355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Барышева » Мясник (СИ) » Текст книги (страница 3)
Мясник (СИ)
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:22

Текст книги "Мясник (СИ)"


Автор книги: Мария Барышева


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

– Ты все свои штучки успел вытащить из телефонов? – тихо спрашиваю я, оглядываясь, и Женька презрительно фыркает.

– Нет, оставил пару на память! Господи, – он смеется, – помнишь, как я сунулся в телефон одной безобидной фирмочки, чтобы поставить свою цацку, а там уже стоит одна – государственная. Ох, и мотали же мы тогда из этой фирмочки!

Он вытаскивает из кармана пластинку клубничной жвачки, сует ее в рот и, жуя, говорит:

– Все, сегодня больше ни слова о работе. Обсуждать, что и как, будем уже в родных стенах. Отчитаемся перед старым сморчком ЭнВэ и займемся друг другом и нашим отпуском. И пусть только этот трухлявый гриб попробует тут же заслать нас на дело!.. Я лично утоплю его в раковине. Слушай, – он неодобрительно косится на мою сигарету, – когда ты бросишь свою отвратительную привычку?

– Моя привычка не менее отвратительна, чем твоя. Пережевывая жвачку, ты мало того, что портишь зубы, но и заставляешь свой желудок постоянно вырабатывать желудочный сок, в который нечего бросить. А это – прямая дорога к гастритам и язве. Вот так-то, Зеня!

– Будь добра, не дыми на меня – ты мешаешь мне постоянно вырабатывать желудочный сок, – Женька слегка по-детски насупливается – он терпеть не мог, когда я шутки ради начинала коверкать его имя, называть Жекой, Женюрой или еще хуже – Джонни. – Лучше пошли укусим чего-нибудь – я голоден, как сто собак! Хочу штук десять хороших отбивных, много-много вареной картошки и пива!

Я выбрасываю сигарету в окно, приподнимаюсь на цыпочки и стряхиваю снежинки с его волос. Он послушно наклоняет голову.

– Как ты думаешь – у них есть охотничьи колбаски?

– Витка, ты уже всех достала своими охотничьими колбасками! Тебя скоро можно будет вычислять по охотничьим колбаскам, как белку по ореховой скорлупе. Пошли, дитя, насладимся взаимным обществом за хорошим ужином, пока не появился этот экзистенциалист Артефакт, не накачался коньяком и не погрузил нас в пучины мировой скорби.

Охотничьих колбасок в меню вагона-ресторана нет, и я ем сосиски с майонезом, запивая их персиковым соком. Но мне все равно – в хорошей компании и сосиски едятся весело. Я давно не видела Женьку вот так, свободно, без притворства. Мы сидим одни – сидим долго и успеваем всласть наговориться, прежде чем к нам подходит, наконец, Артефакт. Артефакту двадцать четыре года, он высок, невероятно худ и обладает большим увесистым носом, похожим на клюв тупика. Артефакт – гений техники и в трезвом виде удивительно самодостаточный человек, этакая вещь в себе, не нуждающаяся ни в общении, ни в друзьях, ни в женщинах, ни в развлечениях. Ему вполне хватает самого себя. Но когда он хорошо выпьет, то срочно начинает нуждаться в собеседниках, которым втолковывает свои соображения о тщетности всего сущего. А после каждого дела он пьет очень хорошо. Сейчас тонкие губы Артефакта раздвинуты в вялой улыбке, такой неопределенной и странной, словно он позабыл ее там несколько недель назад.

– У-у, – говорю я, – прибыла тяжелая артиллерия. Садись-ка рядом со мной, Женька – встретим достойно этого монстра, когда он опять начнет просеивать наше человеческое существование через сито тоски и безысходности. И ешь быстрей, пока он чего-нибудь не заказал. Он извращенец. Я сама видела, как он бросал сыр в красный борщ и мазал кусок яблока минтаевой икрой.

Артефакт присаживается за наш стол с неизменной бутылкой «Московского», приглаживает длинные маслянистые волосы, молча наливает коньяк в три рюмки, молча берет свою, то же самое делаем и мы. Рюмки соприкасаются в полном молчании – соприкасаются тихо, шепотом. Таков обычай – не спугнуть удачу, которая, вроде бы, и на этот раз шла рядом с нами от начала и до конца. Удача – девочка трепетная, нервная. И бурно радоваться не стоит – услышат боги, а боги бывают завистливы – уведут девочку, запретят приходить. А так – вроде бы порадовались и в то же время никто не услышал. Это просто обычай. Не знаю точно, как другие, а я не суеверна, хоть над моей кроватью и висит деревянная голова гвинейского демона против плохих снов. Не то чтобы я верю в это, просто мне нравится сам этот факт и нравится упрямый демон, который загадочно и жутковато разевает толстогубый рот в беззвучном вопле, пытаясь распугать мои плохие сны. А плохих снов после ужаса далекого детства мне хватает до сих пор.

Вначале разговор наш вполне обычен и спокоен. Женька продолжает веселиться, вспоминая почти законченное дело, я рассказываю несколько историй, которых пришлось наблюдать по ходу работы, Артефакт молчит, что лучше всего. Но с течением времени количество выпитого им коньяка неумолимо возрастает, в его мозгах начинается паводок, лед самодостаточности взламывается, и он начинает толковать нам о том, как все плохо в этом мире и как гнусно устроено наше общество.

– Тебе, Петро, жениться надо, – замечает Женька в перерыве между рюмками. – Детей завести.

– Я не убийца своим детям! – ворчит Артефакт, слегка покачивает головой и аккуратно заглаживает волосы за уши, словно первоклассница перед зеркалом.

– В каком смысле? – спрашиваю я, рассеянно оглядывая вагон-ресторан. Он уже начал пустеть. За одним из столиков сидит в одиночестве довольно крупный мужчина заграничного вида и то и дело поглядывает на нас с любопытством. Перед ним стоит почти пустая бутылка сухого вина.

– А в таком. Ну будут у меня дети и что? Будут так же бухать и воровать, как и я.

– Зависит от того, как ты их воспитаешь, – осторожно говорит Женька. Ему явно не хочется продолжать этот разговор.

– Совершенно не зависит, потому что жизнь нам диктуют не родители и не мы сами, а гнилое общество, в котором мы живем. А что можно ждать от такого общества?! Кому можно выжить в стране, где в цене лишь ворюги и торгаши, где честность равносильна глупости, а интеллектуальный труд ценится ниже дворницкого?! Ведь если так подумать – разве мы воры по призванию?! Нет, по обстоятельствам, по воле общества нашего, мать его за ноги! Да дай ты мне работу по специальности с нормальной оплатой – разве ж я бы…

– Тише, товарищи, кругом немцы, – бормочу я недовольно – Артефакт уже расходится, и в пустеющем вагоне-ресторане его голос слышится достаточно отчетливо. Техник затихает, поднимает рюмку с коньяком и начинает разглядывать меня сквозь коричневатую жидкость. Наверное, то, что он видит, ему не нравится, потому что Артефакт кривится и произносит устало:

– А вообще ни в чем нет смысла. Во мне нет. В вас нет. Ничего переделать невозможно, все останется по-прежнему, всем друг на друга наплевать, воровство – образ жизни и вообще – все мы только чей-то дурной сон, чья-то наркотическая иллюзия. Поскорей бы он уже пришел в себя, чтобы все это закончилось, – он небрежно швыряет коньяк в рот и с шумом выпускает воздух сквозь сжатые зубы. – Вообще, всем нам нужно умереть, чтобы понять, как нужно жить. Так и не иначе. Все бесполезно.

– И делать что-то нет смысла – да? – интересуюсь я без особого энтузиазма. Разговор этот заводится уже не в первый раз, и почти все, что скажет Артефакт, я знаю наизусть. – Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа – кажется, так выражался небезызвестный Екклесиаст? Тебя послушать, так каждый человек должен прожить всю жизнь на отдельной планете без общества и соблазнов, ничего не делая, потому что в этом все равно нет смысла. А вообще, смею тебя заверить – даже живи ты в идеальном обществе с правильными законами и честно – ты все равно будешь недоволен. Такова суть твоей натуры – стремление к неустроенности. Если вокруг будет идеальный порядок – ты найдешь неустроенность в порядке.

– Жек, че это она имеет в виду? – спрашивает Артефакт и разливает по рюмкам остатки коньяка. Женька глубокомысленно пожимает плечами.

– Думаю, она хочет сказать, что ты ее достал. А вообще, Петька, ты со своими рассуждениями чертовски похож на кошку, которая крутится на месте, пытаясь поймать собственный хвост. Смыслы, цели, задачи… Любой человек прежде всего живет для того и так, чтобы быть счастливым – вот единственная цель, смысл и задача – живет он в Париже, в Аддис-Абебе или где-нибудь в Голышманово. Просто каждый идет к этой цели по своей дороге. А что касается всех тех страхов, о которых ты плачешься, так есть несколько вещей и пострашнее, – он выпивает свою порцию, причмокивает губами и крутит головой. – Нет, все-таки это ужасно – коньяк после пива…

– Что может быть страшнее? – интересуется задетый за живое мегапессимист.

– Страшнее? Например, когда ты увидишь, что твой ребенок умирает.

– Так я ведь…

– Когда тебя продаст лучший друг, – Женька наклоняется ближе к нему.

– Так у меня ведь…

– Когда поймешь, что все, что казалось тебе истинно правильным – твои мысли, твои поступки – все это бредово, напрасно, бессмысленно и бесчеловечно – и поймешь это за секунду до смерти. Ну, и еще много чего.

Минуту Артефакт внимательно изучает сначала Женьку, потом меня, а затем делает вывод.

– Короче, вы меня совершенно не понимаете.

– А как же, – тут же отвечает Женька. – Если б все друг друга понимали, представляешь, какая была бы тишина на земле. Коли ты собираешься брать еще бутылку этой отравы, закажи заодно и кофе для меня, а для нее еще сока – ребенку не хватает витаминов. И сам бы употребил заодно. Избыток философии случается обычно от недостатка витаминов.

Я думаю, что неплохо бы было уже пойти спать, хотя особой усталости не чувствую. Но спустя несколько минут заграничный человек за соседним столом неожиданно начинает проситься к нам, выговаривая русские слова с сильным мяукающим акцентом. Это крупный мужчина лет сорока, большеротый, с жестким квадратным надменным подбородком, и он уже неплохо выпил. Мы принимаем его из чистого любопытства – никогда не знаешь, для чего пригодится то или иное знакомство, хотя, с другой стороны, иногда оно может и напортить. Но, судя по поблескивающим глазам Женьки и по состоянию человека, скоро гость выпьет столько, что завтра вряд ли сможет нас вспомнить.

Заграничный гость оказывается неким Дэниелом Гудхедом откуда-то из штата Нью-Йорк, направляющимся, как становится известно чуть позже, в Волжанск утрясать какие-то вопросы с поставкой рыбы и рыбных продуктов для одной фирмы. Артефакта заграничный Дэниел мало волнует, но на нас Женькой американец неожиданно действует как воробей с подбитым крылом на голодных кошек. Не то чтобы мы были националистами, а я даже лично знала несколько вполне нормальных штатовских людей. Но в лице Гудхеда перед нами та самая Америка, которая, что называется, сидит на планете ноги на стол, полагающая себя неким высшим божеством, обязанным управлять и поучать других, а в случае чего и наказывать – без нее и дождь не смеет пойти. Его речь, несмотря на слегка заплетающийся язык, надменно-снисходительна, русским языком он владеет неплохо, но небрежно, словно одолженной у невзыскательного соседа лопатой. Вначале мы ведем с ним вполне мирную беседу, и Гудхед ухмыляется и пьет вино – сперва немного застенчиво, но потом, умело подтолкнутый Женькой, начинает хлестать его как воду. Женька делает то же самое, но Женька – это отнюдь не Дэниел Гудхед. Вскоре они начинают препираться на разные темы, причем американец отчего-то усиленно наседает на итальянцев, жалуется, что проклятые макаронники заполонили все побережье и лезут в правительство – мало того, что всюду черномазые, так теперь еще и эти со своими дурацкими традициями, и честным, чистокровным американским людям скоро вообще места в Штатах не останется… скоро, мол, уже и Америку переименуют в какую-нибудь Сицилику или того хуже и в таком же духе. Он, Гудхед, конечно не расист, но каждый должен знать свое место.

– А нынешнее название страны вас устраивает? – вкрадчиво спрашиваю я, и Женька ухмыляется в свою рюмку, поняв, куда я клоню. Гудхед смотрит на меня непонимающе – что за вопрос – конечно же. Тогда Женька и говорит этак небрежно, словно, по выражению О.Генри, ковбой, заарканивающий однолетку:

– А Америго Веспуччи был, между прочим, флорентинец.

– А Флоренция ведь, кажется, в Италии? – противно подпеваю я. Гудхед багровеет и начинает что-то сердито бормотать. Тут бы нам откланяться и уйти по скромному, но Женьку уже понесло.

– Традиции, – шипит он, – чужие традиции… вы бы со своими вначале разобрались! Кто вы как нация вообще – сборняк, не более того, а как вы любите другим рассказывать про то, какими они должны быть. Чего там ходить далеко – взять хотя бы ваши фильмы. Вы же, снимая про других, даже не утруждаете себя изучением истории и культуры страны, про которую вы их снимаете! Как режиссер и автор сценария скажут, такова и будет история и культура – лишь бы было красочно, зрелищно да массово. Вот про нас фильмы – что не посмотришь, так постоянно – раз русские, значит все сплошь и рядом КГБшники и либо все в валенках и постоянно идет снег, либо все с балалайками, в бане и нет туалетной бумаги. Вот разве что прогресс большой, да? – если раньше мы были ну полными злобными идиотами, то сейчас мы представляемся этакими симпатичными jelly-fish кретинами, которые даже знают, как пользоваться компьютерами! Почему это у вас взрослый русский мужик, увидев где-то там в степи зимой кусок льда, бросается и начинает его пожирать, утверждая что это лучшее лакомство в мире. И в водку лед у нас не бросают – это ваша идиотская привычка! И неужели во всей Америке невозможно найти для ролей русских людей русскоязычных актеров, если уж вам так нужна в фильме русская речь, – ради бога?! И уж совершенно ни к чему приписывать нам такое же полное отсутствие логики, каким богаты ваши чисто американские герои… Вот уж верно описывал Гарри Гаррисон съемки типично американского фильма: «Вы берете вашего викинга и называете его Бенни или Карло, или другим хорошим скандинавским именем» – и вперед, снимать сагу о викингах! Сэ нон э вэро, э бэн тровато!

На секунду он замолкает, чтобы глотнуть из рюмки, и мы с Артефактом пользуемся этим, чтобы утащить Женьку из вагона-ресторана, оставив совершенно ошарашенного Дэниэла Гудхеда в одиночестве сидеть за столиком.

– Пустите, – сердито говорит Женька через два вагона, – я еще не так уж пьян. Простите, люди, просто не удержался, ну, бывает. В конце концов, что я сказал неправильно?! Да как этот бройлер… нет, ну я-то знал нормальных парней из Штатов, но этот…

– Ну, сказал, ну и что? – меланхолично замечает Артефакт. – Ну, выслушал он. А какой в этом смысл? Он, небось, и половины не понял, да даже если б и понял… Все, пока, пошел я спать!

Он удаляется, оставляя нас наедине. Женька хмуро смотрит в окно, после чего набрасывается и на меня.

– А ты-то, кстати, как себя вела, пока меня рядом не было в твоем «Саргане», а? Смотри у меня!

Он неожиданно хватает меня и ловко проворачивает в узком коридоре несколько па танго, напевая вполголоса:

– И одною пулей он убил обоих и бродил по берегу в тоске!

Женька профессионально отклоняет меня на согнутую руку так, что мои волосы почти касаются пола, но я не боюсь, что он меня уронит. Долгое время он серьезно занимался бальными танцами и иногда вдруг начинает усиленно меня учить, хотя я, надо сказать, в этом отношении ученица довольно бестолковая. Школа бальных танцев, обычная средняя школа да окружающий мир – этим исчерпывается его образование – заканчивать какие-то высшие заведения ему как-то не пришлось. Но Женька прочитал уйму книг, и если я и не всегда смотрю ему в рот, то только потому, что это невежливо.

Какая-то толстая тетка, идя по коридору от туалета с полотенцем, зубной щеткой и тюбиком пасты, обзывает нас «пьяными идиотами».

– Невозможно работать! – говорит Женька и делает вид, что роняет меня, и я взвизгиваю. – Насчет идиотов не знаю, мадам, ибо только идиот будет утверждать, что он не идиот, но насчет «пьяные» вы совершенно правы. Мы пьяны, мадам, пьяны жизнью!

«Мадам» протискивается мимо нас с удивленной руганью, и он качает головой, потом целомудренно чмокает меня в лоб.

– Иди спать, дитя. Нас, эстетов, нигде не понимают. Давай, у тебя еще целые сутки. Если что – ты помнишь, где я. Спокойной… – он смотрит на часы, – спокойного утра.

Женька уходит, а я отправляюсь к себе в купе, на ощупь расстилаю постель, на ощупь переодеваюсь и залезаю на верхнюю полку. Под ритмичное покачивание и перестук колес я засыпаю быстро и сплю спокойно, успевая напоследок подумать о том, о чем рассуждали Женька с Артефактом. Любой человек живет так и для того, чтобы быть счастливым.

Счастье? Это понятно. Счастье – это когда уже не нужно бояться, что тебя могут раскрыть. Вот и сейчас – счастье.

Какое-то, Витек, дурацкое у тебя счастье.

* * *

Послеобеденный Волжанск встречает нас легким морозцем, и щеки легко пощипывает, словно город, недовольный нашим долгим отсутствием, журит блудных детей. Стоя на перроне, я умиленно оглядываюсь – огромные тополя, тянущие ветви к низкому безоблачному небу, длинное приземистое здание вокзала, которое не так давно осовременили, добавили огромные стеклянные двери, полностью переделали фасад, заменили надпись и табло, насадили елочек, сделали фонтанчик, над чередой скамеек навели блестящие сине-белые навесы, и здание, выскобленное, блестит и, кажется, теперь-то уж приближено к стандарту европейских вокзалов, но отчего-то оно похоже на чопорную даму века восемнадцатого, неожиданно наряженную в полупрозрачный лифчик и мини-юбку. Хорошо, не тронули старые часы, только слегка подчистили, и на их округлые бока по-прежнему опираются копытами два вставших на дыбы откормленных бронзовых коня, которые посылают друг другу свирепые взгляды. Вон широченная лестница с сонными львами, вон вокзальный рынок, откуда тянет дымом и копченой рыбой, и уже видно, как вдалеке ползет трамвай, а вблизи – поезда и люди, люди, люди… И над всем этим истошное сварливое карканье огромных вороньих стай, и услышав его, я окончательно осознаю, что я снова в Волжанске – старом городе рыбы, арбузов и ворон.

Выпрыгнувший из вагона Женька с двумя сумками, смотрит на меня одобрительно и как-то умиротворенно, потому что я уже снова выгляжу как надо – на лице больше нет ни тускловатого призрачного макияжа, ни очков, мешковатое синее пальто сменилось длинным строгим черным, у сапог появились каблуки и волосы больше не прилизаны. Так положено – в Волжанске я должна появляться уже Витой. Мне остается только вернуть цвет высветленным бровям и добавить немного яркости пепельным волосам, и я окончательно начну соответствовать самой себе. Правда, вначале придется поехать в «Пандору» и сдать отчет, над которым я утром еще немного поработала.

– Где этот старый пропойца?! – ворчит Женька и крутит головой, высматривая запаздывающего Артефакта. – Или для него нет смысла в том, что поезд прибыл на конечную? Постой здесь, Вита, а я пройду вперед, гляну.

Он уходит, а я, не найдя Артефакта среди толпящихся на перроне, закуриваю и снова начинаю глазеть по сторонам, притаптывая каблуками грязный снег. Волги с вокзала, конечно же, не видно. Сейчас она спит, закованная в лед, и где-то там, на ней сидят рыбаки, согнувшись, над лунками, которые провертели в ее холодной застывшей спине. Зимняя Волга с давних пор нравится мне куда как больше Волги летней, когда она на пике жизни и неспешно катит мимо свои желтоватые мутные воды, из которых кто-то может внимательно наблюдать за тобой…

Задумавшись, я делаю шаг в сторону и налетаю на какого-то прохожего, который зло отталкивает меня назад, да так, что я чуть не падаю прямо в грязь.

– Куда ты прешь, коза?! Глаза потеряла?! – раздается рядом резкий окрик. Я взмахиваю руками, пытаясь удержать равновесие на скользком перроне, и меня больно хватают за локоть и вздергивают в прежнее устойчивое вертикальное положение. Закусив губу, я поворачиваюсь, но вижу уже только спины троих удаляющихся мужчин – всех как на подбор крепких, внушительных и почти одинаково одетых. Все же я точно знаю, кто меня оттолкнул, обругал и удержал – успела заметить боковым зрением. Это человек, который идет с краю, ближе к рельсам, в черных брюках и короткой коричневой дубленке, и я оскорбленно взвизгиваю ему в затылок:

– За собой следи, шифоньер!

Конечно, я сама виновата, но все же то же самое можно было проделать и более вежливо, без грубости, а грубости по отношению к себе в настоящей жизни я не терплю. Человек оборачивается и оглядывает меня с презрительным удивлением селекционера, обнаружившего на своей опытной делянке занятный сорняк. У него широкое, типично славянское лицо, а темные волосы гладко зачесаны назад, что придает лицу массивности и надменности… и есть что-то еще… что-то темное, холодное, далекое, словно дно глубочайшего колодца, и от этого как-то не по себе «Шифоньер» кривит губы, вытаскивает изо рта сигарету, причем на его указательном пальце взблескивает какой-то странный перстень, сплевывает и говорит своим спутникам, указывая на меня сигаретой:

– Видали?! Кусается!

Его спутники, кожаные, и, в отличие от него, подстриженные почти до упора, с готовностью начинают ржать – смехом это нельзя назвать при всем желании, да простят меня лошади. Один из них манит меня толстым указательным пальцем и говорит:

– Кис-кис-кис-кис! У-ти, кися! Шурши сюда, колбаску дам!

Но третий, уже потеряв к стычке всякий интерес, отворачивается и уходит, и отчего-то это злит меня больше всего и в то же время злость разбавлена некоторым облегчением.

Кто мы, люди, для таких ублюдков? Тени да пыль…

– Витка! – меня дергают за руку, и я оборачиваюсь. Это Женька – уже без сумок, и в его лице какая-то странность, которую я не сразу понимаю. Не выпуская моей руки, он тянет меня за собой, заставляя быстро идти прочь, и когда он снова начинает говорить, я понимаю, что это за странность – легкий испуг смешанный с какой-то ошеломленностью.

– Ты что, с ума сошла?! Невозможно тебя одну оставить! Нашла с кем связаться!

– А что такое? – искренне удивляюсь я и оборачиваюсь. Троица уже остановилась и теперь мрачно возвышается за спиной какого-то серьезного среброволосого человека в дорогом пальто, который разговаривает на перроне с толстячком, похожим на огрызок сардельки. Вокруг них толчется еще несколько молодых людей, настойчиво оттирая прохожих в стороны и нервно стреляя глазами по сторонам. – Кто сей надменный мэн?

Женька тоже оборачивается и смотрит на живописную группу, но тут же снова уводит взгляд вперед – так быстро, что это движение почти незаметно со стороны.

– Так это ж Баскаков!

– Да Баскакова я знаю! – отмахиваюсь недовольно. Вот уж действительно – кто в Волжанске не знает Баскакова – даже такой далекий от местной городской жизни человек как я. Баскаков, бывший крупный партработник, ныне один из самых известных, богатых и уважаемых предпринимателей Волжанска, спонсировавший не один городской праздник, не один приезд крупной эстрадной звезды, благотворящий всех и вся, и в ближайшем будущем его прочат в губернаторы области. И волжанский народец, так и не привыкнув, всегда оглядывается, когда по улице с величавой неторопливостью катит его роскошный, в великолепном состоянии, черный «роллс-ройс» – «фантом-VI» семьдесят восьмого года. По сути же, Баскаков – личность крайне непрозрачная, я бы сказала, с душком и не одним десятком скелетов в шкафу, и кое-кто поговаривает, что нынешний мэр Волжанска Сотников, заступивший взамен не так давно скончавшегося Александрова, – не более чем вывеска, и фактически городом управляет Баскаков. Этим моя информация о нем исчерпывается… ну, разве еще то, что среди его многочисленных помощников или, грубо говоря, обыкновенных бандитов-шавок, мой старый однодворник Кутузов – в миру Михаил Лебанидзе, что, впрочем, к делу не относится. – Я говорю о том вот зализанном придурке с перстнем. Ты его случайно не знаешь?

– На которого ты налетела? Это Схимник, – отвечает Женька, уже не оборачиваясь. – И вот что, дитя, в следующий раз если столкнешься с этим мужиком, если даже он тебя под поезд сбросит – то, что от тебя останется, должно тихо вылезти и идти себе домой, не говоря ни слова, поняла?

– Нет, не поняла, дополни. Ну, схимник… давно, кстати? На монаха не похож.

– Да не монах он! – Женька фыркает. Моей руки он не выпускает. – Схимник – это прозвище.

– Хранитель баскаковского тела?

– Ну… он что-то вроде начальника охраны… или заместителя… – Женька останавливается и кладет руки мне на плечи и понижает голос до шепота. – А вообще он – псих и убийца, и если еще ты где-нибудь эту рожу завидишь – обходи десятой дорогой и рта не раскрывай. Оскорбит – сдержись, притворись! Представь, что ты на работе.

– Ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спрашиваю я. – Он что – по объявлениям работает? Бюро добрых услуг? Лично поведал за кружечкой пива о последней халтуре?!

– Смешно, да, смешно… Человек надежный рассказал. И дальше не хихикай, дитя, правда это. Мало кто знает об этом, но правда. Может он и на подозрении где, только вряд ли, да и дальше этого дело не пойдет. Баскаковского человека никто сажать не будет, пока Баскаков сам того не захочет.

– Боже мой, Женюра, да ты и вправду испугался! – изумляюсь я. – Да ладно, ладно, больше такого не повторится, обещаю. Просто подобные отморозки уже достали! Перестань, ничего он мне не сделает – что ж он, совсем дурак – за такую бытовуху цепляться, коли по серьезному работает?

Я тепло улыбаюсь, тронутая Женькиной заботой – испугался-то он за меня, а это, конечно, приятно. Я протягиваю руку и глажу его по щеке и он, слегка прищурившись, трется о ладонь, словно старый ленивый кот. Щека у него колючая.

– Не надо, – смеется он, – не надо выставлять перед старым лисом его же собственные ловушки, это, в конце концов, нечестно. Господи, посмотришь – такое милое, очаровательное дите… Ладно, забыли про монаха – едем к нашим, бросим взгляд на этих гнусных индивидуумов!

В знак согласия я целую его в нос и мы в обнимку идем туда, где ждет нас с сумками мрачный, вновь совершенно самодостаточный и слегка заиндевевший Артефакт. На ходу я, не выдержав, оборачиваюсь – один раз. Баскаков со своей свитой стоит на том же месте, и Схимник так же невозмутимо возвышается за его спиной, но отсюда мне уже не видно, куда он смотрит. Я вспоминаю странное неуютное ощущение темного холода, накрывшее меня на секунду. Убийца? Возможно. Если уж по теории Ломброзо, так на все двести процентов. Может, над этим и стоило бы задуматься, но вскоре происшествие превращается всего лишь в незначительный вокзальный эпизод, который на подъезде к «Пандоре» и вовсе исчезает где-то в памяти, заслоненный более важными вещами.

«Пандора» существует в Волжанске на вполне официальных правах и даже на вывеске ее честно написано: Пандора. Это небольшой магазинчик офисной техники, каких в Волжанске пруд пруди, – обычный стандартный магазинчик. «Пандора» уютно устроилась на первом этаже длинного серого дома по улице Савушкина, усаженной гигантскими, как и во всем Волжанске, тополями, и соседствует с медучилищем и магазином «Мелодия». Место неплохое, и «Пандора» нередко имеет прибыль не только с нашей шпионской деятельности. Единственное, что мне не нравится в ее расположении, так это близость Коммунистической набережной, где я когда-то жила. Слава богу, в «Пандоре» я бываю не так уж часто.

Отпустив машину, мы неторопливо идем к крыльцу магазина. Всем, кто хочет попасть в «Пандору», вначале приходится подняться по пяти ступенькам узкой и очень крутой лестницы со слегка пошатывающимися перилами и юркнуть в дверной проем. Летом дверь открыта настежь, но в это время года ее придется открывать самому, и тогда приветливо звякнет подвешенное к потолку сооружение из колокольчиков и латунных дельфинов. Войдя, посетители оказываются в узком коридоре – белые блестящие стены заплетены искусственными лианами, среди которых примостились несколько китайских шелковых картин. Пройдя по коридору, посетители поворачивают направо и оказываются в большом помещении, где стоят столы, несколько компьютеров, витрины с комплектующими, сопутствующими товарами и мобильными телефонами, образцы офисной мебели – в общем, все, что обычно можно увидеть в подобных магазинчиках. Оргтехническую обстановку оживляют три пальмы трахикарпус в красивых кадках и большой аквариум, в котором среди пушистой зелени и компрессорных пузырьков с величественным и надменным видом плавают любимцы и гордость пандорийцев – голубые дискусы. Ну и конечно, помимо все-го этого, в магазине присутствует оседлый персонал «Пандоры», а также те, кто сейчас не в командировке и зашел поболтать или по делу.

Женька останавливается в дверном проеме так резко, что я стукаюсь носом о его спину, ставит сумку на пол и кричит, потрясая над головой сцепленными руками:

– Хэй, пацаки!!! Всем встать и отдать честь! Почему не в намордниках?! Корнет, шампанского!!!

– Босс приехал! – вопит Максим Пашков по прозвищу Мэд-Мэкс, то есть «Безумный Макс», и выскакивает из-за компьютера. Он и еще несколько человек – из старой гвардии тех времен, когда «Пандора» была суверенной, и Женьку они по-прежнему воспринимают как босса, а ЭнВэ в качестве начальника не признают даже как гипотезу, что, разумеется, не улучшает их отношений.

В течение следующих десяти минут нас обнимают, трясут, расспрашивают и всячески приветствуют, и в «Пандоре» царят визг, смех и возбужденные радостные голоса, словно в школе первого сентября перед линейкой. Только двое человек остаются сидеть на своих местах. Это Николай Иванович Мачук, которому уже за сорок и поэтому он считает ниже своего достоинства принимать участие в подобных телячьих играх, но видеть он нас рад, и это заметно по его улыбке. Второй же, молодой и рыжий, сидит спиной и даже не думает поворачиваться. Нас с Женькой он терпеть не может. Он работает в «Пандоре» уже около года, и никто толком и не помнит, что его имя Олег Фомин, – с легкой руки Женьки, отличающегося редкой сердечностью и тактом, все зовут его Гришка Котошихин, хотя от силы половина толком знает, кто это такой был – просто понравилось прозвище. Объяснить же его несложно – до своего прихода в «Пандору» Гришка, простите, Олег сменил не один десяток фирм, где не столько работал, сколько отчаянно стучал на всех и вся всем и вся, и из последней вышел с нелестным прозвищем «Ополосок», какое мы, люди интеллигентные, принять не могли. Не один раз Женька пытался от него избавиться, но это невозможно – Фомин – племянник ЭнВэ.

Когда приветственные крики стихают, помада с моих губ исчезает и неравномерно распределяется по лицам встречающих, и пандорийцы остывают до такой степени, что с ними уже можно нормально общаться, Женька плюхается на стул и говорит, отдуваясь:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю