355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Барышева » Мясник (СИ) » Текст книги (страница 12)
Мясник (СИ)
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:22

Текст книги "Мясник (СИ)"


Автор книги: Мария Барышева


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

– Я не могу понять одного – если мне действительно что-то вкололи – почему при всех? – спросила Наташа и поставила полупустую кружку. – Зачем при такой толпе? Ведь все слышали.

Костя пожал плечами.

– Может, я дело подпортил. Уговаривал тебя уехать, рассказал про «Просветление», и они решили, что времени у них мало, рискнули. Другое дело, что эта штука действует только при умело и грамотно построенных вопросах… но дело в том, что я толком и не могу сказать, чьи вопросы были основными, не понять этого – каждый что-то спрашивал, ты болтала… все орали, кто как умел!

Наташа покачала головой и снова громко чихнула в огромный клетчатый платок, чувствуя как тело после очередного всплеска озноба снова покрывается горячим липким потом. «Бежать! – думала она. – Как можно скорей бежать!» Но куда бежать и от кого?

Тем не менее, на следующий же день, когда температура более-менее спала, оставив слабость и нудную головную боль, Наташа оделась потеплей, несмотря на то, что сегодня за окном довольно ярко светило солнце и редкие облака, бродившие по водянисто-голубому небу, не представляли опасности. Она поставила на пол туго набитую сумку и тщательно причесалась перед зеркалом, с удовольствием подмечая в себе некоторые перемены – жутковатое бледное привидение выглядело уже посимпатичней: слегка округлились щеки и кожа уже не обтягивала кости черепа туго-натуго, глаза слезились, но диковатый фанатичный огонь в них притух и выражение было почти человеческим, хоть и мутным; нос уже не казался заострившимся, но это потому, что распух от насморка. С усмешкой Наташа подумала, что сумасшедший лемур пока что превратился просто в простуженного лемура. Только в правой руке и где-то глубоко в мозгу продолжал тлеть холодный огонь.

Такси Наташа вызвала заранее, и оно скоро уже должно было подъехать к дому. Оставив сумку, она взяла сигареты и вышла во двор. Костя сидел в своем кресле, наглухо застегнув старую спортивную куртку, и задумчиво смотрел перед собой, на большой кривой абрикос, ронявший на землю остатки некогда пышной листвы. Во рту у него дымилась сигарета, а на коленях лежали нож и сухая палочка, из которой он что-то выстругивал.

– Мать не знает, что ты уезжаешь? – спросил он. Наташа, помедлив, подошла к нему и села рядом на перевернутое ведро.

– Никто не знает, только ты.

– Хорошо, – кивнул Костя, взял деревяшку и нож, прижал лезвие к неровной поверхности и повел вверх тонкую стружку. – Жаль, конечно, что тебе приходится так покидать наш поселочек – похоже, тебе здесь все-таки понравилось… если бы не…

– Да, очень понравилось, – она затянулась сигаретой, подумав, что даже у табака сегодня какой-то призрачный осенний привкус, обвела взглядом маленький облетевший сад, грядки с полегшими помидорными стеблями, груду опавших листьев, розовый куст, рядом с которым кто-то рассыпал пустые створки мидий. Голубоватые изнутри раковины напомнили ей берег, по которому не удалось напоследок прогуляться, и от этого покидать поселок стало еще грустней. – Здесь мне преподали хороший урок. Жаль, что нельзя еще задержаться… из-за какого-то…

– Предателя, – Костя ухмыльнулся, и из-под лезвия поползла еще одна стружка. – Жреца-отступника. Ладно, ладно… понимаю – все прочие не менее опасны. Беги отсюда – и как можно быстрей.

– Прочие?

– Беги отсюда, – глухо повторил Костя. – Светка и Шестаков уехали, но они вернутся за тобой. Они обязательно вернутся, я знаю. И те, другие, тоже вернутся. А здесь еще остались моя мать и Измайловы. Они тоже тебя не отпустят, уж поверь мне, и хорошо, что ты их не предупредила об отъезде. Беги и найди своего друга, Славу, – он единственный стоящий человек из всех, кто тебя окружал.

– А ты?

– А что я? – он начал вертеть в деревяшке кончиком ножа. – Я не претендую. Что мог – я сделал, а так… вникать дальше во все это мне бы не хотелось. Никогда не любил играть в странствующих рыцарей. Я – человек простой. Здесь мой дом, мать… буду жить, найду чем заняться, может, – Костя поднял голову и подмигнул Наташе, – глядишь, еще и бабу себе подыщу… непритязательную – где жить – есть, да и сам я, так сказать, в принципе, в рабочем состоянии.

– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что я с тобой сделала? – Наташа провела ладонью по гладко зачесанным волосам и пристально взглянула на него. – Господи, если кто-то испортит картину…

– Я знаю! – резко перебил ее Костя и неопределенно пожал плечами. – Мне тебя прощать не за что, у себя проси прощения. А ты забрала у меня мою глупость… тогда, в ту ночь, и ты меня многому научила. Наверное, даже и рисовать меня уже не надо было, после того, как я увидел свою мать на коленях… я понял, что думать надо не только о себе. Мне было плохо, но ей – в сто раз хуже. А сейчас я живу, от меня есть толк, – он выставил перед собой руки, растопырив пальцы. – Мать все эти два года только и делала, что ревела да меня, дурака, лечила после очередной неудачной попытки свалить из этого мира ко всем чертям! Нет, мне не за что тебя прощать. И знаешь – найдешь ты эти картины или нет – это не так уж важно – важно, чтобы не было новых. Поверь мне, такой врач, как ты для людей слишком хорош. И опасен. Думаю, твои бывшие натуры преподнесут тебе еще немало сюрпризов. Ты знаешь, Наташка, я ведь никогда не любил готовить – терпеть не мог, а сейчас мне это почему-то доставляет дикое удовольствие.

Наташа молча, непонимающе посмотрела на него. Костя сплюнул и небрежно махнул рукой.

– А, ладно, может я и ошибаюсь! О, это кажется за тобой!

Услышав шум подъезжающей машины, Наташа подняла голову. Возле дома Лешко притормозил темно-красный «жигуленок», передняя дверца распахнулась и из машины выглянул водитель.

– Иду! – крикнула Наташа, медленно встала и пошла в дом за сумкой.

Костя проводил ее до машины. Когда таксист захлопнул багажник и снова сел на свое место, и Наташа, открыв дверцу, повернулась к Лешко, чтобы попрощаться, он протянул ей тщательно сложенную бумажку.

– На вот… написал недавно… возьми на память. Ну, все… давай, счастливо… – Костя пожал ей руку, а потом вдруг слегка покраснев, сказал смущенно – даже не сказал, пробормотал: – Слушай… ну… может, чмокнешь на прощание… если, конечно… – он вздернул голову с некоторым вызовом, – если тебе… не неприятно.

– Ой, глупый! – воскликнула Наташа, наклонилась к нему, обняла и звонко поцеловала сначала в обе щеки, а потом в губы. – До чего же глупый!

– Ладно, ладно, – проворчал он недовольно. – Все, езжай, а то дядя заждался – сдерет с тебя за простой. Все, пока! Не забывай… и я помнить буду. Может, еще и встретимся.

Наташа отвернулась и нырнула в машину, хлопнув дверцей. «Жигуленок» осторожно развернулся на узкой дороге и медленно поехал прочь, подпрыгивая на выбоинах, и серый дом и инвалидное кресло у забора с застывшим в нем человеком поплыли назад – все дальше и дальше, пока не исчезли за поворотом. Закусив губу, она отвернулась и потерянно уставилась в боковое окно.

Когда машина проезжала мимо дома Измайловых, из его дверей вдруг выпорхнула Нина Федоровна и побежала за машиной, что-то крича. Ее пепельный паричок сполз набок, незастегнутое пальто распахнулось, и врач походила на диковинную нескладную тонконогую птицу, которая летела следом, пытаясь вернуть что-то, жестоко и несправедливо у нее похищенное. Наташа съежилась и зажала уши, водитель прибавил газу, и «жигуленок», дребезжа, унесся, оставив Нину Федоровну далеко позади. Вскоре он уже взбирался по подъездной дороге вверх, к трассе, и Наташа обернулась, в последний раз увидев, как удаляются поселочные домики, высокие изящные башенки «Сердолика», зеленые пирамидки кипарисов, поблескивающая поверхность моря, в котором когда-то жили нереиды… По небу на западе расползалось зловещее грязно-алое пламя заката, и клочья облаков горели в нем, наливаясь кровью уходящего солнца.

– К ветру, – неожиданно сказал водитель, и она повернулась, вопросительно глядя в зеркало обзора.

– Что?

– Говорю, закат жутковатый. К сильному ветру, может и к буре. И по радио утром говорили. Циклон идет. Надо же – только погода устоялась. Коварный крымский климат… вот ведь как все переменчиво…

– Да, – рассеянно ответила Наташа и снова отвернулась к окну.

Часть 3
БУРЯ

Все неожиданное гнет нас сильнее, невиданность прибавляет тяжести бедствиям, всякий смертный, удивляясь, горюет больше.

Сенека

Уговорить мать уехать из города оказалось сложнее, чем думала Наташа. Во-первых, она совершенно не понимала, зачем это нужно, поскольку Наташа не могла предоставить ей убедительных причин, чтобы не взволновать, отделываясь только одной: «Так надо!» Во-вторых, проведя в нем всю свою жизнь, к старости она даже помыслить не могла о том, чтобы покинуть родную квартиру, оборвать разом все корни – длинные, разветвленные, глубоко вросшие в городскую почву. В-третьих, говорила Екатерина Анатольевна, у нее уже не то здоровье, чтобы куда-то там ехать, и вначале разговор постоянно заходил в тупик, Екатерина Анатольевна расстраивалась и пугалась все больше и больше, а Наташа злилась, не в силах объяснить, что просто хочет спрятать ее и тетю Лину.

– Ну это же временно, мама! – убеждала она ее. – Поживете там месяца три, а потом вернетесь! Ну так нужно! Я работать буду в Симферополе, сюда приезжать не смогу, а за вами нужно присматривать. Поживешь на новом месте, город посмотришь.

– Ну куда мне сейчас новое место?! Что мне там одной делать?! – твердила Екатерина Анатольевна. – У меня все друзья здесь, а там что? А квартира как же… вещи, мебель, телевизор? И вся родня здесь, на кладбище… как же я…

– Я же говорю – временно! Никуда твоя квартира не денется и кладбище вместе с родней тоже! Ну, так нужно, мама, постарайся понять.

В конце концов ей все же удалось склонить мать к согласию. Тетю Лину же, сознание которой сейчас витало где-то в годах восьмидесятых, убеждать не пришлось – Наташа просто обыденно сказала ей, что на днях они поедут в гости к некой дальней родне, и тетя Лина обрадовалась, как ребенок, которому поднесли большую шоколадку.

Еще раньше Наташа позвонила Гене Римаренко, о котором говорилось в Славиной записке. Римаренко действительно оказался в курсе. Он сообщил, что подходящая квартира имеется и ему нужно только несколько часов, чтобы все устроить. С ним же Наташа договорилась насчет машины, не решившись заказывать такси ни здесь, ни в Симферополе. Немного подумав, Гена сообщил, что на выходных заедет за ними сам, удивившись Наташиной просьбе подогнать машину к их дому не раньше двух часов ночи, – Наташе хотелось уехать по темноте, когда во дворе не сидят вездесущие и всезапоминающие соседи. Поэтому никто в спящем доме не видел, как в ночь с субботы на воскресенье к одному из подъездов осторожно подкатила старенькая «ауди», две загадочные темные фигуры быстро погрузили в нее несколько сумок и коробок, а потом осторожно усадили на заднее сиденье двоих сонных пожилых женщин, одна из которых прижимала к груди большой шерстяной сверток, из которого доносилось придушенное, возмущенное кошачье мяуканье.

Гена Римаренко устроил семью Чистовых недалеко от центра города в собственном небольшом уютном частном домике, терявшемся среди сотни таких же, вытянувшихся в длинную линию вдоль троллейбусной трассы и непринужденно соседствовавших с современными многоэтажками. В домике было все, что нужно для нормальной жизни, включая телевизор и горячую воду, был маленький садик со скамейкой, в соседних домах жили пожилые и словоохотливые соседи, которым Гена представил приехавших, как своих дальних родственников, с одной стороны через дорогу располагался рынок, с другой – огромный парк, и Екатерина Анатольевна осталась вполне довольна.

– Сколько мы сможем здесь жить? – спросила Наташа у Римаренко, здоровенного грубоватого, но добродушного блондина, имевшего привычку то и дело похрустывать суставами пальцев и громко прищелкивать языком. Днем он отсиживал смену в одной из поликлиник, работая по своей непосредственной хирургической специальности, а через вечер отправлялся в шумный диско-бар «Онтарио» в центре города, где умело наблюдал за порядком. «Днем лечим, вечером калечим!» – усмехаясь, кратко охарактеризовал он свою работу Наташе в первый же день знакомства. Родители Римаренко давно умерли, а сам он уже несколько лет жил у своей подруги в многоэтажке недалеко от автовокзала, пустующий же домик периодически кому-нибудь сдавал. На вопрос Наташи он неопределенно пожал плечами.

– Живите, пока надо. Денег Славка кинул надолго, а если вздумаете уехать, то остаток я, конечно, верну. И, кстати, если тебе деньги понадобятся – говори, я выдам.

О том, где сейчас Слава и что с ним, Римаренко ничего не знал – он только раз заезжал к нему в октябре, чтобы договориться насчет дома, и звонил в начале ноября, чтобы эту договоренность подтвердить. Все, что Наташе удалось выяснить, это то, что Слава продал свою квартиру и вроде как опять занялся каким-то бизнесом, но где и каким – неизвестно. Выйдя в тот вечер из домика на окраине прибрежного поселка, Слава словно растворился среди холодного ноябрьского дождя, и иногда Наташа с ужасом думала, что возможно больше никогда его не увидит. Вечерами, глядя в окно, она то и дело замечала, что бессознательно пишет пальцем на запотевшем стекле «СН» – Слава Новиков – и торопливо стирала большие расползающиеся буквы, чтобы вскоре написать их вновь. Одиночество навалилось на нее с новой силой, но Наташа больше не пыталась никого искать, чтобы заполнить прорехи жизни между ночами, когда приходилось бодрствовать и думать; жажда работы толкалась в мозгу, грызла ее упорно и настойчиво, словно запертая в тесной клетке оголодавшая крыса, но Наташа старательно отворачивалась от попадавшихся ей порой на улице великолепных экземпляров. Она ждала, но ничего не происходило, Слава не появлялся и никто ее не искал. Несколько раз она хотела позвонить с переговорного пункта Косте, Ковальчук, а также кому-нибудь из бывших натур и узнать, не случилось ли чего, но никак не решалась. Наконец, Наташа однажды вечером съездила в «Онтарио», отыскала там Гену и, слегка ежась от почти осязаемого грохота музыки, спросила, как ей достать самый, что ни на есть, простенький сотовый телефон – лишь бы звонил и, если это возможно, не только по Украине. Римаренко удивленно пожал плечами и сказал, что это несложно, можно и подержанный, если ее устроит.

– Только на Украине это дорогое удовольствие, – заметил он. – Если только для дела… а ради понтов – этого я не понимаю.

– Исключительно для дела, – заверила Наташа.

– А роуминг тебе нужен?

– Что? – переспросила она, и Римаренко, засмеявшись, махнул рукой, сказав: «Все ясно!»

Вскоре у Наташи действительно появилась маленькая, слегка поцарапанная черная «моторола», и поначалу ей было даже страшно брать ее в руки – боялась сломать. Для Наташи это была вещь из другого мира, который она раньше видела только по телевизору, мира, в который ей когда-то дал заглянуть Игорь Лактионов, – мира Ковальчуков, Шестаковых и Сметанчиков, мира, который, скорее всего, снисходительно, а то и презрительно хихикнул бы над человеком, не знающим, как подступиться к сотовому телефону. С помощью Гены она научилась им пользоваться – не без труда, поскольку всегда была не в ладах с техникой, если не считать теплых отношений с кассовым аппаратом. Поначалу Наташе очень нравилось, как загорались желто-зеленым светом кнопки при наборе номера и нравилось прослушивать голос оператора, сообщавший, сколько денег на ее счету – это был простодушный, детский интерес туземца, которому поднесли вдруг зажигалку.

Звонить из дома Наташа не стала – захватив телефон и сумку, она отправилась в парк, где устроилась на скамейке неподалеку от дорожки, вдоль которой тянулся бесконечный строй гигантских разлапистых елей – единственных зеленых деревьев в парке – все прочие: и акации, и липы, и клены, а также густые жасминовые чащи давно растеряли свои листья; но темная хвоя огромных деревьев, подпиравших низкое холодное небо, не оживляла безлюдного парка – скорее придавала ему мрачности, а человек с соответствующим настроением и воображением мог усмотреть в зелени многолетних елей нечто зловещее – они выстроились вдоль дороги, словно заколдованные безжалостные часовые, охраняющие покой тех, кто проснется только в будущем году. Впечатление усиливалось полным безветрием и абсолютной тишиной, которую изредка нарушали пронзительные воробьиные голоса, да хриплое воронье карканье. Казалось, что вчерашний злой декабрьский ветер примерз к пушистым ветвям, оставив только холод и промерзшую землю. Наташа закурила и поежилась – не от холода, а от неприятного ощущения, что она осталась одна в целом свете. Но тут она услышала хруст гравия и увидела, как неподалеку по дорожке идут две пожилые женщины, одна из которых вела за руку пухлого сердитого малыша. На Наташу и на ее сигарету они посмотрели неодобрительно. С трудом сдержав улыбку, она подождала, пока женщины отойдут подальше, достала телефон и набрала номер Ковальчук.

Людмила Тимофеевна сняла трубку мгновенно, будто ждала звонка, и услышав ее голос, Наташа удивилась, не узнав знакомого твердого, стального тембра, – теперь это была горячая, расплавленная сталь.

– Где ты?! – спросила Ковальчук, и Наташа услышала, как возле трубки что-то стукнуло. – Мне нужно, чтобы ты немедленно приехала к нам!

– С какой стати? – Наташа повернула голову, провожая взглядом удаляющихся женщин. – Разве у тебя ко мне какие-то важные дела? Мне от тебя ничего не нужно.

– Слушай, ты решила меня наказать, да?!! Не знаю, что там тебе наболтал этот урод, но все это неправда! Он просто меня терпеть не может – мужики всегда ненавидят баб, которые умнее их! Он и тебя ненавидит, инвалид чертов! А я тебе только добра желала, всегда! Сделай, чтобы было как раньше! Я найду деньги, слышишь?! Я найду!

– Какие деньги, зачем? – Наташа выпрямилась, слушая более внимательно. Неожиданно ей отчего-то стало очень жарко, и она потянула замок «молнии», расстегивая куртку.

– Чтобы ты исправила то, что сделала! – возле трубки что-то звякнуло, потом послышался странный всхлипывающий вздох. – Что ты сделала с моим Борей?! Господи, что ты с ним сотворила?!! Хорошо, Валерка не знает… а что будет, когда он узнает?! Он же и меня убьет, и его! И тебя, кстати, тоже!

– Я ничего не понимаю, – сказала Наташа. – Объясни толком, в чем дело? Что-то с Борькой?

– А ты не знаешь! – в голосе Ковальчук на секунду проскользнула знакомая язвительность.

– Нет, не знаю! Объясни или я кладу трубку!

– Подожди! Он… – голос запнулся, послышалось бульканье, потом легкий звон стекла, – он… господи, язык не поворачивается! Он… я видела его… он думал, что… но я-то проследила… лучше бы я… он был… с парнем, понимаешь?!! Мой родной сын был с мужиком как… Господи, если Валерка узнает!..

– Ты хочешь сказать, что Борька стал… – Наташа запнулась. Ее пальцы сжались и сломали недокуренную сигарету.

– Не смей произносить! – взвизгнула Ковальчук. – Зачем ты это сделала?!

– Я ничего не делала! Я не могу такого сделать!

– Мой сын всегда был нормальным парнем! Он всегда девчонками интересовался! Почему это его вдруг потянуло на мужиков?!

– Когда ты об этом узнала?

– Две недели назад. Я тебя искала… Где ты?! В Ялте?! В Евпатории?! Ты вообще в Крыму?!

– Раньше замечала что-нибудь подобное? – спросила Наташа и посмотрела на свою левую руку, лежавшую на колене. Пальцы дрожали.

– Никогда! Никогда! Это все после того, как ты его… все после того началось! И ведь Валерка говорил, что… да я и сама замечала… думала, мерещится! Что случилось с моим сыном?! Почему он стал таким?!

– Слушай, подожди, я тебе сейчас перезвоню, – сказала Наташа и нажала на кнопку, оборвав раздавшийся из трубки вопль. Прижав телефон ко лбу, она задумалась.

Скорее всего, это была просто очередная уловка, направленная на то, чтобы заполучить ее. Значит, Ковальчук все-таки замешана в этом, как она и ожидала. Но неужели она и вправду думает, что после всего, что произошло, Наташа кинется в столь неумело замаскированную ловушку?

А если нет? Ужас в голосе Ковальчук казался неподдельным. Да и ведь сама Наташа не раз замечала, что с Борькой вроде бы что-то не так, что-то…

…какой-то он неправильный, слишком уж манерный…

… Валерка говорит, что он стал какой-то не такой… но я ничего не заметила. Впрочем, Валерке вечно что-нибудь мерещится…

…Тебе не кажется, что с ними что-то не так – ну, вот с Борькой и еще этой девчонкой светленькой?

…вдруг словно увидела внутренний мир человека в разрезе – и основной верхний слой, закрывающий собой все остальное, и глубинные слои, давно ушедшие с поверхности, а может, и никогда не находившиеся на ней. Акула, чей плавник выступает из воды, и донные животные, никогда не видевшие солнца..

Последняя мысль заставила Наташу вздрогнуть. Конечно же, это казалось невероятным, но… почему бы не предположить… Она поймала акулу, и на поверхность вынырнула некая рыба, которая раньше этого делать не осмеливалась… потому что акула владела всем пространством возле поверхности… Нет, не так. Может, она убрала нечто, что было доминирующим и не давало проявиться всем остальным качествам… но ведь Ковальчук сказала, что раньше ничего подобного она за сыном не замечала. Хорошо, а если оно таилось где-то очень глубоко? Хорошо, может оставить рыб и принять за наглядный пример колоду карт? Может, забирая у Борьки азарт, Наташа не только убрала верхнюю, видимую карту, но и перетасовала остальные? Может, так?

А может, она тут вообще совершенно ни при чем! Борька «поголубел» без ее помощи, может, он и раньше был таким, а мать, считающая себя вездесущей, просто узнала об этом слишком поздно? По сути дела, Борька – всего лишь испорченный и избалованный мальчишка, о нем следует забыть и спокойно заниматься своими делами. На следующей неделе ей предстояло приступить к обязанностям официантки в «Онтарио» с милостивой протекции Римаренко, и Наташа вовсе не собиралась упускать эту работу – хоть денег пока у нее было больше чем достаточно, всему когда-нибудь приходит конец.

Наташа хмуро посмотрела на телефон, потом вдруг вскочила, подхватила сумку и пошла вглубь парка. Минут пятнадцать она взволнованно бродила среди голых деревьев, не видя ничего вокруг, потом резко остановилась и обернулась – ей вдруг показалось, что кто-то идет следом, внимательно глядя ей в затылок. Но позади никого не было – только вдалеке бежала какая-то дворняга, опустив нос к земле.

– Когда же вы от меня отстанете, – пробормотала Наташа, неизвестно к кому обращаясь. – Когда же вы все от меня отстанете!

Слова, бесполезные и бессмысленные, пропали в холодном воздухе. Она вздохнула и снова набрала номер Ковальчук.

– Я приеду, – сказала она. – Когда Борька завтра возвращается из института?

– Когда я ему скажу, тогда и вернется!

– Я доберусь до города примерно часов в двенадцать завтрашнего дня. К часу пошлешь его на остановку возле универмага – одного, поняла? Чтобы ни тебя, ни твоего мужа – никого лишнего я там не видела!

– Господи, так ты все-таки не в Крыму?! Так значит, ты сделаешь, что-бы…

– Все! – резко сказала Наташа, и ее палец потянулся к кнопке отключения, но Людмила Тимофеевна успела крикнуть:

– Господи, лучше б он играл!!! Лучше бы…

Наташа спрятала телефон и снова быстро пошла мимо деревьев – наискосок, пренебрегая тропинками и плиточными дорожками. Пусть Ковальчук думает, что Наташа не в Крыму. Она поедет в город утренней электричкой и будет на остановке много раньше Борьки. Разумеется, она не собирается с ним встречаться и не собирается больше ничего рисовать. Она просто посмотрит – убедится, что ее работа здесь не при чем. Если сможет это увидеть. Наташа попыталась вспомнить, что раньше видела в Борьке, но не смогла.

Конечно, она здесь не при чем!

Когда я смотрел на них, у меня мелькнула одна мысль… такая, понимаешь ли, интересная мысль… Во всяком случае, мне кажется, что мы еще знакомы отнюдь не со всеми последствиями твоей работы.

Ты знаешь, Наташка, я ведь никогда не любил готовить – терпеть не мог, а сейчас мне это почему-то доставляет дикое удовольствие…

Память тут же услужливо подкинула миловидную девушку Свету с ее прямо-таки нездоровой болтливостью, а также уже почти позабывшегося одессита Сергея Долгушина, как-то обронившего, что с недавних пор он отчего-то начал жутко бояться моря. А что изменилось в Шестакове? А в Измайлове? Какова теперь верхняя карта в колоде у прочих натур?

Да нет, бред!

Тем не менее, на следующее утро Наташа дремала в электричке, неторопливо, даже как-то нехотя ползущей в сторону города, вернее, пыталась дремать, потому что пол в неотапливаемом вагоне был настолько холодным, что вскоре у нее разболелись ноги. Из-за тесноты примостить их куда-нибудь было нельзя, и Наташа в конце концов стала держать одну ногу на самом краешке каблука, закинув на нее другую. Было не так холодно, но очень неудобно, и ноги быстро затекали, и на конечной станции Наташа, злясь на свою осторожность и экономность, вышла такая замерзшая и усталая, что ей уже ничего не хотелось.

К универмагу она подъехала за двадцать пять минут до назначенного срока и пристроилась в узком проеме между двумя ларьками, следя то за прохожими, то за длинной стрелкой часов, неумолимо подползавшей к двенадцати. В городе было намного теплее, чем в Симферополе, но вскоре Наташа все равно замерзла, хотя под конец надвинула серую шапку почти до самого носа, до носа же вжала голову в высокий воротник старой мешковатой куртки и непрерывно притопывала ногами. Она была довольна своим нарядом – на нее обращали внимания не больше, чем на скамейку или придорожный столб, и вряд ли Борька сможет ее узнать.

В час Борька не появился. Не появился он и спустя пятнадцать минут, и Наташа начала недоумевать. Вряд ли Людмила Тимофеевна, так горячо просившая о помощи (или так тщательно настраивая новую ловушку), не смогла бы не только отправить сына на встречу, но и проследить, чтобы он пришел вовремя. Люди на остановке менялись постоянно, никто из них не задерживался дольше пятисеми минут, и Наташа не заметила, чтобы кто-нибудь за ней наблюдал. Отсюда до дома Ковальчуков неторопливым шагом можно было дойти минут за восемь – Борька или ктолибо уже давно должны были быть здесь. Может, глава семьи обо все узнал, и теперь в квартире происходит великолепнейший скандал? Представив себе разъяренного Ковальчука, Наташа поежилась. Спрятавшись за ларек, она достала телефон и позвонила Людмиле Тимофеевне. Занято. Через пять минут она повторила попытку, но результат был такой же.

В двадцать пять минут второго Наташа вышла из своего убежища и вскочила в подъехавший троллейбус. Примерно через полтора часа отправлялся симферопольский автобус, на котором Наташа рассчитывала уехать. Она еще может успеть. Но когда на следующей остановке с лязгом отворились двери, ноги сами вынесли ее на улицу. Оглядевшись, она осторожно направилась к нужному дому, выглядывавшему из-за голых тополей, но, не дойдя до него, резко остановилась, словно налетела на невидимую стену.

В знакомом дворе толпились люди, возбужденно переговариваясь, то и дело тыча пальцами куда-то вверх, в сторону дома, ахали, качали головами, и вначале ей показалось, что во дворе происходит то ли какой-то митинг, то ли собрание жильцов… но потом Наташа увидела на приподъездной дороге две машины «Скорой помощи», милицейский «уазик», несколько легковушек, услышала неразборчивое механическое бормотание раций и медленно пошла вперед. Она протолкнулась между людьми, уловив бессвязные обрывки разговоров, из которых поняла только одно – произошло что-то ужасное – вроде как кто-то кого-то зарезал. Добравшись до первых рядов, она увидела, что рядом с нужным ей подъездом, на клочке земли под окнами с жалкими остатками растительности, обступив какой-то странный длинный предмет, стоят двое милиционеров и несколько мужчин, одетых в штатское. Один из них, комкая в пальцах сигарету, сердито говорил другим:

– … как хренотень какая-нибудь, так на моем участке… что ж мне так не прет?!..

Что ему ответили, Наташа не услышала, потому что в этот момент из подъезда вышли двое в белом, осторожно ведя, почти неся женщину средних лет с мертвенно-бледным лицом. Ее шея была забинтована, и из-под небрежно наброшенного пальто в вырезе полураспахнутого халата виднелись бинты на плече, сквозь которые отчетливо проступило густо-красное пятно.

– О, вон Лариску из тридцать восьмой повели, – возбужденно, почти радостно сказали позади Наташи. – Вот и она тоже сунулась…

В этот момент один из стоявших возле подъезда поднял руку, показывая на что-то остальным, и дальше Наташа уже не слушала. Проследив за направлением, она увидела, что показывает он на одну из балконных лоджий на седьмом этаже. Прямо посередине остекления зияла огромная дыра, словно оттуда вылетело что-то, пробив стекло и сорвав раму, куски которой косо торчали снизу и сверху. У Наташи вырвался хриплый вздох, и она бессознательно сделала шаг вперед, не отрывая глаз от провала в лоджии. Она знала эту лоджию. Это была лоджия Ковальчуков.

Кто-то потянул ее сзади за рукав, и обернувшись, Наташа увидела старушечье лицо с хитрыми блестящими глазками и приоткрытым от возбуждения ртом.

– В подъезд еще не пускают, – сказало лицо. – Стой здесь, а то они опять орать начнут! Надо ждать, пока всех не увезут. Тонь, – старуха отвернулась, – а когда нас-то будут спрашивать? Уж я подрасскажу им про эту стерву!

– А тебе больше всех надо! – откликнулась какая-то женщина. – Господи, жутьто какая! Я всегда говорила – не доводят деньги до добра, ох, не доводят!

– А что случилось? – глухо спросила Наташа, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Она прижала ладонь к груди, и даже сквозь куртку и свитер ощутила, как бешено колотится сердце. – Что…

– Ой, выносят! – воскликнули сзади. – Ой, я не могу на это смотреть!

Наташа обернулась и увидела, что из подъезда вышли еще двое санитаров, неся длинный, объемный простынный сверток. Сбоку и внизу, где простыня округло натянулась под тяжестью содержимого, на бледно-розовой материи расцветали темные страшные пятна. В толпе послышались всхлипывания, кто-то охнул. Старуха рядом с Наташей проворно перекрестилась. На мгновение из первого ряда зрителей вынырнул мальчишка, глядя на идущих с жадным любопытством, но его тут же втянуло обратно и послышалась звонкая оплеуха.

– Кого это?! – заволновались в толпе. – Николаича?! Нет, наверное Людку! Больно здоровый! Вишь, как ребята-то надрываются!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю