Текст книги "Смерть на выбор"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

– Да так… Что ты названиваешь? Перепугал целый рукописный отдел.

– Ничего, в вашем болоте не вредно время от времени наводить шухер. А то никак из застоя на выберетесь.

– Ну да. «Земля, как и вода, содержит газы. И это были пузыри земли».

– Что? – торопил сведущий репортер. – Ты что, бредишь?

– Нет, просто «пузыри земли», Блок, – искренно ответила Нина. Она знала, что отсутствие ответа равносильно зачину семейного скандала.

– Понял, стихи. – Максим немедленно успокоился и перешел к делу: – Ну, как сходила? – Дожидаться очевидного ответа не его стиль, поэтому журналист продолжал: – Что бы ты там ни выяснила – никому ни слова, понимаешь, никому – ни гугу. – Он зачем-то перешел на шепот. Вероятно, для пущей таинственности.

– О чем ни гугу? – Нина задала вопрос вполголоса, иначе по телефону разговаривать трудно с технической точки зрения.

– Тише ты, не ори. Тут за этими сведениями охотятся разные-всякие.

– Кто? – Нина и раньше не собиралась рассказывать любящему все таинственное супругу о том, что раскрыла тайну фотографий, а теперь утвердилась в этом намерении.

– Есть не в меру любопытствующие… – веско ответил журналист.

– Ладно, потом разберемся. – Если мастер пера и диктофона решил что-то утаить – утаит непременно. – Чем я сейчас конкретно могу помочь?

– Я же тебе говорю. – Шепот стал свистящим, истеричным. – Никому ни слова. И вообще, постарайся как можно быстрее добраться до дома.

– Я работаю до шести, – холодно проговорила Нина. Она почти безропотно терпела деспотические причуды богоданного супруга. И лишь попытки загнать ее в дом, в гарем, в гиникей натыкались на молчаливое и упорное сопротивление. Максим после выхода первой книги очерков об исламском фундаментализме и после первого гонорара, на который вполне можно жить, немедленно предложил жене бросить работу. Действительно, зачем ежедневно отсиживать по восемь часов за сущие гроши? Связно ответить Нина не могла. И все же упорно держалась за уже давно не престижное, не дефицитное, не денежное место. «Я не понимаю вас всех, – возмущенно грохотал склонный к обличениям и обобщениям служитель пера, – образованные, на иностранных языках – свободно, тот же Глеб – если он чего про международные соглашения не знает, значит, этого никто не знает! И сидите, как мухи в патоке, – только патока сладкая и питательная, а ваша зарплата нет!» И в ответ – тишина. Максим жутко возмущался тем, что жена при всей ее бестолковости, безынициативности и беззлобности сумела очертить вокруг себя магический круг, в который его не пускала ни при каких обстоятельствах.

Ему объясняли, как, кто и когда разрешал региональные конфликты, – и он писал очень умную статью об урегулировании чеченского кризиса. Он первым упомянул горный аул Гуниб – там сдался Шамиль, тот штурм стал относительной точкой в кавказской войне прошлого века. Именно он в обзоре о предмете переговоров первым привел список возможных уступок и обозначил, как и о чем можно договориться, и сделал это еще летом девяносто пятого – когда переговорами называли просто встречи в Грозном и беседы о том о сем. Именно он первым напечатал историческую справку насчет турецких спецслужб. Это когда убых Токчан захватил паром в Трабзоне. Потом на эту статью все ссылались. Во многом помогала ему Нина, в чем-то – этот напыщенный Глеб. Помогали в общем-то охотно. Только иногда вдруг мельком оброненная фраза, взгляд или жест – и он, известный, мудрый и богатый, вдруг чувствовал себя капельку ущербным. И тогда начинал горячиться и задавать риторические вопросы насчет странных пристрастий жены. И никак не мог добиться ответа и от этого злился еще больше.

Магия непонятного – великая сила!

– Я знаю, что ты работаешь, – он решил не замечать явного похолодания, – но раз в жизни можно уйти капельку раньше. Не рухнут стены, не сгорят твои рукописи – они, как известно, вообще не горят!

– Умничаешь, – почему-то не одобрила журналиста обычно любившая цитаты Нина.

– Послушай, у тебя был миллион случаев убедиться, как часто я бываю прав. Так? – Ответа, очевидно, не требовалось. Оставалось только дивиться избирательности человеческой памяти. Максим был мастером бессознательно-правильного выбора.

– Предположим, что так.

– Тогда раз в жизни послушай, что я говорю: иди домой как можно быстрее. Я тоже подгребу. Там и поговорим. Лады?

– Ладно, как только смогу. – Нина не сдалась, она попросту вспомнила, что военная хитрость на семейном фронте – оружие не из последних.

– Ну вот и умница, – сразу же подобрел супруг. – Тогда до встречи.

Нина вздохнула, повесила трубку, мужественно стерпела снисходительно-любопытствующий взгляд коллеги, сидевшей возле телефона, и отправилась работать.

Домой она вернется не раньше семи – нет никакого резона потакать прихотям капризного мужчины.

Максим никогда и ничего не делал просто так. Причиной столь драматично оформленного телефонного звонка была неожиданная и неприятная встреча.

Распростившись с оперативником Горюновым, Максим прямиком поехал в гости к интересующему его пострадавшему. Благо до проспекта Маклина недалеко, и лучше сразу расправиться со всеми делами в этом районе.

И все шло как надо, настроение на десять с плюсом, он даже научился более или менее сносно маневрировать среди сугробов и торосов, он даже без труда отыскал необходимый подъезд во дворе искомого дома.

Это часто задача непосильная: в старых петербургских домах номера квартирам присваивали чаще всего для того, чтобы запутать врага-диверсанта. По одной лестнице – «4», «22» и «48», рядом более или менее логичные – «1», «12», «21» и «31». Но только расслабишься – как обухом по неподготовленной голове: «44» на первом этаже, «13» на втором, а на четвертом «76». Такое вот ненавязчивое напутствие нежданным гостям – ищите, господа, ищите.

Максим даже как-то хотел провести исследование – откуда пошла такая странная традиция. Неплохая получилась бы статья на чисто городскую тему. Но заняться этим он собирался давно, еще до того, как превратился в знаменитого специалиста по Востоку.

Дом, в котором жил геолог-пенсионер, был старым, высоким, ободранным. Все как положено: множество дворов и двориков, куча парадных и непарадных лестниц и страшная путаница. И все же буквально через несколько минут искомое было найдено.

Максим с трудом приоткрыл распухшую от сырости малиновую дверь и осторожно сделал первый шаг. Надо привыкнуть к темноте после яркого солнышка. Шаг – ступенька, еще шаг – щербина, следует быть осторожным. Матерый репортер никогда не рискует без нужды.

Как это обычно случается, беда пришла откуда не ждешь – хлопок двери наверху, торопливые шаги. Максим нырнул в темный проем лестничной площадки – тот, кто строил этот дом, явно сэкономил на оконных проемах. И слава Богу.

Потому что иначе никак не удалось бы избежать весьма неприятной немой сцены.

Потому что это был – кинжал в букете, яд в перчатке. Потому что под шкурой овцы прятался волк.

Мимо него рысью проскакал Валька Сараевский. Походка – упругая, взгляд – вдаль, целеустремленность – как у народовольца, вдруг осознавшего необходимость всеобщей приватизации.

Змей! Максим с трудом сдерживал ярость. Проклятый телевизионщик шел по его следам, он пытался вырвать лавровые листки из венка Максимовой славы. Гиена, умевшая прикидываться другом, и ведь словом не обмолвился, что собирается вникать в это дело.

Максим, как и положено человеку с обостренным чувством справедливости, тут же забыл, что сам он довольно успешно скрывал интерес к кинжалам и рассказу Саши Фомина. Ему как-то не пришло в голову, что Сараевский мог и не знать о планах и замыслах великого репортера Самохина.

Вероломная скотина… Отнюдь не слабонервному журналисту потребовалось почти пять минут, чтобы отдышаться и прийти в себя. Но сила духа есть сила духа. Он, разумеется, справился.

Легко преодолел три этажа, легко нашел нужную квартиру и легко расшифровал каракули возле десятка электрических звонков. Список был обширный. Загадочные Артемьевы, несерьезные люди – с их затрепанной картонкой. Рядом человек солидный – доктор Звонарев, бронзовая табличка, оформленная под старину – с ятями.

Неизбежные в каждой второй квартире традиционные Ивановы, и досочка вполне традиционная – фанерка, а надпись сделал мастер выжигания. Сириковы, Пименова Вера Самойловна и наконец искомый геолог. Профессия, естественно, указана не была – написано просто и строго, масляной краской, прямо на дверном косяке: «Алексей Афанасьевич Пушник».

Максим недрогнувшей рукой дотронулся до синей кнопки. Ждать пришлось недолго.

– Кто там? – Голос женский, даже скорее старушечий. Очень мило – геолог, вроде бы одинок, хотя и любит женский пол.

Максим собрал всю свою вежливость, он не любил объясняться вот так, вслепую, когда приходится отказаться от верного оружия – проникновенных улыбок и обволакивающих взглядов.

– Простите, можно ли увидеть Алексея Афанасьевича?

– Кого?

– Пушника, Алексея Афанасьевича можно увидеть? – почти крикнул Максим. Но дабы не перепугать немолодую глуховатую даму, постарался кричать интеллигентно. Его старания не пропали втуне.

– Опять к вам, Алексей. – Одинокая, скучающая старушка, судя по всему, работала испорченным телефоном и цербером одновременно. Догадаться к кому, могла бы по звонку – зря, что ли, их не меньше десятка вывешено.

Оповестив соседа о визите, старушка громыхнула замком. Предупреждают их, предупреждают о квартирных кражах, грабежах и налетах, рассказывают об уловках жуликов, которые прикидываются то милицией, то слесарем-водопроводчиком, – но в коммуналках народ неистребимо доверчив. Открывают любому умеющему читать – ведь имя жильца открыто написано. Максим терпеливо ждал, пока старушенция боролось с английским замком, явно ее ровесником. Замок со стоном раскрылся. И Максим осознал, что несколько поторопился с выводами. Бабуля держала в руках увесистый ломик. Хотя что такое ломик против слезоточивого газа?

– Добрый день, я человек вполне мирный, журналист. – Максим быстренько достал удостоверение. Вдруг старушке сослепа померещится автомат в кармане его кожаной куртки. Она же, наверное, уже лет десять слушает передаваемые в эфир словесные портреты бандитов, и у каждого как непременный атрибут – куртка кожаная, темная.

Бдительная соседка геолога придирчиво оглядела Максима, потом его краснокожую книжечку и опустила грозное оружие:

– Ну проходите. Комната Алексея – второй поворот направо.

Репортер кивнул и шагнул в темноту. Во мрак, скрывавший длинный коридор, давно облупившиеся стены, – плановый косметический ремонт ЖЭК должен был сделать году в пятидесятом. На стенах неизбежные тазы, велосипеды, вешалки, вдоль стен – скамейки и сундуки. Ничего этого Максим не видел. Но разве искушенному репортеру нужен свет для того, чтобы разглядеть типичную петербургскую коммуналку?

Он дисциплинированно повернул направо, потом отсчитал две двери и постучал. Подождав ответа, постучал еще раз и только тут различил сипящий звук, который при некотором воображении можно было бы счесть за человеческий голос, приглашающий гостя войти.

– Здравствуйте. – Он поздоровался еще до того, как вошел. И правильно – иначе его сочли бы невежей. Потому что обозреватель «Невского голоса» потерял дар речи. Он впервые попал в такую комнату. В такой комнате могло твориться что угодно. И материализация духов, и перевоспитание ангорских крыс.

Комната была огромной, просто колоссальной. Темно-синие стены, такой же потолок. Откровенно причудливая обстановка. В центре – черный сетчатый гамак, не из тех, что вывешивают рачительные дачные хозяева, а настоящий, латиноамериканский. В таком можно спать. Рядом с гамаком вольтеровское кресло, тоже чистых кровей, обитое кожей, с высокой спинкой и подлокотниками. В кресле почти потерялся хозяин жилища, или, что правильнее, логовища. Вдоль стен грубые деревянные стеллажи, в просветах между стеллажами – ковры и коврики, гравюры и папирусы, чучела диковинных птиц, в одной Максим опознал лирохвоста. В центре комнаты – овальный стол, наполовину закрытый тоже синей, словно небо на юге ночью, бархатной скатертью. На столе, для усиления общего чернокнижного впечатления, книжные баррикады. И не какие-нибудь тома из советских собраний сочинений в коленкоровых обложках или современные пластиковые томики, оформленные одинаково броско – с пистолетами, голыми девочками и золотыми россыпями, – не важно, детектив это, роман Солженицына или эзотерические откровения пророков нового и новейшего времени. Нет, стол был завален «настоящими» книгами, в толстых телячьих переплетах, листы с золотым обрезом, некоторые открыты, чтобы любопытствующий неофит сразу мог прочувствовать всю глубину собственного незнания, лишь мельком глянув на высокие готические буквицы.

Свет тоже работал на сто процентов: полуовальные окна, низкие, пропитанные пылью гардины слегка присобраны на толстых плюшевых лямках, специально так, чтобы виднелись длинные резные ящики с вьющимися растениями, одинаково напоминающими корень мандрагоры – углами черных стволов и райские молодильные яблочки, – что-то такое желто-золотое, круглое висело среди густой листвы. Других волшебных трав и деревьев Максим попросту не знал.

– Добрый денечек… – просипел хозяин колдовского великолепия.

Максим по-прежнему молчал, тщетно стараясь сообразить, не вляпался ли он в выдумку очередного сумасшедшего.

– Вы ко мне, юноша? – не сдавался тщедушный человек в кресле.

– Да, к вам, если вас зовут Алексей Афанасьевич Пушник. – Максим аккуратно выбирал слова. Он еще не разобрался, с кем имеет дело. Если с психопатом, то не стоит его волновать.

– Пушник – это я. Чуть буквы переставите и получится Пушкин, но я Пушник просто, не Мусин.

Многоопытный и много повидавший репортер тонко улыбнулся, он не узнал цитату, зато догадался, что здесь кого-то цитируют, – сказывались месяцы женатой жизни.

Старик улыбнулся в ответ – а слегка оправившийся от шока служитель газеты «Невский голос» теперь разглядывал хозяина магической комнаты.

Стариком его можно было назвать с большой натяжкой. Лет пятьдесят пять – шестьдесят. По нынешним временам – мужчина в расцвете сил. Тонкие рыжие волосы накрепко прилеплены к широкому, массивному черепу. Не к голове, а именно к черепу. На лбу глубокомысленная морщина, но почему-то только одна. (При этом не казался уместным анекдот про мозг прапорщика и след от фуражки.) Редкие, жесткие и торчащие, тоже рыжеватые, брови, маленький аккуратный носик, почти девичий, столь же нежные губы, их вполне можно было назвать манерно – губки бантиком. Глаза же просто терялись – хотя при определенном желании можно было заметить, что они серые и очень внимательные.

Фигуру из-за кресла не разглядеть. Видно, что не Илья Муромец и даже не Алеша Попович. Одежда самая обыденная – джинсы и свитер. В этой комнате так одеваться не пристало.

Именно джинсы несколько успокоили матерого газетчика. Если человек носит джинсы, значит, он еще не совсем спятил.

– Меня зовут Максим Самохин. Я работаю в газете «Невский голос».

– Очень приятно, – как подобает, ответствовал геолог. Голос у него был примечательный. Не голос, а помесь змеиного шипа и дверного скрипа. Разобрать, что он говорит, можно было, лишь внимательно вслушиваясь в странные звуки.

Хозяин обители замолк. Он явно не собирался помогать незваному гостю. Максим же совсем оправился и бойко приступил к опросу:

– Видите ли, меня, как журналиста, заинтересовало ваше заявление в милицию. Насчет этого странного кинжала. И пятен крови. – Журналист автоматически посмотрел на пол. Следов крови не обнаружил, хотя паркетный пол не казался свежевымытым. – Так вот, если вас не затруднит, не повторите ли вы мне эту свою историю. Пожалуйста. – Максим верил в волшебные слова. Эту веру внушили ему еще в розовом и безоблачном ок-тябрятском детстве. Пока вера себя оправдывала.

– Повторять-то особо нечего… – Алексей Афанасьевич поерзал в кресле и настроился на длинное повествование. – Присядьте, молодой человек. – Максим тут же уселся поближе к столу. – История в своем роде необыкновенная. Вот гляньте. – Отставной геолог ловким, точным движением отыскал в книжной горе нужный фолиант. – Вот, редчайшее издание – «Холодное оружие у народов мира», издано во Франкфурте в конце прошлого века. – Сухая желтая ладошка ласково прошлась по страницам. – Удивительное дело – в ней нет ничего похожего на тот кинжал, что мне подкинули. Он вот какой, особенный. – Тут же, дабы наглядно подтвердить свои слова, оттуда же, из книжных глубин, был извлечен нож. Нож с фотографий Коли Горюнова. Максим немедленно вцепился в него. Кожаные ножны снимались на удивление легко, клинок кривой и толстый, коричневая рукоятка с золотыми бляшками.

– Вот он какой… – восхищенно пробормотал мастер пера и тут же вспомнил о встрече на лестнице, и ему стало противно – он скрипнул зубами, как феодал, лишившийся после крестьянского восстания неотъемлемого, привычного и приятного права первой ночн, причем как раз тогда, когда в сельских хижинах вдруг расцвел невиданной красы пион.

– Я специально проверил. – На страдания журналиста господин Пушник внимания не обращал. – Такие мне не попадались. Я всегда считал, что самые причудливые мечи в Малайзии – тут тебе и крис, и паранг, – но ничего похожего: крис, по большому счету, похож на серп, а то, что серп – грозное оружие, русские крестьяне знали издревле. А паранг в общем-то тоже коса с эфесом…

Геолог продолжал свой неторопливый рассказ. Максим запустил диктофон, а слушал вполуха. А заодно размышлял, как бы половчее выяснить, какую информацию смог выудить у геолога пронырливый Сараевский. Пушник же на слушателя внимания не обращал. Ему хватало собственного голоса и мыслей. Вероятно, сказывался опыт, привезенный из долгих, дальних и одиноких странствий.

Примерно через час журналист глянул на часы и поинтересовался, где телефон. Он неожиданно вспомнил, что Нина собиралась зайти к консультанту по кинжалам в три часа, потом вспомнил, что Сараевский с Ниной знаком. Он в свое время сам представил новоявленную супругу самым проверенным друзьям и доверенным коллегам. Идиот! Ведь с хитрюги Сараевского станется напроситься к его жене на чашечку кофе и выведать все возможное. Пока он здесь с геологом прохлаждается. А Нина, по дурости женской, усугубленной тепличным университетским образованием и не менее тепличными библиотечными условиями труда, выложит коварному все, что знает.

Именно поэтому Максим был с женой строг.

Когда Максим вернулся, геолог, смерив его грозным взглядом, вдруг спросил:

– Еще чем-нибудь интересуетесь?

Видно, журналист отпросился к телефону в неподходящий момент, либо когда Алексей Афанасьевич ввернул коронную шутку, либо в самое патетическое мгновение.

С внезапными обидами интервьюируемых Максим умел справляться блистательно. В этот раз он действовал по трафарету. Округлил глаза, вытянул губы и проникновенно пробасил:

– Что вы, для меня каждое слово, каждая мелочь на вес золота! Я весь в вашем потрясающем рассказе! Только удивляюсь, почему в милиции его мимо ушей пропустили!

Свалить ответственность на смежников – самый грамотный ход в подобных обстоятельствах. Геолог смягчился, расслабился. Максим даже успел ввернуть очень важный и мучительный вопрос. К месту.

– А вас еще кто об этом расспрашивал?

– Еще бы! – Умиротворенный геолог опять принялся нанизывать слова и фразы. – Заходили с телевидения, очень расспрашивали, обо всем. У них даже фотки откуда-то этого вот кинжальчика. Я их понимаю. Не каждый день такое случается. Вполне для телевидения. Эзотерические знания, знаки мира духовного – это им по зубам.

Что такое «эзотерическое знание», Максим представлял слабо. Но как адепт газетной полосы, последовательный и непримиримый газетчик, он едва сдерживался: его всегда возмущала всенародная любовь к голубому экрану, – почему строки электронные воспринимались охотнее, чем строки реальные? Несправедливо. Горько.

Алексей Афанасьевич внутреннее бурление гостя не замечал.

– Бабки мои тоже было заинтересовались. Но от них толку чуть – сразу про бесовские силы, сглаз и прочую ерунду говорить начали. А вот с телевидения люди толковые, может, и разберутся.

Максим проглотил комплимент, отвешенный конкуренту. Только оскалился:

– А вот в милиции говорят – еще пятна крови были… Они где были?

– Здесь. Где ж еще.

– А куда испарились?

– Да не испарились. Вытер я их. Сначала, как в милицию пошел, оставил, все же вещественное доказательство. А потом убрал – не разносить же по квартире.

Объяснение удовлетворительное.

– Рядом с кинжалом или нет? Какого размера? Вы покажите.

Геолог пожал плечами:

– Навроде дорожки. Круглые или овальные? Какие пятна бывают, вот такие. Одно побольше, остальные с ладонь. – Пушник вдруг заскучал. Скорее всего от конкретных вопросов журналиста, не откликавшегося на разговор об эзотерических доктринах.

– А как вы догадались, что это кровь?

Алексей Афанасьевич жалостливо посмотрел на вопрошающего: задать до такой степени неприличный вопрос искушенному следопыту – кем же это надо быть?

Максим сразу же сообразил, что невольно позабыл третью заповедь квалифицированного журналиста: пока берешь интервью, все достоинства клиента следует превозносить чуть не до небес. Это потом его можно будет смешать с грязью, проанализировать и прогнать через сито сомнений и комментариев – это четвертая заповедь, на которую сейчас многие по старой застойной привычке не обращают внимания.

– Я имею в виду, – Максим тут же начал работу над ошибками, – как вы разобрались, что это за кровь…

– Я и не разобрался, – проворчал геолог, – кровь, ее ни с чем не спутаешь, если видел, конечно. А вот чья – свиньи или медведя… Не обессудь.

Максим никого судить и не собирался. Пока. Он помолчал, прикидывая, что бы такое важное еще спросить. Ничего не придумал. Еще раз внимательно осмотрел комнату. Для грядущих описаний. Геолог же погрузился в тайные мысли. Проводить гостя до выхода он не счел нужным – не великой важности птица, не с телевидения. Так прокомментировал действия, точнее, бездействие хозяина Максим. И тут же выбросил обиды из головы. Не в его правилах дуться как мышь на крупу. Неэффективное времяпрепровождение.

Только журналист-расследователь знает, как быстро и незаметно летит время, пока ты роешься в ненужных мелочах в поисках крупицы истины. Максим это знал. Его главный редактор – нет.

Несмотря на это, с главными приходится считаться. Максим помнил, что велел супруге немедленно идти домой и фактически заставил ее плюнуть на ее драгоценную, хотя и малооплачиваемую работу. Он понимал, что она ждет его уже минимум час и если ожидание затянется – ссоры не избежать. Но если он не появится сегодня же в редакции (он туда не заглядывал уже два дня), то неизбежными станут разборки с главным. Приходится выбирать. Журналист вздохнул. Россия… не только на президентских выборах тебя заставляют выбирать меньшее из зол.

В редакцию любой газеты – и «Невский голос» не исключение – лучше приходить к вечеру. Утром на работе присутствуют лишь чиновники: секретарь главного редактора, ответственный секретарь – при условии, что это место занимает человек действительно ответственный. Еще пара-тройка энтузиастов и люди, у которых вдруг образовались неотложные дела…

После пяти кабинеты заполняются. Уже вернулись репортеры, посетившие сегодняшние пресс-конференции и места происшествий, уже приникли к компьютерам те, кто отвечает за хронику и работу с информационными агентствами, обозреватели и собственные корреспонденты доводят свои статьи и заметки. Измотанные редакторы по работе со сторонними авторами воюют с амбициями и стилистическими ошибками. В целом – обычная газетная рутина, или текучка.

Текучка подхватила и завертела ведущего обозревателя прогрессивного «Невского голоса». Приветствия, вопросы, претензии.

– Здравствуй, бродяга, с чего это ты сегодня – вроде пособие не выдают?

– Максим, миленький, ты мне обещал обзор по квартирным кражам – для социальной полосы. Я его получу?

– Он еще мне об изнасилованиях не написал! Так что подождешь, до четверга.

Максим умело плыл по течению к кабинету главного редактора. Он пришел на службу, с тем чтобы засветиться пред начальственными очами. Сделать это следовало, не теряя попусту времени. По пути к цели он щедро оделял всех желающих улыбками, кивками и рукопожатиями. На обещания тоже не скупился.

– Про квартирные… Непременно. Уже почти готово.

– Изнасилования. Помню… Но в ГУВД со статистикой тянут. Трудная тема. Но делаю, что могу.

– Привет. В дартс? Ну разумеется. Проиграть не боишься?

И так далее и тому подобное. Только темы чуточку изменились.

Прорваться к главному с налету не удалось. Редкостное невезение. Максима остановила верная секретарша. Милая Юлечка, которой он перетаскал тысячу шоколадок, рассказал три тысячи баек и которой он сделал пять тысяч комплиментов – и все это от всей души. И вот она, неблагодарная, мило улыбается и заявляет, что у шефа совещание. Как волчицу не корми… Максим даже расстроился. Но виду не подал. Сделаешь замечание – миллионом шоколадок не отделаешься. Лучше заняться разведкой.

– Кто у него?

Юлечка всегда рада поболтать.

– Бес его знает. Из молодых, да ранний. Но в костюмчике зеленом. На меня не глянул. А сам сморчок сморчком, глаза мутные, нос в угрях, а ростом чуть выше компьютера.

Юлечка была доброй девушкой, только гордецов недолюбливала.

– И по какому же вопросу?

– Даже предположить не могу. – Юлечка сделала большие глаза, вытаращилась почти как ценитель кофе «БРУ».

– Ты, да не можешь! В жизни не поверю! – Максим знал слабости секретарш вообще и секретарши собственного шефа в частности. Любопытство сгубило кошку, любопытство кормило девушек в приемных. Юлечка была любопытна и для пользы дела, и из любви к искусству.

– По-моему, какой-то новый проект. Шеф решил завести колумниста. Я краем уха слышала. И прочит на это место такого задаваку.

Максим тихонько присвистнул. Главный всегда хотел, чтобы в его газете все было «как у людей». Чтобы и аналитика, и расследования, и обозрения. В последнее время появилась мода на колумнистов. Специалистов писать каждую неделю, на злобу дня и ни о чем, причем не как-нибудь, а с перчиком. С штуками-прибаутками, полунамеками и полудоносами, с подходящими цитатами из классиков и современников. Шеф начал искать молодые таланты – тревожный признак. Мастер газетного дела Самохин упустил новые веяния в родном коллективе, погнавшись за зарубежными контрактами и гонорарами. Нехорошо.

Ждать пришлось долго: Юлечка успела сварить кофе – для шефа с гостем и для Максима. Кофе был выпит, новейшие сплетни рассказаны, Юлечкины проблемы обговорены.

Наконец краснокожие двери распахнулись, и Максим сразу понял, откуда дует ветер. Из кабинета вышел Гриша Гришанин – краса и гордость петербургской журналистики, в четырнадцать лет – благонадежный корреспондент «Пионерской правды», в шестнадцать – неуемный разоблачитель и ниспровергатель прежних кумиров: шел восемьдесят седьмой год. В двадцать – любимый журналист власть имущих. Теперь ему двадцать четыре. Выглядит моложе. Максим распахнул объятия:

– Гришенька, какими судьбами?! Ты же вроде в «Коммерсанте» подвизался!

– Спрашиваешь! – совершенно в тон ответил гость. Подлинный профессионал – умеет ничего не сказать.

– Что, к нам перебираешься? – Максим тоже не за печкой уродился, умел поставить на своем.

– Как фишка ляжет, – радушно ответствовал коллега.

– Давай, старик, а то без тебя как без рук и без ног! – Максим, конечно, мог в пять минут выведать у воображалы все подробности. Только вот не было у него этих пяти минут. Главный мог смыться на какую-нибудь презентацию – время к шести.

– Ну, бывай! – тоже, оказалось, неплохой ход. Надменный коллега удивился и явно забеспокоился – с чего вдруг такая спешка. Максим же приветственно помахал рукой – и нырнул в кабинет. Очень царственно получилось.

Главный уже оделся и почти убегал. В маленькой круглой кепочке и кожано-блестящем полушубке, кругленький и улыбчивый, – в нем кто угодно угадал бы представителя российской политической элиты конца двадцатого века.

– Добрый вечер, Алексей Парменович. – Даже отчество у него вполне элитарное – редкое, кондово-посконное. Корнями-истоками пахнет.

– Явился не запылился. Где пропадать изволил?

Шеф после книжно-заграничных успехов Максима относился к подчиненному двойственно. С одной стороны – лестно. Вырастили в коллективе такого преуспевающего монстра: он и про российский исламский фундаментализм для журнала «Шпигель», он и о политических партиях в Средней Азии для «Тайма». С другой стороны – кто в родной газете пахать будет, если все ориентируются на «туда»? Экспорт стратегического сырья получается, а у самих интеллектуального бензина не остается.

– Есть несколько задумок, Алексей Парменович. Большая, панорамная работа. – Шеф еще со времен газетно-комсомольской юности любил отчего-то три магических слова: «панорама», «подход» и «расхристанный».

– Давай излагай, – поощрительно кивнул шеф и тут же построжал: – Только покороче, в темпе, видишь, спешу.

Этакая смесь гнева и милости.

– «Петербургские тайны» – серия очерков! – Максим вдохнул полной грудью и нырнул в омут собственных фантазий. Импровизировал вдохновенно. – Сейчас тайн ничуть не меньше. В рубрику помещается все: и самые громкие убийства, и финансовые скандалы, и мистика. Представляете, каждую неделю – большой очерк!

Главный даже кепку снял. Не в смысле «снимите шляпу, господа», но все же.

– Интересный подход…

– Не то слово! – увлеченно врал журналист. – Я только начал готовиться… Только вот…

– Что? – Теперь начальственной любви в голосе было гораздо больше, чем гнева. – Что надо-то?

– Ну, – Максим сделал вид, что думает, – мне бы на недельку-полторы в свободный полет, чтобы не дергали с текучкой, чтобы подготовить сразу три-четыре-пять материалов. А потом…

– Ты и так не слишком нашей текучкой злоупотребляешь. Вон завотделы жалуются, что от тебя прошлогоднего снега не добьешься.

– Клеветнический подход. – Максим прижал руку к сердцу и сделал честное лицо. Впрочем, не слишком усердствовал, тут как при игре в «очко» – двадцать два тоже плохо.

– Ладно, на полторы недели отпускаю. И чтобы, – главный склонился над перекидным календарем, – во вторник ты был у меня – с очерками. В праздничный номер и дадим – к Восьмому марта.

– Будет сделано. – Теперь Максим сыграл голосом исполнительность. Тоже в меру. И поспешил закруглиться. Длинные беседы с начальством не его амплуа. Это прерогатива полных бездарей.