Текст книги "Красная сестра (ЛП)"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

– А. Ну, парень стоит двадцать крон, ваша святость. Как сын для меня... так оно и есть. Но Четыре-ноги, он не продается. Вот уже двенадцать лет, как я живу со стариком.

– Ты возьмешь десять за мальчика и крону за мула. На Коричневой ярмарке ты получишь молодого за пенни. Мой садовник и его сын помогут тебе дотолкать туда твою повозку. – Охранник шагнул поближе к священнику.

Гилджон сглотнул, все еще держа Маркуса за спиной:

– Десять. Десять я могу взять у человека в сутане. Как знак моей преданности Предку. Но Четыре-ноги...

– Ты продашь мне этого мула, Гилджон, или больше никогда ничего не продашь в этом городе. Одно слово в ухо капитану Херстину – и стража не пропустит тебя даже за городские ворота. Так что хватит с меня этой глупости. Крона за злобного мула, которого через сезон отдадут на клей и собакам на мясо. – Священник махнул рукой своему слуге. – Заплати этому человеку.

– Не делай этого! – Маркус вырвался из рук Гилджона, подбежал к Четыре-ноги и обнял мула за голову. – Он хочет убить Четыре-ноги!

Взрослые не обратили на это никакого внимания. Слуга достал из-под бархата потертый кожаный мешочек и взял первую корону. Похититель детей неохотно протянул руку, его лицо исказилось от противоречивых эмоций.

– Не надо! – закричал Маркус, дикими глазами глядя на них. – Это была моя вина, а не Четыре-ноги!

Слуга положил крону на морщинистую и грязную ладонь Гилджона: серебряная монета, отполированная от времени, со следами тусклости в бороздках, создающих лицо императора. Он отсчитал остальные, каждая звякнула о другую. На десятой Гилджон прикрыл ладонь.

– Видите ли... Четыре-ноги – это семья...

– Животное укусило меня. – Священник поднял руку, липкие струйки крови потянулись вниз до самого запястья. – Прими свою монету, похититель детей. Или ты настолько богат, что готов пожертвовать своими средствами к существованию ради старого мула?

Слуга сунул последнюю монету в полуоткрытую ладонь Гилджона. Дождь, который так долго угрожал им, начал накрапывать.

– Привяжи зверя вон там. Используй прочную веревку. – Священник указал на колонны, поддерживающие крышу над его задней дверью.

Гилджон взял недоуздок Четыре-ноги в свои руки, не обращая внимания на крики Маркуса.

– Извини, парень, – пробормотал он. Четыре-ноги позволил себя вести, но заржал от огорчения, вращая темным, влажным глазом в сторону Гессы. Она крепко обхватила себя руками, не желая ничего видеть, но и не в силах отвести взгляд.

Гилджон оставил Четыре-ноги привязанным к ближайшему столбу толстым буксирным тросом, с помощью которого повозка – а иногда и другие путешественники – выбирались из глубокой грязи. Он вернулся к повозке, выглядя еще более бедным человеком, несмотря на дополнительное серебро в кармане.

Садовник и его сын подошли к воротам, чтобы выкатить тележку, но священник, похоже, не собирался ждать:

– Знаешь, Гилджон, как сломать человека? Конечно же, знаешь – Скифроул сломал тебя некоторое время назад, не так ли?

Гилджон ничего не сказал, только наклонился, чтобы толкнуть повозку, но прежде чем его плечо уперлось в ее край, он протянул руку и коснулся пустой глазницы левого глаза.

Дождь шумел вокруг них, капая с носа Гессы, стекая по прутьям клетки.

– Сломать мужчину или мальчика легче всего, сломав то, что они любят. А еще лучше, если он их тоже любит. – Они не обратили внимания на слова священника, но повернулись, услышав удар дерева о плоть и испуганный крик мула. Священник снова поднял свой посох и, когда Гесса оглянулась, держал его обеими руками за конец, перекинув через плечо.

– Нет! – Маркус рванулся вперед, но стражник схватил его за руку.

Священник снова замахнулся изо всех сил и обрушил посох на спину Четыре-ноги. Мул, уже напрягшийся, бросился на веревку, крича от удивления и боли. Священник бил снова и снова, и Четыре-ноги натянул веревку, вытаращив дикие глаза. Маркус кричал, пытаясь освободиться, но за треском каждого удара и громким отчаянием Четыре-ноги Гесса не могла разобрать слов.

– Вы не... – Гилджон остановился, поднял руку и голос, и тут же дал им упасть. Дождевая вода стекала из глазницы вместо слез, которые должны были там быть. – Вы не... Тащить, это все, что он знает... Он думает, что вы хотите... – Гилджон покачал головой, опустив лицо, чтобы скрыть свои эмоции.

– Остановите его, – взмолилась Гесса, но Гилджон, коренастый садовник, и его тощий сын, все отвернулись, каждый из них был сломан каким-то образом, а Гесса, даже с ее бесполезной ногой, нет.

Посох проливал свой собственный дождь ударов, густых и тяжелых, в равномерном, а не в бешеном темпе. Священник, тяжело дыша, отмечал каждый удар словом:

– Ты. Укусил. Меня. Ты. Мерзкое. Животное.

Четыре-ноги, с потемневшей от крови шерстью на спине и боках, навалился всем весом на веревку, привязанную к неподвижному столбу, теперь уже не ревя, а отчаянно дыша через морду, густо покрытую алой пеной.

Гилджон и садовник толкали тележку. Мальчик отодвинул засов на воротах. Всем им нужно быть подальше оттуда.

Гесса, сидевшая в клетке и парализованная горем, обнаружила, что не может ни дышать, ни двигаться. У нее болела грудь. Ее лицо исказила такая яростная гримаса, что стало больно. Жестокость священника проникла внутрь и исказила что-то жизненно важное, доведя его до предела, превратив в сопли и слезы. Сквозь полуслепые глаза она видела, как Четыре-ноги напрягся, настолько сильно, что мог разорвать свое сердце, ничего не понимая под ударами, зная только то, чему научила его простая жизнь: тянуть.

С животным криком Маркус вцепился зубами в костяшки пальцев гвардейца. Промокший под дождем, он стал скользким. Мужчина с проклятиями отдернул руку, и Маркус освободился. Он побежал, но не к священнику, а к Четыре-ноги, обхватил руками шею мула и прижал лицо к его уху. Следующий удар священника пришелся Маркусу в бедро, не такой яростный, как для Четыре-ноги, но громкий, сильный и мучительный. И все же Маркус остался на месте.

Гесса не видела этого, не слышала и не почувствовала – но внутри, в самой ее сердцевине, она знал, что в это мгновение Маркус нашел край своей силы. Было ли это слово, прошептанное на ухо Четыре-ноги, или что-то такое, невидимое, что текло между ними, Гесса не могла сказать. Но она увидела, как Четыре-ноги поднял голову и не дрогнул, когда следующий взмах посоха сломал еще несколько ребер. Мул фыркнул – так он фыркнул бы, увидев свежий луг с высокой травой или восхитительные заросли целембины, – и снова потянул…

Колонна сдвинулась. Толстая масса камня – пятнадцать футов высотой и шире человека – рванулась вперед. Смоченная проливным дождем, терракотовая черепица стекла с крыши красным водопадом. Священник упал на землю, заваленный черепицей. Через один удар сердца веревка оборвалась, и Четыре-ноги мягко рухнул, поджав под себя ноги. Маркус упал вслед за ним. Мул сделал еще один судорожный вдох. И умер.

Сцена сузилась. Потом сузилась снова. Ворота священника закрылись за повозкой.

– Нет! Нет! – закричала Гесса, но руки продолжали держать ее, пока она боролась. – Нет! – Она открыла глаза. Гесса склонилась над ней, лунный свет ярко освещал со спины. – Гесса? – И Нона снова узнала себя. – Я думала... Я была тобой. – Она протянула руку, и они обнялись, как тогда, в клетке Гилджона, плача вместе, как будто слезы могли каким-то образом смыть боль.

Глава 12

– Тогда расскажи нам. – Клера отложила вилку и многозначительно уставилась на Джулу.

– Что? – Джула снова набила рот хлебом. – Вуфф?

– Ты знаешь, – сказала Рули.

– Ее историю. – Клера слегка наклонила голову в сторону дальнего конца Красного стола. Все четверо сгрудились в одном конце, Арабелла держала двор на другом, ее группа была больше.

– Ара говорит...

– Ара? Кто такая Ара? – Лицо Клеры посуровело.

– Арабелла, – ответила Джула. – Все зовут ее Ара. И ты это знаешь.

– Ее подруги зовут.

Джула пожала плечами:

– С ней все в порядке. Она не виновата, что родилась такой богатой. В любом случае, вы хотите услышать ее историю или нет?

Клера постучала по своей тарелке:

– Давай.

– Ну... – Джула огляделась, наслаждаясь всеобщим вниманием. – Ну... священники уже много лет твердят об Аргате, верно? Но в последние несколько месяцев они действительно возбудились и стали посылать асессоров в провинции, даже в дикие города вдоль границы.

– Аргата? – Нона сгорбилась, ожидая, что ей скажут, какая она дура.

– Старое пророчество, – быстро сказала Рули. – Его сделала Святая Ведьма по имени Сестра Аргата, когда первый император отобрал Ковчег у сармарианцев. Там сказано, что Ковчег откроется, когда четыре племени потребуют этого в один голос.

– Разве нельзя взять герант, хунска, марджал и квантал, чтобы это сделать? – спросила Нона.

– Точно! Именно это я и сказала. – Джула кивнула. – Но они пытались сделать это много лет назад, и это не сработало. Поэтому с тех пор священники говорят, что «один голос» означает одного человека, демонстрирующего все четыре крови.

– Все знают, это просто театр, чтобы отвлечь людей от грядущей войны, – сказала Клера. – Каждый раз, когда наступает кризис и император хочет заткнуть рот несогласным, внезапно раздается громкий крик о поисках Избранного. Так говорит мой отец... – Она замолчала, уставившись в стол.

– Значит... настоятельница думает, что Арабелла покажет нам обе магические крови? – спросила Нона.

– Сковородка, похоже, уверена, что она квантал, и больше, чем прикосновение, – сказала Джула. – Прикосновение не в счет. Ты можешь иметь прикосновение ко всем четырем, и никто даже бровью не поведет. Сестра Чайник – хунска-прайм с прикосновением марджала, и никто не называет ее Избранной.

– Она с прикосновением? – спросила Нона. – Откуда ты знаешь?

– Чайник умеет плести тени. Это самый простой трюк марджал, и даже прикосновения могут делать это рядом с корабль-сердцем.

– Неужели настоятельница думает, что Арабелла продемонстрирует и герант? – Нона нахмурилась. Арабелла была далеко не самой высокой в классе. – Если только ей не шесть лет и никто мне этого не сказал, она – не герант.

– Ей скоро одиннадцать, – сказала Джула. – Но иногда герант не проявляется, пока ты не вырастешь – ты просто начинаешь расти без остановки... Во всяком случае... – Она сложила руки вместе, словно пытаясь вернуть разговор в нужное русло. – Во всяком случае, семья Ары видела, как быстро она двигалась и при этом не выглядела хунской; это их встревожило. Поэтому отец взял ее с собой в Академию.

– Очень глупо, – сказала Клера. – Как только Академия узнает, все узнают. Слишком много пальцев в этом пироге.

– И это тоже сказал твой отец? – Кетти с шумом подвинула свой стул, чтобы присоединиться к ним, и вытерла рот.

Клера повернулась к ней с яростным взглядом, и Кетти подняла руки:

– Мой отец собирает налоги. Он говорит, что если бы император не стоял у него за спиной, его бы каждый день называли вором.

– В любом случае! – Джула повысила голос, затем понизила его, глядя через стол на группу Арабеллы, погруженную в их собственный разговор. Теперь только Гесса и Генна сидели в одиночестве в центре стола, напротив друг друга, сосредоточенные на своих тарелках. – Император призвал ко двору всю ее семью. Так что Малкан Йотсис, дядя Арабеллы, который является главой семьи, собирает всех в своем поместье в Ледо, а затем ведет всех во дворец, но по дороге их перехватывают домашние войска Шерзал, примерно сотня из них... по дороге от границы со Скифроулом. И это всего лишь через несколько дней после проверки в Академии!

– И что они сделали? – спросила Рули.

– Ничего, – ответила Кетти, заработав хмурый взгляд Джулы, потому что украла ее рассказ. – Йотсис уже тайно отправили Ару с четырьмя доверенными людьми на встречу с настоятельницей, чтобы Ара могла присоединиться к монастырю.

– Что, – сказала Джула, проводя обеими руками по своей щетинистой голове, – выводит ее из-под контроля императора, и даже его сестры не настолько безумны, чтобы пытаться украсть послушницу. И как бы сильно ни давили на первосвященника Джейкоба, он вряд ли сможет отказаться от нее из-за того шума, который подняли священники вокруг Аргаты.

– Вот именно. – Клера встала, стряхивая крошки с рясы. – Никто из них на самом деле не ожидал найти кандидата, поэтому у них не было плана, что делать, если он появится.

В то утро Академия первой увидела в дверях Клеру и Нону. Сестра Правило ждала за своим столом, массивная даже когда сидела, ее головной убор распирало так же сильно, как и рясу, будто ему тоже было что сдерживать. Кот настоятельницы, Малкин, лежал на столе, свернувшись кольцом.

– Доброе утро, Госпожа Академия, – хором сказали обе, занимая места в первом ряду.

Сестра Правило посмотрела на них темными глазами и ничего не сказала. Вслед за ними гуськом вошли другие послушницы. Стоявший на столе глобус снова приковал взгляд Ноны – Абет, завернутый в лед с тонким как ниточка зеленым поясом. Нона всегда считала Коридор огромным – бесконечным, на самом деле. Трудно было себе представить, сколько там было пространства до того, как лед двинулся вперед.

– Почему... – на языке вертелось столько вопросов, что Нона не знала, что сказать, прежде чем эти слова прозвучали. – А почему луна тоже не круглая?

Голос Сестры Правило заглушил смешки за спиной Ноны:

– Отличный вопрос. Хотя ты должна была сказать, почему луна не является сферой?

– Сфера. – Нона покатала это слово во рту.

– Почему ты думаешь, что луна должна быть сферой? – спросила Сестра Правило.

– Ну... – Нона на самом деле не знала, просто это казалось правильным. – Ну... мир таков. А в небе Бадон иногда круглая, а иногда – полумесяц... если хорошенько прищуриться. А в церкви Надежды говорят, что Бадон – это целый мир, как наш, а не звезда, как Надежда, и что Бадон не придет спасать нас, как Надежда, потому что Бадон – это лед и еще больше льда и она привязана к нашему солнцу, как и мы... – Нона перевела дыхание. – Ну... я просто подумала, что все очень, очень большое кажется круглым... – Она посмотрела на Сестру Правило, которая, надо сказать, была очень большой, хотя и не сферической, и уже начала двигаться в этом направлении.

Сестре Правило достаточно было потянуться за своей указкой, чтобы заглушить хихиканье.

– Ты знаешь, что с благословения Предка наши пращуры давным-давно поместили луну на небо, Нона?

Нона кивнула, она была не совсем невежественна, хотя и не знала названия для формы луны.

Сестра Правило полезла в ящик стола и что-то вытащила. Она подняла руку и протянула ее классу.

– Луна. – Серебряный круг-квадрат у нее на ладони. Она повернула его боком, и Нона с удивлением увидела, что это вогнутое зеркало, тонкое, как бумага. – Смотрите! – Сестра Правило расположила «луну» за глобусом Абета, там, где утреннее солнце косо падало из окон, наполняя комнату светом. Она постучала по глобусу, и Нона увидела ярко-красное пятно, двигавшееся, когда Сестра Правило двигала рукой с зажатой в ней «луной». – Весь свет, который она собирает, падает на это место. Фокус. Положи туда свою руку, дитя.

Нона встала и сделала, как ей было сказано:

– Тепло! Жарко!

– И именно так луна держит Коридор открытым. Солнечный свет с большой площади фокусируется огромным зеркалом на маленькую площадь. Нет никаких причин для того, чтобы она была сферической. – Сестра Правило убрала зеркало. – Мы стоим между двумя огромными ледяными стенами, Нона, и зима приближается уже пятьдесят тысяч лет. – Она держала руки так, словно они были двумя стенами, и прижала их друг к другу с тревожной решимостью. – Но сегодня мы поговорим о камнях!

Девочки застонали и достали свои грифельные доски. Нона изо всех сил старалась быть внимательной, но камни оказались менее интересными, чем казались, и они не казались настолько интересными, чтобы быть в их обществе. Снова и снова она ловила себя на том, что думает о луне, которую какой-то ее далекий предок поставил висеть над миром, и о том, что одно тонкое и хрупкое зеркало, было всем, что стояло между всеми, кого она когда-либо знала, и льдом, наступающим с севера и юга.

После обеда Клера повела Нону к аркаде послушниц, на ходу подбрасывая пенни.

– Почему ты все время играешь с ним? – спросила Нона. Похоже, что Клера, считавшая себя бедной теперь, когда ее семья была разорена, смотрела на пенни как на ничтожную сумму, игрушку, но Нона видела ребенка, купленного у родителей за один пенни, и вид ребенка, брошенного так легко, всегда вызывал у нее чувство беспокойства.

– Мне его подарил отец. Он велел мне научиться превращать одно во много. – Клера пожала плечами. – Коридор разделен на сотни стран, может быть, на тысячу, но ты знаешь, кого не волнуют эти границы или то, кто там правит? Двоих. – Она пересчитала их на пальцах. – Ветер Коридора и деньги. Торговцы движутся через Коридор, как кровь по телу. Ни одна королева или император не настолько глупы, чтобы пытаться остановить их. Вот почему богатые приправляют свою пищу черной солью из шахт в Кремоте. Никто из Кремота никогда не бывал в империи, но деньги текут и торговля идет. – Клера подбросила монетку вверх и поймала ее. – Деньги находятся в центре всего, что мы делаем: у них самый громкий голос. – Она говорила так, словно цитировала своего отца.

– Но... ты же учишься быть монахиней. У монахинь нет денег. – Нона даже не была уверена, что Клере позволено владеть этим пенни. Она определенно прятала его на уроках.

– Когда меня научат, я уйду. – Она положила монету в карман. – То образование, которое мы здесь получаем, очень востребовано...

– Но... – Нона собиралась спросить, кто платит ей за конфирмацию, – пансион и содержание, а также образование, которое дает такие ценные знания, наверняка стоили очень дорого, – но она прикусила язык, не желая, чтобы этот вопрос адресовали ей самой. Вместо этого она кивнула. – Я собираюсь сделать то же самое. – Она подумала о священнике, который купил Маркуса и забил Четыре-ноги до смерти. – Я не хочу быть монахиней.

Аркада послушниц представлял собой открытую галерею, огибавшую внутренний двор здания и служившую местом стирки и починки как для монахинь, так и для послушниц. Пятьдесят или около того послушниц всех возрастов либо медленно ходили кругами, болтая на ходу, либо сидели на длинных каменных скамьях, глядя сквозь арки на посыпанный гравием двор. Посреди двора раскинуло свои ветви единственное огромное дерево, центральный дуб, хотя Нона не могла понять, что именно держит его на скале.

– Аркада монахинь гораздо величественнее, – сказала Клера. – Сестры выходят в глухую ночь и лежат в центре, ожидая фокуса.

– Нет, не лежат, – сказала Нона.

– Голые! – Клера кивнула головой.

– Клера! – Рули скорчила гримасу.

– Ну, когда я спала в келье, они этого не делали, – сказала Нона.

– Ты спала, – сказала Клера.

Нона попыталась представить Сестру Колесо, Сестру Правило и почтенную Сестру Песок, купающихся в свете луны:

– По-моему, тебе это приснилось, Клера.

– Следующий урок – Тень. – Джула присоединилась к ним, протиснувшись между Ноной и Рули. – Ты ей уже сказала?

– Сказал кому что? – Клера замолчала, когда Арабелла прошла мимо с несколькими девочками на буксире. Казалось, она всегда смеется. Нона не думала, что смеялась бы, если бы ей пришлось оставить роскошь жизни в благородной семье ради монастыря, а ассасины пытались бы ее убить.

– Об Отравительнице! – сказала Джула, как только Арабелла ушла.

Клера закатила глаза:

– Надеюсь, Арабелле никто не скажет.

Джула повернулась к Ноне с серьезным лицом:

– Госпожа Тень всегда травит новых девочек.

– Что?

– Пытается, – ответила Клера, как будто это ничего не значило.

– Ну, я еще не видела, чтобы у нее не получилось. – Джула сжала губы в тонкую линию, вспоминая. – Тебя она отравила, Клера. И меня. И Рули.

– Я болела несколько дней. – Рули изобразила, как ее рвало. – Я плохо себя вела на Мече только для того, чтобы побрить голову и не запачкать волосы рвотой.

– Так что не ешь ничего из того, что она тебе даст, – сказала Джула.

– И не позволяй ей прикоснуться к тебе, – сказала Рули.

– Лучше всего просто позволить ей себя отравить. Она все равно тебя достанет, – сказала Клера. – По крайней мере, будет интересно посмотреть.

– Кле ...

– Я имела в виду, будет интересно посмотреть, что она сделает с Арабеллой. – перебила Клера возражения Джулы.

– Это ужасно. – Нона нахмурилась. – Разве настоятельница не знает?

– Я думаю, настоятельница поощряет ее! – Клера криво усмехнулась. – Если отравление – самое худшее, что может случиться с тобой в классе Госпожи Тень, считай, что тебе повезло. Она самая подлая су...

– Клера! – Джула, казалось, страдала от грубого языка, как будто эти слова были физическими ударами.

– Она такая и есть! Никто не наказывает так, как она. Но хуже всего ее острый язычок. Никогда не отвечай ей, Нона, она может разрезать тебя на части одним предложением.

По аркаде прокатился голос Брея, звучный и протяжный.

– Пора идти. – Клера поспешно вскочила на ноги. Раньше она никогда не выглядела так, будто боится опоздать.

– Ты могла бы предупредить меня раньше. – Нона схватила свою шаль. – Насчет отравления.

Клера пожала плечами.

– Ты ничего не можешь с этим поделать. Кроме того, об этом никто не хочет говорить за обедом. – Они присоединились к толпе, которая пыталась протиснуться через главную арку. – Однажды она отравила суп Серого Класса. Отравила их всех, и только потому, что ни один из них не сдал экзамен.

Они уже запыхались, когда добрались до Тени. Занятия проходили в естественных пещерах, которые пронизывали толщу плато. Госпожа Академия объясняла что-то об их образовании на предыдущем уроке... дождевая вода, пробивающая дорогу через камень, если Нона правильно помнила... это звучало неправильно…

– Мы не последние! – Клера шлепнула Нону по руке. – В этом классе ты должна никогда не быть последней.

Они быстро спустились по лестнице, ведущей в пещеры, узкий пролет которой был перекрыт железными воротами всего в нескольких ярдах ниже входа. Лестница располагалась позади Зала Сердца и была так близко к краю плато, что Нона спросила себя, не могут ли пещеры достичь утесов и раскрыться, как голодные рты.

Высокая стройная послушница с мертвенно-бледной кожей и темными волосами стояла на верхней ступеньке, отмечая имена девушек на грифельной доске. Она посмотрела в сторону Ноны голубыми глазами неестественного и тревожного оттенка.

– Бента, – прошептала Клера, – из Священного Класса. Она помогает Отравительнице в лабораториях. Не связывайся с ней.

Через минуту Бента подняла глаза от грифельной доски и достала из внутреннего кармана своего одеяния увесистый железный ключ:

– Все здесь. Послушница Гесса, приятно видеть, что на этот раз ты удостоила нас своим присутствием. Послушница Джула, ты, кажется, побрилась со времени нашего последнего урока.

– Она пытается быть такой же язвительной, как Отравительница, – прошептала Клера. – Но, на самом деле, у ней не слишком получается.

– Послушница Клера, вынь язык из уха новенькой девочки и следи за ступеньками. – Бента шлепнула Клеру по голове, когда они проходили мимо нее.

Ступени круто вели вниз, известняк местами сочился водой и густо покрылся слизью. В некоторых местах Ноне казалось, что Бенте, замыкающей шествие, придется пригнуться, чтобы не поцарапать голову. Через несколько шагов их начало окутывать слабое зловоние: запах щелока, кислого вина и других компонентов, которые Нона не могла назвать. Она сморщила нос, когда запах стал сильнее.

Дневной свет последовал за ними дальше, чем Нона могла себе представить, и как только он стал настолько тусклым, что она начала с трудом различать ступеньки, его место занял другой источник света. Им оказалась толстая свеча, стоявшая в нише у изгиба спуска. Ее свет привел их в вырубленный вручную туннель с деревянной дверью сбоку, перед которой девочки выстроились в очередь.

Бента спустилась вниз, задула свечу, протиснулась мимо очереди и вошла в комнату. Девочки последовали за ней.

Эта комната тоже была высечена вручную, хотя, возможно, из небольшой естественной пещеры, поскольку некоторые участки на покрытом сажей потолке выглядели неровными и не имели никаких следов кирки. Свет проникал через несколько горизонтальных шахт в дальней стене, каждая длиной в пять или шесть футов, через которые были видны участки неба. Нона решила, что они, должно быть, выходят на утесы.

Три длинных стола тянулись по всей длине комнаты со скамьями по обе стороны, на середине каждого стояли всевозможные кувшины, горшки, стеклянные бутылки и запечатанные тыквы. В дальнем конце комнаты, спиной к двери, стояла монахиня и что-то писала на доске. Послушницы расселись за столами без обычных споров, кто с кем сидит.

Женщина у доски не была ни высокой, ни низкой, стройной, конечно, но Нона не могла определить ее возраст, разве что сказать «не старая».

Бента закрыл дверь, и Госпожа Тень, Отравительница, обернулась к классу с теплой улыбкой:

– Нона, дорогая, поднимись сюда. И ты, Арабелла. Мне всегда нравится хорошенько рассмотреть новых девочек.

Нона моргнула и встала. Отравительница уже успела хорошенько рассмотреть ее в бане.

– Да, Сестра Яблоко, – сказала она.

Они подошли и остановились перед Сестрой Яблоко. Нона искоса взглянула на Арабеллу Йотсис, на вид безмятежную, несмотря на то, что всего две ночи назад вонзила нож в то место, где спала Нона. Мысль о том, что Арабелла может скрывать свои кровожадные инстинкты так глубоко, что на поверхности не остается и следа, нервировала Нону больше, чем сам поступок. Она знала, что ее собственные эмоции были написаны на ее лице в тот момент, когда она почувствовала их, и, возможно, даже раньше.

– Мне кажется, ты уже не такая худая, Нона. Еще год монастырских трапез, и на этих костях у нас будет приличное количество мяса. И Арабелла Йотсис... очень приятно, что ты присоединилась к нам. Каково это – быть частью пророчества? – Сестра Яблоко подняла руку, когда Арабелла открыла рот. – На этот вопрос лучше не отвечать, дорогая. – Она достала из рясы красивую жестяную коробочку, покрытую черно-белой эмалью, и нажала на нее; крышка откинулась. Внутри лежала дюжина прозрачных желтых шариков, каждый не больше ногтя большого пальца. – Конфетки, чтобы поприветствовать вас в Классе Тени. Мы хорошо проведем время. – Она улыбнулась той же медленной и легкой улыбкой, которой впервые встретила Нону по дороге в монастырь.

– Я наелась досыта. – Нона схватилась за живот. Она действительно набила себе рот, как делала за каждым приемом пищи, но сладости выглядели соблазнительно, сияя, как витражи в Башне Пути.

– Жаль. – Сестра Яблоко повернулась к Арабелле и протянула ей коробочку.

– Спасибо. – Арабелла протянула руку и изящно взяла одну конфетку большим и указательным пальцами. Нона заметила, что оба пальца имеют восковой блеск. – Я приберегу ее для внеклассных занятий.

Сестра Яблоко закрыла коробочку и убрала ее:

– Тогда занимайте свои места, девочки. Сегодня нам предстоит много выучить!

Нона последовала за Арабеллой к ближайшему из трех длинных столов. Старшая девочка вернулась на свое место первой, поморщившись, когда садилась, затем сменила позу и нахмурилась. Нона нашла свое место и начала опускаться на скамью, но резко остановилась, удерживаемая внезапным подозрением, когда ее зад был всего в дюйме или двух от полированного дерева. Она повернулась, прищурилась и быстро изучила пространство под собой. Что-то блеснуло. Короткая булавка стояла вертикально на крошечном темном основании. Нона бросила ее на пол и села. Бента, должно быть, положила эту штуку, пока Нона стояла перед классом.

– Молодец Нона, хорошо справилась! – Сестра Яблоко захлопала в ладоши. – Арабелла... справилась не так хорошо.

Нона посмотрела на Арабеллу. Лицо девочки было странно напряженным, только яростные глаза и подергивающаяся гримаса указывали на то, что она не просто сосредоточилась на словах Госпожи Тень. Она резко дернулась влево, но, казалось, была не в состоянии двигаться.

– Ты прошла испытание, Нона. – Сестра Яблоко улыбнулась. – Я больше не буду пытаться тебя обмануть. – Она снова повернулась к доске, постучала мелом по рисунку листа и подчеркнула слово рядом с ним. – Сегодня мы будем учиться заваривать очень сильную кот-траву, близкую родственницу корня сегрена. Именно из него я сделала настойку, отравления которой так умно избежала Нона, а Арабелла – нет. Обычно мы называем эту настойку тюряга. Первый...

Тук-тук-тук в дверь. Сестра Яблоко повернулась в сторону класса:

– Войдите.

Сестра Чайник просунула голову в класс с озорной улыбкой на лице:

– Я только что из скриптория и хочу передать Ноне ее письменные принадлежности. – Она протиснулась в полуоткрытую дверь с темной доской в одной руке и мелками в другой. – Для наших совместных уроков.

– Входи. – Сестра Яблоко терпеливо улыбнулась и жестом пригласила Сестру Чайник войти.

Монахиня помладше – Нона решила, что Чайник может быть лет двадцать с чем–то против тридцати у Яблоко, – преувеличенно осторожно подошла к ней на цыпочках и положила перед ней на стол дощечку и мелки. Она вынула из рясы сложенную салфетку и положила ее между ними, прошептала «извините» Госпоже Тень и на цыпочках вышла. Оказавшись в дверном проеме, невидимая от доски, она весело помахала послушницам.

– Как я и говорила. – Сестра Яблоко постучала по доске. – Кот-трава.

Нона посмотрела на свои новые вещи. Единственное, что у нее было, кроме пера, свитка и чернил, которые дала ей настоятельница... и ножа, которым она так недолго владела. Она взяла грифельную доску, удивляясь ее ровным углам и равномерной толщине. Старшие в семидневном классе Наны Эвен сидели с грубыми кусками шифера, которые они сами выкопали из Дыры Эбсона. Пока Сестра Яблоко продолжала описывать места, где можно найти кошачью траву, Нона положила дощечку перед собой, обнаружив, что она слегка липкая. В том месте, куда она дотронулась, на кончиках ее пальцев осталось коричневатое пятно, и от него исходил слабый запах гнили.

– Кот-траву в ее естественном состоянии можно есть без каких-либо побочных эффектов, – продолжала Сестра Яблоко. – Хотя я бы посоветовала вам не употреблять ее в больших количествах. Это привело бы к спазмам в желудке и онемению конечностей. Кроме того, у нее кислый и неприятный вкус.

Сестра Яблоко продолжала рассуждать о достоинствах кошачьей травы в течение нескольких минут, прежде чем остановилась и посмотрела на Нону:

– Как ты себя чувствуешь, послушница?

Нона облизала губы. Ее рот был странно сухим и вязким.

– Ты... соврала. – Она обнаружила, что у нее слабость во всем теле. Попытка подняться лишь заставила ее повалиться на стол.