Текст книги "Мясник (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

– Наверное, комар, – равнодушно ответила она и положила зеркальце на стол. Костя наклонился и пригляделся повнимательней, а потом неожиданно смутился.

– Слушай, ты наверное будешь смеяться…

– Почему это? – удивилась Наташа. Костя затянулся сигаретой, потом хмуро посмотрел на свои неподвижные ноги.

– Ну… видишь ли, все эти два года мне делать-то было нечего…вернее, не хотелось ничего делать… ну, я только и делал, что телик смотрел, да книжки почитывал… ну, это тут, в принципе и не при чем… Короче, в другом дело – пока… ну в общем у меня реабилитация была – понимаешь, да? – так… ну, в общем, я хорошо знаю, как выглядит след от укола.

– Какого укола? – ее пальцы снова встревожено ощупали шею. – Да комар это, ты что?!

– Ты когда-нибудь слышала о так называемой «сыворотке правды»?

Приоткрыв рот, Наташа поглядела на него, ища улыбку, хотя бы легкую смешинку во внимательных голубых глазах, но лицо Лешко было совершенно, более того, убежденно серьезным.

– Есть такая фигня – вкатят ее какому-нибудь человеку, он и начинает рассказывать абсолютно обо всем – от своих сексуальных пристрастий до состояния ногтей на ногах его бабушки. Я в кино видел… да и так слышал.

– Ты это серьезно? – изумленно спросила она.

– Ну… – Костя замялся, – понимаешь, то, как ты говорила… ну все равно, извини, как понос, после того, как слабительным накормят по самое не могу… Ну… болтала и болтала… глаза дикие… бессмысленные.

– То есть, ты хочешь сказать, что кто-то из них сделал мне вчера укол, чтобы узнать, как я исцеляю?! – Наташа нервно хихикнула. – Кто – Сметанчик?! Шестаков?! Ковальчук?!

– Ничего я не хочу сказать! – сердито ответил Лешко и швырнул сигарету в открытую форточку. На его высоком лбу блестели крупные капли пота, хотя через форточку весело задувал мокрый ноябрьский ветер, шея слегка порозовела, и косой шрам на ней выступил яркой полоской. – Я просто предполагаю. Ты же сама удивляешься, с чего это вдруг у тебя язык с привязи сорвался. Только вот что я тебе скажу – не нравится мне все это. И если вдруг, не дай бог, я прав, то линять тебе отсюда надо с самолетной скоростью! Поскольку, значит, дело закрутилось серьезно. И я бы не удивился. Ведь даже не зная, как ты все это делаешь с людьми, на тебе можно таких бабок накосить! А ради бабок кое-кто и в пыль расшибется, и воробья в поле загонит! Мне рассказывали, какой была раньше эта Сметанчик. Мне рассказывали, как Шестаков каждую копейку целовал. Я видел, как мать Ольке Измайловой через день синяки с лица сводила, когда Гришка ее ревновал к каждому столбу. Я, бля… прости… себя еще не позабыл! И ты…

Его речь оборвал громкий торопливый стук в дверь, и он резко обернулся. Наташа встала, тревожно глядя на него, потом сделала шаг вперед, но Костя поймал ее за руку и крепко сжал пальцы.

– Погоди-ка, – шепнул он. – Лучше я сам.

– Наташа! – послышался из-за двери голос Ольги Измайловой. – Наташа, это я! Откройте пожалуйста!

– Тебе чего?! – крикнул Костя, не двигаясь с места. – Так говори!

– Костя, она дома?! Скажи ей, у меня на телефоне Люда Ковальчук – хочет с ней поговорить! Там что-то с ее мамой случилось!

– Господи! – Наташа вырвала свою руку, кинулась к двери и распахнула ее. На пороге стояла совершенно мокрая Ольга в коротком халате, куртке и сапогах на босу ногу, глядя на Наташу с каким-то благоговейным страхом.

– Быстрей! – она прижала руки к груди, пытаясь отдышаться. – Быстрей пошли – сами знаете, какая у нас связь – сорвется – не дозвонится! А она говорит – дело серьезное!

– Да, – Наташа сорвала с вешалки куртку и начала лихорадочно надевать ботинки. Дрожащие пальцы не слушались, путались в шнурках. Плюнув, она решила их не завязывать, набросила куртку и выскочила за дверь. – Костя, побудь здесь, ладно?!

– Ага.

Дом Измайловых был недалеко, но пока они бежали, Наташа все же успела и сама вымокнуть, и набрать полные ботинки воды. Прерывисто дыша, охваченная страшным предчувствием, она влетела в распахнутую дверь и, хлопая мокрыми шнурками, подбежала к стоявшему в коридоре телефону.

– Алло, Людмила Тимофеевна?! Что случилось?!

– Наташ, мне только что позвонил какой-то мужик – спросил, не знаю ли я случайно, где ты?! Представился Сергеем Дмитриевичем Шепелем из восемнадцатой квартиры… знаешь такого?

– Да, это наш сосед.

– Он сказал, что какая-то Лина дала ему вашу телефонную книжку, вот он и звонит всем подряд, тебя ищет. А я ведь телефон свой давала тогда твоей матери…

– Да говорите вы толком – что случилось?! – вскипела Наташа.

– Просто я… чтоб ошибки не было! Твою маму час назад в больницу увезли с инфарктом.

Наташа, похолодев, вцепилась в трубку так, что та затрещала.

– В какую больницу?!

– В центральную. Если ты…

– Хорошо, спасибо! – оборвала ее Наташа, бросила трубку и снова выбежала под дождь. Не слыша, что кричит ей Измайлова, она помчалась по лужам обратно домой. На улице уже начинало темнеть, низкое небо опустилось еще ниже, и дома за серой пеленой расплывались, превращаясь в бесформенные тени. «Мама» – глухо стучало в голове у Наташи, и она захлебывалась дождем и слезами. «Только не мама… ну пожалуйста… пожалуйста…»

Добравшись до дома, она в двух словах объяснила Косте, что случилось, одновременно переодеваясь и бегая по комнатам в поисках нужных вещей, которые, как всегда в таких случаях, куда-то запропастились.

– На чем ты поедешь? Такси в такую погоду сюда не доберется да и время позднее, а когда последний автобус из Ялты я не помню, – сказал он, когда Наташа, уже собравшись, открывала входную дверь.

– Доберусь до трассы, попробую кого-нибудь тормознуть, – Наташа натянула на голову капюшон и застегнула куртку до самого горла. – Присмотришь за домом, ладно? Вот, я тебе ключи оставлю. Если что, позвоню Измайловым или твоей маме.

– Не беспокойся, езжай, – Костя подкатил кресло к Наташе и похлопал ее по руке. – Только смотри… поосторожней там.

Идти по раскисшей земле, никогда не знавшей асфальта, было трудно, и до дороги, по которой подъезжали к «Сердолику» машины, Наташа добралась за пятнадцать минут вместо обычных пяти. По дороге она пошла немного быстрее, и вскоре ее глазам открылась темная лента пустынного шоссе, за которой, вдалеке, едва различалась бесконечная громада Ай-Петри, теряющаяся среди дождя, сумерек и низких туч.

Наташа простояла на шоссе около получаса, безуспешно пытаясь остановить машину, но они, резко выныривая из-за поворота и пронзая серебряную густую занавесь дождя длинными лучами фар, стремительно пролетали мимо, обдавая Наташу грязными брызгами. Наконец, завидев очередную машину, Наташа, сжав зубы, решительно выскочила на дорогу и неистово замахала руками. Машина вильнула, раздался пронзительный визг тормозов, и Наташа прыгнула в сторону, едва успев увернуться. Машину развернуло посреди дороги, и она остановилась. Выскочивший из нее и мгновенно промокший водитель покрыл Наташу отборным матом, но, когда она объяснила, в чем дело, сменил крик на сердитое ворчание, спросил, точно ли она не дорожная проститутка, а потом велел лезть в машину и сидеть тихо. За всю дорогу до города он не сказал Наташе ни слова – толь-ко курил, ругал погоду да гнусавым голосом подпевал магнитофону, крутившему «Любэ». В городе он высадил ее за квартал от больницы, снисходительно принял деньги и укатил, посоветовав больше не останавливать машины таким способом – «ведь не все такие хорошие водители, как я!»

– Чистова? – переспросила Наташу в отделении кардиологии молоденькая дежурная, пробежала глазами по строчкам в журнале регистрации и покачала головой. – Нет, никакой Чистовой сегодня не поступало.

– Не может быть! – Наташа перегнулась через стойку, чтобы тоже посмотреть. – Должна быть, вы еще раз гляньте! Чистова Екатерина Анатольевна, тридцать седьмого года рождения. У нее был инфаркт. Сегодня днем!

– Да нету, нету никакой Чистовой! – сказала дежурная, начиная сердиться. – Вот, Червинская есть, а Чистовой нет. Девушка, вы мне весь стол водой закапаете! Узнайте, может ее еще куда отвезли!

– Телефон у вас где? – Наташа отодвинулась от стойки, тяжело дыша.

– На пролете второго этажа, автомат.

Наташа выбежала на лестницу, перемахивая через две ступеньки домчалась до автомата и набрала свой домашний номер. Выслушав десять длинных гудков, она бросила трубку, несколько секунд постояла, кусая губы, потом спустилась на первый этаж, выскочила из больницы и побежала к стоянке, по дороге толкнув нескольких прохожих. Высмотрев такси, она подскочила к нему, открыла дверцу и плюхнулась на сиденье рядом с водителем, который курил и плевал в приоткрытое окно. Отвлеченный ее вторжением, водитель повернул голову.

– Вообще-то…

– Домой! – перебила его Наташа, захлопнув дверцу. Таксист хмыкнул.

– Ко мне что ли?

– Ой, простите, – Наташа назвала ему адрес, и таксист, хмыкнув еще раз, запустил мотор.

Окна ее квартиры были темны. Наташа, расплатившись, выскочила из машины, забыв закрыть за собой дверцу, и вбежала в темный подъезд, пропитанный привычным многолетним тухловатым запахом. Мгновенно взлетев на пятый этаж, она толкнулась в свою дверь, потом нашарила в сумке ключ, открыла замок и вбежала в темную квартиру.

– Тетя Лина!

Ей никто не ответил, но она услышала громкое бормотание телевизора, доносившееся из большой комнаты, и быстро пошла на звук. Под ноги ей попался толстый кот тети Лины, и она раздраженно отпихнула его, и кот, возмущенно мяукнув, отлетел в темноту. Наташа заглянула в комнату, освещаемую только экраном старенького телевизора, прищурилась, потом нашарила на стене выключатель и нажала. Вспыхнула люстра, и она ошеломленно посмотрела на Екатерину Анатольевну, спокойно сидевшую в кресле перед телевизором. Увидев Наташу, она подслеповато заморгала и радостно улыбнулась.

– Наташка! Ну, наконец-то! Я-то думала, ты и не вернешься в этом году! Как же это ты – у Славиных друзей и без Славы?!

– Мама?! – Наташа обессилено привалилась к косяку. – Ты не в больнице?

– А почему я должна быть в больнице? – удивилась мать, вставая. – Я себя нормально чувствую, только вот суставы… прихватывает по погоде. А ты что такая встрепанная? И где твои вещи?

Наташин взгляд метнулся к разложенному дивану, на котором, свернувшись на боку, поджав ноги, посапывала под одеялом тетя Лина.

– Подожди, подожди, – растерянно пробормотала она и тряхнула головой. – Ты точно сегодня не была в больнице?

– Да я уж, слава богу, несколько лет там не была! Еще не было печали! А что случилось? Это не ты недавно звонила? Я не сразу услышала из-за телевизора…

– Погоди-ка, – Наташа качнула в воздухе ладонью и попятилась, – я сейчас.

Она выбежала на площадку и позвонила в соседнюю квартиру. Через минуту за дверью раздались шаркающие шаги, и тяжелый голос недовольно спросил:

– Кто?

– Это я, Сергей Дмитриевич! Из семнадцатой! – ответила Наташа, приплясывая на месте от нетерпения. Щелкнул замок, дверь отворилась, и на площадку выглянул Шепель, хмуро почесывая волосатую грудь в вырезе застиранной футболки.

– Чего такое?

Выслушав вопрос, он покачал головой и приоткрыл дверь пошире.

– Не, никуда я не звонил, и никто мне никакой книжки не давал. Что еще за ерунда?! Мне звонили, это было.

– Вам? По телефону?

– В дверь! – буркнул сосед, дохнув на Наташу чесноком. – Только, понимаешь, с ночной вернулся, пристроился поспать – на тебе! Две курицы из домоуправления – подписи они видите ли собирают – двери менять в подъездах. А мне-то по фигу, эти двери, – кому надо – и с дверьми вынесут… разве что подъезд засирать, наконец, перестанет… шваль эта дворовая… утром возвращаешься – там шприц, там куча…

– Они у вас фамилию спрашивали? – перебила его Наташа.в

– Ясен хрен, ФИО, как положено.

– Спасибо! – Наташа повернулась и юркнула обратно в квартиру, услышав, как за ее спиной сердито захлопнулась дверь. Мать уже стояла в коридоре и встретила Наташу встревоженным взглядом. Когда же та кинулась к телефону, она схватила ее за руку.

– Да что случилось-то?!

– Погоди, – Наташа быстро набрала номер вызова такси, – сейчас. Здравствуйте, мне нужна машина в сторону Ялты… пансионат «Сердолик»! Неважно, сколько! Через сорок минут?! А пораньше?! Да, хорошо!

Она продиктовала адрес и телефон, положила трубку и, опустившись на стул, закрыла лицо ладонями. Звонить Ковальчук она не стала – сейчас в этом не было никакого смысла. Возможно, вся эта затея – дело именно ее рук, но тогда зачем так явно подставляться самой? Это Наташа будет выяснять потом, сейчас следовало думать только о том, чтобы как можно быстрей вернуться в поселок. Нетрудно понять, ради чего ее выманили из дома. Картины. И теперь-то предположение Лешко насчет сыворотки правды не выглядело таким уж смешным… Но кто из них? Все-таки Kовальчук? В памяти всплыл образ Людмилы Тимофеевны, какой она видела ее в последний раз: высоко взбитые волосы, полное, ярко накрашенное лицо, в глазах – злой огонь промахнувшегося хищника… но этот образ тотчас заслонили другие: миловидное лицо Сметанчика, Илья Павлович, улыбающийся искательно и угодливо, простодушный Григорий Измайлов, его жена, двое мужчин, имена которых позабылись, Нина Федоровна, бесконечно благодарная и бесконечно преданная… Кто из них? Лица менялись, вспомнились и все прежние натуры, бывшие до жрецов… и все эти лица словно затушевывались по краям, погружались в полумрак, приобретая новые зловещие очертания… и улыбки превращались в бесноватые ухмылки. Кто из них?

– …жаешь?!

– А?! – Наташа вздернула голову и посмотрела на мать.

– Говорю, только приехала и опять уезжаешь?! Куда тебе в Ялту на ночь глядя?! Ты же мокрая насквозь – хоть обсохни! Ты что – заболела?! Ты глянь на себя – чистый Бухенвальд! Тебя что – совсем не кормили в этом Гурзуфе?! А Слава…

– Ты видела Славу?! – Наташа вцепилась ей в руку. – Он приходил?! Когда?! Что он сказал?!

– Сегодня в обед приходил, – мать поморщилась. – Пусти руку, больно! Ничего он не говорил, только записку тебе оставил. Я его и узнала-то не сразу. Что у вас случилось?!

– Где записка?! – Наташа вскочила. – Где она?!

– Да не кричи ты так, Лину разбудишь! Сейчас принесу, – мать повернулась и ушла в комнату, шаркая тапочками. Наташа снова села на стул, взяла с тумбочки расческу и начала машинально водить ею по волосам, с трудом продирая зубцы сквозь спутавшиеся пряди. В одной из прядей расческа застряла, и Наташа дернула, закусив губу, и расческа освободилась. Она посмотрела на нее – на зубцах висели седые волосы. Сзади снова зашуршали тапочки, и она повернулась.

– Вот, – мать протянула ей сложенный вчетверо листок бумаги. Наташа быстро развернула его и глубоко вздохнула.

Наташа, если тебе понадобятся деньги или жилье, обратись к моему симферопольскому другу Гене Римаренко – он в курсе, поможет.

Слава.

Ниже стояли адрес и телефон. Наташа тщательно сложила записку и зажала ее в кулаке, а кулак прижала к губам.

– Славка, – шепнула она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Будь они прокляты, эти картины! Картины…

– Господи! – она вскочила. – Там же Костя!

– Какой еще Костя? – недоуменно спросила мать. – Ты давай, раздевайся, сейчас я тебе борща разогрею – только утром сварила.

Наташа отмахнулась, роясь в записной книжке. Найдя телефон Измайловых, она схватила трубку и быстро набрала номер. Занято. Она набрала еще раз. Снова занято. Тогда она попыталась позвонить Лешко, но после третьей цифры раздались короткие гудки, и больше, как она не старалась, ей не удалось набрать ни один номер поселка.

– Ты не трезвонь! – крикнула ей мать из кухни. – А то позвонят тебе, да занято! Иди поешь лучше!

Наташа еще раз набрала номер Измайловых, потом положила трубку и поплелась на кухню. Обжигаясь, она в минуту выхлебала тарелку красного борща, потом накинулась на тушеную капусту с сосиской, почувствовав вдруг необыкновенный волчий голод. Мать, глядя на нее, качала головой и подкладывала ей капусту, подталкивала куски хлеба, намазанные тонким слоем масла.

Спустя полчаса раздался долгожданный звонок и Наташе сообщили, что машина будет у подъезда через две минуты. Уже успев переодеться в сухие джинсы и свитер, Наташа сунула ноги в сапоги, накинула куртку, быстро поцеловала мать, предупредила, чтобы она ни в коем случае никому не открывала, и выбежала из квартиры.

Дорога до поселка в этот раз отняла меньше времени – Наташе попался водитель не только высокопрофессиональный, но и отчаянный. На ее просьбу ехать как можно быстрей, он сказал: «Легко, только застегнись!» – и, выехав за город, «восьмерка» понеслась на такой угрожающей скорости, что Наташа вжалась в кресло и закрыла глаза, чтобы не видеть, как стремительно летит навстречу блестящая мокрая лента шоссе. «Восьмерка» идеально вписывалась в многочисленные повороты, что при такой погоде и скорости, казалось совершенно непостижимым, а водитель еще и умудрялся по ходу дела рассказывать какие-то истории из таксистского опыта, которые Наташа почти не слушала, только изредка кивая. Записку Славы она, перечитав несколько раз и выучив наизусть не только содержание, но и изгиб каждой буквы, сжимала в кулаке, словно талисман, а в голове снова крутилась старая непритязательная молитва: пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Туда – мама, обратно – Костя. Пожалуйста.

Лихой таксист высадил Наташу на подъездной пансионатной дороге, и, отдав ему честно заслуженные деньги, Наташа побежала к поселку, даже не услышав, как «восьмерка», развернувшись, с ревом улетела к шоссе, распарывая темноту светом фар.

Было около одиннадцати часов, и залитый дождем поселок еще не спал – почти во всех домах весело светились окна, кое-где сквозь шелест дождя прорывались звуки работающих телевизоров, голоса, смех. Ее домик не являлся частью одного из уличных рядов, он стоял на отшибе, словно оборванец, изгнанный своими более респектабельными собратьями. Добежав до своего забора, она на секунду привалилась к калитке, чтобы отдышаться, потом посмотрела на дом. Все окна были темны.

Затаив дыхание, она толкнула калитку, и та едва слышно заскрипела. Наташа осторожно сделала несколько шагов к безмолвному дому и застыла, глядя, как входная дверь тихонько колышется взад и вперед, словно гостеприимно приглашая войти. Дождь сеялся на ее непокрытую голову, вода стекала по лицу и за ворот, а Наташа стояла, не в силах заставить себя войти в дом и упуская одну секунду за другой. Наконец она вытерла лицо, слегка всхлипнула и неверными шагами двинулась к крыльцу. Ей было страшно, но не за себя – она боялась того, что может там увидеть. Помедлив у порога, она поймала колышущуюся дверь за ручку и медленно открыла, ожидая, что петли сейчас отчаянно завизжат, как и положено в такой ситуации. Но дверь отворилась совершенно бесшумно. Глубоко вздохнув, Наташа шагнула за порог, слыша в ушах грохот собственного сердца.

Уличный мрак сливался с абсолютной темнотой внутри дома. Разглядеть что-то было невозможно. Ее ладонь скользнула по стене, ища выключатель, но не достала, и Наташа чуть передвинулась в сторону. Но ее нога опустилась не на пол, а на что-то, что тут же просело под ней, лязгнув, ударило ее по колену, и Наташа, потеряв равновесие, с криком упала на какой-то угловатый железный предмет, больно ударившись грудью и подбородком. Застонав, она попыталась подняться, протянула руку и нащупала что-то округлое, и это что-то подалось под ее пальцами с легким шелестом, и Наташа поняла, что споткнулась о лежащее на полу инвалидное кресло, и зажмурилась, оскалив зубы, чтобы не закричать снова. Потом она попыталась подняться, но ноги не слушались, превратившись в два ватных бревна, и кресло лязгнуло еще несколько раз, прежде чем Наташе удалось встать. Во рту появился знакомый железно-соленый привкус крови и ярости. Она снова потянулась к стене, и на этот раз ее палец попал точно на выключатель, и по кухне расплескался неяркий свет. Наташа увидела опрокинутое кресло, разбитую вдребезги массивную старую вазу, раньше стоявшую в большой комнате, и несколько блестящих капель крови на рыжем полу – судя по всему ее собственной. Кухня была пуста, на столе стояла вымытая сковородка и стопка тарелок. Верхняя тарелка была мокрой и поперек нее покоился небольшой хлебный нож. Наташина рука потянулась и схватила его, потом она повернулась к двери, ведущей в комнату, и в полумраке разглядела очертания человеческой фигуры, лежавшей ничком, подвернув под себя одну руку, и все мысли и ощущения тут же пропали, проглоченные ужасом.

– Костя! – она включила свет и рухнула на колени рядом с неподвижно лежащим телом. Первое, что бросилось ей в глаза, это темно-красное пятно слипшихся от крови волос на светлом затылке, и ужас накрыли боль и гнев. Быстро обмахнув взглядом комнату и никого не увидев, Наташа, не выпуская нож, потянулась и дотронулась ладонью до шеи Лешко. Вопреки ее ожиданиям тело под пальцами оказалось не холодным, а по-здоровому теплым, в следующее мгновение под ними дернулась артерия, привычно прогоняя кровь, еще раз и еще, и Наташа, вздохнув, бросила нож и, потянув Костю за клетчатый рукав рубашки, осторожно перевернула его на спину.

– Костя, – снова шепнула она и хотела было вскочить, чтобы бежать за врачом, но тут бледные губы Лешко вздрогнули, со свистом втягивая воздух, и он приоткрыл один глаз с порозовевшим белком. Глаз уставился на потолок, моргнул, повернулся, увидел Наташу и в нем появилась осмысленность. Костя открыл второй глаз и, сморщившись, хрипло спросил:

– Где он?

– Здесь никого нет. Полежи тихо, сейчас я приведу врача…

– К матери врача! Жив – и ладно, башка крепкая – привыкла! Точно никого нет?!

– Только я.

– Вот гад! – он облизнул губы и шевельнул руками, силясь подняться. – Картины, Наташка, проверь картины! Я их перенес в маленькую комнату… прямо в одеяле. Проверь картины!

Пока Костя не заговорил о картинах, она о них и не вспоминала, но теперь вскочила и кинулась в комнату. На пороге Наташа остановилась, потрясенная, почти не слыша, как позади нее Костя скребет руками по полу.

Комната выглядела так, словно в ней побывали по меньшей мере три сыскных бригады. Дверцы шкафа распахнуты и все его содержимое вывалено на пол, ее сумка выпотрошена, ветхое креслице и стул распороты, из пола выдрана доска, со стены свисают розовые клочья обоев. Возле стула валялось бело-зеленое одеяло, в которое Наташа совсем недавно завернула картины, но теперь от картин не осталось и следа. Наташа вернулась в большую комнату и только теперь заметила в ней тот же ураганный кавардак, что и в маленькой – постель перевернута, вещи валяются на полу. Осененная внезапной догадкой, она кинулась к одной из подушек, в наволочке которой прятала привезенные из дома письма Анны Неволиной и напутственную записку Андрея Неволина – в последнее время она почти каждый день перечитывала их перед сном. Наташа ощупала подушку, потом вытряхнула ее из наволочки, а саму наволочку вывернула наизнанку, затем скомкала и отшвырнула в сторону. То же самое она проделала и с другой подушкой, потом отпихнула ее ногой и привалилась к ножке кровати, бессильно глядя на Костю.

Картины и письма исчезли.

* * *

Неожиданная беда нередко не только встряхивает, но и отрезвляет, словно ведро ледяной воды, выплеснутое на спящего; она прокатывается по человеку, с мудрой безжалостностью сдергивая с него все покрывала отрешенности и заблуждений, которые он до сих пор считал своей неотделимой частью. Через несколько дней после несчастья Наташе казалось, что сейчас она чувствует себя совершенно иначе, как когда-то на бульваре, когда они со Славой пили пиво и смотрели, как гибкие подростки отплясывают латиноамериканский танец. Все происходившее до того момента, как она обнаружила лежащего без сознания Костю и разгром в доме, казалось каким-то наваждением – и безумная работа, и жрецы, и собственные мысли, и поступки, словно это происходило во сне, где все лишено логики. Все словно постепенно возвращалось назад, как возвращается утром солнце, бесследно исчезнувшее под вечер. И хотя жажда работы осталась, теперь Наташе снова удалось зажать ее в кулаке. Это было больно – очень, но получалось терпеть. Плохо было только одно – утро всегда неотвратимо перетекает в вечер, и Наташа не знала, сколько на этот раз продлится затишье, зависит ли это исключительно от нее или от того, что, может быть, осталось в ней после Дороги.

Все эти несколько дней она провела в доме Лешко, перевезя туда все свои вещи и отказавшись, наконец, от аренды прежнего дома. Наташа сделала это не только по собственной инициативе, но и последовав уговорам Кости, который уже на следующий день спокойно раскатывал в своем кресле, бренчал на гитаре и помогал Наташе устраиваться на новом месте, полностью оправдав заявление о крепости собственной головы. Ударившего его человека Костя не видел. Он рассказал, что находился в большой комнате, когда вдруг услышал, как в замке входной двери осторожно поворачивается ключ, а в следующее мгновение в коридоре, а затем и в кухне погас свет. Прихватив в качестве оружия увесистую вазу с подоконника, он подъехал к дверному проему, и едва его кресло пересекло порог, кто-то, стоявший сбоку, схватил его за плечо и дернул вперед, одновременно ударив чем-то тяжелым по голове. Следующим, что он увидел, было уже склонившееся над ним лицо Наташи.

– Сейчас я уже не уверен, что это был именно мужик, – заметил Костя во время рассказа, – но вот когда очнулся – первой мыслью было, что это был «он». Ну, понятно, вначале-то на бабу не подумаешь.

Наташа кивнула, вспоминая большую и крепкую Людмилу Ковальчук. Впрочем, для проделанного с Костей большой силы и не требовалось – сделать это могла бы и Ольга Измайлова, и Шестаков, и даже Сметанчик. Равно как и просто некий индивидуум. Но узнать, кто украл картины, пока не представлялось возможным. Нина Федоровна отпадала сразу, Измайловы, а также двое «неофитов» – одессит Сергей Долгушин и киевлянин Алексей Тарасенко божились, что ничего не знают и обвиняли всех прочих – даже после того, как Наташа пригрозила им вернуть все на свои места, даже сделать еще хуже. Это привело лишь к тому, что все четверо до смерти перепугались. Никто из них не был в тот вечер у ее дома, никто ничего не видел, никто ничего не знал. Что же касается Сметанчика и Шестакова, то они уже уехали – одна в Волгоград, другой в Волжанск, и говорить с ними по телефону Наташа сочла делом бессмысленным. Ей нужно было видеть их во время разговора. Также не звонила она и Ковальчук, решив уже встретиться с ней непосредственно по возвращении в город. Если вся эта затея – дело ее рук, то значит Ковальчук поверила в Наташины способности, а Наташе будет чем ее припугнуть – ведь портрета Борьки не было среди похищенных картин – он покоился где-то в Красноярске. Наташа была уверена в успехе, поскольку, еще раз подробно поговорив с Костей о своем откровении, выяснила очень важную деталь – единственное, о чем она не сказала, – это куда были отвезены все картины – Косте удалось выгнать «жрецов» прежде, чем Наташа дошла до этого момента. Так что частично перевес пока был на ее стороне.

Милицию по взаимной дружной договоренности привлекать не стали. Наташа никаких доводов в защиту этого не приводила, Костя же выразился просто и лаконично: «Оно им надо?! Ну и все!» Кое-как думали сами.

– Не обязательно зацикливаться только на близких, – говорил Костя, нервно куря сигарету за сигаретой, переезжая из одного угла в другой и рассыпая пепел по всей кухне. Рваную рану на голове ему зашили, а волосы вокруг нее выстригли, так что она была отчетливо видна, и теперь Костя, с зашитой головой, исполосованными руками, шрамом на шее и ожогом на тыльной стороне ладони походил на человека, рядом с которым разорвалась граната. – Ищи и среди дальних знакомых – старых клиентов. В конце концов кое-кто из них мог и столковаться. Мне, честно говоря, больше всех из близких не нравятся Ковальчук и эти два кадра – Долгушин и Тарасенко. Но на Ковальчук все указывает слишком уж явно, а вот эти двое могут быть чьей-нибудь подставкой.

– Слишком явно указывает… ну и что? Ну, узнаю я, кто, и что я сделаю? Приду и скажу: а ну, отдайте?! Думаешь, они так уж меня боятся?

– Еще как! – негромко заметил Костя. – До черта боятся! И тебя, и за тебя. Иначе не стали бы устраивать весь этот цирк со звонками. Приехали бы спокойненько, дали бы по голове, как мне, и забрали, что нужно, а может, и тебя заодно. Нет, они вовсе не хотят быть узнанными. И не захотят забирать тебя силой, я так думаю, – ведь у тебя тогда, извиняюсь конечно, может что-нибудь испортиться, либо ты натворишь таких дел, что они и сами будут не рады, что с тобой связались. Нет, скорее всего они попробуют повернуть все дело так, чтобы ты согласилась работать добровольно. Они попытаются тебя контролировать. Например, заберут кого-нибудь из твоих близких.

Наташа вздрогнула, подумав о матери и Славе, потом слегка покраснела от стыда, сообразив, что как-то выкинула из этого круга тетю Лину. Пусть тетя Лина всего лишь маленькая помешанная старушка, но она-то тоже близкий человек. Поежившись, Наташа поплотней закуталась в одеяло и, сморщив нос, глотнула еще горячего молока с медом, которым Костя пичкал ее последние несколько дней, потом чихнула. После ночной поездки она сильно простудилась, а ее физическое состояние никак не способствовало выздоровлению. Только из-за этого она пока и оставалась в поселке, и Лешко хлопотал вокруг нее, как заботливая мать, сам готовил ей еду, причем на удивление вкусную, и держал на расстоянии Нину Федоровну. Пару раз Наташа наблюдала, как Костя ловко управляется на кухне и заметила, что иногда в процессе этого на его лице появляется странное выражение хмурого удивления. Но она не придала этому никакого значения.

– Что, не нравится? – усмехнулся Костя, заметив ее гримасу. – Пей, пей! Так вот… что я хотел сказать. Если же все-таки это случится… если они кого-то заберут… не соглашайся. Ты можешь натворить больших бед… ты ведь сама говорила, что и твой друг предупреждал тебя об этом. И этот Андрей Неволин…

– Почему ты так уверен, что я натворю бед? – спросила она хмуро. – Это ведь только в том случае, если картины испортят. Ты это имеешь в виду?

Костя вдруг смутился, замялся и резко вернулся к прежней теме:

– Вот насчет остальных я не знаю, способны ли они: Шестаков слишком труслив, Сметанчик просто дура, Измайловы… я их очень давно знаю – тоже вряд ли. Но некоторые люди умеют так хорошо рядиться в чужую шкуру… В любом случае, это уже не игрушки, и если тебе действительно вкатили «сыворотку правды», значит дело наше совсем плохо – ты знаешь, какие нужны деньги и связи, чтобы ее достать?! И если они пошли на это, то, скорее всего, пойдут еще дальше. Вечный закон: не заработаешь на других – заработают на тебе – хочешь ты того или нет.