Текст книги "Смерть на выбор"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– Что? Я не расслышал, – переспросил Саша Смирнов, он отвлекся, разглядывая Лизаветины кудри и капризный изгиб маленького рта.

– Нет, так не делают. Обычно. К тому же в такое время трудно найти кого-нибудь. Но на Олега, как я поняла, свалилась срочная халтура. Он очень просил выручить.

– Какая халтура? – Саша проглотил комплимент, который ему захотелось сказать девушке. Лизавета, мысленно он уже называл ее так же, как и ее сотрудники, была еще красивее, чем на экране.

– Я точно не знаю. Что-то предвыборное, он подрядился делать кому-то серию передач. – Лизавета слегка улыбнулась. – Сейчас за это очень хорошо платят.

– А можно выяснить кому?

– Вероятно, да. Почему вы спрашиваете? Я утром беседовала с заместителем по уголовному розыску. У вас уже все решено. Ограбление – и точка. Кстати, что украли?

– В том-то и дело, что почти ничего, так утверждают в «Призма-инфо». Но, может быть, Кастальский и помешал. А может быть, все гораздо сложнее и ограбление тут ни при чем.

– Ах, ничего не украли! Хорошие грабители. – Как опытный журналист, Лизавета умела цепляться к выгодным для себя словам. – Хорошенькое ограбление. И эти хороши – розовые лица, револьвер желт!

– Елизавета Алексеевна, – укоризненно покачал головой Саша, – я прошу помочь, а вы… тратите время на пустую иронию. Причем не только вы, а все. Все почему-то страшно разочарованы, что дело досталось району. Вам хотелось бы видеть следователя по особо важным делам, обремененного тяжелыми звездами на погонах и умеющего важно надувать щеки? Я не такой, я понимаю.

Лизавета оглядела Сашу Смирнова с ног до головы. Низенький, пухлощекий, широкий в кости крепыш действительно никак не тянул на особиста. Толстый индийский свитер, джинсы, усы, явно отпущенные для солидности, мрачный взгляд. А все вместе – паренек из провинции, твердо решивший стать первым студентом на курсе.

– Саша, вы давно работаете в милиции?

– Третий год, только это не имеет никакого значения.

– Почему же? И вы, и я знаем, что такое милицейский стереотип. Если ваше начальство твердо решило насчет ограбления, так оно и будет.

– Неправда, – горячо возразил Саша и сник.

– Оттого-то люди и не хотят с вами разговаривать.

Саша Смирнов напряженно вздохнул.

– Я-то ведь не уверен, что это просто ограбление. Очень похоже, хотя есть кое-что против. Обещаю, будете мне помогать – проверим все версии.

Лизавета отхлебнула глоток кофе и поудобнее устроилась на шатком стульчике. Администрация студии вела упорную и беспощадную борьбу с курением. Все время выходили разнообразные циркуляры, определяющие места для курения. Часто устраивали рейды пожарных, которые отчитывали за злостные нарушения правил и маститых режиссеров, и нежных девочек из машбюро, и ассистентов операторов, уже освоивших повадки Феллини. Но племя курильщиков неистребимо. Неведомо откуда возле бара появлялись колченогие столы и стулья, на столы водружались гигантские коробки из-под кинопленки – пепельницы и исчезали грозные надписи «Курить строго воспрещается!». Любители долгих разговоров за чашечкой кофе и сигаретой выигрывали у администрации бой за боем.

Лизавета и Саша Смирнов пили кофе именно в возродившемся подобно птице Феникс курительном отделении бара.

Саша тоже поерзал на своем стуле, и тот угрожающе заскрипел.

– Осторожнее, – машинально предостерегла его Лизавета. – Итак, вы обещаете проверить все версии. Много их у вас?

– Честно говоря, три. Одна – ограбление, все очень похоже на это. Вторая – убийство как-то связано с предвыборной кампанией. Вы подтвердили слова директора «Призма-инфо», Кастальский вел чью-то агитацию. И, наконец, третья – сведение счетов.

– Счетов? – Лизавета удивленно подняла брови. – Не совсем понимаю…

Саша заторопился объяснить:

– Он же был журналистом, значит, мог знать что-то про кого-то, мог выяснить опасную информацию. Вероятно, если знал, собирался опубликовать или, наоборот, шантажировал. Вот, например. – Саша извлек из-за пазухи толстый блокнот.

«Даже манеры студента из провинции, тетрадки за пазухой», – подумала Лизавета. Саша не обратил внимания на ее ухмылку.

– Вот, почти все, с кем я говорил, утверждали: у Кастальского были деньги. И на шикарную машину, и на рестораны. А вот справка о его доходах. Не сходится.

Лизавета хихикнула:

– Он много халтурил. Всегда получал заказы на рекламу, на какие-нибудь еще работы, вроде этой вот агитации.

– Я и говорю, – с энтузиазмом подхватил Саша.

Лизавета была холодна и непреклонна.

– Вы утверждаете, будто Олег зарабатывал нечестно, вымогал, шантажировал. – Вообще-то Лизавета знала о слухах, в которых упорно склонялось имя Олега Кастальского, насчет его экономической и политической ангажированности, за что, конечно, платят, о подозрительных его знакомых, ими Олег даже хвастался. Только, во-первых, все, а в особенности телевизионные, слухи следует делить на десять, а во-вторых, сейчас, после его гибели, повторять домыслы казалось неуместным.

Оперативник с лицом студента-зубрилы с неожиданной проницательностью угадал ее мысли:

– О мертвых хорошо или ничего. Я вас понимаю.

Лизавета возмутилась, ее сомнения в таком банальном изложении выглядели нелепо.

– Не в этом дело. Олег, почти как всякий журналист, был знаком со многими. В том числе с преступниками. Только я не думаю, что эти связи могли стать причиной убийства.

– Ладно. – Саша Смирнов понял, что сейчас Лизавета твердо стоит на своем и в этой версии с места ее не сдвинешь.

– А второе предположение, насчет выборов?

– Трудно сказать определенно, если два года назад все кричали о криминализации парламента. Директор ФСБ впрямую заявил, что кое-кто идет в Думу исключительно для того, чтобы получить депутатскую неприкосновенность и таким образом избежать тюрьмы. Еще тогда появились пугающие цифры – двадцать процентов парламентариев в большей или меньшей степени связаны с организованной преступностью. А это цифра критическая – за ней маячит тень криминального государства, вроде Колумбии.

Лизавета замолкла. Преступность в верхах – ее тема, она умеет складно петь об этом часами, что вовсе не означает, будто занятой оперативник должен ее слушать. Поэтому Лизавета решила закончить эту арию.

– Сейчас нет никаких оснований говорить об изменениях. Все как было, следовательно, значительная часть нынешних претендентов на парламентские кресла имеет сомнительные знакомства. Только эти общие слова нам вряд ли помогут. – И Лизавета беспомощно улыбнулась. Саша Смирнов узнал эту экранную улыбку, которой обычно заканчивались гневные Лизаветины энциклики против несуразностей или злоупотреблений, творимых власть предержащими. Улыбка ему нравилась, и он не смог не улыбнуться в ответ.

– Верно. Но вы, Елизавета Алексеевна, – оперативник помнил уроки психологии в милицейской школе, на которых говорили, что любой человек любит слышать свое собственное имя, а посему для того, чтобы расположить к себе собеседника, следует называть его по имени как можно чаще, – вы, Елизавета Алексеевна, все же можете помочь. Вы знаете свою кухню. Прикиньте, припомните что-нибудь странное, ну кроме просьбы подменить его.

– Что странное? – Лизавета продолжала растерянно улыбаться.

– Ну, я вам расскажу, что странного я вижу в версии ограбления. А вы тем временем прикиньте. Смотрите, грабеж – возможно. Как я понял техника в «Призма-инфо» довольно дорогая.

– Очень дорогая.

– Да, но ничего не пропало, предположим, спугнули. И все равно много «но»… Весьма специфический рынок сбыта: профессионалы, которым она нужна, знают друг друга, кому продавать? Возможно, специальный заказ, тогда был наводчик и тогда не ясно, кто спугнул. И еще одно – явно пытались создать видимость случайного налета: тут тебе и отогнутые решетки на окне, и фомка, которой избили Кастальского, оружие, так сказать, преступного пролетариата. А там была сложная сигнализация, и ее отключили очень профессионально, трудяги фомки и топора этого не умеют. И кто спугнул? Раз ничего не взяли?

Саша говорил путано, но видел, Лизавета начинает понимать, его поток сознания настроил ее на следственную волну.

– Может быть, они взяли деньги; у Вадика, у Вадима Кирилловича, частенько хранились прямо в офисе крупные суммы денег.

– И он бы не заявил о пропаже?

– Не знаю. Черный нал, который прячут от налоговой инспекции. У них и без того они на хвосте сидят.

– Вот видите. – Саша Смирнов сделал какую-то пометку в блокноте. – Я у него спрошу. Еще что?

– Не касаясь собственно версии. Просто я сейчас подумала. Странно, что он был один в «Призме». Для монтажа нужен еще видеоинженер. Кто-то был, не мог не быть.

– А сам Олег не мог работать с техникой?

Лизавета махнула рукой и тряхнула гривой.

– Все мы можем что-нибудь и как-нибудь, пару прямых склеек с грязным звуком. Для рекламного ролика нужен профессионал, знающий все приемчики. Кто-то должен был ему помогать.

– Видеоинженер «Призмы»?

Лизавета вновь тряхнула рыжей кудрявой головкой.

– Вряд ли. Я могу узнать кто.

– И я попробую. Видите, у нас получается! – Саша Смирнов радовался, что так быстро и безболезненно у него получился контакт с телезвездой, экранной девочкой, появление которой в новостях вызывало массу соленых шуточек и подколок, когда они изредка включали телевизор в своем отделении для того, чтобы именно новости и посмотреть.

– Действительно, кто же это мог быть? – Лизавета дивилась своей несообразительности, почему ни она, никто другой раньше не догадались это выяснить.

* * *

Умение добиться своего во что бы то ни стало входило в число Лизаветиных достоинств. Кое-кто, правда, считал это недостатком и называл женской упертостью.

Лизавета тут же принялась разыскивать видеоинженеров, которых мог бы завербовать Кастальский на этот монтаж. Обычно он работал с Гришей Воробьевым, но тот, как выяснилось, уехал в Москву еще три дня назад.

С четвертой попытки ей повезло, она застала дома Светлану Курек, та еще ничего не знала, в выходные принципиально не включала радио и телевизор, не читала газет.

– Да, он мне звонил позавчера, я не смогла, и тогда Олег сказал, что его последняя надежда Коля Корнеев. По-моему, Коле нужны были деньги.

До Корнеева Лизавета не дозвонилась. Корнеев, как это часто бывает на студии, нашелся сам. Просто шел по коридору куда-то по своим делам, и тут его ухватила Лизавета, знающая, что человек на студии может легко ускользнуть в любой момент и в любом направлении.

– Пойдем, ты мне нужен. – Лизавета цепко держала Колю за локоть.

Коля отбрыкивался, как лев, ссылался на неотложные дела в производственном отделе и невиданные деньги, которые он должен получить в бухгалтерии. Лизавета, как конвойный, довела его до рабочего места, то есть до монтажной аппаратной, где Коля ударно трудился на благо родного телевещания. Ударно – то есть даром. Это была самая просторная и самая современная аппаратная на студии, даже с компьютером. На стенах кривенько висели плакаты и афиши – следы совместной творческой работы над передачами. В компьютере «Амиго» недавно поселился сибирский вирус, он не мог запомнить ни одной склейки, зато исправно выдавал на мониторе текст «томская шутка», «томская шутка».

Лизавета втолкнула Колю в комнату, быстро притворила двери и тут же начала спрашивать:

– Тебя Кастальский нанял в среду на монтаж?

– С чего ты взяла? – Коля неестественно трепыхнулся и отвел глаза.

– Так нанял или нет? И не отвечай вопросом на вопрос. – Лизавета смотрела решительно. Она знала, Коля – человек осторожный и занервничал оттого, что не хотел попадать в историю.

– Он мне звонил.

– И?

– Говорил, что ему нужен видеоинженер.

– А ты?

– Я был занят.

– Неправда, Вадик встретился с тобой, когда уходил.

– Я его не видел. – Коля понял, что проговорился. – Послушай, я честно ничего не знаю и не хочу в это вмешиваться. Начнутся глупые вопросы, подозрения. У меня просто нет времени возиться со всем этим.

Лизавета задумчиво рассматривала мужчину, с которым разговаривала. Он был большой, даже огромный, с лохматой курчавой черной шевелюрой и открытым лицом. И на этой открытой физиономии было написано искреннее желание остаться в стороне.

– Ты же вроде дружил с Олегом? – Вопрос прозвучал неожиданно мягко, нетипично для Лизаветы.

– При чем тут это? Если бы я мог помочь, а так… – Он безнадежно махнул рукой.

– Что вы делали?

– У него была куча записанных синхронов, я пришел в «Призму» пол-одиннадцатого. Олег отсматривал исходники. Надо было срочно сваять получасовую дискуссию для тридцатого канала. Знаешь, у них есть что-то вроде кандидатского часа. Я пришел, полчаса посидел. Олег сказал, что он еще не готов, не знает, что откуда брать. Мы договорились, что я вернусь через час, а он пока все посмотрит.

– И? – В Лизаветином голосе вновь зазвучал металл.

– Когда я вернулся, света не было. Я стучал, стучал, никто не открыл, я решил… – Коля, видимо, хотел сказать, что, никого не застав в «Призме» через час, решил – неожиданный монтаж неожиданно же отменился. Но сам понял, насколько наивным и бессмысленным выглядит это утверждение.

– И решил не связываться, – безжалостно закончила Лизавета брошенную на полпути фразу. Иногда она сама себе удивлялась, откуда в ней неудержимое желание расставлять все точки над «1», которое так портит отношения с людьми.

– Собственно, да, – вздохнул Коля.

– Хорошо, а что вы монтировали?

– Знаешь, у него было много кассет. Он же работал на этот блок, – видеоинженер на секунду задумался, – «Вся Россия», что ли? Как-то так. Там были… черт, я не помню, у них у всех такие одинаковые лица, томные мужики в хороших костюмах, мы всех их миллион раз видели.

– «Вся Россия»? – Лизавета сразу поверила, что Коля не помнит, кого именно снимал Олег Кастальский.

Все предвыборные речи, интервью, дискуссии походили друг на друга, как акульи зубы, вроде и улыбка, и оскал. Хотя блок «Вся Россия» действительно существовал и вполне реально выяснить, кто в Петербурге баллотируется от него, чей именно заказ выполнял Кастальский.

– Да, Лизавета, по-моему, у него еще было интервью с прокурором.

– С каким прокурором? – встрепенулась Лизавета.

Коля не знал, с каким именно, но отчетливо помнил – Олег сказал, что интервью станет настоящей бомбой. Может, и стало бы, печально рассудила Лизавета, правда, Олег Кастальский любил преувеличивать, в его устах еле заметный намек именовался «прямым обвинением». Потом все с нетерпением ждали выхода материала, и – по нулям. Пустышек у Олега было много.

– Если еще что-то вспомнишь, позвони непременно, – попросила Лизавета уже выходя из монтажной. Коля уныло кивнул:

– Позвоню, если время будет, меня же теперь затаскают.

* * *

Лизавета просматривала ксерокопии предвыборных списков. От блока «Вся Россия» в парламент баллотировалось пятнадцать человек. Три предпринимателя, два научных сотрудника, четыре инженера, три преподавателя, два общественных деятеля – чисто партийные функционеры, одна женщина. Лизавета улыбнулась. Милая российская неразбериха – «женщина» как род занятий.

Только две из пятнадцати фамилий были знакомы. Один – года три назад действительно преподавал в университете, на юрфаке, и заодно заседал в городском Совете. Пока советская власть не кончилась. Потом его имя изредка мелькало на разных политических диспутах, он подписывал какие-то декларации, петиции и прочая. Еще одно имя – знали все внимательные читатели газет. Это был «мистер Твистер» городского масштаба. Владелец заводов, газет, пароходов, делец и банкир. Учредитель финансовой корпорации «Искра» Андрей Балашов.

Лизавета не ожидала встретить в политическом списке эту фамилию. Ранее Балашов в политической жизни замешан не был и любил при всяком удобном случае повторять, что подлинно деловой человек времени на ерунду не имеет.

Лизавета захлопнула крышку секретера и совсем было собралась позвонить своему постоянному политическому консультанту – начальнику отдела новостей главной городской газеты «Петербургское время» тоже Андрею и тоже, по странному стечению обстоятельств, Балашову. Она даже протянула руку к телефонному аппарату, и, как в плохих детективах, раздался звонок. В дверь. Лизавета машинально глянула на часы – половина одиннадцатого. И она никого не ждала.

Из гостиной выглянула испуганная бабушка:

– Леля, кто-то звонил. – Лизаветина бабушка, воспитанница Смольного (правда, отучилась там только год, зато никогда об этом не забывала), тщетно старалась привить внучке хорошие манеры, внушить твердые правила приличия. – Леля, почему опять так поздно?

– Ба, не у всех же были хорошие гувернантки.

– Только спроси: «Кто там». – В голосе престарелой смолянки звучала неподдельная тревога.

Впрочем, Лизавета и без ее советов последние четыре года не открывала дверь, не поинтересовавшись, кто там, за дверьми. Даже утром, даже когда вызывала водопроводчика.

– Это Саша Смирнов, – глухо ответили на ее вопрос.

– Саша, а что случилось? – Лизавета распахнула двери и окончательно убедилась, что это действительно – оперуполномоченный Смирнов.

– Извините Бога ради, Елизавета Алексеевна, по дороге не попалось ни одного исправного телефона-автомата, а дело, по-моему, спешное. – Саша топтался на пороге. В руках объемный пластиковый пакет.

– Проходите. Чаю попьем. – Лизавета сначала удивилась, как он ее нашел – ведь на визитке, которую она сама ему дала, – только рабочие адрес и телефон, а потом вспомнила, что для родной милиции нет ничего невозможного, когда речь идет о розыске законопослушных граждан, живущих по месту прописки и не пытающихся укрыться от глаз доблестных защитников правопорядка.

Саша скинул куртку и последовал за Лизаветой на кухню. Пакет прихватил с собой. Пока она ставила на плиту чайник и гремела чашками, он растерянно оглядывался.

Созданная усилиями бабушки и Лизаветы просторная кухня производила приятное впечатление. Старая начищенная медная посуда, фарфоровые безделушки – это от бабушки, кухонный комбайн, кофемолка, магнитофон с кучей кассет, французская небьющаяся посуда и горы газет – от Лизаветы. Все вместе – комфорт конца двадцатого столетия и старинный безмятежный уют. Неотъемлемым элементом уюта был Лизаветин кот. Истерзанный противоречивым воспитанием. Бабушка его баловала, Лизавета держала в черном теле. От этого несчастное домашнее животное то бросалось доверчиво на людей с мурлыканьем, то изнывало в приличествующей котам независимости.

Саша молча и терпеливо дожидался чаю.

– Ну вот, все готово. – Лизавета с видимым удовлетворением оглядела стол – все готово для мирного чаепития. – И что случилось?

– Я сегодня получил ордер на осмотр рабочего стола и квартиры Кастальского. Бумаги – там вроде ничего интересного. И вот еще. – Саша выгрузил на стол груду разнокалиберных кассет. – Вообще-то это вещдоки. Я не могу их выносить. Но раз мы работаем вместе.

Лизавета привычно сортировала кассеты – четыре ВХС, пять получасовых супер-ВХС, еще две супер-ВХС по полтора часа, шесть бетакамовских получасовых.

– Ну, кое-что мы можем посмотреть прямо сейчас. У меня. А другое – потом.

Саша охотно согласился.

Как и следовало ожидать, на кассетах ничего интересного не оказалось – старые выпуски, которые вел Кастальский, фрагменты передач, которые он делал, исходники, семейные кадры – Олег Кастальский играет в баскетбол, Олег Кастальский на презентации, Олег Кастальский ведет репортаж с избирательного участка. И прочая, прочая, прочая. Непросмотренными остались только бетакамовские кассеты, но Лизавета знала, что и на них будет что-нибудь вроде визита де Клерка в Петербург или интервью, которое Олег умудрился взять у некоего не в меру разговорчивого разведчика или политического консультанта. Олег Кастальский дорожил такими знакомствами и хранил свидетельства собственной близости к великим мира сего.

– Ничего, – разочарованно протянул Саша, когда Лизавета вернула ему последнюю супервэхаэску.

– Да, и вряд ли что будет на остальных. – Девушка коротко рассказала о своей встрече с видеоинженером, должным быть, но не бывшим в «Призме» вместе с Кастальским.

– Это очень важно, теперь мы знаем точное время убийства.

– Я думала это доказывает судмедэкспертиза.

– Плюс минус два часа. А тут час – кто-то пришел в «Призму» между одиннадцатью и полуночью. Кто-то умело разыграл примитивное ограбление и при этом сумел отключить сигнализацию. Причем этот кто-то знал, что Олег будет один. – Саша прекратил мыслить вслух и повернулся к Лизавете: – Слушай, а это нормально – вот так отпустить видеоинженера?

Она объяснила, что абсолютно нормально. Какой смысл терпеть укоризненные вздохи и многозначительные поглядывания на часы – монтажеры не любят тех, кто не готов к работе.

– Хорошо, тогда я сформулирую вопрос иначе, он мог отослать его специально, потому что ждал кого-то? – Все-таки в Саше Смирнове провинциальной обстоятельности было больше чем достаточно, и Лизавета решила при случае поинтересоваться, откуда он.

В ответ же она пожала плечами:

– В принципе мог – только это бессмысленно, в «Призме» места достаточно – поговорить без свидетелей вполне возможно.

– Так-то оно так, – согласился Саша, причем согласие выглядело обыкновенной формальностью. Он глянул на часы и заторопился. Они договорились созвониться завтра. За это время Лизавета успеет просмотреть оставшиеся пленки и выяснить хоть какие-то подробности насчет блока «Вся Россия».

* * *

Утро началось с телефонных звонков. Лизавета, как типичная «сова», еще мирно почивала, когда позвонил Коля Корнеев с претензиями.

– Ну спасибо тебе, подруга, услужила! Я теперь должен явиться на допрос сразу в четыре места. Спасибо, от тебя я такого ну никак не ждал.

– Коля, побойся Бога. – Лизавета бросилась в бой, едва очнувшись. – Я вчера тебе не сказала, думала, сам понимаешь, убит человек, твой и мой коллега, а ты ведешь себя как дикарь с хутора «моя хата с краю». Стыдно.

Простое «стыдно» неожиданно подействовало. Коля, судя по голосу, сник и смирился со своей участью. Лизавета напоследок попросила его обязательно с ней связаться, если он что вспомнит, и заодно поинтересовалась, с кем делал Кастальский предыдущие программы для того же заказчика. Оказалось, с Воробьевым. Придется ждать, когда тот вернется из Москвы, или можно связаться с тридцать третьим каналом. Лизавета глянула на часы – Корнеев позвонил вовремя. В девять утра проще всего застать на рабочем месте Андрюшу Балашова. Он поутру обычно читал газеты – вникал в текущий политический момент, а после пускался в непростое плавание по волнам реальной политики – встречался с бесчисленными активистами всевозможных партий и партиек, терпеливо высиживал на всех пресс-конференциях, сплетничал в кулуарах – так многозначительно называли явочные квартиры и офисы.

Но сначала кофе. Лизавета выбралась на кухню, щелкнула выключателем «Мулинекса» – этот аппарат кофемана умел готовить напиток богов заранее, но Лизавета никак не могла освоить программное управление.

– Лелечка, и мне чашечку, – откликнулась на выразительное шипение пара бабушка. Она не одобряла сии неприличные новшества, сама всегда варила кофе в старой медной джезве, но признавала конечный продукт, выдаваемый кофеваркой эспрессо, весьма и весьма достойный.

Доставив бабушкин кофе прямо в постель и отшутившись насчет своего неприлично раннего подъема (бабушка также не одобряла Лизаветину манеру спать до полудня, когда есть такая возможность), Елизавета набрала номер своего политического консультанта.

Ее всегда поражала резкая и энергичная манера Андрюши Балашова хватать трубку и выкрикивать требовательное «говорите». Сразу чувствовалось – вам отвечает молодой и уже перспективный политик. Андрюша ни от кого не скрывал своего жгучего желания пробиться в большую политику.

– Привет, дорогой, мне нужна твоя помощь.

– Для тебя все, что угодно. – Андрюша, воспитанный на американских учебниках по политической борьбе, знал, что с журналистами ссориться не стоит, а с телевизионными в особенности. Это выгодно отличало Андрюшу от российских политических деятелей старшего поколения. Те, хотя и пришли к власти, потрясая реформаторско-демократическими лозунгами, по-прежнему были убеждены: пресса служит им, а не обществу. Уже стали притчей во языцех рассказы о том, как министры и вице-премьеры собирали журналистов на пресс-конференции, а потом объявляли, что повод для встречи как-то не придумался.

Если напрасно потратившие время репортеры позволяли себе язвительные комментарии по этому поводу – на них очень обижались. Нормой жизни стала и активная неприязнь к выскочкам, которые пытались в западной манере задавать каверзные вопросы, ловили выступающих на слове или, паче чаяния, открыто напоминали – два месяца назад вы говорили то-то, а теперь…

Им отказывали в аккредитациях, лишали пресс-карточек. Действительно, чего церемониться с бесцеремонными забияками? Лизавету в государственных чиновниках и общественных деятелях радовали наивность и искренность. Они верили, что правы всегда и во всем. Андрюша был не таким.

– Андрюша, я хочу знать все о блоке «Вся Россия». Никто, кроме тебя, не сможет мне так толково и вразумительно объяснить все. – Лизавета чуточку льстила, начинающие государственные мужи образца тысяча девятьсот девяносто пятого года падки на славословия ничуть не меньше, чем их коллеги в начале века двадцатого или в веке восемнадцатом.

– Завидую я тебе, Лизавета, – странно отозвался на ее просьбу Андрюша. – Чутью твоему завидую. Как ты узнала, что они готовят эту бомбу?

Лизавета опешила, впрочем беседуя по телефону, скрыть свое удивление проще простого.

– Так ли это важно… – пробормотала она. – Все равно без твоей помощи не обойтись. Кстати, когда грянет взрыв? – Лизавета вполне владела языком недомолвок, на котором изъясняются личности, причастные к политической борьбе.

– Сегодня, крайний срок завтра, они потребуют политического расследования убийства Кастальского. Они убеждены – это удар по их блоку. Ты ведь знаешь, он возглавлял их пресс-группу.

– Знаю, потому и спрашиваю.

– Только это не телефонный разговор.

– Тоже знаю. Ты можешь приехать на студию часам к двенадцати? – Лизавета прикинула, что к этому времени она уже разберется с кассетами Олега. – Пропуск я тебе выпишу.

Они договорились о встрече.

* * *

И не встретились. Тем утром действительно взорвалась политическая бомба. И блок «Вся Россия» был ни при чем.

Едва Лизавета появилась в редакции, ее подозвал Главный.

– Послушай, ты работаешь сегодня вечером?

Лизавета кивнула – обычно их робкий босс старался не вникать и не вмешиваться в рутинную работу без настоятельной необходимости, каковой были распоряжения вышестоящего начальства.

– Бери камеру и съезди в мэрию. Мэр сделает заявление. Его даем полностью.

Лизавета буквально физически ощутила, как волосы у нее на затылке встают дыбом, как у кошки. Она терпеть не могла официоз, обязаловку, особенно когда шли в ход аргументики вроде «это политически важно» или, наоборот, «это сейчас нецелесообразно». Она уже по-кошачьи оскалилась и с язвительной улыбочкой собралась вступить в дискуссию. Главный ее перебил:

– Знаю все, что ты скажешь, слышал миллион раз. Это была правда – только сегодня возражать неуместно.

– Зато диктат мэрии уместен. – Лизавета все же начала битву при Филиппах, оправдав тем самым свое редакционное прозвище – Дикая Камышовая Кошка. Кое-кто считал, что ее так называют из-за рыжих кудрей и зеленых глаз. Но подлинной причиной был характер, Лизавета тоже миллион раз слышала вздохи своего Главного: «Журналист ты хороший, характер у тебя плохой». Пришедший на телевидение в конце шестидесятых, их Главный, как и многие старшие, называл «плохим характером» нежелание уступать кому-либо неотъемлемые прерогативы четвертой власти – право информировать, критиковать, разоблачать.

Главный вздохнул в миллион первый раз, посетовал на дурной характер сотрудницы и… Лизавета даже извинилась за несдержанность. Это был тот редкий случай, когда директиву сверху следовало выполнить.

– Убит прокурор города. Они сделают заявление, мы дадим его полностью.

Телевизионную бригаду сразу провели в приемную. Велели ждать. Минут через десять Лизавета, пытавшаяся выяснить хоть что-нибудь у пробегавших через просторную комнату людей, поняла, насколько тщетны ее попытки. Смятение и растерянность. Судя по всему, никто не знал, что делать и что говорить. Посему все предпочитали молчать и бездействовать, вернее, имитировать бурную деятельность. Десятый клерк посмотрел невидящими глазами и махнул рукой в ответ на ее вполне безобидный вопрос – когда и где все произошло, одиннадцатый, двенадцатый. Складывалось впечатление, что на город одновременно обрушились наводнение, торнадо и в завершение пожары и террористы. Охрана, сидевшая в коридоре, отделявшем просто чиновников мэрии от высокопоставленных чиновников, стояла насмерть и ни в какую не желала выпускать Лизавету на оперативный простор – в менее важных кабинетах люди могли оказаться разговорчивее. Пустив в ход тяжелую артиллерию – кокетство и аккредитационную карточку одновременно, она все же смогла убедить смольнинских церберов в том, что ей срочно необходимо связаться с редакцией, для чего она должна пройти в пресс-центр.

Лизавета никогда не знала, что в центре по связям с общественностью мэрии работает так много людей. Обычно застать там кого-либо, кроме дежурного, было трудно. На этот раз все три комнаты оказались забиты. Все правильно. Чрезвычайное происшествие. Телефоны разрывались, но на звонки никто не отвечал. Вокруг двух телефаксов вились рулоны сообщений – но на это никто не обращал внимания. Лизавета осторожно заглянула в кабинет начальника пресс-центра. Елена Викторовна, хорошо сохранившаяся женщина лет сорока пяти, журналистка, всю жизнь проработавшая при разных пресс-центрах, устало обернулась. Вообще-то у них были добрые отношения, Лизавета старалась не подводить коллегу, даже если та случайно выдавала данные, не подлежащие огласке. На добрые отношения Лизавета и рассчитывала. Она осторожно притворила дверь и подсела к столу начальника пресс-центра.

– Ну что, что мне делать! Я, наверное, сойду с ума. Все звонят, все спрашивают. А там, – Елена Викторовна подняла глаза, – горе. Молчат.

– Елена Викторовна, нас специально пригласили, чтобы записать заявление мэра. – Лизавета сразу расставила точки над «i», мол, они не сами в погоне за разоблачениями, они официально разрешенные. – Но пока текст готовят – расскажите.

Начальница вздохнула:

– Что? Что я знаю? Только слухи. – Лизавета сосредоточенно кивнула. – Утром это было какое-то безумие, говорят, тело нашли поздно вечером на даче в Сестрорецке. Представляешь, его задушили каким-то проводом. – В Елене Викторовне потрясенная женщина одолела осторожного чиновника по связям с прессой. – И совершенно точно, убийство. Валерий Палыч уехал туда позавчера в середине дня, поработать. Отпустил шофера. Семья, разумеется, была в городе. Они забеспокоились, когда он не вернулся, поехали и… Говорят, он так спокойно сидел за рабочим столом, голова опущена, все бумаги в абсолютном порядке.