Текст книги "Смерть на выбор"

Автор книги: Марианна Баконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Готов завтрак. К тому же тебе звонил очень странный человек.

Последние слова пробудили любознательного репортера окончательно.

– Кто? Что? Почему ты меня не позвала?

– Не успела. Незнакомец передумал.

– Вечно ты возишься.

– Я, вообще, пока не получаю зарплату как телефонный секретарь. Между прочим, японские жены требуют за работу тринадцать долларов в час.

– Тогда я введу систему штрафов и еще выгадаю на этом деле. С незапамятных времен все знают: жена стоит гораздо дороже наемных работников. – Максим просыпался сразу, без раскачки, как все полнокровные люди.

– Очень спорное утверждение эпохи развитого социализма.

– Надо попить кофе, пока он не стал таким же дорогим, как в «Невском паласе».

– В нашем отеле завтрак в постель не подают.

Нина, гордо выпрямившись, удалилась на кухню.

Журналист закутался в атласный халат – еще один предмет роскоши, который появился у него совсем недавно. В период относительного процветания. Процветания, принесенного кладом, который они нашли, но не удержали. Все равно – удачу он принес.

Теперь по утрам журналист бродил по квартире, шурша и сверкая тугим, ярким, блестящим шелком, и даже грудь выпячивал, как распустивший хвост фазан. Для павлина он был чересчур коренастый и крепкий.

– Так кто же все-таки звонил? – Он задал самый насущный в это утро вопрос не сразу. Сначала поиграли в самолюбивую молчанку. Спросил, лишь когда были съедены: йогурт банановый, хлопья кукурузные с яблочным соком (от апельсинового у Максима краснели нос и щеки, поэтому в его доме он был под запретом), также были съедены два поджаристых тоста с ветчиной – единственная уступка в постоянной борьбе с холестерином. С ним тигр петербургской журналистики начал бороться тоже после того, как разбогател. И только по утрам. В другое время с удовольствием поедал гамбургеры и фишбургеры в недавно открытых «Гриль-мастерах» и «Макдональдсах».

Жена ответила не сразу – сначала сделала себе тост с медом, аккуратно закрыла вазочку с душистым подарком из Киргизии, откусила кусочек. И лишь потом соблаговолила прекратить опасную игру на нервах ретивого и уже совсем полного сил репортера.

– Странный звонок. Сначала спросили тебя. А потом стали говорить про какую-то неведомую обезьяну.

– Что, прямо сразу про обезьяну? – В последнее время Максим про зоопарк не писал – мелкая тема для начинающих.

– Нет, ты не понимаешь! – Опасное утверждение. Но на этот раз Максим пропустил его мимо ушей. – Сначала он сказал…

– Ага, это был «он», уже прогресс. Ты постепенно учишься излагать складно.

– Для человека, не прослушавшего курс формальной логики, ты чересчур придирчив. – Нина не любила оставаться в долгу. Впрочем, таинственная обезьяна волновала и ее, так что она не стала играть с логическими квадратами. Она лишь попросила не перебивать ее. – Голос странный. Как будто с акцентом. Но с каким – не скажу. Сначала попросили тебя. Не успела я отойти, он сказал: «Лучше передайте, пусть он не трогает то, что неведомо». Я, естественно, спросила, какое неведомое этот человек имеет в виду. Тогда он серьезно так проговорил, – она постаралась воспроизвести сумеречную интонацию незнакомца, – «Смерть ждет того, кто узнает тайну обезьяны!»

– И? – азартно вскрикнул журналист.

– И повесил трубку.

Что же это за обезьяна?..

– Мне и самой интересно.

Максим забыл допить кофе. Зоопарк тут явно ни при чем. Очень странное предупреждение. Или шутка. Рассчитанная на легковерного дурачка. Сараевский любил пошучивать таким образом.

– Скорее всего это шутка.

– Я тоже так подумала, – охотно согласилась Нина. И отправилась в ванную.

– У тебя ровно пятнадцать минут, если хочешь, чтобы я тебя прихватил, – предупреждающе крикнул ей вслед репортер. И занялся сборами. Этим утром он намеревался поговорить с кинжаловладельцами, если не со всеми, то с некоторыми.

Грамотно упаковать репортерскую сумку – настоящее искусство. Туда следует поместить – диктофон, блокноты, ручку, газовый пистолет, так чтобы он иногда бросался в глаза, а иногда прятался. Плюс маленький, разъездной, фотоаппарат. Для всех этих непременных атрибутов более всего подходила кожаная квадратная сумка с миллионом карманов и тысячей молний. Именно ее и таскал с собой Максим. Собирался он всегда быстро и тщательно. Но не быстрее жены. Умение в темпе привести себя в порядок – добродетель редкая. Свойственная немногим представительницам лучшей половины человечества. Нина умела собраться за пятнадцать минут, – вероятно, потому, что почти не красилась.

До библиотеки он ее довез быстро. Далее дела.

Ближе всего было на Караванную или на Марата. Но Максим решил быть последовательным. И отправился на Съездовскую. На сегодня он определил четыре адреса плюс отделение, в которое приходила студенточка.

Не следует особо рьяно благодарить судьбу, если удалось застать музыканта дома в десять утра. Богемный распорядок дня – именно на него Максим и рассчитывал.

Нужную квартиру он нашел не сразу – помешало проклятое стереотипное мышление. В городе всегда ищешь подъезд, а уж потом квартиру. Скрипач жил в полуподвале с отдельным входом. Чем не Монмартр?

После долгого звонка дверь отворил высокий плечистый парень, с открытым, хотя и мутным со сна взглядом и спутанной длинной челкой. Линялые голубые джинсы – единственное, чем он успел прикрыть наготу, мощный разворот плеч. Максим, не одну собаку съевшии на репортажах, представлял скрипачей несколько иными. Поэтому на всякий случай поинтересовался:

– Евгений Высоковский – это вы?

– Я… – жизнерадостно согласился хозяин и без лишней бюрократической волокиты в виде дополнительных вопросов посторонился, пропуская гостя в квартиру.

Весьма примечательную квартиру. Место прихожей занимала кухня. Самая обычная, немного захламленная, подзабывшая, что такое женский пригляд. А так все в порядке: плита, раковина, стол, угловой диванчик. Красные веселенькие шторы с оборочками.

Хозяин оставил Максима озираться, а сам прошлепал дальше – в комнату. Вернулся более одетый – добавилась черная футболка с длинными рукавами – и даже почти умытый.

– Да вы присаживайтесь. Я сейчас кофе соображу. И какой-нибудь завтрак.

Максим устроился в углу возле окна и затих. Его ни о чем не спрашивали, а сам он решил не торопиться с расспросами.

Скрипач с мускулатурой Ван Дамма бодро расхаживал от плиты к холодильнику, собирал чашки, ставил чайник и все время прибарматывал:

– Кофе – на полке, сыр должен быть в холодильнике, крекеры оставались…

Видимо, аудиосопровождение помогало ему действовать. Пока музыкант хозяйничал, Максим успел внимательно разглядеть его самого и интерьер кухни. Потом выглянул в окно. Проникнуть в эту квартирку – не проблема, даже для очень зеленого любителя. Достаточно просто поднять ногу – решетки на окнах есть. Но опытный взгляд репортера заметил и ключ от оконно-решеточного замка. Он висел на вбитом в раму гвоздике, рядом с форточкой. Уловка столь же древняя, как и ключ под ковриком у входной двери. Неосмотрительный товарищ. Странно, что он кинжальчик подброшенный заметил.

– Вроде все… – Евгений Высоковский придирчиво оглядел стол и сел напротив гостя. И только тут поинтересовался: – А вы, собственно, по какому вопросу?

– По вполне безобидному, – съязвил репортер, – в противном случае я бы уже разогревал утюг, а вы сидели в браслетах возле батареи.

Максим совсем было собрался прочитать лекцию по квартирной технике безопасности. Но вовремя вспомнил, что в его прямые обязанности это не входит, а таких физически развитых доверчивых «горбатых» исправит только могила. Скрипач тоже скептически воспринял предостережение:

– Еще не известно, кто бы у батареи посиживал!

И был отчасти прав. Журналист почел за лучшее перейти к делу:

– Мне, честно говоря, ваш адрес дали в милиции. А сам я журналист, работаю в газете «Невский голос», ну и с западными изданиями сотрудничаю. – Он покопался в карманах куртки (за отсутствием прихожей и отдельного приглашения раздеться, куртку он не снял) и отыскал визитку. – Разрешите представиться: Максим Самохин.

– Весьма польщен. – Скрипач ответил вполне светским кивком. Сдобренным едва заметной иронией.

– Ну и дело меня интересует необычное. Это вы писали заявление в милицию насчет кинжала? Вот меня этот кинжал и заинтересовал.

– Меня, признаться, тоже, – снова кивнул музыкант. Максим уже приготовился слушать занимательный рассказ, но хозяин замолк.

– А вы не могли бы поподробнее рассказать?

– Лучше давай перейдем на «ты». Я сторонник условностей, но только когда на мне фрак.

Максим тоже не любил всяких реверансов.

– Одно другого не заменит, так что ты все же расскажи, что стряслось с этим кинжалом.

– Да и рассказывать особо нечего. Идиотская история. Я только потому пошел в милицию, что мать раскричалась: «Воры залезли!» А дело проще фортепьянной педали. Возвращаюсь после концерта. Захожу, зажигаю свет и вижу: в комнате рядом с диваном лежит этот нож в луже темной какой-то.

– Кровь?

– Может быть. Я крови в жизни не видел. Только в кино и когда анализы сдавал. Там она иначе выглядит. Лужу я вытер, ножичек на стол переложил и спать лег. Утром мать с дежурства забежала. Так она у меня замужем живет, но иногда заходит – поухаживать за сынулей, я ей, без всякой задней мысли, эту историю изложил, пока кашку манную потреблял. Она у меня медицинский работник, диета прежде всего, а я, с ее точки зрения, до сих пор должен сидеть на диете для грудных младенцев. Она тут же причитать начала: «Воры, воры, немедленно в милицию, посмотри, не пропало ли чего!» А ничего не пропало. И зачем в милицию идти – делать им больше нечего, как кинжалы всякие рассматривать! Но вера – великая вещь, она меня таки заставила. Я в тот же день поплелся в отделение. Народ смешить. Очень они там веселились. И кинжал разглядывали. Он и впрямь необычный.

Максим счел возможным вмешаться:

– Не покажешь?

– Да хоть сто раз!

Через минуту скрипач Высоковский притащил нож. Нож, родившийся в то же время и под теми же небесами, что и кинжал геолога.

Ребристые кожаные ножны с загогулиной на конце, искривленное широкое лезвие и темная рукоятка с серебряными и золотыми вкраплениями. Брат-близнец, если кинжалы бывают братьями!

Максим даже охнул.

– Что, удивительная штучка? Я кому ни показывал, никто ничего подобного не видел. Все пялятся, как ты.

Только ненаблюдательный и невежливый человек рискнул бы сравнить чисто деловой, репортерский интерес Максима с праздным любопытством обывателей. Но тот обижаться не стал: непродуктивное чувство, во всяком случае в данном случае. Скрипач – Божий человек – живет ушами и прочими эфемерностями. Стоит ли отвлекаться? Конечно нет. Несмотря на благие намерения идти прямо и непосредственно к цели, журналист не удержался и блеснул эрудицией.

– Это арабский кинжал, – Максим запнулся, – джарабия, на их языке. Из Йемена!

Высоковский удивленно присвистнул и с уважением закивал:

– Да, да, да… Я что-то подобное и подозревал.

Что именно подобное он подозревал, Максим уточнять не стал. Ежу понятно, что музыкант просто попух от восхищения.

– Слушай, а ты мне его на время не одолжишь? – Работа журналиста – ковать клиента, пока он горяченький – от удивления, от растерянности или восхищения. Максим свою работу знал и любил. – Я тебе расписку напишу…

– Честно говоря, не знаю.

– Я статью готовлю об этом. Очень, просто позарез надо. Ладно? – Журналист вытаращил голубые, младенчески-чистые и оттого считающиеся честными глаза. Действительно, младенцы, как правило, лгать не умеют. Чего не скажешь о людях, умудрившихся дожить до тридцати или более лет с глазами, как у новорожденных.

На этот раз, впрочем, он был правдив.

Скрипач помялся и согласился. Максим тут же упаковал выпрошенный ножичек в сумку.

– Ну и еще: можно я на то место гляну, где лежал кинжал? – продолжал давить репортер.

– Да гляди сколько угодно, – не стал спорить скрипач.

Журналист мельком осмотрел комнату, судя по всему единственную. Обычная городская обстановка: диван, два кресла, стенка. Из примечательного только старинная ширма у стены да пюпитр с нотами. Скрипач показал место у дивана – ни пятен, никаких других следов. Ничего… Значит, пора прощаться.

Писать расписку журналист не стал. Во-первых, хозяин ножа, если можно так выразиться, не настаивал, а во-вторых, с юридической точки зрения – обыкновенная филькина грамота.

– Значит, мои телефоны у тебя есть. Срочно захочешь увидеть свой кинжал, звони. Вот, кстати, домашний номер, – деловито распоряжался Максим. – И свой телефончик дай… Так, на всякий случай.

На том и распрощались.

Студенточки дома не оказалось. «Жиличка в анституте своем» – так ответил Максиму старческий голос. Дверь старушенция не открыла. Не все халатно относятся к собственной безопасности.

Опер, который допрашивал, а точнее, расспрашивал девушку, тоже отсутствовал – выехал на вызов.

Следующая по плану остановка – улица Марата. Там Максиму повезло.

Звонить пришлось довольно долго, он совсем было уж отчаялся и почти решил ехать в Купчино, к слесарю, но кованая кирпичного цвета дверь неожиданно приоткрылась.

– Кого несет? – Звон увесистой цепи заглушил ворчливый голос.

– Могу я повидать Наталью Сергеевну Иванову? – вкрадчиво приступил к беседе журналист. Брюзгу можно одолеть лишь лаской и нежностью.

– А че надо?

– По делу, – терпеливо пояснил журналист.

– Понятно, что не базарить…

Максим попытался заглянуть в узенькую щелочку и даже разглядел широкий, слегка курносый и чуточку опухший нос, не менее широкий рот и два глаза, прикрытые пышной рыжеватой челкой. Если это и есть искомая дама без определенных занятий, то именовать ее Натальей Сергеевной все равно что делать большой реверанс, облачившись в джинсы.

– Это вы? Я – журналист, мне хотелось бы… – Договорить ему не удалось. Девица – а незнакомка была более девицей, нежели дамой – тут же попыталась захлопнуть дверь. Только не на того напала. Желторотых щелкоперов ловите на подобные приемчики. Максим подготовился заранее – засунул в проем обутую в томсоновский ботинок ногу. Томсон не подкачал.

– Ну зачем вы так, девушка?.. Я со всей душой, а вы членовредительством занимаетесь.

– Слушай, иди к черту со своими мышами! – почти выкрикнула оригиналка за дверью.

Сбить Максима при помощи каких-то мышей – дело безнадежное.

– Послушай, милая, ты лучше впусти меня, ведь не отлипну. – Он решил перейти на родной язык рыжеватой особы. Определить нужную тональность помог запах. От нее за версту припахивало духами «Клима» и вещевым рынком, если не «апрашкой», то СКК или «Звездной». Аромат, в котором смешались относительное преуспеяние и трудовые будни.

Девица почему-то успокоилась. И принялась громыхать замком.

– Да ладно тебе, я че…

– Че, че – ниче, – продолжал самоутверждаться Максим. Хотя особой нужды в том не было. Его уже пропустили сквозь броню входных дверей и даже провели в комнату.

Весьма примечательную, с точки зрения старого обывателя, комнату. Новые обыватели к подобному привыкли.

В жилом помещении мирно уживались: диван, крытый гобеленом, два таких же кресла, телевизор японский на стеклянно-элегантной подставке, стол обеденный, трогательно, по-хозяйственному накрытый клеенкой в яблоках, и мешки-баулы в немыслимом количестве. Мешки-баулы черные, коричневые, красноватые, клеенчатые, два метра в длину, метр в ширину, столько же в высоту. Непременные спутники челноков российских, каковыми по преимуществу являются женщины неопределенного возраста, неопределенной внешности, с дипломом инженера или техника в кармане. (Интересно, станет ли русское слово «челнок» таким же международным, как «спутник» и «балалайка»? И то, и другое, и третье смело можно назвать порождением чисто российского разума и чисто российской души.)

– Я щас, – пробормотала девица по имени Наталья и по фамилии Иванова и оставила Максима наедине с тарой. Он, будучи человеком крепкого, отнюдь не эфемерного сложения, с трудом продрался через товарные завалы и удобно устроился в кресле.

Она вернулась и впрямь «щас», буквально через три минуты. За это время она успела сменить ситцевый халатик без рукавов на спортивный костюм «Адидас». Правда, золотой цепи не было, и Максим вздохнул с облегчением. А то вдруг она оказалась бы каким-нибудь «бойцом-быком». Феминизм в России имеет давние и прочные корни, действовала же рядом с Добрыней Никитичем и Ильей Муромцем Настасья Микулишна. На вид Наталья была хоть и не высокая, но плотненькая, бицепсы репортер со свойственной ему наблюдательностью разглядел, когда она была еще в безрукавном неглиже с цветочками.

– Слушай, Наталья, я вот по какому делу: тебе недели три назад ножичек подкинули…

– Ах это, – шумно выдохнула рыженькая, – я-то думала. На нас вчера налоговая наехала, проблем – во. – Она рубящим движением руки показала, до какого предела, вернее, беспредела дошла окаянная налоговая. – А ты возишься со своим ножичком!

– Он не совсем мой, – вкрадчиво поправил хозяйку журналист. – И все же, что случилось-то?

– А ниче! Приезжаю, – Наталья Иванова наморщила лобик, – когда ж это было? Недели три уже. Из Стамбула. С грузом. Устала как псина.

– И вот ты вернулась…

– Да, мы с ребятами, конечно, намаялись, и так тяжело, потом таможня, доставка, шум, гам…

– И когда ты добралась… – поспешил помочь девице Максим.

– Да, входим, с Гришкой. Он мешок бух к дивану и вдруг как ойкнет. Ну, тут любой бы не сдержался, – она тут же реабилитировала неведомого Гришку, – представляешь – вот здесь, одно за другим – такие темно-бордовые пятна, как кровь. Каплями, каплями… И рядом этот нож. Кривой такой, но убить им вполне можно. – Девица погрузилась в раздумья, вероятно об убийствах.

– И что?

– Что-что, – она и сама не склонна была к излишне долгим рассусоливаниям, – мы с Гришкой так рассудили. Надо в милицию заявить. Вдруг и впрямь кровь. Я-то, ваще, не хотела. Ну их, морока одна. А он говорит: вдруг это конкуренты нас подставляют. Потом заявятся менты с обыском по заяве чьей-нибудь – и пой им, откуда пятна и нож.

– А в милиции?

– Они без интереса отнеслись. Даже не пришли на анализ пятна эти взять. И нож мне отдали. Только заставили написать, что и как. И все. А мне до этого дела нет. Мы отметились, и все.

– Ну а нож где? – не давал ей тянуть резину Максим.

– А я знаю? – Челнок Иванова знала, кому и как отвечать. – Где-то тут сначала валялся. Потом его Гришка друзьям отнес.

– Вот такой нож? – Максим достал из сумки кинжал, позаимствованный у музыканта.

– Он и есть, – немедленно отреагировала девица. – А откуда он у тебя? – Журналист пискнуть не успел, как она выхватила нож. Вот что значит современная челночная закалка. – И кругляшки такие же на ручке. Он самый…

Максим посуровел лицом и отобрал кинжал у распоясавшейся жрицы рынка.

– Это – другой. Просто очень похожий.

– Это точно. – Она нисколько не обиделась. – А откуда он у тебя?

Журналист совершенно не намеревался делиться информацией с кем бы то ни было, тем более с явно настырной, временно не работающей Натальей Ивановой. И поспешил ретироваться.

– Ну ладно, разбирай свой товар. Спасибо за помощь.

Она не спорила, лишь нахально ухмыльнулась и пошлепала к выходу. До замков подлинный рыночник никого не допускает.

Купчинский слесарь работал за точно такой же металлической дверью, что и челнок Иванова. Только замков и цепей класса «Цербер» не было. Действительно – зачем? И какому сумасброду взбрело в голову укреплять металлом вход в слесарную обитель ЖЭКа номер какой-то? Дверь, безусловно, была самой дорогой вещью, имеющейся в этой просторной полупустой комнате. Все остальное – деревянные скамейки, принесенные сюда, когда закрылся жэковский красный уголок, пара поломанных стульев, диван с продранной обшивкой и полки с инструментами – нельзя было считать материальными ценностями в полном смысле этого слова.

Максим поискал звонок, потом постучал в гулкую дверь, потом зашел. Рабочие были на месте. Почему не откликались – непонятно, скорее всего их достали жильцы-жалобщики. Руки у жильцов, как известно, растут не из того места, сделать ни черта не могут – то у них кран течет, то унитаз засорился, и с каждой мелочью к слесарю. А слесарь что, не человек? Ему передохнуть надо, потолковать с коллегами. Именно на толковище, или, на языке церемонном, светскую беседу, и нарвался журналист. Работяги мимоходом ответили на его «здравствуйте» и вернулись к более интересным предметам, каковыми были: грядущее подорожание водки – один из них прочитал об этом в газете «Коммерсант», – качество оного напитка в близлежащих торговых точках и скудость наличных средств, не позволяющая потреблять более качественные напитки.

Максим постоял, вслушиваясь в разговор, больше похожий на спор. Хотя очевидных разногласий не было. Очень похоже на парламент.

– Не, мужики, не может быть, чтоб они перед выборами цены на водку подняли.

– Верно, не может. Однако в «Коммерсанте» этом им видней, они туда ближе.

– А может, поднимут, а потом спустят…

– Или зарплату поднимут, чтоб я, как и раньше, на оклад зарплаты мог сто поллитровок купить. Я двадцать лет работаю. Всегда оно так было, и при Брежневе, и при Андропове, и при Горбачеве. Сто поллитр – и не греши.

– Тогда зачем она дорожает? – Резонный, достойный не только думских прений вопрос заставил присутствующих замолчать. Паузой воспользовался матерый репортер:

– Мужики, а Степан Баканов здесь?

– Здесь, – неохотно откликнулся один из слесарей, – а что надо? – Он мучительно пытался вспомнить, где раньше он видел Максима и какой ремонт сделал у него некачественно.

– Да я из газеты, к нему, – немедленно рассеял сомнения искомого слесаря Максим.

– Из газеты? – В вопросе явно проступал подтекст: какого такого надо человеку из газеты от честного слесаря Баканова?

– Это вы?

– Дык, я… Я… – наконец кивнул мужичок в кепке и с крайне интеллигентным лицом.

– Очень приятно. – Журналист энергично тряхнул протянутую руку. Правильное рукопожатие – основа журналистского преуспеяния. – Я из газеты «Невский голос», вот по какому вопросу. Мы готовим статью насчет странных преступлений, очень серьезная тема. – Чтобы быть понятым, Максим припоминал ранее услышанные здесь обороты и интонации. – И с вами ведь произошла подобная странная история? Правда?

– Какая история?

– Ну, с кинжалом… – помог слесарю Максим.

– А ведь верно, Степан, мы совсем и забыли про этот нож, – впутался в разговор лысый слесарь, сидевший на диване рядом с Бакановым.

– Какой нож, ножище! – живо поддержал товарища другой, черненький и молоденький.

Слесарь Степан Баканов смутился.

– Дык, какое там. Чего там, – вдруг начал приговаривать он. Но с рассказом не торопился.

Максим достал диктофон и щелкнул кнопкой. Подбодрить такого рода людей, с признаками пропитого разума – а он угадал в Баканове спившегося еще в застой инженера или МНС, – можно только одним способом: дать понять, что от них зависят многие уважаемые люди.

– Итак, что же произошло? – солидным басом повторил вопрос журналист.

– Дык, чего там, проснулся я у себя, а он на полу…

– Где, когда, кто он? – Терпение не входило в число Максимовых добродетелей, но иногда он умел переступить через себя, любимого.

– Дык, ладно. Значит, я, как меня благоверная выгнала, здесь в служебной комнате живу. Еще в квартире дворничиха из пятьдесят пятого дома. В тот вечер, это недели две как было. – Он взглядом попросил коллег о помощи.

– Полторы недели. Десять дней, как щас помню.

– Значит, десять, – согласился Баканов. – Вот, лег я спать рано, и в подпитии, а проснулся утром, рано. На работу вроде еще не пора. И тут его увидел. Лежит себе в луже какой-то кривой нож, и ножны рядом. Приметный нож. Мне так и в милиции потом сказали.

– А откуда он взялся?

– Дык, я ж говорю, не знаю. Утром проснулся, увидел, а что с вечера было – не знаю. Вообще, я в тот день вроде один домой вернулся.

– Нож где? – Максим умело управлял разговором.

– Дык, в милиции, наверно. Я его там оставил. Я сначала сюда его принес, а потом уж в отделение. Там и оставил, вместе с заявлением.

– Да, ножичек знатный был, такой… «огурчики порезать», – весело хихикнул слесарь помоложе.

– Погоди ты, – остановили любителя цитат коллеги.

– Вот такой?

Максим и Степану Баканову предъявил кинжал, позаимствованный у скрипача. Тот без труда опознал нож:

– Тебе его, что ль, в милиции дали?

Максим предпочел не вдаваться в подробности. Он горячо от имени газеты и от своего собственного поблагодарил тружеников ЖЭКа и покинул слесарную обитель.

Доставленная мужем прямо к служебному входу в «Публичку», Нина скоренько взбежала по лестнице, прошла длинным эстамповым коридором и нырнула в читальный зал рукописного отдела. Она опять опоздала. Она почему-то все время опаздывает. Опаздывала и тогда, когда пользовалась общественным транспортом, и теперь, когда супруг частенько подвозит ее до службы. Ей даже уже замечания не делали. Маргарита Львовна, старейший библиограф отдела, лишь укоризненно помотала головой. С неисправимыми бороться бесполезно. В остальном же Нина вполне хороший работник. Аккуратна, исполнительна, закончила с красным дипломом, научную работу ведет на отлично. Чего еще желать? Особенно сейчас, когда жалованье сотрудника «Публички» может привлечь лишь красногрудого снегиря, а вовсе не современного молодого человека, знающего минимум пару языков европейских и восточных. Как говорится, ищите объявление за подписью «дурак». В библиотеках же всегда работали энтузиасты, а не глупцы. В пореформенной России ничего не изменилось. Только энтузиазма требуется чуть больше, поскольку заработки существенно меньше. Остальные сотрудники на опоздание соседки по столу внимания не обратили. Глеб в том числе. Он вообще сидел погруженный в свои выписки, – видимо, заканчивал очередную статью. Нина не стала его отвлекать.

Около полудня он сам проявился.

– Все-таки пришла, царица Нинон. – Он почесал спутанную бороденку, а смотрел так, будто она вошла только что, опоздав на трое суток.

– Да, знаешь ли, решила заглянуть на часок. Не думала тебя застать. У тебя, кажется, доклад в Сорбонне. – Она сделала вид, что не может охватить взглядом громадье бумаг на столе Глеба Ершова.

– Нет, в Оксфорде. Корпим помаленьку. А ты чем занимаешься? Опять занялась консультациями по практическому востоковедению?

Практическим востоковедением Глеб называл труды Максима Самохина. Нина была с ним согласна примерно наполовину. Действительно, весьма и весьма много расхожих стереотипов, банальностей и журналистских преувеличений попадалось в писаниях Максима. Но с другой стороны, другие использовали те же стереотипы, но совсем забывали о специфике и ислама, и Средней Азии, и той же Чечни. И ничего нет плохого в том, что Максим в популярной газетной, а потом журнальной статье пояснил, что круг из подпрыгивающих и напевающих что-то чеченцев – это не простой хоровод, народный танец, каковым его считали практически все сторонние наблюдатели, а многие и продолжают считать. Круг и бормотание – это зикр, громкий зикр, поминание имени Аллаха, именно с помощью зикра члены братства, к примеру накшбендийа, готовятся постичь божественную сущность и выполнить свое предназначение. Это своего рода медитация, а предназначение можно толковать по-разному – это может быть и убийство врага веры.

Да, опусы Нининого мужа пестрили передержками, и мало-мальски грамотный человек понимает, что пишет их дилетант. Но по крайней мере дилетант, который старается хоть что-то узнать. Остальные и этого не делают.

– Да, я опять занялась практическим востоковедением. Это, кстати, не такая бесполезная штука. В проклятые времена царизма востоковеды-практики обустраивали работу администрации и границы России в Туркестане, на Кавказе. Причем неплохо получалось.

– Как специалист по отечественной истории, не смею спорить. Но не уверен, что путь к истине лежит через полосу полуошибок.

– И предпочитаешь ошибки полноценные?

– Проще учить, чем переучивать… – глубокомысленно заметил Глеб. Его афоризмы почти всегда звучали крайне глубокомысленно.

– Проще спорить, чем работать. – Нина склонилась над своим столом. Глеб вернулся к своим записям, тоже не без удовольствия. Работали в молчании.

После обеденного перерыва в отгороженный шкафами закуток заглянула девушка-библиограф. Это ее заменяла Нина в прошлый раз.

– Ниночка, тебя к телефону…

Пришлось идти.

– Алло!

– Алло, алло, отвечаешь, как прежде. – Голос забытый, но знакомый. – Привет, царица Нино. – Так ее называли только сокурсники. И голос явно оттуда, из светлого университетского прошлого.

– Привет, – отвечала все равно осторожно, с опаской.

– Не узнаешь старика Караямова, позор на твою седую голову! – Собеседник, дабы окончательно рассеять сомнения давней подруги, раскатисто хохотнул.

Теперь она его узнала. Кто же не узнает старика Караямова, особенно когда тот смеется или чихает! Богатырский смех и не менее богатырский чих были его визитной карточкой. Когда щуплый чернявый паренек вдруг начинал смеяться, то вздрагивали даже бывалые солдаты, привыкшие к грохоту снарядов и свисту пуль. Уж больно неожиданным, ни на что не похожим было гулкое, громоподобное уханье, вырывавшееся из худой, впалой, вполне чахоточной груди.

– Здравствуй, Игорек, какими судьбами? – разулыбалась Нина. После окончания университета они почти не встречались. Так, случайно, пару раз, на чьем-то дне рождения. Игорь Караямов, как многие выпускники престижных факультетов конца восьмидесятых, не стал ввязываться во вполне традиционную научную или государственно-дипломатическую игру. Он осознал, что на этом витке российской цивилизации быстрый успех сулит только бизнес. И пустился в вольное плавание по зыбучей пучине неразработанного законодательства и легких денег, так же как многие другие (минимум две трети) питомцы элитарных институтов и университетов. Кстати, столь солидный процент доказывает, что и при советской власти блат, партийный контроль и прочие тоталитарные излишества отнюдь не мешали выявлять самых сообразительных и самых живучих, точнее, плавучих, в смысле умеющих не тонуть ни при каких обстоятельствах.

– Миллион лет не виделись, даа! – оригинально продолжал беседовать Караямов. Он явно старался сделать вид, что звонит исключительно потому, что соскучился. А все остальное, если воспоследует остальное, – так, приправа к основному блюду.

– Да, давно. – Нина такие разговоры не любила. Притворство. Все прекрасно понимают, что к чему, и при этом важничают, делают вид, что им есть о чем говорить, хотя говорить абсолютно не о чем. Получается хуже, чем у статистов в театре – те, выдрессированные системой Станиславского, гораздо более профессионально шепчут магическую фразу: «О чем говорить, когда не о чем…»