355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Барышева » Мясник (СИ) » Текст книги (страница 7)
Мясник (СИ)
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:22

Текст книги "Мясник (СИ)"


Автор книги: Мария Барышева


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

– Наташа.

Она вздрогнула, ее рука дернулась, и таблетки весело покатились на пол. Судорожно скомкав опустевшую упаковку, Наташа, не глядя на остановившегося в дверях друга, спрыгнула с кровати и, опустившись на колени, начала собирать лекарство трясущимися пальцами.

– Что ты делаешь? – Слава быстро подошел к ней, схватил за плечи и резким, грубым движением вздернул с пола. – Что это, черт подери, ты делаешь?! Что у тебя в руке?! А ну, отдай! – он больно стиснул ее запястье, и Наташа, охнув, разжала пальцы. Слава забрал у нее скомканную бумажку, прочел название, уронил на пол и взглянул на Наташу со злостью и растерянностью, потом шагнул к двери и запер ее.

– Наташка, ты что?! Ты что удумала?!

Наташа повалилась на кровать и отчаянно разрыдалась. Слава наклонился над ней, перевернул, хотя она бешено сопротивлялась, и заставил посмотреть на себя.

– Не смогла, да? – глухо спросил он. – Где картина?

– Вон, у шкафа, – Наташа закрыла лицо ладонями, вцепившись кончиками согнутых пальцев в лоб и безжалостно комкая кожу. – Только не смотри на нее. Не надо.

Слава отвернулся от нее и медленно пошел к картине. По дороге он наступил на несколько таблеток, и они легко хрустнули, рассыпаясь в порошок. Он сдернул с картины полотенце и некоторое время смотрел на нее, и его глаза расширялись все больше и больше. Потом его лицо исказилось судорогой, он резко отвернул от себя картину, набросил на нее полотенце и вскочил.

– Какая жуть! – произнес он, потирая лоб. – Кто это?

– Один человек… парень… со второго курса юридического. Он много играл… я… – Наташа дернула головой и снова уткнулась лицом в покрывало. – Ну откуда ты взялся… так не вовремя!

Словно сквозь сон она почувствовала на своих плечах Славины руки. Он мягко приподнял ее, и Наташа, больше не в силах сдерживаться, качнулась ему навстречу и уткнулась лицом в плечо друга, продолжая вздрагивать. Слава обнял ее, легко поглаживая растрепавшиеся волосы и слегка покачивая, точно капризного ребенка. От его тонкой рубашки пахло одеколоном, потом, сигаретным дымом и поездом.

– Не вовремя… Хочешь, чтобы я ушел?

Наташа мотнула головой – теперь, когда Слава здесь, ей нужно было только одно – чтобы он вот так сидел рядом и держал ее, не давая упасть. Со Славой все было по другому, за него можно было спрятаться от всего мира, ему можно и нужно было рассказать все-все. Только сейчас Наташа поняла, как сильно успела по нему соскучиться и прижалась крепче, на секунду почему-то испугавшись, что Слава вдруг исчезнет. Ведь у такой, как она, друзей быть не может – была Надя, но она ушла… и Слава пропадет, заберут и его. Дружить с существом, подобным ей, опасно…

Видно почувствовав в ней перемену, Слава отпустил Наташу и внимательно всмотрелся в ее распухшее от слез лицо, и Наташа только сейчас заметила, что глаза у него зеленовато-карие, очень усталые и очень ласковые, с тоненькими, почти незаметными лучиками морщин у наружных уголков. Она знала его несколько лет и ни разу не замечала, какие у него глаза. Наташа попыталась вспомнить глаза мужа… и не смогла.

– Так все-таки, может скажешь, почему ты вдруг решила наесться на ночь димедрола? – спросил Слава, забрал с кровати опрокинувшуюся кружку и поставил ее на тумбочку, потом порылся в карманах, нашел носовой платок и протянул его Наташе, все еще хлюпавшей носом. – На, держи – насколько я помню, своих у тебя никогда не бывает.

Она невольно улыбнулась, взяла платок и, вытирая покрасневшие глаза, рассказала Славе все, что случилось после его отъезда – вплоть до того, как она, придя в себя после пятичасовой работы, с ужасом разглядывала нового пленника на холсте, как выпроваживала из квартиры недоумевающую и рассерженную семью и как сегодня в обед, открыв дверь на требовательный звонок и стук, увидела на пороге Людмилу Тимофеевну.

– Разве ты давала ей адрес? – удивился Слава, и Наташа слегка съежилась.

– Я, дура, ей телефон дала, а этого вполне достаточно.

– Ладно, черт с ним, в любом случае… И что ей было надо?

– Она принесла деньги.

– Что?! – Слава изумленно посмотрел на нее, а потом от души расхохотался. – Нет, правда?! Во дела, а! Хорошо их пробрало, значит! И во сколько же эта милая семейка оценила твою изобразительную ампутацию?

Наташа потянулась, вытащила из-под подушки тонкую пачку стодолларовых бумажек и шлепнула ее Славе на колено.

– Тысяча двести, – сказала она глухо. – Вот сколько стоит Борькин азарт – тысяча двести! Вот сколько стоит мое предательство и моя глупость! Уже два с половиной дня он не ходит играть, даже не заикается об этом, он потерял к этому всякий интерес! Его мать… ты бы видел, какая это была надменная дама, когда я ее первый раз увидела…как она со мной разговаривала сквозь зубы… а здесь… она так благодарила, Слава, так благодарила… чуть не плакала… чуть ли руки не целовала… Я ее даже не узнала, когда дверь-то открыла. А потом, – Наташа вздрогнула, – потом… часа через два заявился ее сынок, и он… если б ты только слышал, что он говорил и как он это говорил… как он меня называл! Он был как ненормальный, молол какую-то чушь…Короче, он обложил меня последними словами!

– А что ты удивляешься? – осведомился Слава, развернул деньги веером и хмуро на них посмотрел. – Ты что, думала у него сразу крылья вырастут? Мы же с тобой толком не знаем, что там происходит потом – даже что происходит, когда ты работаешь. И не забывай – он всего лишь человек – не радио, которое можно настроить на новую волну, не звук, который можно отрегулировать. Мы, люди, индивидуальны, непредсказуемы и суматошны и тем и замечательны, лапа. Ну, обложил, ну и что? И из-за этого ты собралась на тот свет?!

– Ты не понимаешь! – Наташа вскочила и отошла туда, где стоял большой дедов сундук, прятавший в себе неволинские картины. – Ты думаешь, я сделала это только для того, чтобы подзаработать?! Нет, потому, что я не могу не рисовать – во-первых! А во-вторых – чтобы помочь людям, понимаешь?! Я не должна сидеть сложа руки, когда могу что-то сделать. Ну, а что из этого вышло?! Обещание я не сдержала, создала еще одну картину, а человек… этот человек – еще никто никогда не разговаривал со мной с такой ненавистью! И что теперь?! От меня один вред и больше ничего! И перспектива – либо сойти с ума, либо плодить чудовищ – одно за одним… пока дело не кончится чьей-то смертью или… еще одной Дорогой!

Слава встал и, рассеянно уронив деньги на кровать, засунул руки в карманы, хмуро глядя на Наташу. Она же вдруг резко, словно ее кто-то толкнул, отшатнулась от сундука, упала на колени и начала торопливо собирать раскатившиеся по всей комнате таблетки.

– Уходи, уходи, Слава, не мешай! Жить мне нельзя, так что лучше не мешай – пожалей меня, – бормотала она, и непослушный голос ее срывался то на ломкий писк, то на хрип, то прерывался икающими сухими рыданиями. – Я не хочу этого больше, не хочу! А ты уходи – нечего тебе тут делать – ты и так сделал достаточно! Займись своими делами, не надо больше за мной приглядывать, как за бешеной собакой. Эти деньги… там половина твоя – я тебе должна. Возьми их и уходи! – заметив, что Слава не двигается с места, она закричала: – Убирайся!!! Отстань от меня!

– Конечно, – вдруг сказал Слава с гнусноватой ухмылкой, которой она еще никогда у него не видела. Он наклонился, и его пальцы больно вцепились Наташе в плечи. Одним рывком он поставил ее на ноги, слегка встряхнул и снова ухмыльнулся – теперь прямо ей в лицо. – Я-то уйду – делай что хочешь. Только мне ведь денег-то недостаточно. Я-то ведь не только деньги в тебя вкладывал, но и свои эмоции, так что придется тебе вернуть все в полном объеме. Ну что ты так смотришь на меня, лапа? – Слава легонько провел тыльной стороной руки по ее щеке, а потом неожиданно схватил ее за правое запястье и вывернул, заставив Наташу вскрикнуть и выгнуться в его сторону; плотно прижавшись к ней, он свободной рукой рванул вверх подол ее халата, жарко дыша в ухо. Таблетки снова посыпались на пол.

– Пусти! – пискнула Наташа, совершенно растерявшись. – Пусти, слышишь?!! Ты что делаешь?! Спятил что ли?!

Она попыталась вырваться, но Слава сжал ее еще крепче, и она почувствовала, как отпустив запястье, его рука торопливо пробирается к ее груди, в то время как другая задирает халат все выше и выше.

– Пусти, сволочь!!! – извиваясь, крикнула Наташа уже с настоящей злостью и брыкнулась, но безрезультатно. Тогда она попыталась укусить Славу за руку, но тот, разгадав ее маневр, дернул девушку в сторону, слегка приподнял и швырнул на кровать, прямо на мягко хрустнувший долларовый веер. Наташа тут же рванулась назад с каким-то странным звуком, похожим на простуженный хрип, но Слава навалился сверху и прижал ее к покрывалу.

– Ну что такое? – спросил он с насмешкой, прерывисто дыша и глядя почему-то не ей в глаза, а куда-то на шею. – Чего ты в самом деле?! Все равно ведь на тот свет собралась, так сделай напоследок доброе дело! Что ж я – зря с тобой носился. А то загнешься, а я так и не получу ничего! Ну, давай же, лежи тихо, а я тебя потом – хочешь? – сам с ложечки димедрольчиком? А, лапа? Все равно ж помирать!

– Сука!!! – выкрикнула Наташа, уже не заботясь, что кто-то в квартире может ее услышать, высвободила одну руку и с размаху ударила по ухмыляющемуся, до жути чужому лицу. Удар был такой силы, что она отшибла себе ладонь, и из глаз брызнули слезы, потекли по дрожащей маске ненависти и изумления. – Сука! – повторила она прыгающими губами, не ощущая уже ни безысходности, ни отчаяния и, откровенно говоря, никакой жажды смерти, которая иссушала ее только что. – Тварь, мерзкая скотина! Другом притворялся, да?! Не буду я умирать! Ты еще пожалеешь! Ты так пожалеешь!!! Я останусь! Я тебе такое… – Наташа захлебнулась воздухом и слезами, закашлялась и только теперь осознала, что ее уже никто не держит, а рядом слышится странный, казалось бы совершенно неуместный сейчас звук. Она приподнялась и ошеломленно уставилась на Славу, который сидел на краю кровати и, слегка откинувшись назад, от души хохотал, утирая кровь с расцарапанной щеки.

– Ой, – сказал он и мотнул головой, – не могу. Сколько злости, сколько страсти. Ну, и как мы себя ощущаем? Димедрольчика еще хочется?

– Сволочь, – тускло шепнула Наташа, начиная понимать в чем дело. Слава быстро глянул на нее. Гнусноватая ухмылка бесследно исчезла и с его губ, и из его глаз, и сейчас Наташе уже казалось нереальным, что она ее видела, и нереальным казалось все, что сейчас случилось. Этого просто не могло случиться. – Негодяй! Да тебя убить мало!

Она несильно шлепнула его по плечу, потом по груди, от следующего удара Слава увернулся и притянул Наташу, продолжавшую размахивать руками, к своему плечу, зажав рассерженные кулаки между своим и ее телом.

– Ну, вот и все. Тихо-тихо, успокойся. А теперь посмотри мне в глаза и честно скажи – все еще хочешь на тот свет.

– Нет, – сердито буркнула она, не глядя на него. И это было правдой – теперь недавнее желание умереть казалось ей совершенной нелепостью. Более того, еще никогда, как сейчас, ей так не хотелось жить. И что это на нее вдруг нашло? А Славка все-таки мерзавец!

– Ты уж прости за такой способ, просто ничего другого в голову не пришло, а ты уже была на пределе. Но мысли переключает неплохо, правда? А самоубийство, лапа, это все ерунда. Умереть легко, знаешь ли. Это – одна из самых простых вещей на свете. Только это трусость, Наташ. Бегство. Руки вверх – вот что это такое. Но это не для тебя, лапа. Я ведь успел тебя изучить – время у меня было. Ты очень отважный человек, просто слишком часто теряешься, оставаясь одна. А насчет этого «юриста» не переживай – он просто еще не понял. Но он поймет. Обязательно. А вообще – я же тебе говорил – нельзя избавить людей от них самих. Это утопия. Дай-ка мне платок, – неожиданно закончил он, и Наташа, подняв голову, смущенно взглянула на его расцарапанную щеку.

– Подожди, я сама.

Пока она вытирала кровь с его лица, Слава внимательно смотрел на нее – так внимательно, что Наташа, закончив, неожиданно для самой себя покраснела, скомкала платок, вскочила и снова начала собирать таблетки – на этот раз только для того, чтобы их выкинуть.

– У тебя не найдется чего-нибудь пожевать – кроме димедрола? – сонно спросил Слава за ее спиной, и Наташа обернулась, крепко сжимая таблетки в кулаке.

– Конечно, сейчас я что-нибудь сделаю. Останешься до утра? Уже почти час ночи, а тебе ехать аж на другой конец города. Поспишь на моей кровати, а я к маме напрошусь.

– С удовольствием, если не боишься держать в доме такого бешеного жеребца, – произнес Слава гнуснейшим растянутым голосом и подмигнул ей, и Наташа едва сдержалась, чтобы не запустить в него собранными таблетками. – А мне дадут ночную рубашку и тапочки и споют на ночь печальную колыбельную песнь?

Наташа рассмеялась, отперла дверь и вышла в коридор, где натолкнулась на встревоженную мать, кутавшуюся в широченный цветастый халат. Увидев ее, мать опустила руки и слегка качнулась вперед, и халат махнул полами, отчего мать в полумраке стала похожа на некое праздничное привидение.

– Наташка, час ночи! Что у вас там за вопли! Вы что – поссорились со Славиком?

– Ма, я тебя умоляю – иди спать! Что ты всегда вскакиваешь?! Никто ни с кем не ссорился, это просто лечение меланхолии по новейшей методике. Все, давай, спать, спать. Я скоро к тебе переберусь, а то Славка у нас остается на ночь – поздно ему уже ехать. Давай, мам, иди – еще не хватало, чтобы тетя Лина примчалась.

Ворча, мать уплыла в свою комнату, а Наташа, подождав, пока закроется дверь, направилась в ванную, по пути споткнувшись о толстого трехцветного кота тети Лины, которому вздумалось прогуляться. Включив свет, она открыла дверь и скользнула внутрь, щелкнув задвижкой.

Часть таблеток размялась во вспотевшем кулаке и, высыпав димедрол в унитаз, Наташа включила воду и начала задумчиво оттирать ладони. Сейчас, когда безумная волна отчаяния и ярости схлынула и вернулась способность размышлять более-менее здраво, Наташа снова вспомнила то, что ей недавно сказала бесконечно счастливая Людмила Тимофеевна.

Я порекомендую вас всем своим знакомым. У них у многих такого добра хватает, и вы сможете очень круто подзаработать… Вы просто волшебница… И вы поймете – Ковальчуки – не какая-нибудь там шваль, Ковальчуки благодарить умеют!

Я порекомендую вас всем…

А что же ответила ей Наташа? Растерянно промямлила «спасибо!» И все? Нет, слава богу хватило потом ума попросить не рекламировать ее очень уж широко… и помочь она может не каждому… да и не в деньгах тут дело.

Я хочу сама выбирать. Сама решать, кому помочь. И посмотреть, кто и как будет благодарить. Не то, чтобы мне нужна эта благодарность… но это, конечно же, приятно. Крайне приятно будет… может быть. А владеть таким даром и ничего не делать – разве это само по себе не преступление? Не порок?

Закрыв воду и вытерев руки, Наташа подняла глаза к зеркалу и оттуда на нее глянуло распухшее от слез, несчастное лицо потерянного человека… но взгляд был жестким… он хотел бы проникнуть поглубже, внутрь самого себя. На секунду ей снова показалось, что она видит знакомые хищные черты давно умершего художника, принесшего все в жертву своему искусству.

Нет, если жить, то и работать. Нельзя по другому. Никак.

Наташа, осторожно ступая, вернулась в комнату. Слава успел задремать на ее постели, свесив ноги и откинув голову на согнутую руку. Наташа тихо опустилась рядом и несколько минут смотрела на него, а потом, вдруг поддавшись внезапному порыву, наклонилась и коснулась губами его щеки. Но тут же отпрянула, словно твердая, слегка колючая щека обожгла ей губы. Слава был не ее, он принадлежал Наде, пусть Нади уже и нет в живых. Да и тем более Слава, сам-то Слава… он ведь никогда…

А я – чудовище, и аленького цветка на мою душу не предназначено.

Слава слегка дернул рукой и открыл глаза, недоуменно моргая, но Наташа уже стояла рядом с кроватью и лицо ее было спокойно.

– Что такое? – сонно спросил он. – Это ты? Который час?

– Слушай, Слава, ты – человек деловой? – Наташа села на стул, закинув ногу на ногу. Слава приподнялся и исконно русским жестом почесал затылок.

– Ну, присутствует. Это ты к чему?

Она рассказала ему о словах Людмилы Тимофеевны, а потом взглянула на него умоляюще.

– Несколько людей, Слава. Всего несколько. И все, я обещаю. Только несколько. Съездишь в Красноярск еще пару раз, мы наберем денег, я устрою нормально маму с тетей Линой, ты разберешься со своими делами… и потом все это закончится. Будем жить обычной человеческой жизнью – я обещаю. Просто дай мне возможность еще что-то сделать. Помоги мне, ну, пожалуйста.

– Это очень опасно, – хмуро ответил Слава, не глядя ей в глаза.

– Ну, Славик, я тебя прошу. Пожалуйста. Ведь без тебя я не справлюсь, без тебя может что-то пойти не так. Ну согласись. Ты только подумай – какая это возможность. Мы просто будем очень осторожны. Никто не узнает.

Слава поднял глаза, и Наташа увидела в них затравленное выражение. Он пожал плечами, потом глубоко вздохнул, словно человек, собирающийся прыгнуть с большой высоты.

– Хорошо. Но только несколько картин. Не дай бог, ты не сможешь вовремя остановиться.

– Я смогу. Я обещаю!

– И все равно мне будет жутко сознавать, что где-то рядом со мной ходит кто-то с ампутированной тобою душой. Это… это неправильно.

– Спасибо, Слава! – воскликнула Наташа с таким счастьем, что лицо Славы невольно просветлело и он слегка улыбнулся. – Но теперь нам надо подумать, как мы все это поставим.

– А чего тут думать? – Слава тряхнул головой. Теперь его тон был спокойным и деловым. – Сделаем мы с тобой вот что…

* * *

Наташе никогда еще не доводилось покидать свой город. В нем она родилась, в нем и прожила свои четверть века. До поры до времени ее мир ограничивался «сталинками», «хрущевками», «брежневками», рынками и вечно суетящимися людьми. Конечно, в городе было немало красивых мест, но представления о них были детскими, смутными, и даже проходя мимо них, Наташа уже давно их не замечала, как не замечает шума поездов человек, живущий рядом с железной дорогой. Еще было море и о море Наташа помнила две вещи – зимой оно холодное, штормовое и неприветливое, даже страшноватое, летом оно заполнено поджаренными беспощадным крымским солнцем, крикливыми, словно стая чаек, купальщиками, а на берегу негде шага ступить. Когда же где-то у пляжа в очередной раз прорывало ветхие канализационные трубы или вблизи начинали курсировать военные корабли, море и вовсе теряло свою привлекательность и напоминало маслянистый тухловатый суп. Последний раз Наташа была возле моря в июле, когда новый знакомец Игорь Лактионов возил ее и Надю в один из приморских ресторанчиков, но от той поездки в памяти сохранились только разговоры и еда. Иногда, когда при ней кто-то называл город красивым, этакой запылившейся приморской жемчужиной, она невольно удивлялась. Может, раньше он и был красивым, но сейчас город, да и весь Крым казался ей похожим на разваливающуюся дачку плохого хозяина. Город старел на глазах, и вся молодежь при первой же возможности сбегала на заработки куда-нибудь в Россию. Большинство считало, что здесь можно только отдыхать, но жить здесь невозможно. Наташа уехать из города не могла и взирала на него смиренно и равнодушно, и иногда ей казалось, что остального мира вовсе и не существует – есть только город и море, а все остальное – миф.

Теперь же новизна и красота обрушились на нее так неожиданно и в таком количестве, что первое время Наташа не могла отдышаться, чувствуя себя пришельцем из другого мира, хотя она и Слава всего лишь покинули город, они даже не покинули Крым, уехав не так уж далеко от дома. Многочисленные Славины знакомства, его умение уговаривать, а также определенное количество денег перенесли их в одну из красивейших курортных местностей на Южном берегу Крыма. Когда-то, до революции, это был тихий уголок с несколькими княжескими имениями и помещичьими дачами, позже он превратился в крупный курорт с множеством санаториев и домов отдыха, который после 1990 года начал резко приходить в упадок. Часть заведений попросту закрыли на неопределенный срок, некоторые умело перешли в частные руки и превратились в чьи-то красивые дачи, и теперь на них отдыхали исключительно пронырливые и хваткие чиновники и предприниматели. Но часть все же осталась открытой для общественного посещения, хотя тоже уже в большинстве своем была отнюдь не государственной собственностью.

Одним из таких был пансионат «Сердолик» – небольшой дворец в восточном стиле, выстроенный еще в начале двадцатого века неким князем для своей дочери. Словно нарядная яркая игрушка, дворец с подковообразными арками, легкими балкончиками, многогранными стройными колоннами и высокими башенками, похожими на маленькие минареты, утопал в зелени кипарисов и тополей, а длинная лестница сбегала в парк с экзотическими растениями. В окрестностях пансионата уютно устроился маленький поселок, в котором жил преимущественно обслуживающий персонал – в этом-то поселке и достался Наташе и Славе во временное пользование небольшой, довольно ветхий домик. Наташа, сообщив дома, что уезжает отдохнуть на пару месяцев к выдуманным Славиным знакомым в Гурзуф и оставив матери достаточно денег, перевезла сюда все свои рисовальные принадлежности, побольше холстов, прикупленных с помощью Черта и теперь наслаждалась жизнью. Ей беспрепятственно дозволялось бродить по территории «Сердолика», а так же еще двух близлежащих домов отдыха, от души купаться и загорать на чудесных пляжах и высматривать подходящую добычу. Бархатный сезон был в разгаре, свирепая жара отступала, солнце становилось не раскаленным, а по кроткому теплым, и отдыхающих на побережье еще хватало. И добыча попадалась. Кто-то был крымчанином, кто-то приезжим, большинство – люди не особенно богатые, от некоторых Наташа вообще не принимала денег. Но дела шли – и шли неплохо, и Наташа чувствовала себя все более счастливой, все меньше отдавая себе отчет в своих действиях, забывая об ответственности и вероятных последствиях. Работа превратилась в наваждение, она стала лотосом забвения, который Наташа вкушала все чаще и чаще, не слушая мрачных уговоров и предсказаний Славы, который уже явно жалел обо всем. Хотя, что он мог сделать? Связать ее и посадить под замок? Только мог оставаться с ней и как-то пытаться держать все под контролем.

В свободное время Наташа иногда уходила из поселка и подолгу бродила горными тропинками, закинув голову, задумчиво рассматривала далекие зубцы Ай-Петри, засиживалась возле маленького водопада в дубово-сосновом лесу и наслаждалась чистейшим воздухом и прозрачной тишиной. Эти прогулки действовали на нее слегка отрезвляюще, и, возвращаясь, Наташа задумывалась. Но ненадолго.

Однажды Слава, взявший у знакомого в аренду «шестерку», свозил Наташу в Алупку, и в поселок девушка вернулась совершенно ошеломленная необычной красотой Воронцовского дворца и гигантского Алупкинского парка, которых, как ей показалось, вообще не могло существовать в реальном мире. В этот день Наташа как никогда была близка к тому, чтобы забросить свои мрачные безумные картины – увиденное светлое великолепие, сочетание классически-строгого и игриво-изящного вызвало у нее не только восхищение, но и зависть. Ей захотелось создать нечто подобное, чтобы оно вызывало чувство восторга, а не страха, и, проведя бессонную ночь, Наташа утром отправилась на пляж истерзанная противоречивыми мыслями и злая на Славу, который, как она поняла, отвез ее туда не ради приятной прогулки, а специально, чтобы отвлечь от работы. А работы было много, и с каждым днем Наташа становилась все более беспечной, а Слава – все мрачнее. Сохранить в тайне место их пребывания ему уже не удавалось, переехать Наташа пока не соглашалась, и теперь Слава только и делал, что тщательно охранял ее – особенно во время работы, следя, чтобы никто не понял, как именно все происходит.

А вначале все шло тихо, спокойно, незаметно. Наташа находила человека и иногда разговаривала с ним, иногда – с его родными или знакомыми, если таковые имелись. Часто ее принимали за сумасшедшую, но некоторые соглашались попробовать. У самой Наташи было три условия – приход в темноте, обязательное предъявление паспорта, с которого она тщательно списывала все данные о клиенте, и молчание. Но если первые два условия выполнялись, то с третьим было намного хуже и вскоре люди уже начали приходить к ней сами. Наташа отбирала единицы – не только тех, кому реально могла помочь, но и лучшие натуры.

Троих клиентов она таки получила с помощью Людмилы Тимофеевны. Регулярно звоня домой из «Сердолика», однажды Наташа узнала, что ее настойчиво ищет первая клиентка, и перезвонила ей из соседнего курортного городка. Людмила Тимофеевна, разговаривая с Наташей уже как со старинной подругой, сообщила, что раз в пять лет их семья встречается с несколькими одноклассниками мужа и их семьями, приезжающими в Крым в конце сентября на пару недель. «Приезжать к нам в Крым – это традиция, так-то они больше на Кипре отдыхают или еще где, – поясняла Людмила Тимофеевна. – Я знаю, что у некоторых из них проблемы… ну, вы уж сами посмотрите. Договоримся так – двадцать процентов мне… а уж ребята-то вам заплатят хорошо – я постараюсь. Завтра мы ужинаем в «Ласточкином гнезде» – поедете с нами, как дальняя родственница. Там и посмотрите.

Первым побуждением Наташи было бросить трубку, но потом она подумала о «Сердолике», о домике в поселке, о матери, о Славе и о том, сколько еще времени осталось до холодов и… согласилась. Слава с большой неохотой отвез ее к мысу Ай-Тодор и, поскольку Людмила Тимофеевна настояла, чтобы на ужине присутствовала только Наташа, упрямо прождал ее в машине до глубокой ночи.

Одноклассники Ковальчука за ужином с нескрываемым удивлением, а многие – и с насмешкой поглядывали на его невзрачно одетую, худую, с горящими странным огнем глазами родственницу. «Откуда он ее выкопал, я ее раньше не видела» – шептали друг другу женщины над бокалами с шампанским и «Мускателем» и порциями креветок под молочным соусом. – «Посмотри, какое платье! А ногти?! – господи, когда же она маникюр делала в последний раз?!» Но и косые взгляды, и довольно отчетливые насмешки пропали впустую – Наташа была слишком занята, чтобы их замечать. За ужином она высмотрела троих, наиболее интересных: толстяка добродушного вида, у которого былая хозяйская бережливость со временем сменилась болезненной, почти невероятной скупостью, красивую женщину лет тридцати, не интересующуюся в жизни ничем кроме собственной внешности и нарядов, и хрупкую миловидную девушку, которая на малейшее замечание реагировала дикими припадками ярости, не раз переходившими в рукоприкладство. Именно она показалась Наташе наиболее сложной натурой, поскольку тут уже речь шла о серьезном психическом расстройстве, и ей было интересно – справится ли она с этим?

Когда она сказала о своем выборе Людмиле Тимофеевне, та удивилась. Как оказалось, она думала совсем о других людях, в частности, о сыне одного из гостей, пристрастившемся к наркотикам и уже выглядевшем на редкость плохо, но Наташа пояснила, что с этой наркотической зависимостью поделать ничего не может.

– Ладно, дело хозяйское, – Людмила Тимофеевна недоуменно взмахнула ланкомовскими ресницами. – Я договорюсь, и мы с вами созвонимся завтра.

Когда она отошла, к Наташе тут же подошел Борька, и она внутренне сжалась, вспомнив их последнюю встречу. Но Борька на этот раз не стал бушевать, более того, он, к ее изумлению, смущенно извинился за свое поведение и сообщил, что только теперь понял, как она ему помогла, и поблагодарил ее, судя по всему, от души. Но несмотря на это от разговора у Наташи осталось странно неприятное впечатление – Борька показался ей каким-то… неправильным, каким-то слишком уж манерным. Это сразу бросалось в глаза. Раньше она этого не замечала.

Хотя, может просто не обратила внимания?

Не придав этому особого значения, Наташа на следующий же день взялась за работу. Забавным было то, что на этот раз никто из натур даже не догадывался, зачем их привели в маленький домик в окрестностях пансионата – для каждого родственники придумали свои отговорки. За толстячка заплатил его бывший одноклассник и нынешний партнер по бизнесу, за свирепую девушку – оба родителя, а за нарциссическую даму – ее муж. Деньги привезла Людмила Тимофеевна спустя три дня после окончания последней картины, сообщив, что результаты просто великолепны и все родственники «исцеленных» очень довольны, а сами «исцеленные» совершенно не могут взять в толк, что с ними случилось. После ее отъезда Наташа спрятала деньги, хмуро подумав, что за этот месяц заработала, верно, больше, чем за всю жизнь.

Слава, в этот день ездивший в город по каким-то своим делам, вернулся заполночь, и Наташа, рассказав ему о посещении клиентки, предложила завтра съездить куда-нибудь прокатиться, немного отдохнуть. Но Слава, вместо того чтобы, как она рассчитывала, с радостью согласиться, устало посмотрел на нее и, закуривая, мотнул головой.

– Я завтра уезжаю.

– Куда? Опять в город?

– В Красноярск.

– Как? – тихо и растерянно спросила она и зябко поежилась, хотя воздух был очень теплым. – Уже?

– А ты вообще, лапа, из реальности выбыла, я смотрю, – заметил Слава и щелчком смахнул со стола какое-то многоногое существо. – Уже ничего не видишь, кроме своих… натур, – последнее слово он словно выплюнул вместе с облачком дыма, которое повисло в неподвижном воздухе слабоосвещенной кухни. – Тебе хоть известно, сколько мы здесь? Какое число сегодня? А сколько картин накопилось, ты знаешь? Двенадцать! И этот сарай – не лучшее для них место, как и твоя квартира для остатков дедовской коллекции! Ты знаешь, где им следует лежать! Я оттягивал отъезд сколько мог, но мне придется уехать завтра. Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной, но, как я понимаю, пока говорить об этом бесполезно.

– Бесполезно, – подтвердила Наташа слегка дрожащим голосом. Побледнев, она пристально следила за двумя ночными бабочками, которые кружились вокруг лампы. В распахнутые настежь окна лезла густая октябрьская тьма, со стороны одного из домов отдыха долетала музыка, и где-то поблизости звенел целый рой цикад. Пахло морем и нагревшейся за день землей. – Не в этот раз… да и мама… Это ты привык мотаться туда-сюда, а для меня даже то, что я отъехала от города на несколько десятков километров, уже кажется путешествием в другую Вселенную. Я понимаю – ты боишься оставить меня одну.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю