Текст книги "Мясник (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)

– Придумайте что-нибудь. Других вариантов не будет.

Она встала, собираясь пойти посмотреть, как там Слава, но тут через двор прокатился глуховатый звонок, и Лешко, вскинув голову, сказала, что это, верно, пришел кто-нибудь из Наташиных друзей – узнав, что случилось, они по очереди забегали проведать Наташу, осведомиться о Славином состоянии, занести что-нибудь вкусненькое и весело выразить надежду, что скоро Наташа опять сможет принимать их в своем доме как раньше. В особенности этого хотели Сметанчик и Илья Павлович, которым скоро нужно было уезжать. Наташу и удивляла, и пугала эта преданность, но в то же время она понимала, что это ей нравится.

Лешко ушла и через минуту вернулась с промокшей женой Григория Измайлова, Ольгой, которая, весело поругиваясь, пыталась сложить сломавшийся зонтик, и Наташа втайне порадовалась, что это была не Сметанчик – хоть ей и симпатична была жизнерадостная болтушка, но обращаться к ней за помощью в данном случае ей бы не хотелось. Она подождала, пока обе женщины сядут за стол, и шепотом спросила Ольгу – сможет ли она приглядеть сегодня ночью, а, возможно, и завтра утром за ее другом. Ольга, немного подумав, согласилась, потом, округлив глаза, вопросительно кивнула в сторону комнаты Лешко-младшего, и Наташа мотнув головой, прижала палец к губам.

В начале первого ночи в маленьком домике на окраине поселка впервые за четыре дня вспыхнули все окна, и безвестный прохожий, возвращаясь от своего приятеля, недоуменно подумал: чего это вдруг не спится приезжим, но тут же потерял к этому интерес и зашлепал дальше по раскисшей дороге, слегка покачиваясь после дружеского разговора. Наташа смотрела ему вслед, пока он не исчез в мокром полумраке, потом задернула штору на окне в маленькой комнате-студии. Костя Лешко, угрюмый, сонный и недоумевающий, уже сидел в большой комнате, переругиваясь с матерью, уговаривавшей его вести себя спокойно. Наташа еще раз проверила, надежно ли закреплена занавеска на дверном проеме, и взглянула через окошко на будущую натуру – обмякшего в громоздком инвалидном кресле блондина с изрядными, несмотря на молодость, залысинами на висках и скривившимся в презрении к самому себе ртом. Увидев в прореху Наташины глаза, Лешко беспокойно задвигался и громко сказал:

– Мать, ну что ты еще удумала-то! Пнем посидеть я и дома могу! Что она на меня уставилась – мужика безногого что ли не видела никогда?!

– Костенька, ну ты посиди спокойненько, ну что ты… в самом деле… – зашелестел за занавеской голос Нины Федоровны, и Наташа, отвернувшись, подошла к этюднику, и спустя минуту исчезла из комнаты, погрузившись в чужую, темную, болезненную Вселенную.

Опасность Наташа почувствовала чудом. Теперь обычно ее работа протекала плавно, уверенно, без остановок; сознание словно раздваивалось, и Наташа одновременно видела внутренний мир натуры и поверхность холста – два измерения – и по мере того, как странное жуткое создание исчезало в одном измерении, оно появлялось в другом, обретая в нем жизнь, сущность и одиночество. То, что Неволин называл «келы», не исчезало мгновенно, как это было при работе на Дороге, – Наташа словно заарканивала его чем-то, чему и сама не могла подобрать определение, и вела – медленно-медленно, осторожно, пока нечто не оказывалось надежно запертым в другом измерении. Но в этот раз, когда существо уже наполовину было извлечено, один из миров вдруг дернулся, мгновенно истончился, став похожим на крупноячеистую рыболовную сеть; царивший вокруг темный холод разорвала горячая огненная вспышка, запах цвета сменился легким запахом духов, пыли, красок и старой мебели, звук цвета – звуком чьего-то взволнованного дыхания и легким матерчатым шелестом, и Наташа увидела, как едва заметно колеблется темная занавесь, и как внизу, между кнопками, которыми она, зайдя в комнату, для верности прикрепила материю к деревянному порожку, осторожно шевелится палец с острым лиловым ногтем, пытаясь вытащить одну из кнопок. Нина Федоровна, которой Наташа строго-настрого запретила смотреть в окошко, решила схитрить и проконтролировать процесс снизу – и обещание не нарушит, и узнает, как же на самом деле пытаются исцелить ее сына.

Зашипев от охватившей ее дикой ярости, Наташа, даже не взглянув на неоконченную картину, с грохотом отодвинула этюдник в сторону, так что он едва не упал, и бросилась к занавеске. Любопытный палец тотчас исчез, и она услышала два быстрых шага и, оскалив зубы, начала отдирать кнопки от правой стороны косяка, ломая ногти и всаживая крошечные железные острия себе в пальцы. Наконец, край освободился, и Наташа, пригнувшись, вылетела в большую комнату. Нина Федоровна уже невозмутимо сидела в кресле, но, увидев Наташино лицо, вскочила, закричав:

– Простите меня!!! Бога ради, простите!!! Я просто хотела!.. убедиться хотела!.. я же медик!.. вы же понимаете, я же медик!!! Я больше никогда!..

– Убирайтесь!!! – рявкнула Наташа, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами, словно хотела схватить Лешко и разорвать ее в клочья. – Вон!!! Немедленно вон!!!

У Нины Федоровны вырвался отчаянный вопль смертельно раненного животного, и она отшатнулась назад.

– Нет!!! Наташенька, я вас умоляю!!! Ради меня, ради сына!.. не гоните нас! Я больше никогда… никогда… ну дура я, дура старая!.. но вы же поймите!.. ведь вы, только вы, мне больше некуда!..

– Уходите! – сказала Наташа уже тише, слегка остыв от этого всплеска чужого ужаса и горя. Тяжело дыша, она махнула рукой в сторону двери. – Я вас предупреждала, вы не послушали! Вы сами виноваты! Я ничего не буду для вас делать!

Она повернулась к ней спиной и взглянула на Костю. Парень, закрыв лицо руками, трясся в своем кресле, словно в припадке, и на секунду ее сердце резанула острая боль. Он-то здесь не при чем… и что теперь будет – кусок здесь, кусок там – вернется к нему его «келы», порвется пополам – что будет? Хотя с Толяном когда-то ничего не было – а ведь она рисовала его несколько дней. Но кто знает, кто знает… вот он сидит и…

Не смотри! Она сама виновата! Она ведь знала, ты ее предупредила, так будь верна своему слову! Не смотри на него! Ты ведь знаешь, что могло случиться, если бы она увидела!

– Уходите, – повторила Наташа и отвернулась от Кости. Его мать снова вскрикнула, дернулась вперед и вдруг рухнула перед Наташей на колени, вцепилась в ее повисшую руку, истово, до боли сжала ее пальцы. Наташа испуганно отшатнулась, но Нина Федоровна не выпустила ее руки, ползя следом и бормоча сквозь рыдания уже что-то вовсе невразумительное. Пепельный паричок свалился с ее головы, открыв редкие, посекшиеся, короткие волосы.

– Вы что делаете?! – хрипло крикнула Наташа и принялась отдирать от своей руки жесткие костлявые пальцы. – Немедленно встаньте!!! Вы что, с ума сошли?!! Встаньте сейчас же!!!

– Мама, встань! – раздался сзади прыгающий голос Лешко-младшего. Наташа услышала скрип колес, и в следующее мгновение подножка коляски больно толкнулась ей в голени. Она резко обернулась, упредив уже протянувшиеся к ней руки Кости.

– Назад! – глухо сказала она и ткнула в его сторону указательным пальцем. – Немедленно!

И очевидно было в ее лице и в ее голосе что-то такое, отчего руки Лешко-младшего опустились, и весь он как-то сник и отвернулся, уже не интересуясь тем, что происходит. А Наташа снова попыталась освободиться от железной хватки Нины Федоровны. Женщина, стоявшая перед ней на коленях, вызывала у нее тошнотворное чувство отвращения и к ней, и к самой себе, ужас, желание заорать во все горло, дать Лешко пощечину… и было что-то еще, что было намного, намного хуже…

Очарование власти

А перед Андреем Неволиным кто-нибудь хоть раз стоял на коленях? Умолял ли так кто-нибудь хоть раз?

– Нина Федоровна, встаньте, – сказала Наташа очень тихо. Лицо врача застыло и, наконец-то отпустив Наташину руку, она очень медленно поднялась с колен, вцепившись в ее лицо полубезумным взглядом. – Умойтесь и идите домой. Костя останется здесь.

Губы Нины Федоровны дернулись и она что-то шепнула, но слово растаяло, не услышанное никем. Наташа выставила перед собой ладонь, словно хотела спрятаться за ней.

– Идите домой и сидите там, пока я не приду. Понятно? Чтобы я вас здесь не видела. Сидите и ждите меня. И помните – в следующий раз все может быть гораздо хуже. Вы даже не представляете себе, что могли натворить! Идите и не говорите ничего.

Она отвернулась и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь прийти в себя. Сзади послышались тихие удаляющиеся шаркающие шаги, потом в кухне зажурчала вода. Сжав губы, Наташа стояла неподвижно до тех пор, пока не услышала, как открыли и тут же осторожно притворили входную дверь. При этом звуке Костя, до сих пор сидевший неподвижно, дернулся и положил ладони на обвод колес своего кресла, глядя на Наташу с ненавистью.

– Уйди с дороги! – хрипло сказал он, а потом добавил еще несколько слов, четких, звонких и болезненных, как тяжелые пощечины.

– Молчи, – ответила ему Наташа, – и сядь, как сидел раньше. Постарайся оценить то, что тут ради тебя делала твоя мать! Если ты сейчас вернешься домой, то будешь ничуть не лучше меня. Возможно, даже и хуже.

– Никогда не думал, что баба может быть такой тварью!

– Мне твоей любви и не требуется, – устало отозвалась она, протягивая руку к занавеске. – А теперь заткнись и сиди спокойно! Мне нужно работать! И постарайся не заснуть.

На этот раз ей уже никто не помешал, и когда Наташа вновь осознала себя в прежнем мире, на потолке шевелились длинные тени, комнатка была заполнена тускловатой смесью электрического и солнечного света, а на этюднике стояла готовая картина. Наташа устало потянулась, взглянула на свое творение, потом опустилась на рыжий поцарапанный пол рядом с этюдником и беззвучно расплакалась, закрыв лицо ладонями. Картина происшедшего ночью неотрывно стояла у нее перед глазами, объемная, детальная и снаружи и изнутри, и была она намного страшнее и отвратительнее той, которую Наташа только что закончила.

– Э! – ворвался в ее сознание угрюмый сонный голос из-за занавески. – Ты там живая?! Уж извини, что мешаю, но мне как бы поссать требуется!

Наташа вытерла лицо, встала, подошла к занавеске, осторожно освободила край и вынырнула в другой комнате, наткнувшись на хмурый ненавидящий взгляд. Лицо Кости, как и когда она уходила, осталось такой же злой холодной маской, и отвернувшись от него, она молча направилась к входной двери. Сзади зашелестели колеса.

– Ты меня за порог вытолкни, – приказал ей Лешко, – дальше уж я сам как-нибудь. Дотерплю до дома.

Выйдя на улицу, Наташа тщательно заперла за собой дверь, открыла широкую калитку и пропустила Костю вперед. Тотчас она увидела Нину Федоровну, которая сидела на скамейке метрах в ста от Наташиного дома. Завидев сына, врач сорвалась с места и кинулась им навстречу.

– Я же вам сказала, – устало пробормотала Наташа, когда Лешко подбежала к ним, не отрывая глаз от лица сына. Сердиться у нее уже не было сил. – Сколько времени сейчас?

– Одиннадцать, – Нина Федоровна наклонилась к Косте. – Ну, что, Костик? Ну как?

– Отстань! – буркнул Костя, и она вскинула испуганный взгляд на Наташу. Та качнула головой и прижала палец к губам.

– Не сейчас. Не знаю.

Всю дорогу до дома Лешко Наташа ни разу не подняла головы, разглядывая землю под ногами. Ее мутило, хотелось спать. Только у ворот она подняла глаза, а потом зажмурилась, пытаясь собраться. Слава ни в коем случае не должен ничего заподозрить.

Навстречу им выпорхнула Ольга, радостно улыбаясь, но когда она увидела лицо Наташи, ее улыбка увяла, и она поспешно скользнула обратно на кухню. Отвернувшись, Наташа прошла в комнату. Слава полулежал, подпертый большой подушкой, и рассеянно листал какую-то книгу. Увидев Наташу, он слегка приподнялся и весело сказал:

– Ну ты и спишь! Или чем другим занималась? – но тут он присмотрелся получше и с ужасом спросил: – Что случилось?! На тебе лица нет!

– Ох, Слава, мне снился такой жуткий кошмар! – застонала она и рухнула в кресло возле его кровати, больно стукнувшись боком о ручку.

Спустя полчаса дверь в комнату тихонько отворилась, раздался легкий скрип, и в проем осторожно заглянул Костя. Наташа, рассказав Славе жуткий, придуманный по дороге сон и вволю наплакавшись, спала, откинувшись на спинку кресла и держа Славу за руку. Слава не спал и, увидев Костю, подмигнул ему и скорчил рожу – мол, тихо. Лешко угрюмо кивнул и прикрыл дверь.

Следующие три дня Наташа провела в мрачном предчувствии неотвратимо надвигающейся беды. Не радовали ни визиты верных «жрецов», как назвал их Слава, ни установившаяся солнечная безветренная погода. Заходя проведать друга, Наташа старательно натягивала на лицо радостное, приветливое выражение, которое, едва она выходила обратно в лешковский двор, сваливалось с нее одновременно со стуком захлопывающейся двери. Слава все еще чувствовал себя неважно, температура больше не поднималась, но он так ослаб, что почти все время проводил в постели под надсмотром Нины Федоровны. Сама Нина Федоровна осунулась и смотрела на Наташу с открытой неприязнью, Костя же на время Наташиных визитов куда-то исчезал – с того дня она так его и не видела и не знала, что с ним. Высохшую картину Наташа, тщательно завернув, спрятала в шкафу среди своих вещей, безуспешно стараясь о ней забыть. Но картина всплывала – днем в мыслях, а ночью в кошмарах, таких жутких и реальных, что четвертую ночь Наташа провела без сна, сидя в кресле и одурманивая себя кофе и сигаретами. Когда взошло солнце, она поплелась на кухню, приготовила себе завтрак, который съела без всякого аппетита, открыла воду, чтобы сполоснуть тарелку, и тут от калитки донесся пронзительный тревожный звонок. Один раз, другой, третий… Наташа уронила тарелку в раковину и кинулась к двери, поняв, что беда, которую она ждала, разразилась.

У калитки стояла Нина Федоровна, кутаясь в старенький серый плащ, и взглянув на ее лицо, залитое слезами, Наташа схватилась за сердце, не в силах спросить, что случилось.

– Пойдемте! – выдавила из себя Лешко, когда Наташа открыла калитку, схватила ее за руку и потянула. – Пойдемте скорей!

Как была – в халате и тапочках, Наташа помчалась за ней по поселку, едва успевая, – взволнованная Нина Федоровна развила изумительную для своего возраста скорость. Прохожие удивленно смотрели вслед двум встрепанным, кое-как одетым женщинам. За дом от своего Нина Федоровна резко остановилась, Наташа налетела на нее, и обе они чуть не кувыркнулись в густые заросли ежевики.

– Теперь пойдемте тихо, – шепнула Лешко. – Тихо-тихо.

– Да в чем дело? – спросила Наташа, вцепившись ей в локоть и следуя за ней китайскими шажками.

– Тихо! Слышите?

Наташа насторожилась и спустя несколько секунд и вправду услышала какие-то странные звуки. Перепуганная и сбитая с толку, она не сразу поняла, что это такое, но потом различила мелодичные звуки гитарных струн, перебираемых чьими-то умелыми пальцами, и разобрала слова, выпеваемые хрипловатым, но приятным голосом – немного неуверенно, как будто поющий подзабыл, как это делается.

 
У тебя есть сын, у меня – лишь ночь.
У тебя есть дом, у меня – лишь дым —
Над отцом-огнем улетая прочь,
Он клубится льдом по глазам седым.
 

Наташа изумленно приоткрыла рот. Звуки долетали из-за каменного забора, окружавшего дом Лешко, – там кто-то пел песню группы «ДДТ» – пел вдохновенно и задумчиво, но совсем не печально. Она взглянула на Нину Федоровну, требуя пояснения, и та, улыбаясь сквозь слезы, потянула ее к своей решетчатой калитке.

– Смотрите, – шепнула она.

Наташа осторожно глянула в приоткрытую калитку и застыла. Она увидела двух мальчишек дошкольного возраста, которые сидели на ящиках возле стены и серьезно, внимательно слушали Костю Лешко. Он сидел на старом диванчике под навесом, пристроив неподвижные ноги на низкой скамейке, и, склонив голову набок, перебирал струны гитары. Неожиданно он прервал песню, сказал «Черт!» и начал подкручивать одну из струн, проверяя ее на слух. Наташа обернулась, и Нина Федоровна счастливо кивнула ей.

– С тех самых пор в руки не брал, – сказала она. – Вот как его тогда привезли сюда, так и не брал. А он ведь так играл раньше, даже песни сам писал… А вот сегодня вдруг – проснулась, слышу… – она мотнула головой, не в силах говорить дальше, немного отдышалась и спросила: – Ну разве это того не стоило? Посмотрите на него! Разве ж это того не стоило?

Не ответив, Наташа толкнула калитку, и Костя вскинул голову, и его пальцы застыли на струнах. Несколько минут они настороженно смотрели друг на друга, ожидая, кто заговорит первым и что скажет. Наконец Костя не выдержал и махнул ей рукой.

– Ну, иди сюда, чего ты там стоишь?! Садись, места хватит! Спит еще твой приятель!

Его голос звучал немного смущенно.

Наташа, все еще не в силах поверить, что произошла не катастрофа, которую она предчувствовала, а нечто совершенно противоположное, подошла и опустилась на диван так, как начинающий йог опускается на ложе из гвоздей. Костя быстро взглянул на нее, пригладил редеющие светлые волосы и грубовато сказал:

– Руку дай!

Она растерянно протянула руку. Костя оставил гитару, сжал ее дрожащие пальцы и накрыл другой ладонью, внимательно глядя Наташе в глаза. Он смотрел долго, потом отвернулся, отпустил ее и снова взял гитару. Никто из них ничего не сказал, да это и было бы лишнимслова бы показались лишь пустым нагромождением звуков, они не смогли бы выразить то-го, что было высказано на особом языке, понятном лишь им двоим. Пальцы Лешко пробежали по струнам, и он весело спросил:

– Ну, что дальше играем, пацаны и девчонки?!

– Еще из дяди Шевчука, – сказал один из «пацанов», подделываясь под солидный мужской бас. Костя снова склонил голову набок, и гитара снова зазвучала в прозрачном осеннем воздухе. Наташа, прижав ладонь к щеке, слушала, глядя на проворные пальцы Кости, на щербатые улыбки мальчишек, на стоящую у калитки Нину Федоровну, думая ее недавними словами: «Разве это того не стоило? Вот так-то действительно все просто и понятно. Ведь правда же стоило? Правда же?»

Слава провел в доме Лешко еще полторы недели, и все это время Наташа больше не мучилась угрызениями совести – она мчалась вперед легко, словно стрела, выпущенная из лука в невидимую цель, – легко, спокойно и уверенно, наслаждаясь полетом.

За это время она нарисовала еще четыре картины.

* * *

В один из ноябрьских дней Слава твердо сказал, что завтра им придется покинуть поселок. Хотя Наташа и знала, что вскоре он заговорит об этом, новость все равно застала ее врасплох и, сидя с ногами на кровати, замотавшись в одеяло, она ошарашено смотрела на него, не зная, что ответить. Ей не хотелось уезжать – она привыкла к поселку, здесь ее любили и уважали, здесь были ее друзья…

…жрецы…

…и сама мысль о том, что придется оставить это все, переехать на новое место, где никого не будет, где она снова окажется в одиночестве, была невыносима.

– Нет, – сказала она и сама испугалась сказанного. Слава, уже начавший складывать свои вещи в большую спортивную сумку, медленно поднял голову и посмотрел на Наташу очень внимательно. После болезни он сильно изменился и не только внешне, отпустив бороду и став походить на мрачного отшельника, позабывшего дорогу в свою пещеру, – что-то изменилось в нем самом, словно надломился какой-то невидимый стержень, словно некие часы испортились и стрелки разом скакнули лет на двадцать вперед. До смерти Нади и истории с дорогой Слава был жизнерадостным парнем с отличным чувством юмора. Он не отличался особой привлекательностью, но ее с лихвой заменяло мощное, теплое обаяние. Сейчас от всего этого не осталось и следа, зато его внешность приобрела особую красоту – угрюмую, строгую, зрелую мужскую красоту, и Наташа замечала, что многие женщины поселка, если Слава появлялся на улице, провожали его заинтересованным и где-то даже мечтательным взглядом. Слава почти перестал общаться с людьми, даже с Наташиными «жрецами», и если кто-то пытался его разговорить, он отделывался резкими, иногда даже грубыми ответами. Вернувшись из дома Лешко, он жил словно пристально присматриваясь к чему-то внутри себя, и хотя они с Наташей продолжали спать вместе, ей казалось, что сейчас он был совершенно чужим человеком – больше, чем три года назад, когда Надя их познакомила. Наташа боялась – и за него, и его самого. Несколько раз она пыталась заглянуть к нему внутрь, понять, что же случилось, но он ее не пускал, отворачивался, уходил. И сейчас, когда Слава посмотрел на нее, Наташа инстинктивно втянула голову в плечи и слегка съежилась. Он заметил это, и по его лицу пробежала тень.

– Почему?

Путаясь в словах, Наташа попыталась объяснить, но Слава перебил ее.

– Не нужно, я понимаю. Не хочешь бросать своих жрецов и свою работу. На новом месте ведь придется начинать все заново, правда? И кроме меня там никого не будет, а я – не лучшее общество для богини!

– Опять ты начинаешь…

– Я говорю то, что вижу! – Слава встал и подошел к кровати, и Наташа уставилась на свое одеяло в синюю и белую клетку, прижав ладони к вискам и стягивая назад волосы, и без того туго закрученные на затылке. – Послушай меня – хотя бы один раз, сейчас, послушай. Нам нужно уехать! В поселке только и разговоров, что о тебе, друзья эти твои постоянно сюда таскаются! Неужели ты не понимаешь, как это опасно?! Кроме того, скоро зима, а это место для холодов совершенно не приспособлено. Поедем, – его голос зазвучал мягче, он сел на кровать и положил руки Наташе на колени, – вот увидишь, еще все будет хорошо. Поживем в Симферополе, я уже договорился насчет дома – тебе там понравится.

– Я не могу, – шепнула Наташа едва слышно, и Слава с внезапной вспышкой гнева ударил ладонью по кровати.

– Черт, ну почему ты так бестолково упряма?! Я бы мог взять тебя в охапку, сунуть в машину и увезти силой… но я хочу, чтобы ты поехала сама. Что с тобой случилось, Наташа, что с тобой сделала твоя Дорога, этот твой чертов дар?! Неужели ты уже ничего не видишь вокруг?! Ведь иногда ты такая же, как прежде. Вспомни, ведь ты продержалась тогда те три недели, ты ведь ничего не рисовала – я знаю. Ты сможешь и снова, если не будешь видеть никого из этих людей!

– Три недели? – переспросила она удивленно, и Слава сухо усмехнулся.

– Ты, видно, меня совсем за идиота держишь! Достаточно только взглянуть на семейство Лешко, чтобы понять, что ты там побывала! Да в то же утро, когда ты пришла, я сразу увидел, что ты снова в работе – я уже хорошо знаю этот огонь в твоих глазах, я выучил тебя наизусть. И потом – сколько их еще было потом?

Наташа молчала, теребя край одеяла, но Слава пристально смотрел на нее, сдвинув брови и слегка прищурившись. Он ждал.

Наконец она сбросила с себя одеяло, встала, подошла к шкафу, где была сложена ее одежда, порылась в нем, вытащила укутанные в простыни картины и осторожно положила их на кровать. Славины руки протянулись к ним, быстро распеленали, и он хрипло выдохнул, точно его пнули в живот.

– О господи! Еще пять!

Наташа хотела было что-то сказать, но тут вдруг раздался бойкий стук в дверь, и она застыла, прижав ладонь ко рту. Слава быстро глянул в окно, потом снова перевел взгляд на Наташу, и она почувствовала прилив ужаса – таким холодным и презрительным показался ей этот взгляд.

– Не открывай! – сказал он. Наташа опустилась было на кровать, но стук тут же повторился, и она вскочила, нелепо дернувшись вперед-назад, точно сломавшаяся механическая игрушка.

– Может, что-то случилось… – шепнула она. Слава отвернулся, ничего не ответив. Тогда Наташа, прикрыв картины одеялом, побежала к входной двери. Открыв ее, она увидела Сметанчика в распахнутом дорогом плащике, наряженную, тщательно накрашенную и причесанную. Наташин взгляд скользнул поверх ее плеча – у дома стояли три иномарки-такси, и их «дворники» ритмично двигались взад-вперед, разглаживая дождевые капли на стеклах. Рядом с такси, хоть и забрызганными грязью, приютившаяся у забора «шестерка» Славиного приятеля выглядела потасканной и жалкой.

– Наташка, давай собирайся, бери своего друга – поехали! – затараторила Сметанчик, приподнимаясь на носках, чтобы каблуки ее туфелек не увязли в грязи, и ступая за порог. – Мы тут нашли такую чудную забегаловку. Все наши уже вон – ждут! – она махнула рукой в сторону мокрых иномарок. – Будет что-то вроде прощального ужина – я и Илья Палыч ведь уезжаем послезавтра! А завтра он не может – так только забежит попрощаться. Слушай, что-то ты сегодня бледненькая – может, заедем в салон при том доме отдыха – помнишь, где я тогда с тем бритым познакомилась?! – подкрасят тебя качественно! А то… – она замолчала, настороженно глядя мимо Наташи на появившегося за ее спиной Славу. – О, привет!

– Подожди в машине! – резко сказал Слава, не отвечая на приветствие, и Сметанчик перевела растерянный взгляд на Наташу.

– Но ведь мы…

Слава шагнул вперед, молча взял Свету за плечи, развернул, слегка подтолкнул в спину и захлопнул за ней дверь.

– Ты что?! – воскликнула Наташа, возмущенная таким бесцеремонным обращением с ее приятельницей. Слава, не отвечая, схватил ее за руку и потащил за собой в комнату. – Пусти! Мне больно! Слава, да ты что?!

– Они как – уже отбивают тебе земные поклоны?! Молятся на тебя, духовная мать?! – Слава развернул Наташу и грубо толкнул ее к большому зеркалу, косо висевшему на бледно-розовой стене. – Посмотри на себя! Посмотри, на кого ты стала похожа! Посмотри, что ты с собой сделала! Что они с тобой сделали!

Вытянув руки, Наташа наткнулась на стену, чуть не ударившись о зеркало лбом, качнулась назад и так же качнулись назад расширенные глаза по другую сторону гладкой холодной поверхности. Наташа, приоткрыв рот, замерла, и так же замерло, вцепившись в нее полубезумным взглядом, ее отражение. Слава протянул руку, осторожно расстегнул заколку, и Наташины волосы с легким прозрачным звуком упали ей на плечи.

Последнее время Наташа если и смотрела в зеркало, то рассеянно, почти не замечая того, кто в нем мелькает, и теперь, когда Слава так резко и грубо ткнул Наташино отражение ей в лицо, заставив не взглянуть, а увидеть, ей показалось, что она смотрит не в зеркало, а в чужое окно, потому что существом, стоящим по ту сторону запылившейся поверхности, она быть просто не могла. Из зеркала на нее пристально глянула истощенная, больная незнакомка с запавшими щеками и нездорово бледной кожей, натянутой на лбу и скулах так туго, что казалось она вот-вот прорвется, обнажив кости. В подглазьях залегли синеватые тени, нос заострился, широко раскрытые глаза, казавшиеся на исхудавшем лице огромными, как у лемура, горели диковатым серо-голубым пламенем, бескровные губы крепко сжаты, седина снова сбегала уже более полноводными, чем раньше, ручейками среди потускневших каштановых прядей, казавшихся безжизненными и несвежими, и в вырезе халата виднелись ключицы, выступившие, будто жесткий каркас, а сам халат висел на теле, точно небрежно брошенная на спинку стула тряпка. У Наташи вырвался глухой стон.

Пыль, слишком много пыли, зеркало такое пыльное…

Она протянула руку и несколькими взмахами ладони протерла на зеркале чистое местечко, но страшное существо по другую сторону не исчезло – оно только стало ярче и еще страшнее и, тоже подавшись вперед, с усмешкой глянуло на нее через образовавшееся незамутненное окошко, и Наташа отшатнулась. Ей показалось, что на нее глянула ее собственная чудовищная натура – сейчас, когда она протерла зеркало, – глянула и увидела и теперь изучает.

Внутрь… немедленно внутрь и все вымести, чтоб ничего не осталось… и тогда это в зеркале исчезнет… это не я… это не могу быть я!

Разве ж это того не стоило?

– Теперь-то ты понимаешь? – спросил Слава, и она обернулась. Зеркальный ужас исчез из поля зрения, и Наташа почувствовала, как ее охватывают отчаяние и злость. Как же было глупо то, что она возомнила себе… надежда, что чудовище вновь превратится в когда-то уснувшую принцессу, разбилась вдребезги о зеркало. Нет, чудовище навсегда останется чудовищем – уже не только внутри, но и снаружи, а принцесса давно умерла и уже истлела на своем ложе. Слава-то, конечно, сразу это понял.

– Ничего у тебя не вышло, да? – произнесла она с легкой усмешкой. – Твоя попытка защитить от меня бедных людишек провалилась?! Господи, столько усилий… даже переспал со мной! Может, они все-таки оценят твою жертву!..

Слава влепил ей пощечину.

Когда-то он уже сделал это, но тогда было по другому – тогда он хотел прекратить начавшуюся истерику. Теперь же это был расчетливый, злой удар. Наташа отлетела к стене, крепко ударившись спиной, сползла на пол и так и осталась сидеть, изумленно раскрыв рот и прижав ладонь к горящей щеке. Она была настолько ошеломлена, что почти не почувствовала боли. Весь мир обрушился в мгновение ока. Слава ударил ее… и это было равносильно смерти.

– Прости… – сказал Слава почти шепотом, – но словами ответить на это я не смог.

Он наклонился и поднял свою сумку, туго набитую и застегнутую, и только сейчас Наташа заметила, что он уже полностью одет, и медленно поднялась, перебирая по стене вывернутыми назад ладонями.

– То, что ты нарисовала Лешко, я еще могу понять… но остальные… нет. И чтобы продолжалось… нет, я не могу позволить этого…

– Тогда уходи.

Слова вырвались прежде, чем она успела их осознать. Наташа сжала губы, и перед ее глазами все задрожало. Слава кивнул и перекинул ремень сумки через плечо.

– Я не могу больше смотреть, как ты гибнешь и губишь других, хоть они еще этого не осознают. И сделать ничего не могу. Моих слов ты не слышишь, а если тебя связать и запереть, ты просто умрешь. А я хочу, чтобы ты жила. Скоро ты поймешь, что сделала, но будет поздно. Твой прадед тоже понял это слишком поздно. Ты считаешь этих людей своими друзьями, но они всего лишь боятся тебя, как боятся всего необъяснимого. Они не тебя обхаживают, а твои таинственные способности. На тебя же им глубоко наплевать.

– И ты тоже меня боишься, – сказала она и зажмурилась, чтобы не видеть его лица.

– Кого любят – не боятся. А я тебя люблю. Прощай, Наташа, иди. Там, на улице, твои жрецы тебя заждались!

Наташа услышала, как он вышел из комнаты, услышала звук открывающейся двери, долетел усилившийся шум дождя с улицы… а потом она сорвалась с места, пробежала через комнату и выскочила в коридор – как раз, чтобы увидеть в дверной проем шагнувшую в дождь фигуру с сумкой на плече и кожаной курткой, перекинутой через локоть… и поняла, что сейчас от нее в холодный ноябрьский дождь уходит все.

– Слава! – крикнула она, бросившись вперед, но натолкнулась на захлопнувшуюся дверь.