Текст книги "Смерть на выбор"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Аскер явно имел право командовать, все остальные молчали и уже не жестикулировали. Но ругаться Аскеру вскоре надоело, и он жестом приказал идти за ним и вместе со всеми бросился к Нининой комнате.

– Черт. Кто открыл дверь? – Медный голос звучал грозно. Аскер заглянул в комнату. Нина испугалась. – Куда она могла деться? У нас есть караул или мы в бирюльки играем?

– Она, наверное, вышла…

– Вышла. – Аскер чуть не задохнулся. – Вышла через запертую дверь!

– В любом случае далеко она не ушла, – бросился успокаивать командира – а Аскер явно был командиром – один из близнецов.

– А недалеко – это куда, в Бухару? Тебе шума не хватало?

– Не будет шума, она здесь, я чувствую.

– Можешь подавиться своими чувствами, болван набитый. – Медный голос превратился в стеклянно-визгливый.

Нина как можно тише прикрыла дверь и обрадовалась, нащупав ключ, – эту комнату, видимо, готовили для тех, кому можно доверять, она была снабжена нормальным английским замком и ключ был в замочной скважине. Пружина запора щелкнула, но визг Аскера заглушил щелчок.

– Обыщите все!

* * *

Максим скреб кетменем веревки. Распилить, а точнее, перетереть продукт века двадцатого, пусть и произведенный слаборазвитой державой, почти невозможно, если в твоем распоряжении только древнее орудие рабского труда. Но Максим это почти невозможное совершил. То ли обломок топора, то ли журналистское упорство и настойчивость все же разбили оковы.

Максим с трудом разогнулся. Руки болели, спина и живот ныли, так, словно их несколько часов обрабатывал наждачной крошкой квалифицированный столяр.

Чтобы распутать связанные ноги, потребовалось еще минут пятнадцать, кетмень не пригодился. Первые шаги были неуверенными – Максим впервые понял, что такое не чуять под собой ног. И совершенно не понимал, почему «не чуя ног» бегают. Он, скорее, полз. Зато теперь он прекрасно видел в темноте. А за стенки хватался, просто чтобы не упасть.

Пережитые испытания обострили чутье – выход нашелся неожиданно быстро, причем в поисках журналист использовал и обоняние, и шаткий огонек зажигалки. Он шел на свежий воздух.

Со стороны его исход из дома-лабиринта напоминал победоносный выход Тесея из Тартара – древний герой наверняка был такой же грязный и такой же довольный. Выломать подточенную веками дверь было легче, чем перепилить современные веревки.

Обретя свободу в полном смысле этого слова, Максим устроил подлинную сцену радости – причем, когда он читал о таких прыжках, ужимках и воплях в книжках или видел их в кино, они казались ему надуманными и вычурными.

Свободный человек не может долго стоять на месте: убедившись, что машину угнали или спрятали, Максим пошел пешком, пошел куда глаза глядят – ориентироваться даже в ярко освещенной луной пустыне умеют только верблюды.

* * *

Нина прильнула ухом к стене и старалась не дышать. Дыхание она сдерживала совершенно напрасно – Аскер и пятеро военизированных юнцов топали и кричали, как небольшое стадо разъяренных буйволов. Судя по всему, они твердо решили отыскать беглянку.

Несколько раз кто-то пытался открыть дверь, за которой притаилась девушка. Нина всякий раз вздрагивала и начинала судорожно придумывать, куда спрятаться, хотя прекрасно понимала, что спрятаться в мышеловке, в которую она сама себя загнала, невозможно. Когда шум стихал, она пыталась понять, почему же все-таки прячется.

Нина была девушка разумная и всегда умела находить причины, объясняющие те или иные свои поступки. Сейчас это было трудно: она знала Аскера пять лет и знала, что ему можно доверять. Она знала, что Максим – человек взбалмошный и ненадежный. Тем не менее нечто в поведении Аскера и его спутников ее испугало чуть не до смерти. Что? Понять она никак не могла.

Да, ее заперли в комнате, но если в доме много молодых горячих джигитов, то скорее всего заботились о ее же безопасности. Дом выглядел странно: странными были почти крепостные укрепления, странной была одежда обитателей, а их суета у ворот напоминала возню на КПП – Нина носила высокое звание лейтенанта запаса и представляла, как несут караульную службу, – именно на часовых походили странно одинаковые юноши в комбинезонах и платках.

То, что Аскер и все остальные испугались, когда обнаружили ее исчезновение, тоже вполне объяснимо: Аскер часто рассказывал и о похищении невест, и о прочих экзотических преступлениях. Его не удивляли предложения купить ту же Нину как жену, естественно он не удивился, а забеспокоился, когда обнаружил, что она исчезла. Он же не подозревал, что она просто разозлилась от того, что ее заперли.

Нина уже совсем было собралась выйти и успокоить Аскера со товарищи, но не успела – когда она открыла дверь, во дворе было уже темно. Она лишь услышала рев автомобиля – видимо, джигиты решили продолжить поиски в более отдаленных окрестностях. Нина бесшумно прикрыла дверь и побежала вдоль стены – если бы ее спросили, куда именно она бежит, то ответ был бы крайне невразумительным.

Ворота были заперты, и девушка в развевающемся, подобно знамени, одеянии бежала вдоль стены – она вскарабкалась на открытую веранду и бросилась к дверям.

Комната, которая, видимо, служила гостиной и приемной, оказалась просторной и роскошно обставленной. Нина даже остановилась – ее босые ноги почувствовали негу ковра. От неожиданности она чуть не упала. Огляделась, но так и не обнаружила выключателя. Пришлось и дальше передвигаться в темноте. Впрочем, она к этому уже привыкла. Она догадывалась, что вдоль стен стоят низенькие диваны и столики. Знала, что шкафы устроены в стенах, и поэтому снова двигалась по периметру и тщательно ощупывала стены. Наконец она нашла то, что искала. Точнее, поняла, что искала именно это. Во вполне традиционной нише она обнаружила посланца двадцатого века – телефон. И страшно обрадовалась.

Но радость не лишила ее памяти. И осторожности. Она взяла гладкий и похожий очертаниями на космическую ракету аппарат, аккуратно переставила его на пол, тихонько уселась рядом, тоже на пол, и набрала номер – единственный, который пришел ей в голову. Точнее, сначала она набрала восьмерку, о чем она не подумала, так это о времени: если в Бухаре около двенадцати, значит, в Петербурге уже два часа ночи. Но в Петербурге откликнулись почти сразу.

– Алло, алло, – шептала Нина, – Глеб, это ты?

– Да, я. – Глеб отвечал холодно и насмешливо. О коммунальной квартире не напомнил – и то хорошо.

– Я в Бухаре, – захлебывалась девушка, – понимаешь, Глеб, в Бухаре.

– Что ж не понять, понимаю. А еще я понимаю, что сейчас ночь.

– Ну ночь, но, понимаешь, мне обязательно надо сказать тебе…

– А утром это нельзя было сделать? – перебил ее Глеб. Нина даже растерялась, она чувствовала себя пленницей в логове врага, и его холодность обескуражила ее.

– Утром? Да нет, разумеется, это же чрезвычайно важно. Максим, он…

– Да будет тебе известно, меня совершенно не интересует этот самоуверенный и самовлюбленный юноша. Обсуждать его персону мне и утром не интересно, и уж тем более ночью. Я не знаю, как вы там развлекаетесь, а меня от работы никто не освобождал. Допускаю, что в вихре приключений ты об этом забыла.

Нина чуть не расплакалась, ей и так трудно было сосредоточиться, чтобы объяснить, что, собственно, происходит, а столь холодная отповедь и вовсе рассыпала осколки мыслей.

– Я в Бухаре. Понимаешь, Аскер и Рустем Ибрагимович и… – Нина оглянулась, потому что услышала шум шагов. – Мне страшно, Глеб, – судорожно крикнула она. Но не знала, услышали ее или нет: телефон молчал, гудков тоже не было. Нина расплакалась, сжимая уже вполне бесполезную телефонную трубку.

– Интересно, что эти слезы должны означать? – Девушка открыла застланные слезами глаза: комната была ярко освещена, и в центре стоял не старый и не молодой, но уже совершенно седой мужчина, в белом халате и яркой тюбетейке. Глаза у него были ласковые.

– Кто вас обидел? Почему вы плачете?

Нина не знала, что отвечать, ее никто не обижал. Плакала она от страха, но если даже Глеб не понял ее, то этот белобородый наверняка не сумеет разобраться в ее запутанных чувствах. Она расплакалась еще горше и только помотала головой:

– Не знаю, просто страшно… – Слезы снова потекли сами собой, а плечи, не укрытые самодельной туникой, трогательно вздрагивали.

* * *

Максим никогда не задумывался о судьбе калик перехожих, но долгая пешеходная прогулка по пустыне привела его к невеселым мыслям о горькой судьбе бродяг и бездомных. Он где-то когда-то читал или слышал, что, если не считать космоса, одиночество в песках ближе всего к абсолютному одиночеству. Теперь он мог убедиться в этом лично. Одиночество всегда угнетало популярного репортера, одиночество вынужденное давило во много раз сильнее.

На шоссе Максим вышел скорее всего чудом. Определить, в какой стороне благородная Бухара, он не сумел, хотя обнюхал каждый верстовой столб и ощупал все выбоины на теплом асфальте – видимо, его чутье работало только в закрытых помещениях и в крайне опасных для жизни ситуациях. Поработав с полчаса ищейкой, Максим сел на обочине – ждать следующего чуда.

* * *

– Я понимаю, почему вы испугались, – необычная обстановка, усталость. И вообще, для женщин путешествия – трудное испытание. Тем более что спутник ваш исчез. – Человек в белом халате утешал Нину, будто родной отец. – Но бояться совершенно нечего! Дорогая моя, вы мне верите?

Не поверить ему было бы кощунством. Величавая осанка, благородная седина, покой, буквально стекающий с его рук и губ. Восточный философ из книжки, незнакомец умел понять и разглядеть все, кроме непонятных Нининых страхов, – девушка сама не заметила, как перестала плакать и начала сбивчиво, но подробно рассказывать. Причем умом она понимала, что не стоит быть совсем уж откровенной, но остановиться не могла.

– Разумеется, я понимала, что все это – авантюра и никаких сокровищ нет и не может быть. Но он такой азартный, он буквально заразил меня этими поисками, а потом, потом нас задержали на дороге, разбили камеру, целую ночь звонили мне, а потом я не дождалась его, и он куда-то пропал. А почему, почему они будто в военной форме? – Нина подняла глаза. Философ в белом был невозмутим:

– Мода такая теперь, на иностранную военную форму, а у вас разве нет?

Нина согласно кивнула.

– Просто вроде как играют они.

– Но Аскер… – Нина внезапно замолчала.

– Аскер – сын моего друга, почти брата, все равно что мой сын. Он что, был с вами груб? – Неподдельная тревога звучала в голосе философа.

– Нет, он просто был не такой, как обычно. Я никогда…

– Он просто дома – вот и кажется необычным. Так ведь? – С ним было трудно не согласиться. И Нина согласилась.

– А что за сокровища вы искали с этим журналистом?

– Клад бекташи. Кстати, очень может быть, что эта рукопись действительно…

– Я знаю. Это вы переводили карту?

– Да, еще дома.

– Вы не обратили внимания на буквы Джим, Мим, Алиф в левом верхнем углу текста?

– Нет, я просто решила, что это анаграмма того, кто составил карту. Впрочем, какая разница.

– А что это еще может быть?

– Чижов говорил, что сокращенное, точнее, зашифрованное название местности. Ну… знаете, бывает такой код, как у военных, – из пункта «А» в пункт «Б»… Ведь орден бекташи имел очень сильную военную организацию. Все-таки уже девятнадцатый век – могли быть и более сложные шифры. В любом случае теперь нам это никогда не узнать, ведь больше бумаг не сохранилось.

– Да, конечно, но в других документах может быть и расшифровка этого названия… Не правда ли?

– Разумеется. А откуда… – Нина несколько поздно сообразила, что этому человеку она о карте ничего не говорила, а он ее знает прекрасно. – Вы видели карту?

– Я ужинал с вашим приятелем.

А где он?

– Отправился отдыхать. – Человек в белом неожиданно встал, его жесты стали властными. Философичность испарилась. – И вам тоже надо отдохнуть, ночные страхи пройдут с рассветом. – Он протянул Нине руку и помог подняться. – Идите к себе, отдыхайте.

Нина кивнула. И вышла на айван. Едва за ней опустилась занавеска, в комнату буквально ворвался Аскер. Человек в белом жестом приказал ему хранить молчание. Через пару минут, когда Нина уже должна была быть в своей комнате, он насмешливо и негромко произнес:

– Почему у тебя все время все не получается, даже девчонка чуть не ускользнула. Я уже не говорю о бездарном спектакле позавчера. Проследи, чтобы с ней больше не было проблем, но внимательно, она нам очень еще нужна. Ясно?

– Да, шейх. – Поклон Аскера был даже чересчур низким.

Нина, спрятавшаяся у входа, похолодела и помчалась в комнату, из которой с таким трудом выбралась час назад. Она знала, что пока ей ничего не угрожает, еще она знала, что ей есть о чем подумать.

* * *

Чуда Максим дождался: запыленный «газик» остановился чуть не по первому его знаку.

– Мне очень надо в Бухару. – Максим заглянул в окошечко. Человек за рулем и в тюбетейке доверчиво улыбался, человек в тюрбане и с портфелем в руках молчал. Оба внимательно смотрели на ночного путника. Максим решил, что они плохо понимают по-русски и принялся говорить по складам и размахивая руками.

– Мне надо, – он показал, что до зарезу надо, – в Бухару, – он махнул рукой, стараясь охватить все стороны света, поскольку не знал из Бухары или в Бухару едет этот замечательный автомобиль.

– Я понимаю, – спокойно произнес человек в тюрбане. И снова замолчал. Он не улыбался и не удивлялся, он просто молчал и вовсе не торопился отделаться от странного русского. Максим понял, что тот ничего не понимает.

– У меня угнали машину и выкинули прямо на дороге, мне надо в Бухару, в отделение милиции. – Последние слова Максим кричал уже вслед уезжавшему автомобилю. Спокойно выслушав его, пассажир и шофер поехали своей дорогой. Максим решил идти пешком. Причем в сторону, прямо противоположную той, в которую ехали непонятливые люди в «газике». Опытный репортер здраво рассудил, что название города Бухары они, даже приблизительно владея русским, разобрали бы наверняка. А раз так – они ехали не в Бухару.

Максим горестно осмотрел свой изрядно потрепанный костюм – больше всего его беспокоили развалившиеся кроссовки «Рибок»: хвастаются, что делают на века – а на самом деле мишура для прогулок по Невскому. Осудив всемирно известную фирму, Максим бодро двинулся по шоссе. Машин больше не было.

* * *

Глеб Ершов растерянно глядел на телефонную трубку. Короткие гудки – такие выходки не в стиле Нинон: она девушка интеллигентная, не стала бы беспокоить в столь поздний час без нужды и уж тем более не стала бы демонстративно бросать трубку. Глеб жалел, что отвечал ей холодно и иронично. Но в конце концов его можно понять: отправилась неизвестно с кем неизвестно куда. Точнее, известно с кем – с писакой-прощелыгой. А его поставила перед фактом – мол, еду, и все. Приблизительно так Глеб пытался побороть странное чувство – тревогу, вызванную Нининым звонком. Она сказала: «Мне страшно».

Глеб знал Нину уже два года. И не просто знал. Она, несмотря на бестолковость и постоянно окружавшую ее путаницу, не трусиха и не паникерша. Не станет просто так говорить о страхах. Глеб наморщил лоб – за два года он ни разу не слышал от нее чего-нибудь подобного. Она скорее говорила «я бешусь», а не «я боюсь».

Он глянул на часы: половина третьего. Ночь. Не лучшее время для телефонных звонков… Глеб вернулся на диван – твердо решив, что утром он непременно позвонит профессору Качеву. Единственному в Петербурге человеку, который мог быстро узнать все о Нине.

Профессор Качев – создатель узбекского нового букваря, ученый, блестящий теоретик, успешно защитивший свою гипотезу относительно классификации тюркских языков, – был в Узбекистане царем, богом и земским начальником. Он мог все. А следовательно, он мог узнать, что случилось с Ниной. С этой мыслью Глеб Ершов заснул.

* * *

Нина заснуть так и не смогла. Вокруг творилось что-то грозное и непонятное. Зловещие метаморфозы: бойкий аспирант, превратившийся в злобного боевика, излучающий покой и смирение восточный философ, обернувшийся надменным шейхом. Какие-то угрозы – неявные и очевидные. И полная беспомощность. «Я ничего не понимаю, я ничего не могу сделать», – шептала Нина и отчаянно старалась не заплакать. Еще она пыталась утешать себя всяческими банальностями – вроде «утро вечера мудренее». Утешение было слабым.

Утро, как и положено в этих широтах, наступило быстро и решительно. Всего пять минут сумеречных бликов – и в крошечное окошко под потолком ворвалось солнце. Беспощадные лучи осветили разор, учиненный пытавшейся сбежать девушкой: ковры и циновки скомканы, яркие шелковые шторы разорваны, и среди этого хаоса – она сама, укутавшаяся в обрывок занавески и тихонько поскуливающая. Нина не плакала, но и не выглядела спокойной.

Послышалось шуршание шагов – кто-то в мягкой обуви шел по галерее. «Неужели ко мне?» – с ужасом подумала Нина и предприняла последнюю попытку сделать безмятежное лицо. Она надеялась, что получилось.

На пороге появилась давешняя старуха, объяснявшая ей правила поведения. Морщинистое лицо было непроницаемым и при этом приветливым. Этакое азиатское гостеприимство. Говорила она по-узбекски.

– Доброе утро, доченька! Выспалась?

– Здравствуйте. – Нина помотала головой, лихорадочно придумывая, как объяснить разор в комнате. Старуха, словно ничего не замечая, кивнула кому-то, и этот кто-то протянул ей Нинины джинсы и клетчатую рубаху.

– Одевайся. Завтрак уже готов. – Она не отвела глаз, когда Нина сбросила шаль и принялась натягивать джинсы. Сие простое действие, как ни странно, успокоило девушку.

– Мне бы умыться.

– Идем, – степенно кивнула непроницаемая старуха.

На сей раз Нине разрешили присоединиться к мужчинам. Кроме хозяина дома, за столом, если можно так назвать традиционный дастархан, сидели Аскер и Максим. Целый и невредимый, как всегда, улыбчивый. Мирная, неторопливая беседа, горка лепешек, живописный натюрморт с виноградом, персиками и ломтиками дыни. Фарфоровые пиалы с чаем. Благодать.

Будь Нина человеком чуть менее уравновешенным, она бы усомнилась в том, что ночное бегство из запертой комнаты, превращение мирного Аскера в боевика, погоня, судорожная попытка попросить Глеба о помощи, мудрец в халате, которого называют шейхом, – реальность. Но Нина твердо знала, что она была и есть в здравом уме и твердой памяти, следовательно, все эти приключения не мираж и не плод больной фантазии. А буколический завтрак – всего-навсего узорная ширма, прикрывающая некие тайны. Очень может быть – преступные тайны.

Как искушенный ориенталист, Нина знала: вспарывать эту ширму ножом бессмысленно. Поэтому она постаралась внести посильный вклад в общее дело: вела себя благостно, то есть с аппетитом позавтракала, не особенно вмешивалась в разговор.

Беседовали, что называется, ни о чем: о бухарских достопримечательностях, о сортах персиков, о реформах, о жаре. Максим с неподдельным интересом слушал эти пространные рассуждения. Странная почтительность. Девушка лениво щипала веточку винограда и пристально наблюдала за мужчинами.

Обычно нетерпеливый, журналист чудесно переменился: выдержка, спокойствие, вежливость. Внезапные перемены не к добру – Нина готова была подписаться под этим, уже ставшим банальностью перлом житейской мудрости.

А завтрак тянулся, словно рахат-лукум. И был таким же приторным. Нина напряженно ждала от Максима знака, взмаха ресниц, движения руки – и не дождалась. Седобородый хозяин дома, невозмутимый аксакал, неведомо как дал своим женщинам сигнал убирать со стола, те засуетились, забегали. В этом мелькании, как приговор, прозвучала фраза: «Не будем мешать». Аскер подхватил Максима, и они исчезли на мужской половине. Ниной же опять занялась суровая старуха – вывела ее в сад, усадила на заранее принесенном ковре, сама занялась каким-то непонятным и, видимо, важным делом неподалеку.

Все выглядело чинно, благородно, но наводило на размышления об унылой участи гаремных затворниц. Нина, как образованный человек вообще и востоковед в частности, могла рассуждать на эту тему вполне профессионально, только в данном случае ползли мысли обывательские: сначала о страданиях панны Марии, заставившей заплакать фонтан в Бахчисарае, потом о сообразительности почти современницы – кавказской пленницы, которая предпочитала действовать, а не вздыхать. Нина тоже не вздыхала, она думала.

Действовать. Самое разумное – как-то связаться с Максимом. Вопрос – как? Другой вопрос – почему он, человек-бульдозер, затих и присмирел? И вообще, больше похож на инока, а о сокровищах, заманивших его так далеко, забыл. И куда его увели? И как это можно выведать у суровой старухи? Как раз может оказаться очень просто: в сказках такие вот благообразные старухи, именуемые Пирезоль, на поверку оказываются вполне свойскими и разбитными, готовыми помочь, особенно когда слышат звон монет. Чем же ее подкупить? Деньги и сумка остались в машине.

Как превратить сторожа в пособника, Нина придумать не успела. Сначала окликнули старуху, потом появился хозяин дома.

– Где наша Нина-ханум? Отдохнула – и хорошо! Идемте скорей, идемте.

Обескураженная девушка последовала за ним в дом. Опять гостиная, только совсем другая, не зловещая, как ночью, а радостная. И телефон, и Аскер, веселенький и ласковый.

– Идет, идет, профессор. Как вы могли подумать, что мы Ниночку в обиду дадим. Все в порядке, она и сама скажет. А как ваше бесценное здоровье?

У Нины округлились глаза – так почтительно Аскер мог беседовать только с профессором Качевым. Значит, Глеб все же забеспокоился. Только толку от этого чуть. Не может же она в присутствии Аскера и хозяина дома описывать ночные кошмары. «Думай, соображай», – понукала себя Нина. И машинально повторяла в трубку.

Да… Все в порядке… Есть, есть интересные находки. В библиотеке мазара удалось найти след этой рукописи. Челиби?.. Судя по всему, библиотекарь ее продал… – «Неужели Василий Леонтьевич не догадается спросить напрямую, с какого перепуга она бросилась ночью звонить Глебу?» – Да… Очень хорошо… Солнце, весна… Конечно, заботятся… Перемены… Кое-какие есть.

«Ну, спроси, спроси», – мысленно понукала учителя Нина, но тот уже начал перечислять имена своих коллег, друзей и учеников, которым непременно следует передать от него большой-пребольшой «салам» и пожелание всяческих благ.

– Хорошо, непременно передам… Да, и ему, обязательно. Вы звоните Василий Леонтьевич. Не забывайте меня, нас, – сказала Нина профессору Качеву, когда он начал прощаться. Слабая, но надежда, что грядущие звонки великого ученого из Петербурга заставят этих людей отказаться от крайностей. Нина, помедлив, аккуратно положила трубку и робко оглянулась. И Аскер, и Махмуд-ата, хозяин дома, пристально наблюдали за ней. В глазах у обоих – странный коктейль: тревога и угроза в равных пропорциях. И сверху коктейль припорошен сахарной пудрой показной ласковости.

– Ну как поговорили, Нина-ханум? – Аскер, переполненный почтением к профессору Качеву, вдруг перешел на «вы» – это после трех совместных лет в аспирантуре, после общих предэкзаменационных переживаний и вечеринок по случаю успешного преодоления очередного препятствия. Забыто все – только угроза, тревога и почтительность. Запад есть Запад, Восток есть Восток, – Нина вспомнила Киплинга и вдруг успокоилась. В ней проснулся этнограф, специалист. Все стало ясно, как Божий день. Теперь она знала что делать!

– А где Максим? – Легкое замешательство. Первым опомнился Махмуд-ата:

– Уехал, сразу, как позавтракали, уехал. Сказал, не знает, когда вернется.

Аскер лукаво подхватил:

– Можем поехать за ним, Нина-ханум. Догоним, если будет на то воля Аллаха.

– Пожалуй, не стоит. Я лучше в саду поработаю. Где мои бумаги? – решительно оборвала его Нина.

Хватит жить по чужому уставу. Вчера это ни к чему хорошему не привело. А Максим скорее всего где-то здесь, раз Аскер и Махмуд-ата пытаются уверить ее в обратном.

– Все на месте, Нина-ханум, где и было.

* * *

Ее комната преобразилась – ни следа не осталось от учиненного погрома, даже шторы новые повесили. И все ее бумаги чудесным образом вернулись. Нина не стала задавать лишних вопросов. Уселась на пороге, чтобы вновь не вздумали запирать двери, и сделала вид, что погрузилась в тексты. Аскер, проводивший ее до дверей, удалился. Но Нина не тешила себя иллюзиями – наверняка кто-нибудь да наблюдает за нежелательной беспокойной гостьей.

Выход нашелся на удивление быстро – Нина вспомнила о сундуке, стоявшем в свободной комнатухе, ночью она обратила на него внимание и даже собиралась укрыться в нем, если Аскер со товарищи начнут ломать двери. Тогда, мельком заглянув в сундук, Нина заметила чачван, а где чачван, там и паранджа. Очень удобное одеяние для тех, кто предпочитает анонимность.

* * *

Максим снова сидел в темнице. Правда, не в такой обширной, как предыдущая. Сидел и ругал себя за отсутствие репортерского чутья – не следовало так открыто шагать по шоссе на вражеской территории. Так он, как салага лопоухий, своими ногами пришагал в неволю. Едва рассвело, едва появилась надежда, что удастся подхватить утреннюю машину, как вновь появились его мучители. Схватили, связали, бросили в багажник «Волги», привезли в какой-то дом. Потом объяснили, что, ежели он хоть слово вякнет, плохо будет не только ему, но и Нине. Потом показали за завтраком девушке. Он, как человек благородный, вел себя примерно. Нина весь этот спектакль приняла за чистую монету.

И вот теперь он, король российской прессы, сидит в узкой и очень глубокой яме. И небо в клеточку. В полном смысле этого слова, потому что единственный вход в темницу – он же дверь, он же окно – прикрыт чугунной решеткой. Единственное преимущество – сухо и прохладно. И можно не рыпаться: традиционный азиатский зиндан усовершенствовали – одели стенки бетоном. Так что повторить подвиг Лоуренса Аравийского или какого-то другого мужественного британца, очутившегося в подобной и тоже азиатской тюрьме и совершившего дерзкий побег, не удастся. Остается лишь вспоминать ярко прожитые годы.

Злодеи, поймавшие его во второй раз, пощадить не обещали. В общем – засада. Максим даже не думал о том, как здорово он все это опишет сначала в газетных очерках, а потом в сугубо документальной книжке. То есть Максим отчаялся. Единственный человек, который мог его выручить, – Нина, смешное и рассеянное существо, влюбленное в Восток, по уши погрязшее в витиеватых рукописях и ритуалах. Ее обмануть нетрудно, сама рада обманываться.

Максим закрыл глаза, уж больно мучительно было смотреть на такое синее, и такое ясное, – и такое далекое, потерянное для него небо. Тень, заслонившая солнце, заставила его очнуться.

– Тихо, не кричи, – едва слышно попросила Нина. Голос Максим узнал, а вот выглядела она весьма живописно: какой-то халат на голове, рукава растут из ушей, и все это грязно-лилового цвета. Максим не стал возмущаться тем, что Нина, видимо считая его существом слабонервным, повторила просьбу не кричать несколько раз, но счел необходимым спросить:

– Чего это ты так вырядилась?

– А ты чего тут сидишь? – быстро нашлась девушка. Максима в очередной раз удивила этакая ядовитость при общей растяпнстости.

– Я, знаешь ли, к жаре не привык, а тут прохладно.

– А… А чего решетку задвинул?

– Это у хозяев спроси. Они ужас до чего заботливые.

– Подожди. – Нина исчезла, но вскоре вернулась. – Ладно, некогда шутить. Ты можешь отсюда выбраться?

Максим крякнул:

– Ты же говоришь, что нет времени на шутки.

– Ну да. – Все-таки девица невообразимо бестолковая. – Слушай, я постараюсь раздобыть веревку, и ты выберешься.

– Я уже один раз выбирался. – Журналист вкратце рассказал о своих злоключениях. Потом выслушал Нину.

– И что ты обо всем этом думаешь?

– По-моему, это действует орден бекташи.

– Кто? Ты же говорила это из пятнадцатого века.

Нина досадливо поморщилась:

– После официального закрытия ордена он еще действовал. В Турции последние сообщения о деятельности бекташи появилась в двадцать пятом году.

– А сейчас девяносто пятый, и к тому же это – не Турция, и вообще, какие ордена?

Нина опять сморщила носик – безапелляционность этого невежды была просто вопиющей. Он безоговорочно поверил в то, что найдет казну бекташи именно под Бухарой или под Самаркандом, а вот предположение, что орден бекташи возродился под небом Узбекистана, кажется ему диким, на год ссылается.

– Именно в девяносто пятом он и мог появиться вновь. Ты газеты читаешь?

Максим предпочел пропустить оскорбительный вопрос мимо ушей.

– Газеты – Бог с ними, мы время теряем.

Нина не могла с ним не согласиться. Она, конечно, хорошо замаскировалась и дождалась полуденного зноя, когда любой порядочный среднеазиатский дом погружается в сон, но забывать об опасности не следовало. К тому же объяснить в двух словах специфические политические и религиозные процессы, захватившие бывшую советскую Среднюю Азию, не представлялось возможным.

– Веревку-то я раздобуду. А дальше что?

– А дальше в Бухару за вещами, переедем куда-нибудь. И вплотную займемся кладом.

– Как? – Нина опешила. Этот посаженный в зиндан чурбан так ничего и не понял.

– Вот что, милый, о кладе забудь, или останешься в зиндане.

– Где? – неподдельно удивился Максим. Он искренне не знал, что такое «зиндан».

– В яме своей, – огрызнулась Нина в ответ.

Оставаться в яме не хотелось, и Максим вновь решил сослаться на недостаток времени.

– Послушай, пока мы выясняем отношения, твои друзья опять что-нибудь учинят. – Максим прикусил язык, но поздно.

– Я бы на твоем месте была повежливее, мне ведь не с руки обижать друзей, так что я лучше пойду.

– Ну, не время, не время и не место выяснять отношения! Надо что-то придумать.

– Можно подумать, это я занимаюсь разборками. Я, между прочим, тебя здесь нашла, ты же сидел сиднем.

Максим чуть не задохнулся от возмущения. Хорошо, вовремя вспомнил, что обижаться на женщин вовсе не следует. Поэтому ответил как можно миролюбивее.

– Согласись, не сидеть сиднем в моем положении довольно трудно. – Легкий смешок свидетельствовал о том, что его жест доброй воли оценили по достоинству. А когда репортер чувствовал, что его ценят, он расцветал. – Придумал. Смотри – здесь же ходит автобус. По шоссе. Я, когда утром брел, на него очень рассчитывал. Не повезло. Ты постарайся выяснить расписание, достань веревку – и, когда стемнеет, сбежим. А потом подумаем как быть. В Бухару все равно надо вернуться.

Трудно оспаривать доводы разума.

– Хорошо. Договорились.

В темнице снова стало светлее – никто не загораживал солнце. Максим опять закрыл глаза: сидеть в яме и лелеять план побега – приятнее, чем просто сидеть в яме.