Текст книги "Смерть на выбор"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Не забудь. По моей команде!

Хозяин мусоровоза гуднул в знак согласия.

Оператор вздохнул, зажмурился:

– Давай.

Кузов начал медленно подыматься. На асфальт грохнулась первая жестянка, потом грохота уже не было. Только шуршание. Тряпье, коробки, пластиковые ящики, зловонные хлюпающие пищевые отходы, металлические пруты, бутылки – самосвал казался бездонным. Рукотворная гора росла и матерела.

– Так! Вот! Оно! То, что надо! – сладострастно приговаривал демиург. – Я вижу настроение, это – сама жизнь.

– Что творится? – не выдержала Лизавета.

– Корней Корнеич кино снимает, про авангардистов. Соцарт какой-то и некрореалисты.

Кузов мусоровоза на секунду застыл в положении «мечта импотента» и вернулся в исходную позицию. Гору отходов венчал измочаленный банный веник.

– Снято, – с облегчением выкрикнул оператор.

– Тогда пока, – ответил мужичок, высунувшись из кабины. Могучий мусоровоз грозно рыкнул и тронулся. Охранники, во избежание чрезвычайного происшествия, именовавшегося в годы войны – таран, отворили ворота. Через тридцать секунд все было кончено.

Телегений ушел, прихватив оператора, – он уже размышлял о том, как перевести на видеоязык эсхатологическое видение мира, свойственное некрореалистам. Размышлял вслух, и оператор должен был быть при нем, дабы потом отразить грезы демиурга на пленке. Зрители тоже разошлись.

А рядом с самой художественной кучей мусора в мире остался комендант телестудии, с лопатой в руках и с сомнением на лице. Убрать порождение телевизионной музы будет ничуть не легче, чем очистить Авгиевы конюшни. Но в штате нет Гераклов, да и речка Карповка протекает в некотором отдалении. Единственная надежда – на закон природы – движение бесконечно и неостановимо, следовательно, и эта гора когда-нибудь куда-нибудь переместится.

– Ты похожа на этого типа с лопатой. – Замечание Саши Байкова прозвучало как приговор. – Ладно, потом поговорим. Я должен камеру вернуть.

Лизавета ничего ему не сказала и в глаза старалась не смотреть.

* * *

– Слушай, а еще в марте стрельба была на Московском. Мотоциклист джип из автомата расстрелял. Числа тринадцатого. Съемки ГУВД. И еще на наркотики я посмотрю. – Лизавета нетерпеливо постукивала каблучком. Компьютер архива работал медленно. Словно неповоротливая хранительница древностей. Вероятно, программу писали люди, не лишенные чувства юмора, запланировали личностные характеристики: заторможенность, забывчивость, упрямство. Ай-би-эм с повадками архивариуса требовал правильных кодов и паролей. Его спрашивали о наркотиках, и он, помигивая голубым экраном, выдавал список из двух пунктов. Не страдающая склерозом Лизавета знала – сюжетов о наркотиках проходило больше. Она выдумывала иной пароль – вполне бессмысленное буквосочетание «нарко» – и список чудесным образом расширялся.

– Посмотри на «орган»! – распорядилась сотрудница архива. Она имела обширный опыт общения с машиной, умеющей хранить тайны видеокладовой. Опыт – критерий познания. Архивариус тут же выдал все, что знает о сюжетах, так или иначе связанных с организованной преступностью. О пересадках почек, печени, сердца, прочих органов даже не помышлял. Дабы прояснить видеоситуацию в этой сфере жизни, наверное, надо использовать пароль «перес».

Стопка отобранных кассет росла как на дрожжах. Лизавета судорожно делала пометки в своем реестрике. Что, кто, номер кассеты. Она отбирала видеоматериалы, говоря по-рыночному, с походом. Вряд ли пригодятся все километры отснятой пленки.

За один раз дотащить коробки с кассетами не представлялось возможным. Вышло три рейса.

Лизаветин пиратский набег на родной архив остался незамеченным. После семи вечера коридор, в котором сосредоточены служебные помещения дирекции новостей, пустеют. Занятые в программе – работают, времени слоняться из комнаты в комнату у них нет. Кто на съемках, кто на монтаже, кто в аппаратной. Остальные – отработавшие на сегодня свое искатели приключений и развлечений – уже разошлись. Временами развлечения устраивались непосредственно на службе. Тогда кабинеты гудели и сотрясались. В коридоре то и дело шастали гонцы, осуществлявшие бесперебойные поставки веселящего зелья. Тогда Лизаветины приготовления непременно были бы отмечены, обсуждены и доброжелателем уже доведены до начальственных ушей. Тогда пришлось бы оправдываться и выкручиваться. Бог миловал.

Лизавета расставила кассеты по порядку и отправилась в редакторскую. Снова дежурила Верейская.

– Добрый вечер, Светлана Алексеевна.

– А что ты тут сидишь? Отправляйся куда-нибудь и живи личной жизнью. Нечего тут.

Как всегда строга, экспансивна и справедлива. Светлана Алексеевна Верейская считала, что новости заедают девичий век. Поэтому для всех новостийных дам у нее был припасен стандартный совет.

– Сейчас пойду. А девочки из информотдела тут?

– Тут. Чай пошли куда-то пить. Имитируют бурную деятельность. Пожар мне подсунули.

– Где?

– На железной дороге, на Сортировочной!

– Так это же классно! Снимаем?

– О чем ты! У меня же полторы камеры и полземлекопа. И этим убожеством я должна прикрыть три выпуска. Ехать некому.

– А шестичасовой выезд?

– Вот он идет!

В редакторскую павой вплыла Лидочка. Милая хорошенькая девушка с мечтательными глазами. Морис Дрюон, лукавый француз, искушенный в королевских интригах и заговорах, опрометчиво написал, что женщины, которые, кажется, грезят наяву, на самом деле не мечтают, а мыслят. В таком случае Лидочку можно было считать существом разумным. Но еще никому и никогда не удавалось проникнуть в ее думы. Если бы Лидочка жила в Древней Греции, ее бы назвали просто Эхо.

– Лидия! У тебя выезд в шесть. Где ты бродишь?

– Брожу? – недоуменно улыбнулась Лидочка.

– Я тебя искала по всей студии!

– По всей студии… – дисциплинированно отозвалась девушка.

– На станции Сортировочная пожар, поедешь туда!

Только тут Лидочка очнулась. Ненадолго.

– Пожаров уже столько было! И ехать далеко.

Светлана Алексеевна огляделась в поисках свидетелей.

Кроме Лизаветы, никого не нашлось, именно Лизавета и стала воплощением мировой справедливости.

– Лидия! Здесь все от зари до зари как каторжные работают. А ты шастала неизвестно где полтора часа, явилась, и еще я тебя уговаривать должна! Почему?

– Почему? – Вряд ли Лидочка читала Эсхила и Еврипида, но роль хора исполняла успешно.

– Перестань пререкаться и отправляйся! Где оператор?

– Где оператор?

– Это я тебя спрашиваю, с кем ты должна ехать!

– С кем ехать? Посмотрю. – Лидочка величаво прошествовала к расписанию. – С Петренко! А где он?

– Лидия, мне надоело с тобой пререкаться. – В поставленном, почти певческом голосе Верейской звякнули нотки, сулящие бурю. Грядущая редакторская гроза еще на минуту вернула Лидочку в реальный мир.

– Сейчас найду. И вообще, что вы на меня наезжаете, Светлана Алексеевна? Я вам ничего плохого не сделала!

– Ты хоть что-нибудь сделай! Хорошее или плохое, ты здесь именно для того, чтобы делать, – вскипела Верейская. Она уже провентилировала легкие, чтобы обрушить на непокорную голову шестичасового репортера торнадо и цунами. Но не успела. Лидочка блаженно улыбнулась в пустоту и медленно удалилась.

– Хочется верить, что она найдет Петренко! – Торнадо растворился. За редакторским столом сидела просто уставшая женщина. Уставшая от битв. Лизавета тоже иногда так себя чувствовала.

– Я возьму папку с вырезками? Девочек нет, но…

– Бери, конечно, – махнула рукой Верейская. И тут же схватилась за телефон – бесконечные телефонные разговоры с друзьями, подругами, приятелями и приятельницами помогали ей восстанавливать душевные и физические силы.

Лизавета вернулась в свою комнату и раскрыла папку с громкой, кичливой надписью: «Криминал».

За сутки в Москве три заказных убийства.

В центре шестью выстрелами из пистолета Макарова убит двадцатитрехлетний Савиков, местный авторитет. Версия следствия – преступные разборки.

Семь выстрелов из ТТ, и нет на свете двадцатичетырехлетнего Дадевашвили, тоже преступного лидера, версия – все те же разборки.

Пять выстрелов из Макарова в другом районе столицы; убит юный и неизвестный кавказец. Внутрикриминальные разборки.

Лизавета бегло просматривала газетные вырезки. Искала упоминания о Локитове и Кастальском.

На охраняемой даче, в охраняемом санаторном поселке, убили президента банка, убили очень театрально – перерезанное горло, охотничий нож в груди.

Рядом с коттеджем – труп охранника-телохранителя, в руке пистолет и застрелен из пистолета, но горло тоже порезали.

И тут же версии – в банке уже второе убийство, после первого происшествия уволилась вся охрана. Следствие подозревает заказное убийство. Коллеги банкира высказываются еще более определенно: шла драка за алюминиевые доходы, вот и убили. Не преступник, солидный предприниматель публично, без тени смущения выступает с вполне циничным заявлением – мол, убитый вступил в борьбу за сферы влияния, у него не хватило денег, вот его и убили за долги перед отечественной алюминиевой промышленностью.

За долги объявляют банкротом, из-за долгов стреляются, но сия цивилизованная мысль цивилизованному российскому бизнесмену в голову не приходит.

Впрочем, так же как и другие мысли, – думать-то катастрофически некогда. Нерадостная российская специфика. Морган и Рокфеллер тоже не утруждали себя книжной премудростью. Творцы великих состояний эпохи первоначального накопления капитала верили в возможность купить любые мозги при необходимости. Отечественные магнаты пошли дальше и другим путем. Они полагают необходимым заставить купленные мозги думать так, как хозяину угодно. Этакая капиталистически оформленная отрыжка тоталитаризма из серии генетика – продажная девка империализма, а кукуруза заколосится за Полярным кругом.

От бумаг и раздумий отвлек телефонный звонок. В который раз Лизавета не сразу взяла трубку, скорее всего звонил разобиженный оперативник. Звонил, чтобы указать партнеру по следствию на недопустимость ее поведения как с моральной точки зрения, так и с точки зрения безопасности и пользы дела. Правильнее всего было бы просто не отвечать, притвориться, что в комнате никого нет. Лизавете помешало природное любопытство. Она решилась.

– Алло.

Тишина. Потом мелодичный звон, из серии «привет от офисных АТ». «Балашов», – отреченно подумала девушка. И ошиблась.

Звонила предвыборная ипостась видного предпринимателя. Его начальник штаба, принц Евгений Савойский и маршал Монтгомери в одном лице. Психолог по образованию, социолог по специальности, стратег и тактик, создатель блистательных парламентских имиджей, координатор блока «Вся Россия»…

– Добрый вечер, Елизавета… Целый день пытаюсь до вас дозвониться.

– Здравствуйте. – Лизавета не сочла необходимым объяснить, что и где она делала.

– Вы просто неуловимая, – продолжала настаивать на своем умеющая вести беседы по науке дама.

– Много работы. – На доступном даме языке Лизавета дала понять, что не намерена посвящать кого-либо в подробности своего рабочего дня. Короткий, сухой и по существу ответ.

– А я хотела выяснить, когда будет готов ролик с интервью Андрея Григорьевича.

– Я с ним работаю. – Честность превыше всего.

– И когда?

– Вы же в курсе нашей специфики. Я уже расшифровала материал. Теперь надо скомпоновать так, чтобы сжато и ясно были изложены основные положения его программы.

– И когда монтаж? – Собеседница отказалась от изящной, насыщенной психологизмом игры. Второе конкретное когда.

– Сегодня!

– Я бы хотела присутствовать.

Вот только ее на сегодняшнем монтаже не хватало! Лизавета собиралась использовать небольшие фрагменты балашовского интервью, но вряд ли его предвыборная местоблюстительница оценит ее работу.

– Сегодня черновой монтаж. Предварительная сборка. Я не понимаю, зачем вам нужно дышать мне в спину.

– Да нет, я не помешаю! – Когда профессиональный психолог решил настоять на своем, переубедить его, взывая к голосу разума, невозможно. Лучше ссылаться на технические трудности.

– Во-первых, уже поздно и я не смогу выписать для вас пропуск. Во-вторых, посторонние в аппаратной, как правило, только нервируют персонал. И в-третьих, мы же с господином Балашовым договорились, что моя работа будет оцениваться по конечному результату. – Дама с минуту молчала. Переживала удар из всех крупнокалиберных орудий.

– Разумеется, я просто хотела помочь.

– Я понимаю, – злорадно посочувствовала Лизавета.

Хоть одного человека ей сегодня удалось переговорить.

А то она уже сомневалась в своих способностях. И Сашу Смирнова, и Сашу Байкова переубедить, переспорить не получилось.

– Но завтра мы сможем увидеться для обговора?

– Конечно, сможем. Я монтирую всю ночь. Потом капельку передохну – и Бога ради.

– Всего доброго.

– До завтра. – Лизавета простилась до завтра, хотя у нее наверняка не будет ни времени, ни желания общаться с предводительницей «Всей России».

Телефон зазвенел, как только она положила трубку. Теперь уж точно оперативник Смирнов.

– Лелечка, я никак не могла до тебя дозвониться, тебя весь день добиваются какие-то люди. – Опять ошибка, на этот раз бабушка.

– Ба, я же сказала, что буду на съемках, – вздохнула Лизавета. Ее приверженная строгим правилам бабушка никак не одобряла суетную работу внучки. Что это за деятельность – вроде человек на службе, а к телефону не подходит, отговорки сплошные – монтаж, съемки, в аппаратной, на выпуске.

– Я записала, кто звонил, – укоризненно продолжала старушка. – Значит, какой-то Балашов, потом опять Балашов, но с другим голосом. – Внучкиных знакомых бабушка тоже не одобряла. И правильно! Почему Балашовы говорят разными голосами? – Олег просил с ним связаться, дал номер, сейчас, очки найду.

– Не надо, ба, я все равно… – Лизавета поздно сообразила, что сморозила глупость. Неодобрительное отношение к подозрительным знакомым внучки уживалось в ней с твердым убеждением – к людям надо относиться по-доброму. Нельзя обманывать, нельзя игнорировать просьбы, нельзя говорить, что тебя нет дома, когда ты дома. И так далее.

– Милая, я не понимаю! Ты постоянно забываешь о человеческих отношениях. Человек звонил, просил, это неприлично…

– Ладно, ладно, диктуй номер. – Но унять старушку не так-то просто.

– А я тоже. Почему-то работаю как твой секретарь, хотя у меня и своих хлопот немало. Тебе бы понравилось, если бы на твои просьбы не обращали внимания?

– Ба, я уже держу в руках ручку. Я уже перевоспиталась и непременно позвоню. – Лизавета дисциплинированно переписала совершенно ненужные номера.

– Ты поела?

Отвечая на этот вопрос, тоже следовало быть бдительной. Бабушка пребывала в уверенности, что Лизавета губит свой желудок. Переубедить ее было непросто. Даже в те дни, когда Лизавета не забывала об обеде и ужине.

– Да, мы перекусили в кафе.

– Что? – Очень строгий вопрос.

– Кнедлики какие-то, – правдиво попыталась припомнить Лизавета, спор с оператором вычеркнул из памяти меню.

– Опять выдумываешь!

– Не, ба, дорогая, честно-пречестно, кнедлики и булочки с паштетом.

– Смотри сама, смотри сама. – Бабушка решила не спорить с упрямицей. – А домой когда?

– У меня ночной монтаж. – Лизавета произнесла незамысловатую фразу как можно вкрадчивей. Трудовые ночи тоже входили в перечень предметов, не изученных бабушкой в свое время в Смольном.

– Как же так, Лелечка, а ужин? – немедленно начала переживать бабушка. О том, что порядочные, девушки по ночам не работают, она не заикалась – Лизавета пахала на ниве телевизионной журналистики уже пять лет, и за это время ей удалось втолковать и бабушке, и менее озабоченным приличиями родителям, что профессиональной телевизионной техники в славном городе Санкт-Петербурге мало, следовательно, работает она круглосуточно.

– У нас столовая до одиннадцати, – капельку соврала Лизавета. Студийный общепит работал до десяти вечера, причем буфетчицы стремились избавиться от съестного значительно раньше – зачем заказывать излишки, возиться с холодильником для маложеланных вечерних едоков? Так что всегда в ассортименте были только всевозможные шоколадки и печенье. В эти детали Лизавета предпочитала бабушку не посвящать. «Сникерсы» и «Марсы» та считала пищевым олицетворением гастрита.

– Ладно. Пока. Я еще позвоню.

– Зачем обещаешь? – обреченно вздохнула бабушка.

* * *

К полуночи все разошлись. Замерла бурная эфирная жизнь. Только бравые милиционеры, переведенные на круглосуточный график, обходили дозором пустынные коридоры, а в некоторых монтажных засели халтурщики. Наташа Дербенева пришла в пять минут первого. Отыскала в условленном месте ключи, оставленные предшественником. Девушки вместе оттащили в аппаратную коробки с кассетами. Лизавета попыталась расставить их по порядку – в нужной последовательности. Вполне бесполезная попытка научно организовать труд. Все равно все перемешается и спутается.

– «Мастер» закодирован? – сурово вопросила Наташа.

Наташа, хороший инженер видеомонтажа, славилась женственной внешностью и мужским характером. Кудрявая беленькая челочка, круглые голубые глаза, нежные, пухлые щечки и рядом со всем этим – ледяное спокойствие, требовательность к себе и к другим, язвительность и беспощадность. Люди слабонервные, увидев лучезарную Наташину улыбку, размякали, расслаблялись и натыкались на непреклонность и тоталитарные замашки.

– Посмотри, я не знаю.

– Конечно, нет, всегда так. – Наташа любила пожаловаться на жизнь вообще и на мелкие служебные неприятности в частности.

Лизавета с удовольствием погрузилась в круговорот монтажа. Самая конкретная, самая важная, самая трудная, самая проклятая телевизионная работа.

Работа, которая определяет все. Гениальные кадры, совместившись с не менее гениальным текстом, могут превратиться в обыкновенный «научпоп», маловыразительный набор красивых картинок, снабженный красивыми словами и красивой музыкой. А иногда серая качающаяся картинка вдруг превращается в художественный штрих невероятной силы.

Миллионы слов и предложений написаны о видео лжи. В тот момент, когда с белого полотна загудел несущийся в почтенную публику паровоз братьев Люмьер и большинство зрителей в ужасе начали разбегаться, кто-то, принадлежащий к интеллектуальному меньшинству, заметил – дым есть, а запаха нет, обман! Кино– и видеокартинку ругают умудренные борьбой политики и обиженные успехом низменного жанра публицисты, провинциальные эстеты, вечно мечтающие о возвышенном, и скептики, не доверяющие собственным органам чувств.

Видеообман – реальность! Двадцать лет назад вся страна пребывала в полной уверенности, что Ленинград – город на Балтике – живет по колено в воде. Веселых ленинградских курортников и деловитых геологов сердобольные сочинцы и сибиряки расспрашивали о трудной мокрой жизни. Недоверчиво улыбались, услышав легкомысленный ответ – мол, бывает, но не тонем. Ведь все своими глазами видели растиражированные программой «Время» кадры – волны, играющие во время наводнений у второго этажа величавых дворцов, плывущие по мостовым автобусы и автомобили. Любой, даже совсем зеленый ленинградский оператор знал, «как надо» снимать наводнение. Шла великая борьба за стройку века, за дамбу.

Обмануть можно – чахлый пикет превращается в грозный митинг, разномастный отряд, типичные партизаны – кто в обмотках, кто с винтовкой в умело построенном кадре, – выглядит как вполне боеспособная единица. Симпатичных, жизнерадостных детишек можно превратить в сопливых дебилов, изуродованных выбросами в атмосферу и пьянством родителей.

Обмануть можно, особенно того, кто сам обманываться рад. Но именно видео может превратиться в беспристрастного свидетеля, Нестора двадцатого века. Хотя и Несторы в своих кельях помнили, каких князей следует поругивать, а кого хвалить и ни-ни. Камера в руках лжеца – родник иллюзий. Та же самая камера – пресловутый киноглаз, умеющий открыть то, что не видят глаза, застланные ненавистью, гневом или предрассудками.

– Ладно, кофе свари, пока код пишем, – снизошла к Лизавете с высот монтажерского величия Наташа Дербенева. Видеоинженеры монтажа делятся на равнодушных и пылких. Пылкие, как правило, надменны – вероятно, все запасы ласки они тратят на бездушные машины, требующие подхода, ухода и добрых слов.

Лизавета послушно отправилась варить кофе – действительно, какой ночной монтаж без тонизирующего напитка?

Вернулась с двумя чашками, заодно прихватила пакет печенья, поселившийся в пищевом шкафу – в каждом служебном кабинете есть такой шкафик – после очередного дня рождения или не связанного с торжественным поводом праздника.

– Умница, – тут же захрустела коржиком Наташа.

– Не стоит благодарности, может, пока выберем что-нибудь для начала, знаешь, такое протяжное.

– И под протяжную музыку. – Лизавета чуть не задохнулась от возмущения. В аппаратную ввалился Саша Байков с плоской картонной коробкой в руках и беззащитной улыбкой на устах. Словно не он два часа назад читал ей нотации, как занудливая классная дама. Теперь снова загудит бензопилой, а монтировать лучше в спокойной, дружеской, пронизанной взаимопониманием обстановке.

– Ты что, на развозку опоздал? – немедленно принялась хамить Лизавета.

Девичьи нападки на Сашу не действовали, широкая и светлая душа просто не пропускала подколки к сердцу.

– Нет, решил побыть на монтаже, вы все вечно плачетесь, не то снял, не монтажно, мало, много, не в ту сторону панорама, вместо отъезда наезд. Вот я и хочу на собственной шкуре прочувствовать, что и почему не так снято.

Наташа одобрительно ухмыльнулась, Лизавета не сразу нашлась с ответом – телевизионно-сермяжная правда Сашиных слов обезоруживала. И в самом деле – журналисты и монтажеры вечно сетуют на нерадивых операторов, которые отстрелялись – и взятки гладки, возишься потом с миллиметрами и клянешь все на свете.

– Я и СТМ знаю, могу помочь с озвучанием. – Саша навязывался на монтаж с той же интонацией, с которой утки, зайцы и волки просили Ивана-царевича временно на них не охотиться, мол «Я вам пригожусь». Венгерские допотопные СТМ – студийные телевизионные магнитофоны в переводе с тактико-технического на язык родных осин, – напоминавшие очертаниями языческие гробницы, действительно требовали дополнительной пары ловких рук. Поиск музыки, заправка пленки и прочая – на большие монтажи всегда приглашали звукорежиссера, на халтурах несколько экономили.

– Умница, а что за музыка? – Наташа тут же подключила добровольца к работе.

Лизавета подозревала, что это не волонтер, а диверсант, поэтому пока колебалась.

– Слушай, ты же не любишь копаться в выгребных ямах. Так зачем…

– Я ассенизатор и водовоз, телевидением мобилизованный и призванный! – Саша любил полуцитаты.

– Я так и знала, что ты будешь мешать, – поторопилась с вердиктом Лизавета.

– Нет, не буду, даю честное операторское. – Саша картинно прижал к сердцу коробку. Вмешалась Наталья, понимавшая – помощник не помешает, а добрые начинания следует поощрять.

– Лизавета, не будь грымзой и не души прекрасные порывы. Перед тобой же реликт, атавизм и рудимент, камерамен, которому не начихать на конечный продукт.

– Нас не так мало. – Саша счел своим долгом вступиться за сословие.

– Ладно, только если ты хоть раз, хоть намеком дашь понять… – Лизавета и сама не знала, что, собственно, ей не нравится в совершенно справедливых Сашиных аргументах.

– Не дам, я вообще молчать буду, второй дин. – Оператор зажал коробку зубами, изображая участника дневной азартной и незатейливой, как все взрослые забавы, телеигры на догадливость, предписывающей в одном из раундов полное молчание.

– Дай музыку послушать, – подытожила Наташа, должен же кто-то о деле думать.

Они работали как кочегары и плотники, монтажники и негры на плантациях. Одной смены монтажа на получасовую программу – это не просто мало, это очень мало. Но они справились. Слепленный из архивных кусочков, обрамленный Сашиными, действительно тревожными планами, перебитый уличными рассуждениями о мафии и коррупции фильм, с сенсационной основной частью – интервью Локитова, голос с того света, причем оба участника интервью убиты, – фильм просто получился, бил в яблочко. Лизаветин строгий голос, она намеренно написала сухой закадровый текст, никаких эмоциональных всплесков и выводов про великую криминальную революцию, обезумевшее дикое поле, только факты, биографические справки, цифры. Без пафоса и боли все выглядело гораздо страшнее, сказал слово – нет человека, задал вопрос – нет человека.

– Это что, в эфир пойдет? – Наташа микшером ушла в ЗТМ, банальная, но уместная в данном случае точка.

– Думаю, да, – машинально ответила Лизавета. Работа сделана, что теперь будет с фильмом? Они с «просто Павлом» это как-то не обсудили. Впрочем, так ли это важно? Посмертные разоблачения с руками оторвет любой канал.

– У нас – в эфир? – Технический персонал умел смотреть на вещи трезво.

– Вот что, девочки, – Саша уже упаковал свою бобину в коробку, его музыка тоже попала в настрой, – я молчал дисциплинированно и считаю, что слово сдержал целиком и полностью. И теперь имею право голоса. Про кино никому ни звука, от этой кассетки пахнет кровью. – Он, словно принюхиваясь, смешно сморщил нос. Никто не рассмеялся. – Пусть полежит. Только, Наташа, сделай-ка копию. Так для страховки.

– Ой, ребята, втянули вы меня в историю. – Наташа покопалась в ящике с кассетами, нашла ничем не занятую. – Зачем вам все это надо?

– Я битых два часа пытался втолковать ту же мысль этой преглуповатой девушке. Проще бить об стенку горох.

– Да подумаешь, пока в эфире не показали, это так, дым, слова. – Лизавета скорее пыталась утешить самое себя, чем спорила. Кино действительно вышло опасное, бомба, как любил говорить Кастальский. Именно он эту бомбу готовил и через пару дней его не стало.

– Все, я пошла домой, кассеты тебе помогут донести, а у меня семья ужином не кормлена, так хоть завтрак. – Наташа протянула скопированную кассету.

– И что дальше? – Саша повторил свой вопрос, как только они добрались до Лизаветиного кабинета.

– Сама не знаю, образуется.

– Не говори ерунды, куда ты это денешь?

– Здесь оставлю.

– Обе? А ты не переоцениваешь местную охрану?

– Да кто знает, что мы это сегодня сделали? Ты кому-нибудь говорил? И я нет. Прекрати. Эта боязнь собственной тени напоминает детские страшилки – в белом-белом городе, на белой-белой улице живет белая-пребелая рука, которая может все! – Лизавета тихонечко взвизгнула, чтобы проиллюстрировать пионерский ужастик. – Знаешь, есть такая болезнь, мания преследования, когда враги кажутся всемогущими и вездесущими, была особенно распространена среди любителей запрещенной литературы, им вечно мерещилось, что их подслушивают.

– Кое-кого и слушали.

– Больше сами друг на друга доносили!

– Я не хочу спорить о судьбах диссидентского движения. Куда ты спрячешь кассеты?

– В самое безопасное место. – Лизавета запихнула оба «мастера» в ящик стола и пояснила: – Там я сама ничего найти не могу, куда уж неспециалисту.

– А вторую? – Саша был последовательным и упорным.

Девушка хихикнула и, словно играя, запустила серую коробку под шкаф. Очень надежный тайник, с тех пор как уволилась старая уборщица Агриппина Васильевна, эта территория превратилась в белое пятно, которого не касалась рука или нога человека.

– Удовлетворен?

– По крайней мере не могу придумать ничего получше. Что с этими делать будем?

– Сейчас разберусь. Кое-что в наш архив – я обещала оставить на видном месте. А остальное – по принадлежности. Возьму с собой и займусь завтра вечером. Вот – готово. – Лизавета вручила оператору увесистый пакет. – Идем. Спать хочу – умираю.

Дальнейшее развитие событий поражало дикостью и нелепостью.

Странно устроен человек: такие времена, куда денешься, – сочувствует он, выслушав рассказ знакомого или не очень человека об уличном грабеже, квартирной краже или банковском мошенничестве. Все всё знают о разгуле преступности, разбойную действительность воспринимают как данность. И все же…

Лизавета не успела понять, что, собственно, произошло.

Она вышла со студии первой. Остановилась на ступеньках, именуемых в телевизионном просторечии «папертью». Саша задержался возле милицейского поста. Улица пустынна, воздух, свет. Сумеречное осеннее утро и тишина. Запало в память именно безмолвие.

Она не заметила, как кто-то подкрался из-за спины – резкий толчок, и она откатилась к припаркованному рядышком «БМВ». Черному или синему, Бог весть. Лизавета попыталась крикнуть, но от удивления или страха воздух царапал горло, как наждак. Чужие руки схватили ее за талию и горло. Гнули и крутили поясницу. Вполне спортивная девушка, Лизавета пробовала вырваться. Но опытный противник знал все уловки перепуганных жертв. Странно обожгло ухо. Наверное, криком. Кричал Саша Байков. Когда он появился, Лизавета тоже не поняла. И не могла понять – ее согнули, почти сломали и запихнули в черную пасть автомобиля. Рядом швырнули обмякшее тело Саши Байкова. И поехали – по привычной, за многие годы съемочных поездок досконально изученной дороге.

– Сашенька, ты что? Что с тобой? – Саша неумолимо сползал с широкого бээмвэшного дивана вниз, на пол.

– Очнись, ты что? Ну пожалуйста. – Лизавета тщетно тащила тело оператора. – Ты что! Да помогите же! – Она ударила человека за рулем по загривку, потом заколотила кулачками по оконному стеклу.

Прохожих не было, да если бы и попался кто навстречу, разве обратил бы внимание на причуды пассажиров фешенебельного авто. С жиру бесятся. Охота пуще неволи.

– Угомонись. – Водитель даже не обернулся, чтобы поглядеть на муху, пощекотавшую его затылок.

– Сейчас.

Вопреки расхожему киношному образу – когда пленников зажимают на заднем сиденье машины мощнотелые телохранители, – оба напавших на них бандита сидели впереди. Лизавета, плохо расслышавшая указание шофера, наконец-то догадалась подергать ручку двери, безуспешно. Комфортабельный «БМВ» был снабжен надежным механизмом блокировки дверей. Западногерманские производители считают, что сия мера помогает респектабельным владельцам спасаться от уличных хулиганов. У всякого благого начинания есть темный двойник – этот же механизм очень на руку автонасильникам и прочим преступным элементам, которые отныне могут не беспокоиться и не вязать руки-ноги своим жертвам – голыми руками качественные немецкие запоры не возьмешь.

Но Лизавета продолжала буянить – билась в окно, как безумная курица. До поры. Потом полувздох, испуг – внезапно стало невыносимо душно – и уже полноценное безмолвие. Только не белое, а черное. Девушка затихла. И машина пошла ровнее. Налево, вдоль реки, еще раз налево. Дорогу водитель знал.

* * *

Саша Смирнов появился на ступеньках возле телестудии ровно в восемь. Вчера поздно вечером он таки умудрился выведать у Лизаветиной бабушки, что его строптивая соратница остается на ночной монтаж, который, по предположениям все той же бабушки, должен закончиться в восемь утра. Именно у студии оперативник и решил перехватить вдруг ставшую неуловимой журналистку.