Текст книги "Веселое горе — любовь."
Автор книги: Марк Гроссман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
ЦЕНА ПЕНИЦИЛЛИНА
Аркашка Ветошкин всю жизнь воевал с Колькой Три Глаза. С Чебыкиным.
А как можно с ним мирно жить? Всегда Колька глазами шарит, где не надо.
Скажем, купил ты новую голубку, подержал ее, и вот – тихонько выпустил на крышу. А Чебыкин уже все это видит, торчит у твоего двора. И только-только дашь волю птице, как Три Глаза уже швыряет в небо голубей, и твоя чайка или плекая – у Кольки. Как там и родилась.
И все же в одном деле Чебыкину здорово не везло. Ничего он не мог поделать с Аркашкой.
Чтоб сразу понять, о чем речь, давайте заглянем к Аркашке в голубятню. Она приткнулась к сеням. Кто там?
Ну, конечно – обычные мальчишечьи птицы. Вот старый кривой Жук, повыше – пара желтых гонных. Не чисто-желтых, – с помарками. Пятьдесят копеек пара.
А еще выше... Что это?! Вот так да! Не может быть!
Когда вы отдышитесь от удивления и зависти, можете разглядеть голубей как следует.
Сидят в гнезде кроваво-красные птицы, с клювами, как спичечные головки, с бантиками на груди. Фигурки у них – будто из красного дерева выточены.
Аркашке бантовых отец привез еще в прошлом году, на именины. Говорил: чистые бразильские почтари. Вот тебе и мальчишечья голубятня!
Три Глаза, когда узнал об этом, усмехнулся, сказал презрительно:
– Обуем в лапти.
Это значило: «Никуда им от меня не уйти!».
Только на этот раз Чебыкин здорово засекся. Сколько он ни подкидывал своих птиц, красные маленькие голуби даже не сходили с круга.
Однажды Три Глаза совершенно оскандалился. Заметив, что Аркашка поднял красных на крыло, Колька выхватил из своей голубятни черную молоденькую птицу и, перебежав переулок, метнул ее в воздух.
Испуганный Ветошкин сразу дал осадку, выкинув на крышу кривого Жука, и чебыкинская голубчешка, вместе с красными, преспокойно опустилась в Аркашкин двор.
Онемевший от такой неожиданности Три Глаза крутился возле забора, заглядывал в щелки, тяжело дышал. Потом не выдержал и стал кричать через калитку разные угрозы и выражения.
Он обзывал Аркашку «папин дитя», сулился переловить у него всех голубей и даже наломать бока кое-кому, если ему не отдадут черной голубки.
Удивленный Аркашка вышел на улицу и, глядя снизу вверх на высокого Кольку, поинтересовался:
– За что ж ты меня бить будешь, Колька Три Глаза? Ведь мы с тобой ловимся.
– Ну, что ж, что – ловимся? Мне, может, эта голубчешка самому нужна.
Сраженный этим железным доводом, Аркашка несколько секунд молчал, но потом обрадованно поднял глаза:
– А помнишь, ты у меня плеких ловил, и сизых ловил. И не отдавал никогда.
– Ну, ладно, – с угрозой отозвался Колька, – не пожалей потом.
Три Глаза шмыгнул носом, подтянул потертые штаны и ушел.
Аркашке казалось, что вся его длинная сгорбленная фигура выражала смятение и горе. И маленькому мальчишке на мгновенье даже стало жалко Кольку Три Глаза, у которого нет отца, нет денег и хороших штанов.
«Отдать, что ли? – думал Аркашка. – Может, у нее в гнезде яйца положены?»
Но Три Глаза ушел, и Аркашка, облегченно вздохнув, возвратился во двор.
Конечно, голубке – гривенник цена, и не в деньгах дело. Но теперь везде можно говорить, что он здорово наставил нос Кольке Три Глаза. Так ему и надо!
Но Три Глаза тоже не мог забыть этого позора. И он решил совсем испортить жизнь своему врагу.
Как только Аркашка выпускал птиц на крышу, Три Глаза начинал свистеть и кричать, кидал в голубей палками. Он даже нарисовал углем на Аркашкиной калитке кривого черного голубя, из которого сыпался песок, и, чтоб никто не ошибся, написал рядом: «Жук гражданина А. Ветошкина».
Аркашка терпел-терпел, а потом пошел к Колькиной матери и попросил, чтоб она уняла сына.
Узнав об этом, Три Глаза ехидно рассмеялся и немедленно подбросил Аркашке на крышу своего старого бурого кота. А когда кот сбежал, Три Глаза добыл дохлую ворону и привязал ее ночью к дымовой трубе.
Юнги, которым Аркашка рассказал обо всем, не смогли прийти к единому решению. Большинство было за то, чтобы немедленно вздуть Кольку Три Глаза. Но Пашка Ким и другие старшеклассники сначала советовали поговорить с Колькиной матерью. А потом, если не повлияет, так и быть – пойти на эту крайнюю меру.
– Ничего из этого не получится, – со вздохом сказал Аркашка. – Не слушает он свою мать нисколечко. А отца у него нет.
– Ну вот, видите, – отозвался Пашка, – человек за Родину погиб, а вы его сына лупить хотите. Нехорошо же.
Все сошлись на том, что действительно – нехорошо. Но никаких других мер не придумали.
А Три Глаза, видя, что ему никто не препятствует, разошелся еще больше. Не очень хитрый на выдумку, он поймал возле базара грязного и кроткого пса, привязал ему к хвосту пустые консервные банки и перед самым утром усадил Аркашке на крышу.
Смирная дворняга выла и гремела банками до тех пор, пока ее не сняли. Три Глаза на другой стороне переулка ходил, посмеиваясь и подмигивая.
Тогда юнги решили немножко вздуть Кольку Три Глаза.
Но этому помешало совершенно неожиданное обстоятельство. Колька Три Глаза исчез. Он как сквозь землю провалился, – и разведка донесла, что он уже второй день не приходит в школу.
Аркашка даже сначала обрадовался Никто не мешал ему теперь гонять голубей, никто не швырялся землей и не свистел. Но скоро Ветошкину стало скучно. Выходило так, что никому не было дела до знаменитых красных бразильских почтарей, и никто, кроме него, не радовался им. Просто даже не очень интересно было жить.
Правда, в эти дни случилось одно приятное событие, которое сильно повысило авторитет Ветошкина в собственных глазах. Во двор постучался незнакомый человек и долго о чем-то разговаривал с отцом. Затем отец позвал Аркашку и сказал:
– Вот, сынок, дядя просит продать ему краснобантовых. Ты хотел фотоаппарат купить. Как раз бы хватило...
Аркашка почти уже обиделся, но отец, улыбнувшись, обратился к гостю:
– Ну, вот – видите... Я же говорил...
Прощаясь, огорченный покупатель промолвил:
– Жаль. Если надумаете, то вот вам адрес.
И написал несколько слов на бумажке.
В тот же день Аркашка рассказал всем, как его уговаривали продать краснобантовых, но он только посмеялся и, конечно, отказал.
И все юнги одобрили отказ потому, что – вы тоже должны об этом знать – каждому хотелось получить голубят от редких почтарей.
Однажды Ветошкин вышел на улицу подышать воздухом – и неожиданно встретился с Колькиной матерью.
Увидев Аркашку, она остановилась, и на ее старом некрасивом лице Аркашка увидел слезы.
– Ты бы зашел, мальчик, к Коле, – сказала она, стараясь убрать за спину красные, в трещинках, кисти рук, – болеет сильно Коля. Воспаление у него легких.
Аркашка втянул воздух носом, потоптался на месте и ничего не ответил. Во-первых, Колька Три Глаза – его злейший враг. Какие тут могут быть посещения? И, во-вторых, надо было еще сообразить, не обман ли это? Не такой человек Колька Три Глаза, чтоб ни с того, ни с сего вдруг заболеть воспалением легких.
Но Колькина мать не уходила, и ничего не ответить было нельзя.
– Ладно, – пробурчал он, – выберу вот свободное время и приду.
На другой день, после уроков, Аркашка собрался было наведаться к юнгам, но вспомнил о своем обещании. Тяжело вздохнув, достал из коробочки красный карандаш, подумав, добавил к нему старый пистолет, совсем похожий на настоящий, и пошел с этими гостинцами к больному.
Открыв дверь и увидев Ветошкина, Колькина мать повела гостя в низкую полутемную комнату. У дальней стены на железной койке лежал худой и совсем не похожий на себя Колька Три Глаза. Он взглянул на вошедшего и вяло усмехнулся:
– Ты...
Аркашка, чтобы как-нибудь начать разговор, сообщил нехотя:
– А мне за бразильцев двадцать давали...
Колька снова усмехнулся и сказал хрипло:
– Скажи-ка ты, врет – не кашлянет!
– Сам ты всегда врешь! – обиделся Аркашка.
Так у них на этот раз и не получилось никакого разговора. Ветошкин положил Кольке на кровать карандаш и пистолет и, сказав, чтоб его позвали, если будет надо, ушел.
Назавтра отец, выслушав сообщение сына, сказал, задумчиво постукивая пальцами по столу:
– Что-то я тебе давно, Аркадий, на мороженое не давал. А ты не напоминаешь...
И весело подвинул на край стола тридцать копеек.
Аркашка всегда отлично понимал отца. Поэтому мальчишка молча засунул деньги в карман и отправился в соседний магазин. Там купил здоровенную соевую шоколадину и, написав на обертке «Н. Чебыкину от А. И. Ветошкина», потащил подарок Кольке.
– Вот, – промолвил он, кладя шоколадку на кровать, – мне мать, понимаешь, подарила, а мне, понимаешь, сладкое нельзя. Сахарная у меня болезнь.
Колька разломил шоколадку на две половины, потом еще, – и одну четвертушку протянул Аркашке.
– На, поешь маленько.
– Нет, мне нельзя, – вздыхая, сказал Ветошкин, втайне поражаясь своему мужеству и гордясь им.
– Ну, немного можно, – тоже вздыхая, отозвался Колька.
– Разве только что совсем немного, – живо согласился Аркашка, запихивая вязкую шоколадку в рот.
Расправившись с угощеньем, Колька искоса посмотрел на гостя и сказал неуверенно:
– Ты бы, Ветошкин, посмотрел мою голубятню. Почистить надо... Матери некогда. Ей знаешь сколько посуды в столовой перемыть надо. И руки болят.
Аркашка, пораженный таким неслыханным доверием, полдня прокопался в Колькином сарае. Он навел там такой порядок, какого у Ветошкина, верно, никогда не было в собственной голубятне.
Простились они совсем мирно, и Колька даже сказал, что ему совсем не жалко черную голубчешку, и Аркашка может ее оставить насовсем себе.
После этого Ветошкин несколько дней не заходил к Чебыкину. С одной стороны, без гостинца заходить неудобно, а с другой стороны, не помрет же Колька, если Аркашка не наведается к нему день-другой. А у него, у Ветошкина, тоже есть важные дела.
Наконец Аркашка взял две новенькие тетрадки и ценную железную гайку – и направился в дом напротив.
Колька лежал весь красный, поминутно пил воду из большой алюминиевой кружки и один раз даже застонал, но сейчас же спохватился и сжал зубы.
Мать его сидела рядом на стуле, сплела кисти рук на животе и, не мигая, смотрела куда-то мимо Кольки.
Когда мать вышла в сени, Колька сказал хрипло:
– У меня, понимаешь, тут опять доктор был... Пульс щупал... Этот... как его?.. – натощак и не выговоришь... – пенициллин выписал. Ну, пожалуйста, не девчонка... – пусть еще колют.
Помолчав немного, Колька трудно повернулся к Аркашке и скривился:
– Только я матери не сказал. И докторову бумагу под подушку спрятал...
– Это почему? – поинтересовался Ветошкин.
– Почему! Почему! – хмуро протянул Колька. – Нету их, денег-то... А до получки еще два дня...
Колька уныло осмотрел потолок, вздохнул, и на его красном лице появилось выражение растерянности и злости.
– И на кой я, спрашивается, заболел?
Аркашка по собственному почину прибрал в голубятне, помог Колькиной матери наколоть дров и ушел, не понимая, почему такой отчаянный человек, как Колька Три Глаза, не возьмет и не выздоровеет сам, без всякого пенициллина.
Дома Аркашка дождался, когда отец пообедает, и спросил его, что это за пенициллин такой и как он может помочь от воспаления легких?
Отец посмотрел на сына поверх очков, отложил газету в сторонку и сказал, что пенициллин – порошок, что его надо развести и тогда можно превосходно лечить ангину, дифтерит, какую-то пневмонию и еще много болезней. И добавил, что пенициллин может даже спасти жизнь, в его врачебной практике были такие случаи.
Потом отец снова углубился в газету, а Аркашка сидел рядом, делал вид, что рассматривает картинки в книжке, а на самом деле думал о пенициллине.
«Разве у отца попросить? – соображал он. – Если есть деньги, отец даст. Никогда еще не отказывал...»
Но тут же отверг этот план. Вот если бы у Аркашки были свои деньги – другое дело. Мальчишка дает мальчишке на лекарство, – это совсем не то, что просить и выпрошенное давать...
Вечером Аркашка постучал в Колькину дверь, но почему-то ему долго не открывали. Наконец на пороге появилась Колькина мать.
– Не надо бы тебе сегодня заходить, Аркаша, – сказала она шепотом. – Больно плохо Коленьке-то. Да и заразиться можно...
– Воспаленье – это незаразное, – не очень твердо заявил Аркашка и прошел в комнату.
Они сидели у кровати молча – Аркашка и Колькина мать – и слушали, как Колька тяжело дышал и бормотал что-то непонятное о кошках, и еще о железной гайке, и еще о какой-то девчонке из пятого «А» класса.
Мать сидела, уронив голову в ладони, и широкие худые ее плечи вздрагивали так, будто их кололи иголками.
Аркашка тоже сидел, чуть не плача, думал, думал, – и ничего не мог придумать. Только одно было у него в голове, что надо достать пенициллин. А как его достать, когда нет денег?
И он сидел и думал так, что даже голова начала трещать.
– Ладно, тетя Маша, – заговорил он наконец, так ничего и не решив. – Что-нибудь мы все же придумаем. Вот увидишь.
Когда Колькина мать вышла на кухню, Аркашка что-то долго бормотал себе под нос, как будто спорил с самим собой. Наконец, вздохнув, он тихонько полез к Кольке под подушку и вытащил рецепт. Уныло повертев его в руках, Аркашка засунул рецепт в карман и пошел прочь из комнаты.
* * *
Прошло две недели. Колька уже поправился, температура у него давным-давно спала, и сейчас он сидит на полу, на цветном половичке, и строгает доску для самоката.
– Ты где денег брал на лекарство? – спрашивает он у Аркашки, сидящего за столом и наблюдающего за его работой.
– Ладно, достал... – хмурится Аркашка.
– Нет, ты скажи!
– Краснобантовых продал, – говорит сквозь зубы Ветошкин, и у него отчего-то даже начинает щипать сердце.
Колька недоверчиво смотрит на Аркашку, складывает губы в ехидную улыбку и вдруг громко смеется:
– Врешь!
– Ничего не вру, – говорит Аркашка, пристально рассматривая какое-то пятнышко на стене.
Колька несколько секунд молчит, строгая доску. Потом скребет в затылке и заявляет:
– Ну и дурак!
– Это почему же – дурак?
– Из-за такой ерунды краснобантовых продавать! Чистый дурак.
Аркашка уходит от Кольки, огорченно думая, что Три Глаза очень неприятный человек, который вечно шарит глазами по чужим крышам и сует свой нос туда, куда его совершенно никто не просит.
ШТУРМ СИНЕЙ ВЫСОТЫ
– Ну, как стоишь? – проворчал Пашка, неодобрительно посмотрев на совсем маленького юнгу в самодельной безрукавке-тельняшке. – Тоже Аника-воин!
«Аника-воин» поспешно вытянул руки по швам, выгнул грудь колесом и вопросительно заглянул главнокомандующему в глаза.
– Так точно! – выпалил он все известные ему воинские слова и оглянулся на юнг, ожидая поддержки.
Но те только иронически вздыхали.
– Ну ладно, в другой раз стой орлом и не болтай руками. Играть тоже серьезно надо.
Мальчонок с готовностью закивал головой.
– Значит, какой приказ? – поспешно переспросил он.
– А вот какой, – сказал Пашка, поднеся планшет с прозрачной боковинкой к самым глазам мальчишки. – Видишь вот тут кроки местности[31]31
Кроки – на глаз набросанный план местности.
[Закрыть]? Это Заречная улица. А здесь – дом три.
– Ага. Вижу.
– В семнадцать ноль-ноль пролезешь через дыру в заборе и подкрадешься к штабу врага. Будешь глядеть и слушать. И никаких записей. Как в настоящей разведке.
– А что я там увижу? – поинтересовался почти необученный агентурный разведчик. – Геньку, что ли, Каменца?
– Геньку, Геньку! – передразнил кто-то из юнг. – Какой он тебе Генька? Он теперь гофмаршал Генри Джо. А ты уже не Вовка Карякин, а агент шесть-бе-два. Запомнил?
– А то нет! – весело отозвался Вовка.
– Повтори!
– Пролезть в забор, – бодро начал агент шесть-бе-два, – потом – на чердак, где у них штаб... И ничего не записывать... И вернуться...
– Если живой останешься, – уточнили юнги.
– Если живой останусь! – радостно подтвердил Вовка Карякин.
Дело заключалось в том, что Красное Морское Братство объявило войну нахальному Государству Рыжих Акул. Правда, противная сторона называла себя совсем по-другому – «Боевые Ястреба́», но суть не в этом.
Суть вот в чем.
Как-то Аркашка Ветошкин осадил и загнал в голубятню превосходную маленькую «чайку» с бантом на груди. Но тут во двор к нему прибежали Васька Шеремет и Мишка – «Один нос – на троих рос» – оба с Заречной улицы. Они потребовали отдать голубку.
Аркашка отказался потому, что нет такого закона – отдавать ловленных голубей. Тогда Васька и Мишка отняли у него птицу и вдобавок легонько надавали по шее.
Аркашка обо всем рассказал юнгам, только про шею ничего не сообщил.
Совет Старых Юнг решил направить парламентера к рыжему Геньке Каменцу – главному на Заречной. Требования были самые легкие: вернуть голубку и пристыдить Ваську и Мишку.
Генька выгнал парламентера и еще пообещал в следующий раз наподдавать ему «горячих».
Совет, ожидавший своего посланника в дровяном сарае, просто онемел от возмущения. Но уже вскоре было принято единственно правильное решение. Семка Букин, у которого прекрасный почерк, написал на странице в клетку объявление войны, где враги уже назывались Рыжими Акулами и им угрожали местью.
Левка Гершман, лазавший по деревьям, как обезьяна, получил приказ отнести бумагу лично гофмаршалу Генри Джо и получить от него расписку.
Расписку Генька Каменец выдал, но предупредил Левку Гершмана, что плененные юнги будут повешены им, Генькой, на стеньгах, брам-стеньгах и бом-брам-стеньгах, как того якобы требуют их собственные морские законы.
Так была объявлена война.
На улицах сбегались, как муравьи, мальчишки, о чем-то неслышно шептались и рассыпались в разные стороны.
Вечером собрался Совет, чтоб выработать план боя. Мешало только одно: не было агентурного разведчика шесть-бе-два, или, по-другому, – Вовки Карякина.
– Может, его уже на рею вздернули? – сказал в раздумье Фимка Русин, проверяя автоматический двадцатизарядный пистолет собственной конструкции. – От них все ждать можно, от Рыжих Акул...
Пашка хмуро посоветовал:
– Не сей панику, главинж.
Ефиму Русину не зря было присвоено звание главного инженера. Во всей школе никто не мог лучше сделать модель самолета с резиновым моторчиком или организовать великолепный химический фокус, подбросив в чернильницы девчонкам карбидного порошка. У Фимки уже кое-что было придумано в области фортификации, и он только ждал начала Совета, чтобы поразить его членов прекрасными идеями, почерпнутыми из учебника физики для седьмого класса.
Но вот во дворе, где собрались почти все юнги поселка, послышался сначала сильный шум, а потом торжествующий рев Красного Морского Братства.
Во двор влетел весь черный, как черт, Вовка Карякин, подмигнул юнгам и побежал в сарай.
– Товарищ адмирал Красного Морского Братства, – заверещал разведчик шесть-бе-два, размахивая руками, – ваш приказ выполнен!
Никто даже не обратил внимания на то, что Вовка непозволительно вертит руками, – так все ждали его.
Маленький разведчик, на которого никто очень не надеялся, оказался умницей и героем.
Покрутившись возле Генькиного двора и увидев, что изнутри его охраняет часовой Куц по прозвищу «Получи сдачи», Вовка сначала растерялся. Но тут же он радостно ойкнул и сломя голову побежал к своему родному дяде Фрол Федотычу. До дяди было рукой подать, и Вовка вскоре уже рассказал обо всем старику.
– Задачка! – закручивая усы, пробасил дядя, выпивший по случаю субботы самую малость. – Что ж ты предлагаешь?
И вот тут оказалось, что у Вовки Карякина, у этого незаметного мальчишки из второго «Б» класса, золотая, нет – даже бриллиантовая голова. Зная, что дядя прирабатывает тем, что чистит иногда гирькой трубы, Вовка уговорил Фрол Федотыча взять с собой нехитрые свои приспособления и пойти на Заречную, дом три, почистить трубу.
Фрол Федотыч не заставил себя долго уговаривать и уже через четверть часа нетвердо шагал с агентом шесть-бе-два к штабу Рыжих Акул.
Он шел, обняв племянника, хитро посматривал на него и громко рассуждал о будущем подвиге.
Вовка все время дергал дядю за рукав, умоляюще заглядывал ему в глаза и шептал:
– Ну, дядь, тихо ж! Повесят же!
– Я им повешу! – грозился дядя. – Я из них сажу-то повытрясу!
Но у дома номер три Фрол Федотыч все же замолчал, лихо сдвинул на затылок фуражку и, помахивая гирькой, беспрепятственно прошел во двор.
Вовка прошмыгнул вслед за дядей. Почти тотчас, замирая от волнения, разведчик услышал, как армия гофмаршала Генри Джо горланит на чердаке.
Дядя отыскал лестницу и вместе с Вовкой поднялся на крышу.
Привязав гирьку к веревке, Фрол Федотыч опустил свой снаряд в трубу и начал с таким рвением действовать им, что и Вовка и сам Фрол Федотыч через минуту стали совершенно черны.
Осмотрев с сожалением свой костюм, старик привалился к трубе и заснул. А Вовка скорее лег на крышу – и весь превратился в ухо.
И узнал очень важные вещи.
Генька Каменец кричал, что надо как следует проучить этих морских бродяг, которые чуть ли не из рук вырывают у них голубей, и что он сам, Генька Каменец, поведет своих людей в драку.
Остальные Акулы тоже кричали невесть что.
Потом, когда все немного успокоились, Генька сказал, что у него есть план. Завтра ровно в двенадцать его армия займет у реки возвышенность. Она будет теперь называться Синяя Высота. Так красивей.
Юнг вызовут туда на войну, и тогда он посчитается с ними полной мерой.
– Где будут мои главные силы – потом решу, – заключил гофмаршал, закрывая военный совет.
Вовка скорее разбудил дядю, довел его до дома и со всех ног кинулся к своим.
Выслушав сбивчивый доклад агента шесть-бе-два, Пашка пожал ему руку, снял со своей груди орден Большого Алого Крейсера, переделанный из старой медали «Русское фотографическое общество», и нацепил его на тельняшку Вовке Карякину.
Затем Совет занялся планом боя. На основе этого плана часть юнг должна была, быстро поужинав, отправиться на Синюю Высоту и заняться фортификацией.
Пашка Ким, вернувшись домой, живо взялся за суп, соображая, как лучше объяснить отцу, почему он, Пашка, не сможет ночевать дома.
– Пап, – наконец придумал он. – У нас завтра война, и я хочу с тобой посоветоваться...
Старый Ким поднял очки на лоб и посмотрел на сына.
– Война? – переспросил он. – Что вы не поделили?
Пашка в общих чертах рассказал о событиях последнего дня, ввернув в середину рассказа, что вынужден сегодня провести ночь вне дома.
– Ах, вон в чем дело! – усмехнулся отец, – Ну, что ж – иди. Раз пообещал товарищам, надо пойти.
Во дворе Пашку уже ждали, сгорая от нетерпения, братья Валерик и Кирилл Заварыкины и Ромка Ерохин – все из разных третьих классов.
– Мы прибыли, – таинственным шепотом сообщил Кирилл. – Что прикажешь, Паш?
– Покажите птиц.
Придирчиво осмотрев почтарей, Пашка снова посадил их в ящички.
Для участия в войне были отобраны самые лучшие голуби. Старого Баклана Валерик и Кирька забрасывали даже из соседнего города. И голубь никогда не задерживался в пути. Голубка Яга – длинная, несуразная, с большим наростом на клюве – тоже была превосходная птица. Когда Роман Ерохин выпускал ее в незнакомом месте, голубка, не делая круга, уходила домой.
У братьев в садке еще был молодой карьер, взятый про запас. Звали его неизвестно почему Гога-Магога, но Валька и Кирька уверяли, что он чисто русский и, значит, надежный почтарь.
Совет Старых Юнг долго обсуждал достоинства и недостатки голубей каждого мальчишки, прежде чем остановился на этих птицах.
– Вот что, – сказал Ким, возвращая садки, – воевать – так воевать. Вы будете сражаться в первых рядах. И только смерть может помешать вам выполнить долг.
– Только смерть! – дружно заверещали Ромка и братья.
Они уже превосходно знали свои задачи. Мальчишкам предстояло в составе пешей разведки подобраться к врагу и, обнаружив главные силы, выпустить почтарей с шифровками. Дежурные у голубятни немедленно поймают птиц и отнесут шифровки адмиралу. Только тогда, прочтя донесение, штаб решит, куда наносить главный удар.
На Совете Старых Юнг, правда, раздавались голоса, что было бы проще обойтись без птиц. Но и Ким, и Русин, и Голендухин горой стояли за голубей. Во-первых, война объявлена из-за них и участие почтарей в бою будет как бы символическим. Во-вторых, разведчиков могут убить, а голуби пройдут. Ну, и так далее.
– Спать! А утром все – в распоряжение начразведки Л. Гершмана, – приказал Ким.
Юные разведчики с неохотой отправились выполнять первую, скучную часть приказа. А Пашка пошел к главинжу.
Отец Ефима Русина – инженер Тракторного – сейчас был на заводе, и никто не мешал Фимке претворять свою идею в жизнь.
В ту самую минуту, когда адмирал входил в комнату главинжа, тот, подперев языком щеку, впихивал небольшое настольное зеркало в кусок водосточной трубы.
Трубу эту Фимка снял со стены своего дома, – не всю трубу, а только ее верхнее и нижнее колена. Дело в том, что, согласно учебнику физики Перышкина, Фалеева и Крауклиса, простейший перископ состоит из двух зеркал, расположенных на разном уровне и заключенных в трубу.
Конечно, окажись под рукой зеркала поменьше, можно было бы не разрушать трубу. Но Фимка шел на эту жертву, решив, что после боя он вернет ее на место. Если же война будет проиграна и юнгам нанесут решающий удар, то какая-то водосточная труба не будет иметь большого значения.
Закончив работу, Русин протянул Киму свое громоздкое сооружение и удовлетворенно вытер мокрый лоб.
Перископ оказался превосходным прибором. С любого конца он походил на букву Г, и, сидя на полу, через него можно было отлично видеть, что делается за окном.
Закончив испытания и завернув перископ в простыню, Фимка подвесил к своему ремню флягу с водой, топорик в холщовом чехле и саперную лопатку. Двадцатизарядный автоматический пистолет он сунул за пояс.
Еще на подступах к Синей Высоте Ким и Русин услышали скрежет лопат и весело посмотрели друг на друга.
У северной подошвы высоты под командой Витьки Голендухина шли серьезные фортификационные работы. Помимо глубокого окопа для командиров, в котором предполагалось установить перископ, здесь рыли очень длинную сплошную траншею. Делали ее мелкой и тщательно маскировали травой и сухим бурьяном. Это претворялся в жизнь прекрасный замысел Фимки Русина, одобренный Советом Старых Юнг.
Перед самым утром, все проверив, командиры отвели войска в тыл.
Юнги проскальзывали в свои дома, пуще войны боясь отцовского окрика, и залезали в постели. Через полчаса все уже спали гробовым сном.
В одиннадцать часов утра на крыше дровяного сарая Аркаша Ветошкин, напузырив до отказа щеки, сыграл сигнал: «Всем явиться под знамя!». В тот же миг на гладко оструганной палке взвился флаг Красного Морского Братства – алое полотнище с белым голубем в правом верхнем углу.
Уже через несколько минут командиры быстрым маршем вели свои войска к штабу, на ходу отдавая короткие приказы и подбадривая младших юнг, дышавших, как рыбы на песке.
Вскоре все войско торопливо шагало по самым дальним переулкам к Синей Высоте.
Обо всем этом ничего не знал вражеский вождь гофмаршал Генри Джо. Он, этот рыжий Генька, не привык советоваться даже с Васькой Шереметом и Мишкой – «Один нос – на троих рос» – а все решал сам.
Поэтому сейчас он стоял на макушке высоты в самом, казалось, хорошем расположении духа и осматривал местность.
Неорганизованная толпа Геньки, нахально назвавшая себя Боевыми Ястребами, тонкой цепочкой расположилась по всей высоте. Наверно, Генька думал, что это и есть круговая оборона.
В вихрах у воинов, взамен ястребиных, торчали вороньи и сорочьи перья. Лица были раскрашены глиной, сажей и акварельными красками так густо, что и сам гофмаршал с трудом отличал одного генерала от другого, не говоря уже о рядовых.
Все шло как будто хорошо, и тем не менее душу Геньки скребли кошки. Как сюда, на высоту, затащишь юнг? А если они не пойдут? А если пойдут, но не станут драться? Тогда Боевые Ястреба сразу отвернутся от Геньки и еще будут смеяться над его болтовней.
Смущаемый этими запоздалыми сомнениями, Генька Каменец ничего не замечал вокруг.
Он не заметил темной полосы, змеившейся у подножья Синей Высоты, и не сообразил, что это – траншея врага.
Он не обнаружил вдалеке окопа, из которого торчала водосточная труба Фимкиного перископа.
Он не увидел русых и черных голов, то появлявшихся, то исчезавших за кустами ближнего перелеска.
Он как будто бы ослеп, занятый своими мыслями.
Только когда из-за старой корявой березы со свистом взмыл в небо серый большой голубь, Генька обернулся к Шеремету и вяло спросил:
– Это Баклан, что ли? Гоняют Валька с Кирькой, видно...
Васька Шеремет угрюмо пробурчал:
– Как бы не накостыляли нам шею, Генька. Никогда Заварыкины не бросали тут птиц. Неладно что-то.
Генька усмехнулся:
– Они и не знают, что мы здесь. Где трубач?
Рядом с Каменцом появился Петька Куц – «Получи сдачи!» – и с готовностью вскинул к губам железнодорожный рожок.
Но трубить в рожок не пришлось. Внезапно где-то на южном скате раздались воинственные крики и вопли, и Генька различил в их хоре хриплый от волнения голос Левки Гершмана.
Генька кинулся туда.
На южном скате, размахивая деревянными мечами и прикрываясь щитами из жести, дрался всего-навсего десяток бойцов противника.
Растерявшиеся сначала Боевые Ястреба теперь поосмотрелись и, вопя во все горло, побросав свои позиции, ринулись вниз.
И тогда, прямо откуда-то из гущи боя, вырвались в небо Яга и Гога-Магога и понеслись к своим голубятням.
Враг теснил юнг. Локоть к локтю, лицом к врагу пятились они на север, обходя подножие высоты. Пятились туда, где змеилась невидимая траншея.
Фимка Русин прильнул к перископу, облизывал сухие губы и торопливо докладывал адмиралу обстановку.
Но Пашка и сам видел все.
За кустами, сгорая от нетерпения, лежали вестовые. Они постоянно высовывали головы из-за веток и вопрощающе смотрели на адмирала.
Но Киму было не до них. Он ждал воинов, дежуривших у голубятен, и с тревогой посматривал на поле боя. Фимка, оторвавшись от перископа, сказал со вздохом:
– Наших здорово лупят. Только сейчас Генька сильно треснул по лбу Левку Гершмана. Может, пора?
– Нет, – сказал адмирал, – не для того мы всю ночь рыли землю, чтоб...
– Ох, черт! Бегут! – тревожно воскликнул Фимка и бросился было из окопа на выручку своим.
Но Пашка схватил его за ногу и втащил в окоп.
Боевые Ястреба, сначала воевавшие с опаской, теперь окончательно решили, что десяток мальчишек, случайно оказавшихся у высоты, и есть вся армия противника. Юнг было впятеро меньше, чем ястребов, и теперь Генькины воины начали расправу.
Но адмирал Красного Морского Братства не зря прочитал на своем веку и «Слово о полку Игореве» и «Чапаева». Нет, не зря он слушал рассказы старших о Сталинграде и Курской дуге!
– Вестовой!
У окопа мгновенно вырос Аркашка Ветошкин.
– Живо в перелесок! Передай: «Засадному отряду атаковать врага!».
Но Аркашка, вместо того, чтобы сломя голову кинуться в рощицу, как-то странно улыбнулся и вытащил из-за пазухи черного кривого голубя.
