Текст книги "Восточные страсти"
Автор книги: Майкл Уильям Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
Ни он, ни она впоследствии так и не вспомнили, в какое мгновение успели сбросить одежду. Но она была беспорядочно свалена на коврике у диванчика, на который, сцепившись, опустилась юная пара, слыша отдаленный грохот прибоя.
Ронни Уэйбрайт долго боролся за взаимность Элизабет, но вел битву с неравным соперником. И однако он стал ее первым мужчиной.
Закрыв глаза, она что есть силы притянула его к себе. На пике желания дыхание ее участилось, и из груди вырвались стоны.
Он тоже дышал тяжело и часто.
В момент облегчения тишину нарушил голос Элизабет:
– О, Джонни! Джонни, любовь моя... Джонни, мой дорогой!
Ронни зашел слишком далеко, чтобы остановиться, но то, что он услышал, заставило его кровь поледенеть. Никаких сомнений быть не могло – Элизабет в муках страсти воображала его кем-то другим.
Он не знал и не хотел знать, кто такой этот Джонни. Обстоятельства, так долго казавшиеся ему загадочными, вдруг стали ясны как день. Элизабет отказывала ему по очень простой причине: втайне она была влюблена в другого человека.
После того как облегчение пришло к ней окончательно и очертания реального мира предстали перед ее взором, она уже не помнила своих криков. Тем более того, что называла имя Джонатана.
Рональд проявил себя истинным джентльменом. Ни разу – ни тогда, ни после – не упомянул об этом инциденте. Ни в этот день, ни впоследствии Элизабет Бойнтон не пришлось страдать из-за неосторожно оброненного слова.
Спустя некоторое время, когда они с сэром Рональдом прогуливались по пляжу, она наконец заговорила:
– Я думаю, будет лучше и для тебя и для меня, если мы на некоторое время прекратим видеться. Мы зашли чересчур далеко, гораздо дальше, чем рассчитывали. Во всяком случае, гораздо дальше, чем рассчитывала я. Думаю, нам стоит сейчас восстановить некоторую дистанцию.
Еще несколько часов назад сэр Рональд пылко бы возражал против такого предложения, но теперь все обстояло иначе. Теперь, когда он знал, что Элизабет глубоко в сердце хранит образ его неведомого соперника, он вынужден был отступить и принять ее предложение.
Ему будет безумно тяжело забыть ее, особенно сейчас, когда они стали близки. Но он понимал, что реального выбора перед ним нет. Ее все равно не завоевать, как бы часто и упорно он к ней ни сватался.
Два оставшихся дня они провели в Корнуолле и по взаимному согласию все время находили себе занятие, никогда не оставаясь наедине, чтобы не искушать себя. По прошествии этого времени возвратились в Лондон, и, когда у дверей дома в Белгрейв-сквер Элизабет нежно поцеловала сэра Рональда и сказала ему «до свидания», она знала, что никогда его больше не увидит. Она не почувствовала ни тоски, ни щемящего чувства потери. Некий промежуточный эпизод в ее жизни подошел к концу и не оставил следов в ее сердце. Ее отношения с Рональдом Уэйбрайтом, по большому счету, оказались огромной неудачей. И хотя, к собственному изумлению, она позволила себе завести с ним роман – она обнаружила, что это ни в коей мере не охладило ее страсти к Джонатану Рейкхеллу. Несмотря на принятое решение, ненужная никому любовь была столь сильна, что с легкостью сметала со своего пути все преграды.
И она вдруг поняла, что ей придется смириться с неизбежностью и провести оставшуюся часть жизни в тоске по человеку, с которым ей не суждено соединиться. Она, конечно, могла сколько угодно сердиться и называть себя девчонкой, глупой, вздорно-романтичной, – но это ни капли не притупляло ее чувств, и она любила Джонатана все так же самозабвенно.
Сэр Алан Бойнтон часто похвалялся, что за всю жизнь ни разу не брал отпуска в общепринятом смысле слова, что проработал всю сознательную жизнь и умереть намерен за письменным столом и счетами. Тем более он был потрясен – как и все члены его семьи, – когда серьезное недомогание уложило его в постель.
Консилиум из лучших лондонских докторов посвятил осмотру больного не один час, и после продолжительного совещания нерадостная весть была сообщена ему и леди Бойнтон.
– Мой долг, сэр Алан, – торжественно произнес старший из докторов, – известить вас о том, что у вас слабые легкие.
Сэр Алан был сражен.
– Очень странно, – пробормотал он. – За всю жизнь легкие никогда меня не беспокоили.
Доктор пожал плечами.
– Я уверен, пройдет немного времени, и медицина будет знать простой и надежный способ лечения этого заболевания. Но до сих пор известно только одно средство. Мы настоятельно рекомендуем, чтобы вы уехали из столицы на осень, потому что в это время года здешний климат оставляет желать лучшего. Мы рекомендуем вам поселиться на одном из островов в Ла-Манше – Джерси или Гернси – и провести там самое меньшее шесть месяцев.
Сэр Алан был обескуражен.
– Шесть месяцев!
Доктор обратился к леди Бойнтон:
– Мы понимаем, что это тяжелый приговор для такого деятельного человека, как сэр Алан. Однако если он не захочет позаботиться о себе и постараться избавиться от своего недуга единственно известным способом – проводя как можно больше времени на солнце в местечке с целебным климатом и по возможности лишив себя необходимости заниматься делами, – этот недуг в скором времени отнимет у него жизнь. Перед ним ясный выбор.
Джессика уже приняла решение.
– Выбор сделан. Мной. Мы с Аланом отправляемся на остров Джерси и остаемся там до весны. Потом вернемся в Лондон, попросим вас осмотреть его еще раз, и, если он к тому времени не излечится, мы едем обратно на Джерси и остаемся там до полного выздоровления.
Сэр Алан открыл было рот, желая что-то возразить, но неожиданно для себя промолчал. Вести о заболевании и о необходимом решительном лечении свалились как снег на голову, но он знал, что жена его права. Впервые он должен был отправиться на покой, отказаться от дел, если хотел жить дальше.
Решение было принято, и Джессика не стала терять времени даром. Она написала письмо с извещением об их приезде и стала руководить сборами. Через семьдесят два часа они с мужем выехали из Лондона.
Весь груз ответственности неожиданно лег на плечи Чарльза и Руфи. Чарльз обнаружил, что теперь, когда к его обязанностям прибавились дела, которые вел отец, он стал загружен выше всякой меры. Он уходил из дому на полтора часа раньше, чем у него было заведено прежде, и не отправлялся на ленч в один из клубов Уэст-Энда, членом которых он состоял, а довольствовался легкой закуской за рабочим столом. Каждый вечер он предполагал прийти домой пораньше, и всякий раз неотложные дела и бесчисленные проблемы оставляли его в офисе. Дома он появлялся только поздно вечером, а то и ночью.
– Я понимаю, Руфь, что и вы, и слуги окажетесь в очень сложном положении, если будете вынуждены приспосабливаться к моему расписанию. Поэтому я предлагаю вам с Дэвидом и Элизабет обедать как обычно. А если я буду опаздывать – похоже, что так оно и будет, – то я просто попрошу тебя оставлять мне что-нибудь горячее.
Предложение было, разумеется, в высшей степени неудовлетворительным, но как поступить иначе, Руфь не знала и последовала ему. Они с Элизабет обедали в обычные часы, и Руфь всякий раз дожидалась мужа и оставалась с ним, пока он ел. Иногда он являлся домой за полночь и бывал настолько измучен, что в полном молчании поглощал пищу. Перемены все больше и больше начинали тревожить Руфь, и однажды воскресным утром, когда он поспешно уминал завтрак, она не выдержала:
– Ведь ты не собираешься сегодня идти на верфь? Ты помнишь, что сегодня воскресенье?
Чарльз устало пожал плечами.
– День недели не имеет теперь значения. Работа накапливается, и я не имею возможности ее откладывать.
– Неужели ты не можешь найти себе помощника?
Он покачал головой:
– Было бы прекрасно иметь такого помощника, как Хомер Эллисон, но по эту сторону Атлантики таких людей нет. Папа долгое время вообще справлялся со всем один. Потом, когда я стал работать с ним вместе, я постепенно взял на себя половину его дел. Но мне не хватило прозорливости, чтобы подготовить себе еще тогда компетентных помощников, и теперь, боюсь, мне приходится платить за собственную беспечность.
– И долго тебе предстоит работать в этом безумном ритме?
Чарльз болезненно улыбнулся и пожал плечами.
– Мне остается лишь от всего сердца надеяться, что этот ритм не замедлится. Если сейчас начнется спад в бизнесе, «Рейкхелл и Бойнтон» окажется в еще более затруднительном положении, которое может оказаться безвыходным. – Он протянул руку и погладил жену по ладони. – Прости меня, Руфь. Я знаю, что тебе трудно, но я почти ничего не могу изменить.
Сказав это, он, словно бы устыдившись своего эмоционального всплеска, сосредоточился на копченой селедке и вареных яйцах.
– Тебе приходится гораздо труднее, чем мне, Чарльз, – ответила она. – И я боюсь, как бы ты не последовал примеру отца и не заболел.
– У меня нет выхода, – твердо ответил он. – Я должен присутствовать на верфи и намерен выполнять свой долг.
– Я знаю, что это так, – сказала она.
Поколебавшись мгновение, он продолжал:
– Мы с тобой наконец-то сумели выбраться из долгой череды недоразумений. Я надеюсь, что эта сумасшедшая жизнь не приведет к новым обидам.
– Я уверена в этом, – ответила она.
Он хотел было объяснить, что они опять не вместе лишь потому, что он измотан, а вовсе не из-за недостатка любви к ней. Но ему плохо давалось обсуждение щекотливых вопросов. Оставалось надеяться, что жена сумела понять его.
– Мы с Дэвидом продержимся, – сказала она, – мы всегда будем здесь, когда бы мы тебе ни потребовались.
– Большего мне и не надо. Да, кстати, сегодня наше торговое судно отплывает в Сент-Хелиер на Джерси, так что ты, быть может, захочешь переслать письмо моей матери.
– Прекрасная мысль! Когда же корабль будет на верфи?
– Пожалуй, не позже полудня. Я прослежу, чтобы оно попало прямо в служебную сумку к капитану.
Она кивнула, и оба встали из-за стола.
– Посиди, – сказал он. – Тебе ведь некуда спешить. Допей лучше кофе.
Но она не села, а порывистым движением обвила ногами его шею. Не успели они жадно прильнуть друг к другу, как в комнате прозвучало несколько похотливых замечаний. То был Дитер, попугай, подаренный Чарльзу Толстым Голландцем. Изумительной красоты птица, в чьем пестром оперении переливались голубые, фиолетовые, красные и оранжевые цвета, сидя на перекладине, нежилась в лучах яркого утреннего солнца и изрыгала поистине площадную брань. Помимо воли Руфь хихикнула, и Чарльз, в свою очередь, вскоре начал неудержимо хохотать.
Маленький Дэвид ворвался в столовую, боясь, что пропустил уход отца, и был вознагражден встречей с обоими родителями, которые смеялись так зажигательно, что, казалось, никогда не остановятся. Не имея ни малейшего понятия о том, что вызвало их смех, он, тем не менее, счел необходимым присоединиться к общему веселью. Чарльз подхватил его, прижал к себе и взъерошил его волосы.
– Эх, сынок, – сказал он. – Был бы ты лет на десять постарше, ты бы сидел у меня в офисе и работал с утра до вечера.
– Я готов, папа, готов! – воскликнул Дэвид.
Руфь улыбнулась.
– Не сейчас, – сказала она и добавила, обращаясь к мужу, – сегодня воскресенье, может быть, ты освободишься чуть пораньше...
– Если будет возможность, обязательно, – пообещал он, но, судя по его тону, сам он считал это маловероятным.
Он поцеловал их и вышел. Руфь вновь присела, налила себе кофе, а горничная в это время принесла для Дэвида традиционную кашу и фрукты. Ребенок торопливо заговорил о приглашении поехать сегодня в деревню, которое он якобы получил накануне, и Дитер вновь разразился обычным набором грязных ругательств, – к счастью, на сей раз он отвел душу на голландском. Руфь рассеянно реагировала на обоих и вздохнула с облегчением, когда в комнату вошла облаченная в пеньюар Элизабет. Было бы приятно завести разговор на какую-нибудь взрослую тему.
Руфь вызвала горничную, но Элизабет последовательно отказалась от гренок, яиц, селедки, и даже от свиных почек и копченой грудинки. Руфь обратила внимание, что ее золовка имеет бледный и даже болезненный вид, и, не желая быть особенно резкой, досадливо заметила:
– Видишь ли, совсем отказаться от пищи ты не можешь.
Элизабет вяло согласилась отведать томленую камбалу и сваренные всмятку яйца. Она также изъявила желание выпить чашку крепкого чая. Горничная незамедлительно выполнила ее желания, и Элизабет принялась отрешенно водить по тарелке вилкой. Дэвид, закончив завтракать, спросил:
– Можно мне выйти из-за стола?
– Да, только не выходи на улицу, – сказала ему мать. – Сегодня мы идем в церковь.
– Почему сегодня? – разочарованно протянул мальчик.
– Именно сегодня, – твердо повторила Руфь, – потому что сегодня воскресенье. Ты идешь с нами, Элизабет?
Поколебавшись, девушка нерешительно кивнула. Дэвид выбежал из столовой, а Руфь, выждав, пока он удалится на достаточное расстояние, сказала:
– Что-то не так, Элизабет? С тобой что-то творится всю неделю. Если ты переживаешь из-за болезни отца, то, пожалуйста, успокойся. Я уверяю тебя, что он вскоре поправится.
– Я нисколько о нем не беспокоюсь, – ответила Элизабет. – Он будет делать то, что говорит ему мать. И потому я уверена, что с ним будет все в порядке.
Она ткнула вилкой в камбалу, но не могла заставить себя положить в рот ни одного кусочка.
– Ты ведешь себя как больной человек, – сказала Руфь. – Несколько дней ты ничего не ешь и постоянно хандришь.
Элизабет молча кивнула. Тишину в комнате нарушил только ее трепетный вздох.
– Я очень недолго нахожусь в роли хозяйки дома, – сказала Руфь. – И уж тем более мне непривычно заменять мать юной девушке, которой я сама на несколько лет старше. Я все-таки попытаюсь. Либо ты больна, либо что-то заставляет тебя страдать.
– Я действительно страдаю, – сказала Элизабет. – Я чувствую себя настолько гадко, что даже не представляю, как мне из всего этого выбраться.
Руфь решила, что она слегка преувеличивает и спокойно кивнула, не отводя от нее взгляда.
– На прошлой неделе я была у врача, – произнесла Элизабет слабым, но внятным голосом. – Он не известен нашей семье, однако у меня есть все основания полностью доверять ему и не сомневаться в его компетентности. Я пришла к нему под вымышленным именем.
– По какой же причине?
– По причине необходимости осмотра, который мне предстоял. Руфь, я не знаю, как мне это выговорить, но... я беременна.
У Руфи было такое чувство, что под их ногами разверзлась пропасть. С трудом она обрела голос.
– От кого же?
– От кого, не имеет ровным счетом никакого значения, – вызывающе ответила Элизабет.
Руфь попыталась взять себя в руки.
– Он знает?
– Разумеется, не знает, – ответила Элизабет. – И у меня нет ни малейшего намерения говорить об этом ни сейчас, ни позже.
– Но разве ты не считаешь, что у него есть право...
– Нет, не считаю! – воскликнула Элизабет. – Я совершила ошибку, и этим все сказано. Замуж за него выходить я не собираюсь. Если же до него дойдут слухи о моем положении, он обязательно начнет говорить о женитьбе, и тогда мне будет гораздо сложнее отказать ему, чем прежде.
Все предметы в комнате внезапно закачались в глазах Руфи, и она сделала паузу, чтобы прийти в себя.
– Как ты намерена поступать?
– Точно еще не знаю, – сказала Элизабет. – Вот почему я и решила довериться тебе. Теперь, когда папа болен, будет нехорошо обрушивать на него и на маму это известие. Что касается Чарльза, то у него и других забот достаточно.
– Больше чем достаточно, – добавила Руфь.
Руфь недолго мучила себя догадками относительно личности мужчины, от которого была беременна Элизабет. Все указывало на то, что это Ронни Уэйбрайт, единственный мужчина, в обществе которого она находилась после возвращения в Лондон. Зная Ронни Уэйбрайта и его семью, она не сомневалась в том, что, узнав о создавшемся положении, этот молодой человек сделает правильный и честный выбор. Однако действовать нужно было крайне осмотрительно.
– До того как ты обесчестишь себя, вызовешь скандал и переполошишь весь лондонский Уэст-Энд, – сказала она, – у тебя есть время еще и еще раз все обдумать, и не исключено, что ты согласишься выйти замуж.
– Я на это не соглашусь, – произнесла Элизабет внятно и выразительно. – Мой роман, если его можно так назвать, был ошибкой. Больше чем когда-либо мне стало ясно, что я люблю и хочу только одного мужчину, и если мне не суждено добиться его взаимности, то я предпочту остаться одна.
– Тогда нужно решить, куда и когда ты временно уедешь из Англии, – сказала Руфь. – Сразу я не могу тебе сказать что-то определенное, мы должны подумать. Тебе ни в коем случае нельзя оставаться здесь. Папу хватит удар, если он узнает, что ты в положении, и мама тоже может не вынести этого.
– Они об этом никогда не узнают, – твердо заявила Элизабет.
Руфь хотела ответить, что такие вещи долго в секрете не продержать, особенно от членов своей семьи, но в голубых глазах девушки вдруг полыхнул огонь – и, не в силах понять почему, Руфь решила оставить свои соображения при себе.
– Насколько я понимаю, – сказала она, – у тебя есть какой-то план.
Элизабет еле заметно кивнула.
– Я не могу сказать, что я его выбрала. Однако, как писал в своей знаменитой книге пословиц шестнадцатого века Джон Хейвуд, просящему не дано выбирать. Не так ли?
Время не слишком подходило для того, чтобы похвастаться своей образованностью, и Руфь не смогла подавить в себе досаду. Она сжала губы в узенькую ниточку и молча ждала продолжения.
Элизабет собралась с духом:
– С каждым месяцем мне будет все сложнее и сложнее противостоять попыткам выдать меня замуж. Не думаю, что смогу стерпеть все это, и, разумеется, мне не улыбается перспектива переполошить так называемое лондонское общество. Я никогда не считала себя вздорной женщиной, и, конечно, вовсе не чувствую себя ею. Поэтому я не потерплю, если кто-то посмеет приклеить мне такой ярлык. Но раз я отказываюсь выйти замуж за отца ребенка, мне остается только один выход.
Руфь ждала, затаив дыхание.
– Я должна сделать аборт, – решительно заявила Элизабет.
Вся столовая завращалась перед глазами Руфи, и она непроизвольно ухватилась за край стола.
– Ты сошла с ума, – прошептала она. – Это же опасно, унизительно, отвратительно и...
– Называй это как хочешь, – сказала Элизабет, – и я соглашусь с тобой. Если бы существовал некий способ обойтись без этого, я бы за него ухватилась. Но такого способа нет. И поэтому я намерена делать аборт. Я прошу у тебя сейчас понимания и поддержки, потому что вовсе не так сильна, как иногда о себе думаю. И мне ужасно нужна чья-то помощь.
Сэр Алан потихоньку лечил слабые легкие на солнечном и теплом острове Джерси в Ла-Манше, и Руфь меньше всего хотела мешать его выздоровлению. Она согласна была и с тем, что недопустимо вводить в курс дела Джессику, ибо та все равно ничем не могла помочь, а само сообщение было бы для нее тяжелым ударом.
Но в одном Руфь была непреклонна: Чарльз, считала она, должен знать правду. Сейчас именно он был главой семьи и нес за нее полную ответственность. Элизабет сперва колебалась, но Руфь держалась твердо, и та, наконец, дала свое согласие.
Оставалось только выбрать подходящее время для разговора с Чарльзом. Последние дни он бывал настолько изнурен работой, что это было совсем непросто. В конце концов они решили дождаться воскресного утра, когда завтракали все вместе до его ухода на верфь.
Чарльз с честью воспринял сообщение, и Руфь не могла не испытать гордость за то, как он при этом держал себя. Он продолжал спокойно поглощать селедку и яйца и время от времени кивал, слушая сестру с видимым спокойствием. Когда Элизабет закончила, он тихо спросил:
– От кого ты беременна?
Элизабет сжала кулаки. Краска залила ей щеки.
– А вот это уже не важно, Чарльз! Между нами ничего сейчас нет и никогда больше не будет. Мы расстались...
Он отмахнулся от ее возражений:
– И так ясно, что это Ронни Уэйбрайт.
– Я запрещаю тебе говорить ему об этом! Это касается только меня одной, а вовсе не его!
– Ронни – порядочный человек, – сказал он. – И уж я вовсе не удивлюсь, если он решит, что эти новости касаются и его. Иными словами, я уверен, что он будет настаивать, чтобы ты вышла за него.
Она вызывающе взглянула на брата.
– И это именно та причина, милый Чарльз, по которой я не хочу, чтобы ты что-либо ему рассказывал. Я не собираюсь выходить за него замуж и не считаю нужным усложнять и без того непростую ситуацию.
Чарльз удивленно поднял бровь.
– Это не слишком благоразумно, Элизабет, – сказал он. – Наше общество еще не настолько избавлено от предрассудков, чтобы спокойно смотреть, как женщина одна воспитывает ребенка.
– У меня нет ни малейшего намерения иметь этого ребенка, тем более растить его. Я приняла решение сделать аборт.
Аборты были достаточно распространены, но знали о них очень мало. Они были запрещены законом, и никакой дорожащий своей репутацией врач или хирург не взялся бы за них. Поэтому сама операция всегда оставалась под покровом тайны.
– И что ты собираешься предпринять?
– Я уже навела справки, – ответила она, – разумеется, не сболтнув лишнего. У меня есть имя одного человека, который этим занимается. Он надежен и честен, так что я буду вне опасности. Я просто отправлюсь к нему, и все будет кончено.
Чарльз был потрясен. Он беспомощно взглянул на жену.
– Мне были известны ее планы, – сказала та. – Но мне казалось, что ей следует рассказать об этом самой.
– Честно говоря, я затрудняюсь сказать что-то определенное, – пробормотал Чарльз, который никак не мог прийти в себя.
– Ничего не надо ни говорить, ни делать, – внушительно сказала ему Элизабет. – Проблема моя, и решение тоже мое. И последствия, если они будут, я тоже беру на себя.
Чарльз был откровенно растерян. Он не знал, как реагировать, что говорить. Он тщетно пытался представить себе, как бы на его месте поступил отец, окажись он в схожих обстоятельствах, но вскоре вынужден был оставить свои попытки.
– Я не хотела взвалить на тебя лишнюю ношу, Чарльз, – сказала Руфь. – Но это я настояла на том, чтобы ты все знал, потому что ты сейчас глава семьи.
– Ты совершенно правильно поступила, – сказал он, удерживая себя от желания закусить нижнюю губу.
– У меня было гораздо больше времени, чем у тебя, для обдумывания случившегося, – сказала она, – и я пришла к выводу, что нам следует позволить Элизабет принимать свои собственные решения. Я не приемлю аборт в качестве разрешения этой проблемы, знаю, что и ты против этого...
– Вне всякого сомнения, – поспешно сказал он. – Я считаю это абсолютно неприемлемым.
– И тем не менее, – продолжала Руфь, – это все-таки проблема Элизабет, и у нас нет оснований для того, чтобы вмешиваться.
Нахмурившись, он отбивал пальцами такт по обеденному столу.
– У меня нет ни малейшего желания признать это, – заявил он наконец, – но все же, полагаю, что ты права.
– Спасибо, – искренне поблагодарила их Элизабет.
Чарльз сурово посмотрел на нее.
– Я мог бы спросить тебя, каким образом все это могло случиться, – произнес он, – но охоты читать тебе нотации у меня нет. Я наделал в своей жизни достаточно ошибок и хорошо знаю, что совсем недолго сбиться с прямого и верного пути.
– Я очень благодарна тебе за то, что ты воздержался от наставлений, – сказала Элизабет. – Если честно, меньше всего мне хотелось бы сейчас услышать проповедь.
– Можешь не беспокоиться, – сказал он, – ее не будет. Вопрос стоит по-другому – как из этого положения выбраться?
– У меня имеется имя и адрес человека, который делает аборты, – повторила Элизабет. – Я собираюсь пойти к нему в ближайшие дни.
Чарльз поколебался и наконец сделал решительный шаг:
– Прошу тебя, окажи мне одну любезность. Мне нередко приходилось слышать самые отталкивающие истории про этих мастеров, и ради твоей безопасности я хотел бы, чтобы ты пошла туда не одна. Пусть с тобой пойдет Руфь.
– Неужели это так необходимо? – спросила Элизабет.
– Если бы я не придавал этому значения, я бы тебя ни о чем не просил.
Он проявил такое благородство, выслушав ее сногсшибательные новости, что у Элизабет не хватило духу отказать ему в этой просьбе.
Они направились по имевшемуся адресу в следующий четверг, подчинившись какому-то стихийному порыву. Чарльз ушел из дому рано. Дэвид был отдан на попечение гувернантки, а Руфь было целиком отдалась во власть неотложных домашних дел. Неожиданно к ней подошла золовка.
– Я собираюсь сегодня отправиться к мистеру Уинклеру. Если хочешь, пойдем вместе.
Руфь посмотрела на нее недоуменно.
– К кому?
– К Роско Уинклеру, – пояснила Элизабет. – Это врач, который занимается определенными операциями.
По выражению ее лица было легко заключить, что она уже приняла решение. Она твердо была намерена посетить этим утром специалиста по абортам, и пошла бы одна, если бы Руфь проявила нерешительность. А потому, бросив все домашние хлопоты, Руфь отправилась вместе с ней. Они проехали в экипаже до квартала продуктовых лавок в районе Ковент-Гардена, и тут возница крикнул:
– Боюсь, барышни, что ближе мне не подъехать. Придется вам остаток пути пройтись пешочком.
Они вышли из экипажа и, невольно прижавшись друг к дружке, пошли по узенькой мощеной улочке вдоль бесчисленных баков с рыбой и прилавков, заваленных фруктами и овощами. Наконец они оказались у ветхого каменного здания в три этажа, и Элизабет в нерешительности остановилась.
– Наверняка это не то место, – сказала Руфь.
– Не знаю, адрес тот самый, – пожала плечами Элизабет. – Наверное, мистер Уинклер занимает второй этаж.
Они вошли в дом. Дверь скрипнула и отворилась, и они, приподняв юбки, стали подниматься по грязной лестнице на второй этаж. Элизабет глубоко вздохнула и нерешительно постучала в закрытую дверь.
Ждать пришлось долго. Наконец грубый мужской голос за дверью спросил:
– Что вам нужно?
– Я... я ищу мистера Уинклера.
Послышался лязг открывающихся засовов. Неожиданно дверь распахнулась.
– Вы нашли его, – объявил мужчина за дверью.
У Руфь он сразу вызвал гадливое чувство. Это был пухлый человечек в несвежей рубашке и мятых штанах; руки его были давно немыты, а под ногтями на пальцах крепко засела сажа.
Когда он улыбался, во рту у него сверкал золотой зуб.
– Я знаю, почему вы, леди, явились сюда, не надо стоять на холоде. Проходите, леди! Леди, проходите.
Он провел их в гостиную, где стояла старая, потертая мебель на вылинявшем, видавшем виды ковре, и настоял на том, чтобы они сняли пальто. Слышно было, как гремит и звенит посуда в соседней комнате. Потом в гостиную зашла неряшливого вида женщина средних лет, в грязном чепце и засаленном фартуке. Она несла поднос с чайником и двумя пустыми чашками с отколотыми краями. Она поставила поднос на стол и, ни разу не взглянув на дам, разлила им в чашки чаю. Руфь долго изучала свою чашку, но потом, решив, что она все-таки достаточно чистая, глубоко вздохнула, подняла ее и сделала глоток. Чай оказался на удивление крепким и имел горьковатый привкус.
Роско Уинклер, удовлетворенно пыхтя, вошел в комнату.
– Вы обе сюда пришли по медицинскому поводу? – спросил он, потирая руки.
Элизабет, не в состоянии проронить ни слова, покачала головой.
– Ага, дайте-ка я сам определю, кто из вас нуждается в моих услугах...
Элизабет решила, что с нее довольно.
– Пациентка здесь я, – объявила она. – Мне сказали, что вы выполняете платные операции определенного рода и что все будет сделано быстро и аккуратно.
– Все именно так, сударыня, – осклабился Уинклер. – Будете довольны. Если желаете, можем приступить к делу прямо сейчас.
Перспектива безотлагательной операции могла напугать кого угодно. Руфь с трудом подавила спазмы в горле.
Элизабет издала глубокий вздох.
– Сколько времени это занимает?
– Все делается так быстро, что вы и моргнуть не успеете, как все будет готово, – заявил Уинклер. – Потом я рекомендую своим пациенткам передохнуть часок, а дальше вы свободны.
– И все? Так просто?
– Вокруг этого дела развели слишком много шума, – бойко подтвердил он, – однако все во много раз проще, чем утверждает большинство моих коллег по медицинской профессии.
Руфь охватила стойкая неприязнь к этому неопрятному человеку, столь небрежно рассуждающему о «медицинской профессии».
– Стоить это будет вам, – живо продолжал он, – три гинеи. Деньги заплатить можно сейчас.
Элизабет открыла кошелек и вынула оттуда несколько монет. Она прекрасно понимала, что последний шаг сделан. Одну за другой он попробовал монеты на зуб и с видимым удовлетворением бросил их в карман.
– Идемте со мной, – скомандовал он и, чуть раздумав, добавил: – И ваша подруга тоже может зайти, если желает.
Они последовали за ним по длинному коридору в большую угловую комнату, которая благодаря своему положению была светлее чем остальные. В ней стоял большой деревянный стол, видимо, перенесенный сюда с кухни. К нему было приделано странное приспособление, похожее на стремена. В углу комнаты кучей были навалены тряпки.
Уинклер подошел к шкафу с выдвижными ящиками, вынул вместительный бокал, дунул на него пару раз, чтобы слетела пыль, и налил какой-то бесцветной жидкости из бутылки.
– Вот, – приказал он, – выпейте это.
Элизабет поднесла к лицу бокал, и ее лицо обдало едким, грубым запахом спирта. Дурнота поднялась к горлу.
– Что это такое?
– Джин, – коротко сказал он. – Поверьте, скоро вы будете рады, что выпили его. Так что делайте, как я говорю, и выпейте все до дна.
Она взяла себя в руки, потом задержала дыхание и выпила все содержимое бокала одним залпом. Краска отхлынула от ее лица, и несколько мгновений она стояла в каком-то оцепенении; потом постепенно кровь опять стала приливать к лицу, и щеки ее порозовели.
Он подошел к двери и громко прокричал:
– Миссис Райдер! Все вас ждут!
Неряшливая женщина, которая приносила им чай, торопливо вошла в комнату, отирая руки о засаленный фартук.
Роско Уинклер похлопал по столу.
– Поднимайтесь сюда, – сказал он, – ложитесь, пожалуйста, и поставьте ноги вот на эти штуки. Лучше лечь поудобнее, поэтому я рекомендую вам снять шляпу, перчатки и сапожки.
Элизабет почти дрожала от страха, но изо всех сил старалась скрыть это. Она послушно выполнила все указания. Руфь, казалось, пребывала в забытьи. Она стояла в дальнем углу комнаты и боролась с приступами дурноты. Она не могла взять в толк, кто мог присоветовать ее золовке обратиться к этому человеку, но его бессердечность и неопрятность вызывали у нее отвращение.
По его указанию Элизабет подняла юбки.
– Дайте ей зажим для зубов, миссис Райдер, – сказал он.
Женщина протянула Элизабет деревянный брусок.
– Если вы хорошенько зажмете эту штуку зубками, я вам гарантирую, вы не вскрикнете.
Он снова подошел к шкафу и вынул какой-то предмет, который принялся рассеянно вытирать о рубашку.
