка, проста, удобна. Незаменима для дома и в путешествии.
Занимая какой-нибудь пост и пожелав применять к подчиненным или зависящим от вас лицам «диалектику», запомните всего только два коротких выражения:
1. Мало ли что.
2. Тем более.
Автоматически чередуя в разговоре оба выражения, вы добьетесь блестящего результата. Ваш (зависящий от вас) собеседник не сможет ничего вам возразить, а вы немедленно приобретете репутацию рассудительного и твердого человека.
Вот пример. Вы во главе предприятия. К вам приходит представитель рабочих.
– Надо бы жалованьишко уплатить…
– Мало ли что!
– За два месяца зарплата причитается.
– Тем более.
– И по соцстраху задолженность.
– Мало ли что!
– Но ведь вы же как-никак администрация…
– Тем более.
– Рабочие требуют.
– Мало ли что!
– Мы их никак уговорить не можем.
– Тем более.
– Легковой автомобиль все-таки купили.
– Мало ли что!
– А еще режим экономии называется.
– Тем более.
– Мы в союз пожалуемся.
– Мало ли что!
– В городе узнают – скандал будет.
– Тем более.
…Поупражняйтесь, попробуйте. И всегда зависящий от вас собеседник будет угрем извиваться, выскребая из опустошенных закоулков головы последние доводы и аргументы. А вы, спокойный, твердый, ясный, как ясочка свежий, будете подобно автоматическому станку подавать свои несокрушимые стандартизованные ответы, пока ваш противник в страхе не побежит от вас, неся неисчислимые потери. Или… пока он не размахнется и не…
Карманная диалектика изобретена мною давно. Опыты в лабораторном масштабе давали отличные результаты. Но пустить свое изобретение во всеобщее пользование я решаюсь только сейчас, после испытания его за границей.
Что происходит в Англии в дни этой прекрасной весенней стихийной пятимиллионной забастовки?
Правительство взывает:
– Это революция! Это почти гражданская война!
Либералы и правые социалисты успокаивают:
– Никакая не революция. Так себе, экономическая забастовочка. Неприятный случай.
Коммунисты и рабочие говорят:
– Еще не революция, но уже не случай. А серьезное столкновение классов и проба разных вещей.
Проба. В старой Англии решили заново перепробовать и проверить разные признанные ценности. А заодно испытывается и моя диалектика.
Английская буржуазия усмотрела в забастовке «посягательство на свободу и конституцию». Прекрасные голубые глаза Болдуина[7] затуманились слезами. И защитник британских свобод торопливо вытащил из жилетного кармана складную диалектику. Пробуют шахтеры спросить у правительства:
– Вот вы за свободу. А почему же неприкосновенного депутата-коммуниста сделали прикосновенным и арестовали?
На это премьер-министр задумчиво гладит бритый подбородок и отвечает спокойным басом:
– Мало ли что!
– Вы объявили чрезвычайное положение, но ведь этим аннулированы все права парламента.
– Тем более.
– Вы защищаете священное право собственности, а во время забастовки применяете реквизицию, заградиловки, отымаете земли, строения, материалы.
– Мало ли что!
– Вы всегда негодуете на советский монопольный Внешторг, а когда с рабочими бороться – министр торговли закрывает порты, запрещает вывоз товаров.
– Тем более.
– Вы предписали почте не принимать рабочих телеграмм.
– Мало ли что!
– Вы говорили, что не участвуете в борьбе классов, а приготовили против них самолеты с бомбами, вызвали линейные корабли с пушками.
– Тем более.
– Вы охраняете «свободу слова» реакционных газет и в то же время разгоняете рабочие митинги.
– Мало ли что!
– Вы играете роль примирителей, а на самом деле разжигаете и провоцируете кровопролитие.
– Тем более.
Так долго и безысходно могли бы разговаривать английские рабочие с королевским правительством. Долго морщили бы они закопченные лбы, стараясь задать вопрос позаковыристее. А правительство, кокетливо рассматривая полированные ногти, чередовало бы с холодной, знаменитой английской ледяной вежливостью аккуратные ответы:
– Мало ли что… Тем более… Мало ли что…
К счастью для себя, рабочий класс Англии попытался прекратить разговоры по системе жилетно-карманной диалектики. Он решил взяться за диалектику настоящую. Революционную. И чем бы ни кончилась великая стачка этого года, она – крупнейший шаг вперед. Почти прыжок. И не вниз, а вверх.
У английских рабочих впервые за много лет появился твердый голос. Хозяйская осанка. Боевой вид. Они уже «готовы драться, как черти». Не потому ли карманная диалектика королевского правительства начинает обращаться на его собственную голову?
· · · · ·
Лондонский туман сгустился. Показались и отвердели очертания нескольких зловещих фигур. Очертания – премерзкие. Фигуры – хорошо знакомые. Они плывут, близятся, лихо приплясывают. По которому делу пляшут?
Свадьба или похороны?
Благонамеренные люди Англии уверяют, что не свадьба, не похороны. Что только игрой в футбол было все это.
Перед самым срывом великой забастовки правительство настроилось на божественно-философское выражение лица. Оно старалось изобразить всеобщую стачку чем-то вроде наводнения или эпидемии скарлатины. Оттачивая оружие, одновременно толковало о событиях с подлинно христианским смирением.
Дескать, на земле мир и в человецех благоволение.
Дескать, массовое бедствие при трогательном единодушии населения. Бастующие не изъявляют никаких желаний, кроме как поскорее начать работу. Забастовщики усердно ходят в церковь и там замаливают свои тяжкие грехи перед хозяевами. Священники возносят молитвы о мире, а рабочие поддерживают благолепную мелодию псалтыря бодрым стуком капающих на пол слез раскаяния.
И даже… И даже в футбол играют бастующие рабочие с полицейскими.
Игра в футбол – хорошая игра. Английская. В ней есть много разных правил, которые нельзя нарушать. Иначе получается не игра в футбол, а черт знает что.
Нельзя умышленно касаться мяча руками. Нельзя до удара подходить к мячу ближе, чем на девять метров. Нельзя после свободного удара вторично ударить мяч, пока его не коснется другой игрок. Нельзя ударять игрока руками или ногами в лицо или в живот. Нельзя выбивать партнеру зубы, стрелять в него из револьвера, сажать в тюрьму на срок до одного года и свыше, конфисковать его деньги в банке, производить у него обыски или распространять о нем клевету.
Во всякой футбольной игре очень большим авторитетом и правами пользуется судья. Эта авторитетная личность с зычным голосом и свистком в руках командует вовсю.
Судья делает предостережение невежливому игроку. Он при желании удаляет игрока с поля.
Судья может продолжить время игры или прекратить ее, если находит это нужным.
Судья, по официальным правилам, дает «свободный удар» в тех случаях, когда поведение одного из игроков кажется ему опасным или даже когда оно «кажется ему способным сделаться опасным».
