Текст книги "Избранные произведения в одном томе"

Автор книги: Лиза Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 260 страниц)

– Что еще за нарушение привязанности? – спросил Сандерс.

– Отсутствие тесного эмоционального контакта с родителями, – тут же ответила Рейни, потом пожала плечами и забрала у Куинси еще немного салата. – В колледже изучала психологию. Еще кое-что помню.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Пирс и, нахмурившись, пододвинул тарелку с салатом к себе. Рейни слямзила у него еще одну гренку. Он лишь вздохнул и пояснил:

– Всем нужен эмоциональный контакт. В теории, будучи детьми, мы тесно связаны с родителями. Мы плачем, наши родители отвечают на наш плач тем, что кормят нас, и мы решаем, что наши родители – хорошие люди и любят нас – вот и контакт. По мере того как мы взрослеем, наши контакты расширяются, распространяясь на все остальное общество, помогая заводить добрых друзей, соседей, супругов и так далее. К несчастью, наладить подобный контакт удается не всем детям. Ребенок плачет – его бьют. В этом случае, вместо того чтобы научиться доверять или заботиться о других, ребенок становится эгоцентричным, постоянно врет, манипулирует окружающими, оказывается не в состоянии испытывать эмпатию. Главным образом мы можем наблюдать этот феномен у оставленных детей или тех, что подвергаются жестокому обращению. Отсутствие эмоционального контакта, однако, случается и в «благополучных» семьях. Просто не столь часто.

– То есть у хороших родителей бывают плохие детки? – спросил Сандерс и закатил глаза, показывая, чтоон об этом думает. Куинси остался совершенно невозмутимым.

– Именно. Мать страдает от тяжелой послеродовой депрессии и не способна удовлетворить нужды младенца. Или же сам новорожденный страдает медицинским заболеванием, и мать опять же не может удовлетворить его нужды. Или же новорожденный просто-напросто не способен завязывать эмоциональные контакты. И тут уж как мать ни старайся, ответной реакции не последует. Такое бывает редко, но все же случается. Так что – да, и у хороших родителей может вырасти как очень социальный, так и крайне антисоциальный ребенок.

Сандерс одарил Куинси очередным скептическим взглядом.

– На это я не куплюсь, – отрезал он. – Вы утверждаете, что эти дети – маленькие капризные психопаты с самого рождения. Но если все обстоит именно так, почему тогда никто этого не замечает? Почему все заголовки трубят: «Нормальный парень застрелил десять человек»?

– Вспомните Теда Банди, – вторглась в диалог Рейни. – Все считали его привлекательным, обаятельным мужчиной. Единственная проблема заключалась в том, что он насиловал и убивал молодых девушек – это у него было что-то вроде хобби. Так-то вот!

– Совершенно верно, – поддержал ее Куинси. Рейни обнаружила, что улыбается в ответ. Голубые глаза у фэбээровца, когда он улыбался вот так – ослепительной улыбкой Пола Ньюмана, – заметно теплели.

– Все эти ваши психологические фишки, – проворчал Сандерс, – звучат для меня слишком заумно. Эти дети – убийцы. Тут и говорить не о чем. Точка. Лучший выход – упрятать их за решетку и выбросить ключ.

– И возраст не имеет значения? – мягко спросил Куинси. Он по-прежнему смотрел на Рейни. С некоторым запозданием оба вспомнили про салат.

– Нет, – сказал Сандерс. – Раз уж ребенок способен на такое, то пусть несет заслуженное наказание.

Куинси пожал плечами – очевидно, доводы Сандерса его не убедили. Он подхватил на вилку немного салата, а потом удивил и Рейни, и Сандерса таким заявлением:

– Возможно. Бог тому свидетель, я всякого навидался. – Агент немного помолчал, потом продолжил увереннее: – Некоторые дети опасны. Кое-кому из тех подростков, с которыми мне доводилось беседовать, уже ничем не поможешь. Но не все из них такие. И наша правовая система основывается на той философии, что нам лучше оставить на свободе сотню виновных, чем упрятать за решетку одного невиновного. Для меня совершенно очевидно, что наш долг – попытаться определить, какие из этих подростков поддаются реабилитации, а не просто собрать всех правонарушителей в кучу и сбагрить с глаз долой.

– А вы вообще можете чем-то помочь ребенку, совершившему убийство? – полюбопытствовала Рейни. – Это реально?

– Иногда. Чем младше ребенок, тем выше шансы. Да и нарушение привязанности имеет свои ранжиры. Некоторые из детей, с которыми я разговаривал, представляли крайний предел спектра. Выражаясь словами Сандерса, это «маленькие капризные психопаты». И в этом я с ним согласен – для нас всех безопаснее упрятать их за решетку и выбросить ключ. – Куинси сухо улыбнулся детективу; голос его упал, и сам он как-то помрачнел. – Однако не со всеми несовершеннолетними преступниками следует поступать именно так. Как мы уже говорили, массовые убийцы не однородны. Некоторые из школьных стрелков определенно являлись скорее ведомыми, нежели лидерами. Они были ранимыми, легко уязвимыми детьми. Они позволяли манипулировать собой, вовлекать себя в совершение насильственного действия, потому что чувствовали себя обиженными и оскорбленными и не знали, как с этим справиться. Они сделали то, что сделали, но впоследствии все же испытывали угрызения совести и сожаление. Думаю, таких детей еще можно исправить. Учитывая их возраст, было бы грех не попытаться.

– А если мы ошибемся и они убьют снова? – спросил Сандерс. – Вы будете тем, кому придется идти к родственникам жертв и рассказывать, почему ваш неудавшийся научный эксперимент убил их жену, сестру, мать? Вы будете тем, кто попытается объяснить по телику, почему мы сочли это хорошей идеей – оставить известного нам убийцу на свободе?

Куинси слабо улыбнулся:

– Случается и такое. Некоторые из наших наиболее плодовитых убийц – Кемпнер, к примеру – убивали еще в юношеские годы. Направлялись на реабилитацию. Достигали совершеннолетия. И убивали еще больше людей.

– В такие моменты я бываю только рад тому, что у меня нет детей, – сказал Сандерс.

Куинси тяжело вздохнул. Он отложил вилку и, казалось, совершенно потерял интерес к салату.

– Все усложняется. Вам известно, что мы теперь применяем методы профайлинга для выявления серийных убийц уже и в средних школах?

Рейни вскинула бровь. Сандерс выразился более красноречиво:

– Шутите!

– Я не шучу, детектив. В свете последних расстрелов некоторые школьные округа ввели «ученический профайлинг». У директоров школ имеется памятка «подозрительного» поведения для определения склонности каждого ученика к насилию. Жестокое обращение с животными, брань, надписи, содержащие графическое насилие, и все такое. Некоторые из наших агентов теперь дают учителям уроки бихевиористики и психологического профайлинга.

– И что бывает, когда ученика относят к «потенциально опасным»? – спросила Рейни, нахмурившись. – Вызывают копов, укладывают его на землю и конфискуют его видеоигры?

– В большинстве округов предпочитают уведомлять об этом родителей, после чего ученик передается на поруки социальным педагогам либо же исключается из школы. Подход очень серьезный.

– Напоминает салемскую охоту на ведьм.

– Да, но ведьмы никогда не убивали тринадцать человек. Школы сейчас под прессингом. Три года назад директор Вандерзанден категорически отверг предположение, что подобная стрельба может случиться и здесь. Готов на что угодно поспорить, что сейчас он глубоко об этом сожалеет. А если в школьном совете на следующей неделе услышат о профайлинге, могу опять же на что угодно поспорить, что ваши учителя начнут выискивать страдающих манией убийства среди выпускников старших классов.

Все трое на какое-то время умолкли. Сандерс покачал головой.

– Нет, я бы учителем быть не смог, – твердо сказал он. – Я каждую неделю вижу от двух до четырех убийств – и все равно мысль о том, что происходит в школьных аудиториях, пугает меня до смерти. Половина из этих учителей подвергаются издевательствам или угрозам со стороны их же собственных учеников, и вот теперь им приходится ломать голову над тем, кто же из этих детишек – хладнокровные «машины убийств». Крепко же они, должно быть, спят по ночам…

Рейни пожала плечами:

– Учителям уже следовало бы к этому привыкнуть. Когда в последний раз родительский комитет призывал родителей лучше следить за своими отпрысками? Виновата всегда школа. Что бы ни случилось, реакция одна – почему школа так плохо воспитывает наших детей?

Куинси сухо улыбнулся:

– Сразу видно, что у вас двоих собственных детей нету.

– Мне вот интересно: зачем Дэнни О'Грейди все это понадобилось? – задумчиво произнес Сандерс. – На мой взгляд, он не сильно отличается от прочих школьных стрелков. Нелюдим, все свое время проводит в компьютерном классе, на футбольное поле палкой не загонишь… По словам тех учителей, с которыми мне удалось переговорить, ни с кем особенно дружен не был… Плюс к тому у отца, похоже, комплекс бога, родители постоянно ссорятся, а для малыша Дэнни охотничье ружье почти то же, что сестра родная… Черт, может, благодаря профайлингу школу действительно удалось бы от него обезопасить. Похоже, рано или поздно это все равно случилось бы.

Куинси покачал головой:

– Не думаю, что профайлинг смог бы идентифицировать Дэнни О'Грейди. Он был хорошим учеником, вежливым с учителями, прилежным. Мы не слышали, чтобы он мучил животных или хотя бы забавлялся с огнем. Да, вспыльчив. Но все равно ничто не свидетельствует о том, что он одержим манией убийства.

– Ох, да он это сделал, он! – убежденно произнес Сандерс. – Коннер взяла его на месте преступления с орудиями убийства в руках, и он сознался, причем дважды. Дело закрыто. Теперь нам просто надо как следует все оформить до того, как весь этот чертов городишко взорвется. Чертова деревенщина… И вообще, разрешение на владение оружием нужно выдавать только тем, кто пройдет тест на ай-кью.

Рейни ничего не сказала. Время приближалось к десяти вечера, с ужином было почти покончено, и все, даже несмотря на громкие заявления Сандерса, задумчиво притихли.

– Пища для размышления, – произнес Куинси, вытирая руки бумажной салфеткой и собираясь подняться из-за стола. – Все школьные стрелки жаждали известности. Они открыто входили в школу и вытаскивали оружие у всех на виду. Они хотели, чтобы их одноклассники знали: это сделали они. Они желали полного признания их мести. Но Дэнни О'Грейди удалось остаться никем не замеченным. Более того, один из учителей заявил, что стреляли из компьютерного класса, словно убийца намеренно хотел остаться неузнанным.

– Запаниковал, испугался, – сказал Сандерс.

– Мысль вторая. Стрельба в школе – это всегда выплеск ярости. В данном же случае, по общим отзывам, у Дэнни властный, авторитетный отец. Полагаю, у него тоже крайне взрывной характер. Так почему же Дэнни не выбирает в качестве мишени футбольного тренера, такого же мачо, как и его отец, или звездных спортсменов, которые представляют тот тип мальчика, каким хотел его видеть отец, или директора, классический образ отца? Почему он специально искал Мелиссу Авалон – молодую женщину, специалиста по тому предмету, который нравился ему больше всего? Что в ней могло возбудить его ярость?

– Может, у него к ней чувства проснулись. Она отвергла его знаки внимания, вот он и вспылил.

– Мысль третья. У большинства стрелков цель – максимальное количество жертв. Массовое убийство и запугивание сверстников – часть их фантазии. Они хотят ощущать себя всемогущими. Так почему же Дэнни прождал до ленча, пока все не вернулись в классы? И почему выбрал сравнительно малоопасное оружие, если прекрасно обращался с винтовками, которые могли нанести больший урон?

– Быть может, это не было тем, что мы называем «классическим школьным расстрелом», – хмуро заметил Сандерс. – Быть может, он просто хотел наказать мисс Авалон за то, что она оскорбила его чувства, не восприняла его всерьез, не так посмотрела. Тут у него что-то ломается, он замышляет месть, а две девочки просто попадают под руку.

– Неплохая теория, детектив, но есть одна проблема.

– Какая же?

– Вы не можете связать его со смертью Мелиссы Авалон. Вы утверждаете, что все это произошло из-за нее, и однако же она остается единственной жертвой, убийство которой вы не можете на него повесить ввиду отсутствия доказательств. Как вы объясните это?

Сандерс не нашелся что ответить. Его озабоченное, с широко раскрытыми глазами лицо выражало упорную работу мысли.

Губы Куинси сложились в ироничную полуулыбку.

– Не знаю, что произошло вчера в школе, детектив, но, думаю, за всем этим скрывается нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Нам всем нужно как следует над этим поразмыслить. И необходимо выяснить, что же было в тех компьютерах. Особенно после того, что сказали ваши техники.

– А что такого сказали мои техники?

– Что кто-то пытался очистить историю посещений веб-браузера и кэш-файлы. Никто не стирает то, что не важно.

– Черт, – сказал Сандерс.

Куинси снова улыбнулся, но тени вокруг его глаз только потемнели.

Все встали из-за стола. Рейни потянулась за деньгами, но Сандерс опередил ее, подхватив счет.

Потом они вышли на улицу, где в ночном воздухе стоял запах сосновых иголок и свежего весеннего дождя. Никто больше не проронил ни слова. Сандерс направился к своей машине. Рейни и Куинси остались стоять в одиночестве. Она снова заглянула ему в лицо, в голубые глаза, которые умели быть и теплыми, и жесткими. Интересно, прав ли он насчет Дэнни, подумала она. Тот факт, что они по-прежнему знали так мало, очень ее огорчал.

Ей нужны были ответы – для города. Ей нужны были ответы для Шепа и Сэнди. Ей нужны были ответы для нее самой, чтобы она наконец смогла выбросить из головы увиденное в школе и чтобы вокруг нее перестал сгущаться мрак.

Фэбээровец смотрел на нее непроницаемым взглядом. Она опустила глаза на его руки, мозолистые и без обручального кольца.

– Мне надо где-то поспать, – сказал наконец Куинси.

– Я как раз знаю одно такое местечко, – ответила Рейни.

Глава 13

Среда, 16 мая, 22:03

Мотель-отель «У Джинни» не был ни жалким, ни запущенным. И пусть матрасам исполнилось лет по двадцать, а покрытые шрамами кленовые комоды приобретались на гаражных распродажах, но веселенькие занавески шились вручную, белые простыни были непременно чисты и выглажены, а коврики подвергались ежедневной чистке пылесосом.

За стойкой регистрации сидела сама Джинни: седые волосы в розовых губчатых бигуди, массивные формы укрыты просторным, в гавайском стиле, темно-синим платьем с цветочным принтом. Она объяснила Куинси, что открыла заведение десять лет назад, когда скончался ее четвертый муж, Джордж. Столько лет заботилась о мужчинах – а потом решила заняться бизнесом, в котором могла бы каждый вечер заполучать нового. Говоря это, она кокетливо подмигнула. Куинси оставалось лишь надеяться на то, что она пошутила.

Джинни продолжала тараторить. По утрам она подает оладьи собственного производства, по вечерам – печенье «толл-хаус». Разовая стирка белья обойдется ему в два бакса; грязную одежду желательно оставлять у двери. И наконец, ее мотель не такой уж отсталый, каким может показаться. Она провела высокоскоростной Интернет и теперь имеет возможность ежечасно отслеживать в Сети изменения биржевых котировок – у нее есть свой пакет акций.

Она постучала по краешку стола ламинированным листком с кодами подключения к местным интернет-провайдерам и предложила Куинси зайти на ее собственный сайт: BigMama.com.

Рейни с трудом сдержала улыбку. Куинси начал потихоньку отступать от муу-муу[112]112
  Муу-муу – одежда гавайского происхождения свободного покроя, свисающая с плеч. Часто ярко окрашена и имеет цветочный орнамент традиционных полинезийских мотивов.


[Закрыть]. Через несколько секунд они были уже на парковке, перед тесной вереницей комнат, растянувшихся окрашенной в розовый цвет литерой «V».

– Что это было? Куда, черт возьми, вы меня притащили? – спросил Куинси, находя свою дверь и вставляя в замок ключ.

– Местный колорит, – сказала Рейни. – В «Мотеле-6» только туристы и останавливаются.

– А не могу я быть федеральным туристом?

– Конечно, нет. Джинни в курсе всех бейкерсвильских сплетен – в этом она разве что Уолту чуть-чуть уступает. Приходите утром на завтрак, отведайте ее оладий из отрубей – и вы много чего узнаете.

– Боюсь только, моему желудку это не поможет, – пробормотал Куинси и распахнул настежь дверь.

Они вошли. Куинси бросил сумку на единственную кровать, положил ноутбук на сосновый столик и определил местоположение телефонной розетки. Рейни подумала, что наблюдает некий ритуал, исполняемый Куинси в сотнях гостиничных комнат сотен небольших городков. Он проверил шкаф, вытащил из него дополнительную подушку, аккуратно повесил пиджак на спинку стула. Пройдя в небольшую ванную, произвел инспекцию мыла и шампуня. Затем, вернувшись в комнату, осмотрел оконные и дверные запоры.

Окно поддерживалось в запертом виде за счет одной-единственной выгнутой древней щеколды. Куинси недовольно поморщился. Дверь тоже его не порадовала: единственная цепочка, да и то легко выходящая из паза; единственный врезной замок, который взломал бы и двухлетний ребенок. Он покачал головой.

– Здесь вообще кто-нибудь осведомлен об основных мерах предосторожности?

– Зачем нам это – испортить все наше провинциальное очарование? Муниципальный совет и слышать об этом не захочет. Да и какому идиоту придет в голову грабануть федерала?

– Мне понадобится палка от метлы – закрепить окно, – произнес он серьезно. – И стул – подпереть дверь.

– А оружия, специальный агент, у вас что, с собой нет?

– Есть, но реквизиция подсобного инструмента влечет за собой меньше бумажной работы.

Куинси вышел на улицу, нашел подходящую для подпорки нижней рамы окна деревяшку и, как только смог, укрепил комнату. Судя по всему, безопасность не была для него пустым звуком. Рейни вспомнила фото, которые он носил в сумке вместе с ноутбуком. Наверное, если бы она целыми днями только тем и занималась, что глазела на жертв убийств, надежность дверных запоров и оконных щеколд и для нее стала бы идеей фикс.

Наконец Куинси вытер руки: он сделал все, что только было возможно. Его взгляд переместился на телефон и тут же ушел в сторону. К сожалению, едва ли что-то еще в комнате могло привлечь его внимание. В телевидение Джинни не верила.

За окном сгустилась ночь. Комната наполнилась тенями. Оставалось только попрощаться и надеяться, что им не придется просыпаться слишком часто от видений с вооруженными штурмовыми винтовками мальчишками и бегущими по длинным темным коридорам маленькими девочками.

– Рейни, – сказал вдруг Куинси, – можно предложить вам чего-нибудь выпить?

Рейни удивилась: такого поворота она не ожидала. Она смерила его уже более внимательным взглядом, пытаясь понять, что бы это значило. Выпить. Просто выпить? С остроумным, многоопытным специальным агентом Пирсом Куинси? Он произвел на нее впечатление человека, живущего по определенным правилам. Но сейчас его взгляд смягчился. Он уже не агент, подумала она. Мужчина, обращающийся к женщине.

И что ей с этим делать? Рейни не знала.

Ею овладели беспокойство, даже тревога. Она уже повидала слишком много смертей, а завтра утром ей придется встать пораньше, чтобы присутствовать при еще одном, не самом приятном зрелище. Ей бы лучше побыть одной. Посидеть у себя на задней веранде с бутылкой ледяного пива, слушая печальные крики сов. Но ей хотелось сходить в бар. Куда-нибудь, где будет громкая музыка, переполненный танцпол, красивые женщины и мужчины с горящими глазами. Там можно встретить кого-то. Можно нарваться на драчку. В такие вечера Рейни не была уверена, что бы предпочла.

Она знала, что иногда в ней говорит кровь матери, и никогда не доверяла себе, когда на нее находило такое настроение. Ступай домой, Рейни. Ты же знаешь, что надо делать.

Вместо этого она изучающее оглядела Куинси. Отметила твердую линию губ. Широкие плечи. И голубые-голубые глаза мужчины, знающего, что ему надо.

Черт бы его побрал.

Спустя полчаса – Рейни переоделась в штатское – они уже сидели в баре.

Бар «Текила» был вполне себе бойким местечком. Дощатый пол усыпан шелухой земляных орехов. Крошечные кабинки покрыты потертым коричневым винилопластом. Пиво по полтора бакса в среду вечером и сырные палочки моццарелла по услуге «ешь сколько влезет» в «счастливые часы». Музыкальный автомат, изрыгающий любимые хиты кантри. На танцполе половина пар свободно двигались в ритме лайн-данса. Чуть глубже, в темноте, другие пары двигались уже в иных ритмах, но тоже синхронно.

Перекрикивая стоящий гвалт, Рейни заказала бутылку светлого «Будвайзера». Куинси удивил ее тем, что попросил то же самое; она бы зачислила его в категорию поклонников «Хайнекена», но, как говорится, век живи – век учись.

Какое-то время они просто сидели, глядя на танцпол, впитывая шум и расслабляясь, пока бейкерсвильская восьмилетка и Дэнни О'Грейди не отошли далеко на задний план.

– Здесь мило, – заметил Куинси.

– И весело, – сказала Рейни.

– Часто здесь бываете?

– Осторожнее, специальный агент. А то, чего доброго, еще и мой знак зодиака захотите узнать.

Куинси ухмыльнулся. Ему это шло, особенно вкупе с закатанными рукавами и ослабленным узлом шелкового галстука. Он сделал большой глоток прямо из бутылки.

– Приятное и холодное. Как ваше?

– Не знаю. Я алкоголичка, Куинси. И мать у меня была алкоголичкой. Вероятно, и отец тоже. Не уверена даже, что мать хоть когда-то просыхала до такой степени, чтобы запомнить его имя.

Он посмотрел на нее с любопытством.

– Нам не следовало приходить в бар.

– Не проблема. Я в завязке десять лет. Знаю, что делаю.

– И однако же заказываете пиво?

– Ага. Люблю подержать бутылку в руке, зная, что всегда могу ее отставить. Наверное, это ощущение власти. И потом, – она подмигнула, – пивные бутылки дают охренительное фаллическое наслаждение.

Куинси рассмеялся. Рейни тоже улыбнулась. Она могла поспорить, что смеется он не слишком часто. А жаль. Смех у него был приятный. Как и все остальное.

– А вы? – спросила она, ставя бутылку на стол. – Скажите мне правду, специальный агент: что на самом деле привело вас в Бейкерсвиль?

– Работа, конечно же. Столько преступлений, что не до отдыха.

– Много путешествуете?

– Объезжаю по три-четыре города в неделю. То ли федеральный агент, то ли рок-звезда.

– При таком графике отношения выстроить трудно, – произнесла она невзначай.

Куинси криво усмехнулся. Не прокатило.

– Я был женат. Протянул пятнадцать лет, вероятно, вдвое больше, чем заслуживал. Раньше возил с собой в портфеле ее фото в серебряной рамочке. В каждой гостинице, где останавливался, первым делом выставлял его на стол. К несчастью, это не соответствовало ее представлению о полноценном общении. Мы развелись. Я научился работать без ее фотографии на столе. А вы?

– Я не завожу отношений. Категорическая их противница. В Америке и так половина людей разводятся.

Куинси смерил ее скептическим взглядом. Наверное, пытался решить, за что принять ее заявление – правду или же браваду.

– Вы молоды, умны, красивы. Почему не хотите завести семью?

– Ох нет. Не хочу детей. Они маленькие, нуждаются в заботе и внимании, уязвимы. Скажу как есть. Я от семейной традиции далеко ушла, но все же остаюсь дочерью хронической алкоголички – не самый лучший родительский материал. Для Коннеров цикл на этом заканчивается.

– Вам не следует себя недооценивать, Рейни.

– Ни о какой недооценке речи не идет. Я просто не хочу никого обманывать.

Он сделал еще один глоток из бутылки. Ему было интересно слушать ее. Этот огонек в глазах… Ему определенно было интересно с нею – может быть, даже против его воли. Глупо, но она улыбнулась, наклонилась вперед и откинула волосы на одну сторону, как делала всегда, когда переходила на серьезный тон.

– Расскажите мне о себе, Куинси. Мы сейчас в баре, далеко от мест преступлений, и вы уже почти допили свою первую бутылку пива. Излейте душу. Мне нравится, когда для начала все начистоту и без утаек. Зато потом отвлекаться не приходится.

– Рассказывать особенно не о чем – ничего интересного.

– У всех есть что-то.

– Да нет, у меня за плечами самая типичная для служителя правопорядка жизнь. Разведен. Двое взрослых детей, для которых я едва существую. Слишком много времени уделял работе, слишком мало – дому. Обычные ошибки.

– Да ну? Тогда почему вы избегаете телефонов?

Он вздрогнул – не ожидал. Посмотрел на нее внимательнее. Ей понравилось то, что она смогла застать его врасплох. Похоже, с такими, как Куинси, парнями академического склада это было чем-то вроде флирта.

– Вот уж не думал, что это так заметно.

– И все-таки, Пирс?

– Не зовите меня так. По имени меня только бывшая жена называет. Все остальные по фамилии – Куинси, как судмедэксперта из того старого телешоу. Серийные убийцы и их чувство юмора, – пробормотал он.

Рейни не сводила с него глаз. Наконец он отставил бутылку.

– Одна из моих дочерей сейчас в больнице.

– Это серьезно?

– Она умирает. Нет, не так, – поправил он себя. – Она уже умерла. Мертва четыре недели. Всего двадцать три года, но попала в столь ужасную автомобильную аварию, что на переднем стекле остался отпечаток ее лица. Я знаю. Полицейские показали мне машину.

Секунду-другую он смотрел в сторону. Рейни поразило, каким осунувшимся, изможденным вдруг стало его лицо.

– Теперь вот лежит в больничной палате, где аппараты дышат за нее, подкачивают сердце и насыщают ее пищей, а все мы сидим рядом с ней изо дня в день, отчаянно веря в какое-нибудь чудо. Вот только ее мозг мертв, и никаким аппаратам это не исправить. Чудеса науки поддерживают в нас веру, но все же не настолько.

– Господи. Разве вам не там надо быть?

– Там.

– Тогда почему же вы здесь?

– Потому что если бы я провел еще минуту в той палате, наблюдая, как разыгрывается передо мной эта пародия на человеческую жизнь, я бы сошел с ума. – В его глазах внезапно блеснули слезы. Он смахнул их тыльной стороной ладони и посмотрел на нее почти нетерпеливо. – Рейни, у моей дочери и лица-тоуже нет. Ее автомобиль, за рулем которого она сидела не пристегнувшись, на скорости тридцать пять миль в час снес телефонный столб. Вы действительно хотите услышать, как сила удара бросает тело даже не вперед, а вверх, в воздух? Что рулевые колонки сконструированы таким образом, чтобы от удара развалиться и не раздробить грудь или внутренние органы человека, но и выдержать силы инерции они не в состоянии? Как череп человека разбивается о металлическую раму переднего стекла, спроектированную таким образом, чтобы не ломаться, не поддаваться? А потом в стекло врезаются нос и лицо, дробя кости, и череп врезается еще глубже в мозг человека… У моей дочери больше нет головы – лишь некая масса, которая держится вместе за счет скоб, нитей и миль ворсистой белой марли. Единственная причина, по которой ее еще не отключили от аппарата обеспечения жизнедеятельности, заключается в том, что врачи ждут разрешения на забор органов. Так она и лежит там – гротескная кукла, оживляемая одними только машинами, – а моя бывшая жена Бетти продолжает ошибочно принимать это за жизнь и не желает позволить ей умереть. Я же думаю, что это неправильно. Мне это не кажется… достойным. Мне не кажется, что моя младшая дочь Кимберли должна сидеть рядом с сестрой и слушать, как я и ее мать спорим о том, нужно ли отключить аппарат. Мое мнение им известно. Теперь дело за Бетти. Ей решать, когда позволить Мэнди уйти.

– Словом, вы приехали, дали свое экспертное заключение и уехали.

Куинси часто заморгал.

– Знаете, вы могли хотя бы притвориться, что не видите меня насквозь, – сказал он наконец. – Особенно когда вы трезвы.

Он сделал еще один глоток – было видно, что тот ему просто необходим. Его бутылка уже почти опустела. Остановившаяся рядом со столиком официантка поинтересовалась, не принести ли еще пива. Он немного поколебался, явно мучимый жаждой, но потом отрицательно покачал головой.

– Удивительно, что вы не переключились на виски, – заметила Рейни.

– Переключился. На неделю. Но потом отказался – ирония в том, что Аманду убил пьяный водитель.

– А!

– Я пытался есть. Картофельные чипсы, батончики, желатинки. Все, чем богаты больничные автоматы. Но забывал жевать, что осложняло жизнь. Снова начал бегать. Похоже, сработало. А вы, случайно, не бегаете?

– Двенадцать миль, четыре раза в неделю. Спорим, я вас перебегаю?

– Я почти на пятнадцать лет старше, Рейни. Конечно, вы меня перебегаете.

– Ну, не такой уж вы и старый.

Между ними снова пробежала искра. Он первым отвел взгляд.

– Теперь ваша очередь. Зуб за зуб.

– Ладно. – Она игриво вскинула подбородок и снова сжала в руке бутылку «Будвайзера». – Моя мать была пьянчужкой. Законченной пьяницей. Беспорядочной в связях. Из тех, чей дом – трейлер. Да вы и сами знаете этот тип. Постоянно скандалила, вешалась в барах на мужиков, которые ее били, и, следуя теории просачивания в ее приложении к семейному менеджменту, по возвращении домой била меня. За исключением того дня, когда, придя домой, я обнаружила ее со снесенной выстрелом из дробовика головой. Плюс ко всему я оказалась на месте первой.

– И Шеп О'Грейди арестовал вас?

– Ага. – Она пожала плечами. – Я и сама бы себя арестовала. Весь город знал, что она вытворяет. И вот так получилось – она мертва, а на моих волосах ее мозги. Я стала главной подозреваемой. Но я этого не делала.

– Тогда кто же?

– Официально – дело все еще не закрыто. Неофициально – полиция практически уверена, что это был ее тогдашний кавалер. Соседка видела его перед домом незадолго до того, как услышала выстрел. Может, они просто поссорились, а может, он надрался и ничего не соображал. Моя мать встречалась отнюдь не с разработчиками новых финансовых операций. Кажется, он был дальнобойщиком. Ориентировку на него разослали, но никто так его больше и не видел. Просто парень, из тех, что приходят и уходят. Прошло уже столько лет, что я и имя-то его уже не помню. – Рейни снова пожала плечами. – Учитывая, какую жизнь вела моя мать, думаю, по-другому все кончиться и не могло.

– А для вас? – мягко спросил Куинси. – После всего этого, полагаю, вы должны были покинуть Бейкерсвиль навсегда.

– Я пыталась. Переехала в Портленд. Поступила в университет. Начала пить. Пила года четыре. Потом стала ходить на собрания Общества анонимных алкоголиков. По окончании учебы решила вернуться домой, потому что сколько я ни бегаю, а возвращаюсь каждый раз к тому, с чего начала. И потом, мне здесь нравится. Я унаследовала мамин дом, полностью оплаченный, что хорошо, когда зарабатываешь пятнадцать тысяч в год.

– И вы по-прежнему живете в доме, в котором росли? – Он наградил ее скептическим взглядом.

– А почему бы и нет? Больше всего мне в нем нравится веранда. – Она лукаво улыбнулась. – По правде говоря, мне по душе полицейская работа в небольшом городке. Имеешь дело с людьми, а не с бумагами. И здесь, в Бейкерсвиле, живут милые люди.