355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Барышева » Мясник (СИ) » Текст книги (страница 22)
Мясник (СИ)
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:22

Текст книги "Мясник (СИ)"


Автор книги: Мария Барышева


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

Для того, чтобы составить себе абсолютно полную картину о Светочке, Вита, немного посомневавшись, все же решила с ней встретиться. Наташи в Волгограде к тому времени уже не было – она уехала на следующее же утро. Вита отказалась идти ее провожать, и простились они на квартире.

– Не хочу знать, куда ты едешь и на чем, – пояснила она хмуро. – Ты же понимаешь, случиться может всякое, а я – не Зоя Космодемьянская – нажмут умело, так и выложу все. Звони мне каждые три дня, буду тебе докладывать, что узнать удалось, а если вдруг телефон отвечать не будет… ну, в крайнем случае, мой адрес ты знаешь. Клиентам своим больше не звони – притихни, будто тебя и нет.

– А Сметанчик? – расстроенно спросила Наташа. – Как же письмо? Может, ее предупредить надо?

– Надо. Только не Светку, а папашу ее. Человек он в городе не последний и все сделает куда как лучше нас с тобой. Так что никуда не звони.

– А остальные деньги?

– Потом договоримся. Значит, оба твоих телефона у меня есть… кстати, если вдруг ты мне позвонишь или я и скажу: «Натаха, есть тема для разговора», – то это значит – я попала, и что бы я потом ни говорила – это все не от меня. Поняла?

Наташа кивнула, как показалось Вите, с какой-то отрешенной суровой торжественностью, потом слабо улыбнулась.

– Ну, тогда пока, Витязь, – сказала она. Голос ее прыгнул на последнем слове и сорвался, и Вита недовольно тряхнула головой.

– Не надо так. Что ты со мной, как с расстрельным прощаешься. Плохая примета. Люди на прощанье обычно улыбаются и машут рукой, еще, правда, целуются и обнимаются, но можно обойтись и без этого, я пока стесняюсь.

Наташа невольно улыбнулась и слегка приподняла руку с растопыренными пальцами.

– Так?

– Немного судорожно, но сойдет. Пока. И не рисуй больше, мой тебе совет. Даже если очень захочется.

«Смена пажеского караула, – с усмешкой подумала Вита, спускаясь в то утро по лестнице. – Одна уходит в тень, а другая начинает заниматься ее делами».

Ваше право игры передано другому. Первый ход…

Первым ходом стала Сметанчик.

Если до этого Вита имела возможность в основном оценивать Светочку Матейко либо со спины, либо сбоку и как правило издалека, то сейчас, представившись некой Раей Володарской, действительно параллельно учившейся с Матейко, но уехавшей давным-давно, она столкнулась со Сметанчиком лицом к лицу. Первое, о чем подумала Вита, это что назвать Свету на самом деле следовало не кисломолочным прозвищем, а какой-нибудь «Кукляшкой» или, если не отрываться от пищевой темы, «Медком». Света, почти одного с ней роста, обладала совершенно кукольной внешностью – пышные пшеничные, коротко подстриженные волосы, огромные голубые глаза, аккуратный носик, правильные и красивые, хотя и немного приторные, черты лица. Когда же Света заговорила, Вита окончательно утвердилась в ее кукольности – разговор Светы носил довольно бессвязный и малосмысленный характер, а великолепные глаза казались нарисованными глазами куклы, невыразительными и глуповатыми.

– Торопишься? – весело спросила ее Вита. – Может, зайдем, поболтаем?

Она кивнула на симпатичную вывеску неподалеку. «Кроун» значилось на вывеске, и над словом блестела золотом четырехлучевая корона. Света, до этого направлявшаяся в боулинг-клуб, где договорилась встретиться с одним знакомым, тут же забыла о встрече, радостно согласившись.

Проговорив со Сметанчиком около получаса, вернее, правильным было бы сказать прослушав Сметанчика около получаса, Вита почувствовала себя очень уставшей. Сама она из этого получаса урвала от силы минут пять, в которые втиснула несколько обрывочных сведений, подхваченных в Светочкиной школе, и различные комментарии на ничего не значащие темы, на которые всегда разговаривают друг с другом женщины, независимо от того, знакомы они или нет. О Наташе Света ни разу не сказала ни слова – это, пожалуй, была единственная тема, на которую срабатывал некий внутренний рычажок, зато Вита, к своему удовольствию, неожиданно узнала, кто такая таинственная М.С. Василевич, от которой было адресовано Сметанчику дурацкое письмо. Василевич была, во-первых «сволочь», по-тому что «уже несколько лет не шлет писем», во-вторых, она была Машей, в-третьих, двоюродной сестрой и, пожалуй, единственным человеком, с кем у Светочки всегда были теплые отношения – скорее всего, потому, что она сестру никогда не видела и не разговаривала с ней – только переписывалась.

Слушая Светочку, кивая и пытаясь трещать ей в такт, Вита ужасалась про себя. На мгновение она подумала, что вовсе не горит желанием встретиться с остальными Наташиными клиентами, если они окажутся вот такими же. Наконец, выбрав подходящий момент, она с сожалением сказала, что ей необходимо бежать, потому что ее ждут. Сметанчик искренне расстроилась, чуть ли не расплакалась, хотя Вита не сомневалась, что через минут пятнадцать Светочка напрочь забудет, как выглядела ее собеседница и о чем они говорили, – чувства у Светочки тоже были кукольными, одноразовыми. Расцеловавшись у дверей бара, они расстались. Сметанчик неторопливо пошла к своему маленькому «рено», Вита безмятежно направилась вдоль сияющих витрин к подземному переходу, но, проходя мимо маленькой площадочки перед продовольственным магазином, она едва сдержалась, чтобы не остановиться и не вытаращиться на уже знакомый номер пристроившейся здесь красной «восьмерки». Вот эта случайность уже вызывала подозрения. «Вы вот как, значит?!» – сказала она про себя и, не оглядываясь, прошла мимо и спустилась в переход. Вита не видела, как спустя несколько секунд после их ухода из «Кроуна» вышла высокая, хорошо одетая девушка и последовала за ней на почтительном расстоянии. Когда же Вита скрылась в переходе, девушка повернула к площадочке и вскоре уже захлопывала за собой дверцу «восьмерки».

– Что там? – спросил ее водитель.

– Да ну!.. – сказала она раздраженным голосом человека, зря потратившего свое время. – Какая-то молодая соплюшка, училась с ней вместе. Такая же безмозглая детсадница, тоже, небось, за папашкин счет живет. То-же, блин, золотая молодежь!

– Короче, не наш клиент?

– Нет, поехали.

«Восьмерка» вырулила с площадки и неторопливо укатила в ту же сторону, куда уехал «рено», и Вита, выйдя из перехода на противоположной стороне, успела увидеть, как она исчезает за поворотом.

Спустя час она стояла возле одного из вокзальных телефонов и набирала номер Владимира Андреевича Матейко, одновременно доставая сигарету и с недовольством замечая, что пальцы слегка подрагивают. Волжанский поезд, билет на который Вита купила еще в день Наташиного отъезда, уже подали к платформе, и ей не терпелось поскорей оказаться в нем, как бывало всегда после окончания очередной работы. Только сейчас-то работа только начиналась.

Вите понадобилось около четырех минут, чтобы испортить ежевечерний отдых Матейко-старшего. Первую минуту он разговаривал с мягкой снисходительностью, с какой обычно говорят с сумасшедшими, но трубку все-таки не бросил, вторую минуту обыденно-раздраженно ругался, на третью ругань стала удивленной, на четвертую он вдруг рассвирепел, резко приказал повторить номер «восьмерки», и исполнив приказ, Вита повесила трубку. Потом со своего телефона она позвонила домой и предупредила Евгения, что утром будет в Волжанске. И, подумав немного, сделала третий звонок – снова с телефона-автомата. Не то, чтобы она не верила Евгению, но…

– Да, я слушаю вас. Алле, говорите, вас совершенно не слышно, – вежливо и мягко сказал в трубке знакомый голос Гунько – Эн-Вэ, и Вита, вздрогнув, трубку повесила.

– Вот сука! – задумчиво сказала она телефону. Потом повернулась и пошла, почти побежала к поезду, словно за ней кто-то гнался, и только когда состав тронулся, Вита, уже сидевшая на верхней полке купе, почувствовала себя немного спокойней.

* * *

Уже на подъезде к Волжанску я достаю маленький приемник с наушниками и слушаю одну из местных радиостанций. Несмотря на то, что скоро конечная, я продолжаю тупо сидеть на своей верхней полке, словно енот, загнанный на дерево собаками. В голове винегрет, а то и салат оливье, и из этого салата то и дело выползают какие-то туманные образы и кривляются в мозгу. Я не спала почти всю ночь. Я очень устала.

По радио женским голосом передают городские новости, которые я слушаю вполуха. У председателя городской государственной администрации Анатолия Геннадьевича Сотникова юбилей… Сотников то, Сотников се… Трата-та и просто хороший человек. Что же показала мне Наташа? Видела ли я вообще что-нибудь? Происшедшее сейчас казалось нереальным, далеким, как сон недельной давности. Безумный рассказ. Глаза, полные привидений. Хаос темных штрихов и вырастающая из них выпуклая, призрачно-жуткая фигура, которую я никак не могу вспомнить…

… а что бы ты могла сделать за деньги?..

… я бы все могла сделать за деньги… без них ничего нет…

…мир, сжимающийся до размеров картины или наоборот картина, ставшая всем миром, резкий звук рвущейся бумаги и что-то пролетает мимо, словно выпущенная на свободу птица… Было ли это реальностью? Я не знаю. Вся реальность, оставшаяся со мной, – это три тысячи долларов, да номер красной «восьмерки», записанный в блокнотике.

Что же это все было? Разумеется, никаких келет убивших Надю не существует – все это поверья, сказки. Наташа дала мне с собой несколько густо исписанных листов бумаги – восстановленные ею по памяти украденные письма. Она выучила их наизусть и смогла передать не только содержание, но даже стиль. Я перечитала их несколько раз, но они мне ничем не помогли, кроме того, о странных изменениях, вроде тех, которые произошли со Сметанчиком, там нет ни слова. А картины… Может, ничего и не было, а Наташа – просто ловкая обманщица… стоп, как она могла меня так обмануть? да и неволинские картины в музее… В таком случае, может она какая-нибудь умелая гипнотизерка и сделала так, что я вообразила себе нечто… а тогда придется поверить в гипноз, в который я тоже не особенно верю. Да и зачем ей меня гипнотизировать? Чтобы вызвать к себе сочувствие и вручить три тысячи?

Может, она действительно рисует как-то по особенному – ведь сколько существует всяких исследований на тему живописи, вернее, на тему портретов. Великие художники писали портреты, а их натуры потом скоропостижно умирали или сходили с ума, взять хотя бы Да Винчи и его Мону Лизу или Гойю и герцогиню Альба… Что-то там даже писали об энергетическом вампиризме. Наташа, конечно, не великий художник, но… то, что я увидела, было потрясающим, хоть я и не могу вспомнить, что именно я увидела. А примеры из произведений известных писателей, которые писали на эту тему, – Уайльд, По, Гоголь и другие?

И что?

Может, она хороший психиатр-самоучка – ведь Светочка Матейко, можно сказать, излечилась от своей агрессивности и ненависти к людям – вон как кинулась целоваться с совершенно незнакомым человеком. Может, она действительно как-то лечит с помощью картин? Картины – это символы – символы той же агрессивности, или трусости, или жадности, и Чистова просто убеждает человека, что отныне это качество не в нем, а исключительно в картине – как бы блокирует часть его внутреннего мира, закрывает на замок. Принцип самовнушения. Ничего она, конечно, не вытаскивает – такое невозможно предположить даже теоретически. Ох, а что возможно?

«…посетили трикотажную фабрику имени Кирова… а что касается запланированного визита… икорно-балычный комбинат… и с этой целью…» – продолжают ввинчиваться в мозг обрывки городских новостей. С этой целью… А какая у нас цель? Наша цель – светлое будущее!.. Нет, не то… Наша цель – понять. В любом случае – я, конечно, не специалист по психологии – но мне кажется, что нельзя просто так взять и убрать, например, трусость, потому что любое чувство так или иначе связано с другими и уходит очень глубоко в психику, зародившись еще в далеком детстве, – наверное, его можно сравнить с огромным разветвленным корнем, плотно сплетшимся и сросшимся с другими такими же. Выдерни его и ты вытащишь еще что-то, оторвешь кусок, нарушишь общее равновесие, а оставшуюся дыру может заполнить один из разросшихся соседних корней или оба сразу, да и они еще могут срастись – жуткая может получиться картинка… вот, вроде Светочки… А как там говорила Наташа? Донные рыбы, никогда не видевшие солнца? Колода карт?

«…в Михайловском соборе состоится богослужение…»

Так я верю или нет? И если верю, то во что?

А ведь в картине что-то было! Там точно что-то было. И если все так, как говорила Чистова, значит я, возможно, порвав картину… Мотнув головой, я начинаю смотреть в окно, на знакомые заснеженные окрестности. Думать больше не хочется.

«…криминальные новости. Вчера в одну из городских больниц поступил сорокапятилетний гражданин Калмыкии… с двумя огнестрельными ранениями в область груди. Известно, что…»

Мои соседи по купе начинают выволакивать в коридор вещи, и сквозь бормотание в наушниках я слышу, как где-то в вагоне заходится в громком реве младенец.

«… был обнаружен в подвале дома по улице Свердлова. По предварительным данным женщина была задушена куском колючей проволоки и…»

Замечательно, уже начали народ колючей проволокой истреблять, прямо фашистские методы. Это же неудобно, как это можно задушить колючей проволокой?..

«…заявил, что пока еще нельзя с точностью это утверждать, но тем не менее, тридцатидвухлетняя Антонина Назмутдинова стала третьей жительницей Волжанска, убитой подобным образом за промежуток от начала ноября прошлого года. Крупная авария произошла на перекрестке улиц Нахимова и…»

Поезд останавливается, и я выключаю радио и спускаюсь с полки. Вместе с выходящими и их объемистыми сумками меня выносит на перрон. Я кручу головой по сторонам и вскоре нахожу встречающего. Это Максим Венжин, старый армейский приятель Женьки, а также собутыльник, друг «семьи» и хороший специалист в области нефрологии. Глядя на него, никогда не подумаешь, что Максим в свое время был одним из отцов-основателей «Пандоры» – невысокий и к тридцати годам прилично располневший от любви к пиву, с рассеянным и каким-то беззащитным выражением глаз и младенческим лицом, Максим кажется самым простодушным человеком в мире. На самом деле это далеко не так, и простодушен он в этом мире только для двоих – для жены и собственной собаки. Сейчас он выглядит на редкость плачевно и похмельно, а это значит, что он все еще в изгнании из родного гнезда и ночью заснуть будет невозможно из-за его раскатистого храпа, потому что, будучи в изгнании, специалист в области нефрологии всегда живет у нас. К счастью, изгнания редко затягиваются дольше, чем на неделю.

– Привет, – тускло говорит Максим и легонько встряхивает мою руку. – Целовать не буду, перегарный… Женька сказал встретить…о-ох, – он трет висок. – А ты без вещей что ли? Как это? Где сумки, баулы, негры с тюками на головах?..

– Ох, Макс, поехали, я очень устала.

– Тогда держись, – предлагает он и подставляет согнутую крендельком руку. Мы идем к автостоянке, вернее ведем друг друга, потому что меня пошатывает от усталости, а Максима как обычно от временного разлада в семейной жизни. По дороге я спрашиваю, изгнан ли он из дома вместе со своим джипиком-»витарой».

– И с «витарой», и с Эдгаром, – сонно кивает Максим. – На нем и поедем. В смысле, на машине, не на Эдгаре.

Уж конечно, не родился еще тот, кто мог бы поехать на Эдгаре. Мы добредаем до машины, я забираюсь на заднее сиденье и только собираюсь вольготно развалиться на нем, как в проеме между передними сиденьями появляется гротескная, приплюснутая, сморщенная морда с огромной смеющейся пастью и широченным языком. Морда протискивается между креслами, следом удивительно ловко для таких габаритов проталкивается упитанное тело, покрытое короткой белой шерстью – и вот уже Эдгар рядом на сиденье и, издавая восторженные вязкие похрюкивания, которые давным-давно заменяют ему лай, слизывает с меня макияж и топчется по животу и ногам, а вес у него – ого-го! Я пытаюсь отпихнуть его, но всякий, кто пытался отпихнуть от себя толстенного английского бульдога, который хочет выказать ему свою любовь, скажет, что занятие это – бесполезное.

Забавно, что Лариса, дражайшая супруга Максима, каждый раз выгоняя мужа из дома, выгоняет вместе с ним и беднягу Эдгара, который ровно ни в чем не виноват. «Кобели!» – кричит Лариса каждый раз вслед двум покорно удаляющимся спинам. – «Видеть вас обоих не могу! Кобелины проклятые!» И если обвинения в адрес Максима обычно небезосновательны – как и всякий нормальный мужик, он любит женщин и помимо собственной жены и довольно часто, то тринадцатилетний Эдгар давно утратил интерес ко всему в этом мире кроме еды.

– Фу! – говорю я всю дорогу до дома, стараясь защититься от слюнявых бульдожьих поцелуев. – Фу, Эдгар, отстань!

Эдгар, конечно, не слышит – к старости он оглох, правда оглох весьма избирательно. Можно битый час стоять рядом с ним и громко звать по имени, чуть ли не орать прямо в ухо – Эдгар не реагирует. Только под конец он может повернуть голову и удивленно-вопросительно взглянуть на вас: зачем это вы здесь стоите – может, хотите чего? Но если хоть даже в километре от него шепотом произнести слово «еда», Эдгар примчится с резвостью пятимесячного щенка, разумеется, тут же сделав вид, что оказался здесь совершенно случайно. За то время, что Эдгару доводилось ночевать у нас, я успела к нему привыкнуть. Дома, конечно, теперь все снова будет в шерсти и слюнях, и ночью Эдгар наверняка будет похрюкивать во сне где-нибудь на нашей с Женькой кровати. Впрочем, сердиться на него невозможно, даже сейчас. А пальто можно и почистить.

Втроем мы втискиваемся в затейливо расписанный лифт. Максим кряхтит, прижимая к груди ящик с пивом, который купил по дороге, Эдгар, раздраженно похрюкивая, пытается достать задней лапой до уха, но у него ничего не получается.

– А тебе разве сегодня не надо в клинику? – спрашиваю я, тревожно поглядывая на пиво. Максим качает головой.

– У меня выходные. Может человек себе выходные позволить?!

– Смотря как выходить. Если так, как ты, то никакого здоровья не хватит, и не спасет тебя, Макс, ни твоя дипломированность, ни коллега-гастроэнтеролог.

– Ты такая же гарпия, как и Ларка, – бурчит Максим. – Уж и расслабиться нельзя человеку.

– Я не гарпия, я ангел божий, только ты этого не замечаешь, – кротко говорю я. – Иначе выгнала бы тебя к чертовой матери давным-давно, в первый же раз. Эдгара бы, впрочем, оставила. Да, Эдгар?

«Ухр!» – отвечает Эдгар и собирается повалиться на бок, но тут лифт останавливается. Я открываю дверь квартиры, и Эдгар, почуяв кухонные запахи, оттесняет меня, и грозно мчится на кухню, словно лось во время гона. Вскоре с кухни долетает ругань и грохот упавшей кастрюли.

– Макс, я сколько раз говорил, чтоб ты своего Годзиллу на кухню не пускал?!! – вопит Женька. – Убери его к черту! Эдгар, пошел вон!

Я вешаю пальто и иду на кухню, где попадаю в объятия Женьки, пахнущие луком, специями и вином. На кухне очень жарко, несмотря на распахнутую форточку, и он нацепил фартук поверх трусов, и вид у него дурацкий и забавный. Под крышкой огромной сковороды на плите что-то завлекательно скворчит, распространяя аппетитнейший запах, и Эдгар, враскорячку стоящий посреди кухни, с наслаждением втягивает его ноздрями, и огрызок его хвоста бешено мотается туда-сюда.

– Никак ты, Жека, готовишь мясо? – спрашиваю я и заглядываю под крышку. – А ты разве умеешь?

– Не, нормально, да? – спрашивает Женька у Максима. – Болталась неизвестно где и вместо доброго слова тут же оскорбления, да еще на кулинарную тему. Дитя мое, к твоему сведению, я готовлю мясо лучше, чем ты когда-либо сможешь научиться.

– Мужики вообще лучше вас готовят, – бурчит Максим, сидя на корточках и загружая пиво в холодильник. – И все делают лучше вас. Лучшие писатели, лучшие повара, лучшие модельеры – все ведь мужчины. Для чего вы нужны – вообще непонятно. Только и умеете, что душу выматывать, да деньги тратить на всякую ерунду.

– И выгонять из собственной квартиры, – беззлобно замечаю я и треплю его по голове. Радости семейной жизни уже проели в его пышной шевелюре изрядную плешь, и она печально поблескивает сквозь рыжеватые волосы. – Бедный мужчинка!

– Отойди от него, женщина! – говорит Женька и снимает крышку, внимательно разглядывая содержимое сковородки. – Будь смиренна и не открывай рта, когда говорят владыки земли – мужчины!

В этот момент Эдгар, оценив обстановку, неторопливо подходит к нему и, довольно хрюкнув, опускает увесистый зад на ногу владыки земли, и владыка охает, с трудом выдергивает ногу, дает бульдогу пинок и начинает ругаться, как последний тролль. Слушать это невозможно, и я ухожу в спальню и начинаю раздеваться. Через минуту появляется Женька – уже без фартука, но с бутылкой пива, на треть пустой.

– Я тебе как раз ванну набрал, так что иди отмокай, – говорит он, потом подходит ближе и внимательно на меня смотрит. – Витек, что случилось?

– Случилось? – я швыряю колготки на стул. – Ничего не случилось.

– А ведь врешь, – отмечает Женька. – Паршиво ты выглядишь, на редкость паршиво. Какие-то проблемы?

– Я просто устала. У тебя там мясо не подгорит?

– Подгорит – другое куплю. Ты словно постарела на год. Витек, не виляй, мне этот твой вид знаком. У тебя такой вид, когда тебя к стенке припирают. Во что ты влипла?

– Женьк, я правда очень устала. Мне, кстати, никто не звонил?

Женька слегка приподнимает одну бровь, что служит у него признаком раздраженности.

– Нет. Только Султан тебе несколько дискет передал.

– Дискет? Зачем?

– Какая-то почта, не знаю. Здоровые файлы. Графика что ли? Вчера пришли.

– А, да, да! – я вспоминаю о своем звонке сокурснику Гришке. – Где они? Я сейчас…

– Ну, нет! – Женька разворачивает меня, когда я кидаюсь к компьютеру. Конечно, было бы куда как проще получать почту дома, но компьютер у нас «слепой». Поскольку дома мы почти не живем, то подключаться к Интернету Женька считает делом бессмысленным. – Катись-ка ты, душа моя, в ванную. Мне не нужны дома больные женщины!

– Деспот, – бормочу я, но все-таки иду, потому что и сама понимаю, что он прав. Ванна полна воды и пушистой пены, от которой приятно и успокаивающе пахнет чабрецом и ромашкой. Я перешагиваю через бортик и тут же с визгом отдергиваю ногу – Женька, забывшись, опять набрал воду по своему вкусу – почти под сто градусов. Приходится разбавлять.

После ванны, замотавшись в длинный махровый халат и с полотенцем на голове, я кидаюсь к компьютеру и, открывая первый же файл, довольно улыбаюсь – Гришка постарался на славу. Газеты, газеты, газеты… Вот и поищем! Так, так… ага, вот и первое – газета из Наташкиного города от двенадцатого декабря. Какой заголовок – «Мать-убийца»! Интересно, кто его придумал? «Накануне днем страшная трагедия разыгралась в одной из квартир дома по улице Вакуленчука. Сорокачетырехлетняя К. без всяких видимых причин вдруг схватилась за нож… жилец того же дома… скончался на месте, соседка доставлена в больницу с серьезным ранением плеча… столкнула с балкона собственного сына восемнадцати лет…» Дальше… четырнадцатое декабря – уже другая газета. «…в курортном поселке близ пансионата «Сердолик»… найдены мертвыми супруги И… предположительно муж… вначале расправился с женой, а после покончил с собой… Также некто Л. пятидесяти лет была зверски убита при попытке ограбления. Ведутся поиски ее сына, двадцатидвухлетнего…» «…в районе поселка Гаспра был найден труп неизвестного мужчины предположительно двадцати пятитридцати лет с огнестрельным ранением груди. Каких-либо документов, позволяющих установить личность…» «Минувшей ночью на окраине Ялты были обнаружены трупы двух граждан России с признаками насильственной смерти… огнестрельное ранение в голову… другой скончался от смертельного ранения в шею. Ведется следствие…»

Что ж, если я не ошибаюсь, похоже вот они все, Наташины покойники. Ковальчуки и Измайловы точно – остальные предположительно, если некто, заметая следы, отвез «пацанов» к Гаспре и в Ялту. Чудесно. И во что же, спрашивается, я влезла?! Вот уж типично по-русски – сделать, а потом подумать. «Эх, е-мое, и зачем же я так напился?!»

Я открываю свою записную книжку, куда переписала адреса и телефоны Наташиных клиентов. Мне повезло – в Волжанске живут сразу трое из них: Аристарх Сергеевич Кужавский, Антон Антонович Журбенко, взорванный в недавнем прошлом вместе с личным автомобилем, и Элина Максимовна Нарышкина-Киреева. Сюда же можно прибавить и теоретически покойного Илью Павловича Шестакова. Итого четверо. С одной стороны это хорошо, с другой не очень – занимаясь ими, я нарушу одну из главных заповедей «Пандоры» – никогда не работать в собственном городе, потому что это, во-первых, опасно, во-вторых, невыгодно. Вовка-Черный Санитар по этому поводу как-то выразился просто и вульгарно: «Зачем с…ть в свой унитаз, когда есть чужие?!»

Я закрываю записную книжку, выключаю компьютер и только сейчас замечаю, что, задумавшись, выкурила сигарету, рассыпав по столу пепел. Приходится срочно вытирать стол и распахивать окно – на кухне Женька это занятие терпит, но от дыма в спальне у него будет истерика. А теперь все – спать, спать. После ванны меня разморило и даже доносящийся с кухни острый запах жарящегося мяса не в силах тягаться с мягкой постелью. Я плюхаюсь на кровать прямо в халате и мгновенно засыпаю, успев только подумать о Волгограде – интересно, произошло ли там что-нибудь после моего отъезда и насколько грозен во гневе Матейко-старший?

Просыпаюсь я ближе к вечеру оттого, что прямо возле моего лица кто-то громко храпит. Я открываю один глаз – ну конечно, Эдгар блаженно растекся по одной из подушек и безмятежно спит. Я толкаю его кулаком в толстый бок, и он приоткрывает глаза и смотрит на меня с кроткой мученической тоской – собаки умеют смотреть так, что хотя провинились они сами, виноватым почему-то чувствуете себя вы.

– Эдгар, есть хочешь?!

Сон мгновенно слетает с бульдога, и он вскакивает, радостно вертя остатком толстого хвоста. Я причесываюсь и иду в другую комнату, откуда доносится грохот музыкального центра. Сзади раздается глухой тяжелый удар, словно кто-то уронил гирю, – это Эдгар спрыгнул с кровати. В комнате распахнута балконная дверь, в которую вытягивается дым от Максимовых сигарет. Женька с величественным видом валяется на своем любимом диване и просматривает какие-то бумаги, попивая пиво, Максим утонул в огромном кресле рядом с журнальным столиком, на котором стоят пепельница, большая наполовину полная пивная кружка и телефон. Под столиком толпятся пустые бутылки. Максим опять пригорюнился, вслушиваясь в «Бурные воды», – приходя к нам, он всегда ставит оркестр Поля Мориа и под него тоскует о бесцельно прожитых годах. Я приношу себе с кухни мяса и красного вина и некоторое время мы просто сидим и болтаем о всякой ерунде, правда Максима периодически сносит на тему работы. Потом Женька говорит, что отдыхать мне осталось еще три недели, а потом придется ехать в Саранск. При этом он смотрит на меня немного холодно.

– А что этот ваш козел? – рассеянно спрашивает Максим. – Все еще не сменили? Когда восстанете? Когда скинете иго, как я? Упрямый ты, Женька, все ждешь чего-то, терпишь. Все равно ведь ничего не выйдет.

– Именно что козел! – замечает Женька, игнорируя все остальные слова. – В последнее время с ним вообще невозможно стало разговаривать – даже любимый Гоголь его не греет. Раздражается, орет без всякого повода, дерганый стал какой-то. Видать, не все ладно в Волжанском государстве – кто-то прищемил хвост нашему Эн-Вэ.

При этом он снова внимательно смотрит на меня – ну, конечно, про телефон вспомнил. Я делаю вид, что ничего не понимаю и спрашиваю:

– Максим, а что в Волжанске маньяк какой-то объявился? Сегодня по радио передавали.

– Да-а, – Максим делает огромный глоток, – завелся вроде какой-то отморозок – отлавливает баб лет под тридцать и колючей проволокой… – он издает звук выскакивающей пробки и одновременно сжимает кулак. – Еще с прошлого года его обыскались. Наверняка заезжий какой-нибудь, волжанские как-то не маньячат. Вот парадоксально, да, вроде такой большой город, казалось бы, и преступлений подобного рода должно быть больше, а у нас их почти и нетто – мне как-то знакомый психолог рассказывала. Просто не те у нас тут люди, не та атмосфера – некогда нашим психически расстраиваться. Вот обычных убийств на почве бизнеса да бытовухи – это да, этого хватает.

– Нашли тему для разговора, – ворчит Женька и качает головой, и свет люстры взблескивает на серебряном колечке в его ухе. Он берет пульт дистанционного управления и делает музыку чуть потише. – Может, это и не маньячество, а именно продуманные убийства по рядовым причинам. Скольких там – троих?

– Четверых, – отвечает Максим и дает Эдгару луковый крекер, который тот проглатывает не жуя. – Только одна жива осталась. В январе ее к нам привозили – шею исправлять, я как раз у Романыча сидел. Шея-то у нее после проволоки была как котлета, сам понимаешь, и говорить ничего не могла, только шепотом еле-еле. Никого не видела, понятное дело – сзади напал, да не додушил – спугнул кто-то. Свезло даме, – он допивает пиво и встает, чтобы принести из холодильника новую бутылку. Его правая рука делает в воздухе изящный жест. – Нет, ну какая мелодия… а вот это – какой переход, а?! А название – «Мельницы моего сердца»?! А сейчас что? Я твое море, а ты – мой бэби! – гнусавит Максим и высовывает язык, становясь похожим на Эдгара, потом, пошатываясь, уходит на кухню. Так серьезно пьет он только в изгнании. Скоро он заснет, и Женька уложит его на диван, а Максим во время укладывания будет пытаться поцеловать его в шею, бормоча: «Ларик, давай все забудем». Все это давным-давно выучено наизусть.

Едва он скрывается за дверью, как Женька снова делает музыку громче, бросает бумаги и встает с дивана.

– Давай потанцуем, – говорит он и вытаскивает меня из кресла.

– Я же в халате.

– Ничего, ты прекрасно умеешь танцевать в любой одежде.

Он уводит меня на середину комнаты. Под «Мельницы моего сердца» танцевать не так-то просто – это не быстрая мелодия, но и не медленная. Но Женька знает нужный темп, быстро подстраивает меня под него, и вскоре наши движения становятся неотделимы от музыки и друг от друга. Я знаю, зачем он это затеял, – чтобы узнать, что у меня на душе. Женька не раз говорил, что танцуя с человеком – не просто топчась на месте и обжимаясь, а танцуя по-настоящему, в тесном физическом и духовном контакте, без единства которых настоящий танец невозможен, о человеке этом можно узнать очень многое, потому что танец иногда – это нечто большее, чем секс или задушевный разговор. Это может показаться красивой и забавной выдумкой, но я не раз имела возможность убедиться, что это действительно правда, Женька великолепно меня чувствует, несмотря на то, что, как он говорит, между нами никогда не было и не будет полного контакта. «Настоящего, своего партнера в большинстве случаев чувствуешь сразу, и чаще всего он бывает только один – именно по этому принципу построено мастерство некоторых пар, и если их разлучить, то танцевать с другими они уже не смогут так хорошо, как друг с другом, – говорил он как-то. – И если ты когда-нибудь найдешь себе такого, ты этого человека из виду не выпускай. Хотя часто партнеров создают обучением, притиркой – может, я и ошибаюсь насчет тебя».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю