Текст книги "Избранные произведения в одном томе"

Автор книги: Лиза Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 116 (всего у книги 260 страниц)

Худенькое тельце Натана корчилось на больничной кровати, время от времени подергиваясь, когда ребенок пытался сесть. Его щеки пылали, по лицу катился пот. Живот болезненно вздулся, а грудь казалась впалой, когда мальчик, задыхаясь, втягивал воздух.

Ординатор сообщил:

– Острая кишечная боль.

Медсестра крикнула:

– Пульс сто пятьдесят, давление сто пятнадцать на сорок…

Доктор Рокко отрывисто распоряжался:

– Два миллиграмма морфина, холодные компрессы, внутривенный раствор. Давайте, ребята, шевелитесь!

В первый раз, когда Кэтрин проходила через это, она жутко тряслась. Теперь она сохраняла мрачное спокойствие опытного бойца, наблюдая за тем, как одни привязывали извивающееся тельце Натана к кровати, а другие расстегивали на нем пижаму и прикрепляли провода, ведущие к монитору. Натан взвизгнул от боли, и они вцепились в него еще крепче.

Это длилось бесконечно, Натан сражался за жизнь, а врачи боролись с ним.

Потом, когда худшее миновало, сестры и ординаторы отправились по другим вызовам и Натан остался один (без сознания, чуть дыша, едва различимый на больничной койке), доктор Рокко отвел ее в сторону.

– Кэтрин… Я знаю, сейчас у вас многое изменилось.

– Ты так думаешь? – Она сказала это слишком резко, тут же пожалев о своем тоне. Кэтрин отвернулась от доктора Рокко и уставилась на стены. Чересчур белые. Она слышала, как аппаратура усердно отсчитывает сердечный ритм Натана. Иногда этот звук преследовал ее во сне.

«Джимми, с Натаном нужно что-то делать».

«Господи, Кэтрин, ты не можешь оставить бедняжку в покое?»

«Джимми, посмотри на него. Он болен, очень болен».

«Да? Все эти дурацкие анализы так ничего и не доказали. Может, дело не в Натане, Кэт. Я начинаю думать: не исключено, что дело в тебе».

– Кэтрин, у него опять панкреатит. Уже в третий раз за этот год. Учитывая состояние его сердца и всего организма в целом, он не может бороться с этой инфекцией до бесконечности. Печень увеличена, налицо все признаки недостаточного питания. А главное, он потерял в весе с тех пор, как я видел его в последний раз. Вы соблюдаете диету, о которой мы с вами говорили? Кормить небольшими порциями, но часто, давать только соевые продукты?

– Трудно заставить Натана есть.

– Какая его любимая еда?

– Он любит соевый йогурт. Но редко может съесть больше двух ложечек.

– Он должен питаться.

– Я понимаю.

– Должен получать витамины.

– Мы стараемся.

– Кэтрин, у четырехлетних детей не бывает анорексии. Четырехлетние дети не морят себя голодом.

– Я знаю, – беспомощно прошептала она. – Знаю. – И добавила уже настойчивее: – Ты можешь сделать что-нибудь еще?

– Кэтрин… – Доктор вздохнул. Теперь он тоже смотрел в стену. – Я передам вас доктору Орфино.

– Ты отправляешь меня к другому врачу?

– Он сможет принять Натана в понедельник, в три часа.

– Но другой врач – это снова анализы. – Кэтрин была в шоке. – Натан уже устал от них.

– Я понимаю.

– Тони… – Это прозвучало как мольба. Она сказала и тут же пожалела об этом.

Наконец доктор Рокко взглянул на нее:

– Главный врач официально попросил меня от вас отказаться. Прости, Кэтрин, но у меня связаны руки.

Наконец Кэтрин все поняла. Джеймс. Ее свекор нажал на доктора Рокко либо связался с больничным начальством или и то и другое. Не важно. Тони Рокко больше не врач Натана и не союзник Кэтрин.

Она встала, стараясь держать спину прямо, а подбородок кверху, и протянула руку:

– Благодарю вас за помощь, доктор.

Он поколебался, а потом мягко сказал:

– Мне жаль, Кэт. Доктор Орфино – очень хороший специалист.

– Старый? Лысый? Толстый? – с горечью спросила она.

– Он хороший специалист, – повторил Тони.

Кэтрин просто покачала головой:

– Мне тоже жаль.

Она вышла из кабинета в коридор, где можно на прозрачном экране наблюдать за тем, как впалая грудь Натана, опутанная несметным количеством проводов, поднимается и опускается. Утром, если жар спадет и температура снизится, она заберет его домой. Натан будет сидеть в своей комнате, окруженный игрушками. Этот хмурый мальчик не станет задавать слишком много вопросов. Он, как обычно, будет просто ждать, когда случится следующий кризис.

Нужно выбрать удачное время, чтобы сказать ему о новом докторе. Сначала предложить Пруденс свозить его в кино или еще как-нибудь развлечь. Либо подождать, пока у него не испортится настроение. Кэтрин сообщит ему печальную новость сама, и пусть он с ней справляется.

В больнице должна находиться Пруденс. Пусть держит его за руку, если он все-таки заплачет.

Кэтрин не выдержала. В поисках яркого света и свежего воздуха она отправилась в комнату для родителей. Здесь люди не смотрели друг другу в глаза и не выражали соболезнований несчастной вдове, чьего мужа буквально только что застрелили, – все были слишком заняты своими проблемами.

Она оказалась права лишь наполовину.

Мужчина в коричневом костюме подошел к ней в ту же минуту, едва она появилась на пороге. Он двигался прямо к цели.

– Кэтрин Роуз Гэньон?

– Да.

– Это вам.

Она в изумлении взяла пачку документов, не замечая удивленных взглядов. Мужчина исчез так же внезапно, как и возник, – незваный гость, который знал, что ему тут не место. Осталась только она – и комната, полная незнакомых людей, у каждого из них сейчас кто-то близкий боролся за жизнь – там, вниз по коридору.

Кэтрин развернула бумаги и прочла заголовок. Она думала, что предусмотрела все, однако была поражена. В животе что-то оборвалось, она покачнулась.

А потом начала смеяться. Из ее горла вырывался булькающий истерический хохот.

– Джимми, Джимми, Джимми, – не то смеялась, не то рыдала она. – Что же ты наделал?

В слабо освещенной комнате мрачного дома зазвонил телефон. Звонка ждали, но тот, кто взял трубку, все равно нервничал.

– Робинсон? – спросил звонивший.

– Да.

– Вы его нашли?

– Да.

– Мы договорились?

– Выполняйте свою часть контракта, а он выполнит свою.

– Отлично. Я пришлю деньги.

– Вы ведь понимаете, что делаете? Я не смогу его контролировать. Он убивал до того, как сел в тюрьму, он продолжал убивать в тюрьме, и он…

Звонивший резко сказал:

– Поверьте, это именно то, что мне нужно.

Глава 8

Бобби проснулся от телефонного звонка. Лежал несколько секунд, моргал и смотрел в потолок, чувствуя тупую боль в голове. Господи, он весь провонял пивом.

Потом телефон зазвонил снова, и в его сознании, как маленький огонек надежды, промелькнула мысль: Сьюзен.

Он схватил трубку.

– Да?

Женщина на том конце провода оказалась не Сьюзен, и он сам удивился своему разочарованию.

– Роберт Додж?

– Кто это?

– Я Кэтрин Гэньон. Вы застрелили моего мужа.

Силы небесные! Бобби сел. Шторы были опущены, комната погружена во мрак, и он никак не мог сосредоточиться. Его взгляд рассеянно блуждал по сторонам, пока наконец не наткнулся на табло, на котором горели красные цифры: 6.45. Он что, проспал всего три или четыре часа? Явно недостаточно.

– Нам не стоит разговаривать, – сказал Бобби.

– Я звоню не для того, чтобы обвинять вас.

– Нам не нужно разговаривать, – повторил он уже настойчивее.

– Мистер Додж, сейчас меня не было бы в живых, если бы вы не сделали это.

– Миссис Гэньон, идет судебный процесс, есть адвокаты. Нельзя, чтобы видели, как мы разговариваем.

– Понятно. Полагаю, я смогу приехать в музей Изабеллы Стюарт Гарднер, не приведя за собой хвост. А вы сможете?

– Миссис…

– Я буду там в начале двенадцатого. В зале Веронезе.

– Приятной прогулки.

– Вы слышали меня, мистер Додж? Враг вашего врага – ваш союзник. У нас один враг, у вас и у меня, и это значит, что нам не на кого надеяться, кроме как друг на друга.

В четверть двенадцатого Бобби нашел ее перед одной из картин Уистлера. Картина, сплошь в ярких оттенках синего, изображала лениво возлежащую женщину, обнаженную, с роскошными формами, едва прикрытую яркой восточной тканью. Строгий силуэт Кэтрин Гэньон контрастировал с этим фоном. Длинные черные волосы, простое черное платье, черные туфли на шпильках. Даже со спины эта женщина потрясала воображение. Стройная, сдержанная, воплощение хорошей породы и богатства. Бобби решил, что, на его вкус, она чересчур худа, этакая стервочка, но когда она обернулась, почувствовал, как в животе у него стянулся тугой узел. Было нечто необычное в том, как она двигалась. И в ее огромных темных глазах, выделявшихся на бледном точеном лице.

Она смотрела на него, а он на нее, и долгое время никто из них не двигался.

Когда Бобби впервые увидел ее, Кэтрин показалась ему кем-то вроде Мадонны – нежная мать, заслонявшая собой маленького сына. Теперь, когда в его памяти звучали слова о жестоком обращении с ребенком, он видел перед собой черную вдову. Она была невозмутима. Настойчива, если решилась ему позвонить. И скорее всего опасна.

– Расслабьтесь, – тихо сказала Кэтрин. – Это музей искусства. Здесь нет никаких камер.

– Разумно, – признал Бобби, и ее лицо озарилось легкой улыбкой, а потом она снова принялась рассматривать обнаженную женщину.

Он наконец приблизился к ней и тоже встал перед картиной, сохранив все же между Кэтрин и собой значительное расстояние.

Посетителей было мало; начало ноября в Бостоне – мертвый сезон. Слишком поздно для того, чтобы любоваться листопадом, слишком рано для праздничного похода по магазинам. Кроме Бобби и Кэтрин, в роскошном музейном зале находились всего лишь четыре человека, и, судя по всему, эти четверо не обращали на них никакого внимания.

– Вы любите Уистлера? – спросила она.

– Предпочитаю бейсбол.

– И верите в то, что над «Ред сокс» тяготеет проклятие?

– Пока никто не доказал обратного.

– Мне нравятся работы Уистлера, – сказала Кэтрин. – Чувственные линии женского тела на фоне ярко-синей ткани. Это невероятно эротично. Как вы думаете, эта женщина была всего лишь его натурщицей или когда художник закончил картину, она стала его любовницей?

Бобби промолчал. А она, видимо, и не ждала ответа.

– Его считали светским львом. В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, через несколько лет после создания этой картины, он женился на женщине, которую любил всю жизнь, – Беатрис Годвин. Через восемь лет она умерла от рака. Какая жалость! А вы знаете, что Уистлер – наш земляк? Он родился в Лоуэлле…

– Слушайте, я пришел сюда не ради картин.

Она удивленно изогнула бровь:

– Какой стыд. Вам так не кажется? Это замечательный музей.

Он снова взглянул на нее, и Кэтрин наконец смягчилась:

– Давайте поднимемся наверх. На третий этаж.

– Еще одна картина Уистлера?

– Нет. Там можно уединиться.

Они прошли по широкой каменной лестнице наверх, миновав посетителей и невозмутимых охранников. Четырнадцать лет назад два вора, переодевшись в форму бостонских полицейских, украли более десятка произведений искусства. Из-за этого ограбления музей в определенной степени пользовался скандальной славой, и охрана об этом не забывала, придирчиво рассматривая всех, кто проходил мимо. Бобби отвел взгляд.

Когда они наконец поднялись на третий этаж, он обнаружил, что дыхание у него заметно участилось. И Кэтрин Гэньон уже не казалось столь невозмутимой, как ей хотелось бы. Руки у нее дрожали. Словно почувствовав его взгляд, она совладала с этой дрожью, сжав кулаки.

Кэтрин направилась в самый дальний зал, и он последовал за ней, помимо собственного желания отмечая кое-какие детали. Запах ее духов – тяжелый, похожий на корицу, аромат, ощущение подавляемой страсти. То, как она двигалась, – гибко, грациозно, словно кошка. Кэтрин работала над собой. Наверное, занималась йогой, решил он. Во всяком случае, она сильнее, чем кажется.

В последнем зале третьего этажа не было ни души. Бобби и Кэтрин снова остановились перед картиной – близко друг к другу, но не слишком, – и она начала говорить…

– Я любила мужа, – мягко сказала Кэтрин. – Знаю, это, наверное, звучит странно. Когда я впервые встретила Джимми, он казался… удивительным. Щедрым, добрым. Он возил меня в Париж на выходные и осыпал подарками. До того у меня были некоторые проблемы в жизни. Случилось одно несчастье. Когда я познакомилась с Джимми, то мне в первый раз показалось, будто все в порядке. Он ворвался в мою жизнь и буквально ошеломил меня. Он стал моим принцем на белом коне.

Бобби задумался над ее словами – «одно несчастье» – и над тем, для чего Кэтрин Гэньон все это ему рассказывает. Он убил Джимми Гэньона и не хочет больше слышать об этом человеке.

– Я ошиблась в нем, – кратко сказала Кэтрин. – Джимми вовсе не принц. Он пил, оскорблял меня – этакий обаятельный мерзавец, который улыбается, когда достигает цели, и бегает за тобой с ножом, если не может добиться своего. Мне не следовало выходить за него замуж. Но я этого не поняла. А потом стало слишком поздно, и осталось лишь удивляться… Как я вообще решилась связать свою жизнь с таким человеком?

Кэтрин внезапно замолчала, как будто подавляя невысказанное ругательство. Она снова отвернулась и принялась мерить шагами крошечный зал, но теперь ее походка была резкой и взволнованной.

– Он вас бил? – спросил Бобби.

– Могу показать синяки. – Ее пальцы немедленно принялись расстегивать пояс.

Бобби вскинул руку, чтобы ее остановить.

– Почему вы не обратились в полицию?

– Это же бостонская полиция. Отец Джимми, судья Гэньон, официально объявил: если Джимми попадет в переделку, полицейские должны ему позвонить и он лично все уладит. Джимми часто этим хвастался. В частности, незадолго до того, как избил меня до потери сознания.

Бобби нахмурился. Он не любил такие истории, где полицейские смотрели на все сквозь пальцы, пусть даже слова Кэтрин полностью совпадали с тем, что ему сказали ребята из департамента. Джимми Гэньон был просто неуправляем, и он использовал имя своего отца в качестве безотказного карт-бланша.

– А ваш сын?

– Джимми никогда не трогал Натана. Я бы ушла от него, если бы он ударил ребенка.

Она сказала это слишком поспешно, и Бобби понял: Кэтрин лжет.

– Мне кажется, мужчина, который дает волю рукам, – это достаточный повод для того, чтобы забрать малыша и уйти. Конечно, жизнь на улице далеко не так роскошна…

– У Джимми было мало денег.

– Правда? А как насчет трехэтажного особняка в Бэк-Бэй?

– Дом купил его отец. Почти все имущество подарено им. Деньги Джимми лежали в банке, и ими распоряжался отец. Он выдавал их по своему усмотрению. Таково условие, поставленное еще прапрадедушкой Джимми с материнской стороны. Он сколотил состояние на нефти, а потом буквально помешался на мысли, что будущие поколения непременно растратят семейное достояние. Он решил поместить все деньги на счет, с которого наследник не может взять ни цента, пока ему не исполнится пятьдесят пять. Все его преуспевающие преемники делали то же самое. И потому у семьи деньги есть – Марианна получила внушительную сумму, когда ей стукнуло пятьдесят пять, – а вот у Джимми… У него покуда не было ни гроша.

– А теперь, когда Джимми мертв?

– Деньги достанутся Натану на тех же условиях. Я не получу ничего.

Бобби все еще сомневался.

– Но ведь предусмотрены же, наверное, какие-то выплаты для опекунов мальчика.

– Опекуны Натана будут получать ежемесячно какую-то сумму, – заверила Кэтрин. – Вы, наверное, думаете, будто его опекун – я? Сегодня утром мне доставили документы. Джеймс и Марианна официально возбудили против меня дело, чтобы добиться опеки над Натаном. Они заявили, что я пыталась его убить. Можете себе такое представить, мистер Додж? Мать, которая собирается убить собственного сына?

Она придвинулась к нему, оказавшись значительно ближе, чем обычно стоят незнакомцы в музеях. Он снова почувствовал запах ее духов, увидел белую шею, ее длинные темные волосы, спускавшиеся вдоль спины, – роскошное черное покрывало, не менее возбуждающее зрелище, чем синяя ткань на картине Уистлера.

Кэтрин не двигалась и молчала. В ней было нечто провоцировавшее на прикосновение, пробуждавшее в Бобби мужчину и предлагавшее завоевать эту женщину.

Она играла им. Свое тело Кэтрин использовала как оружие, сознательно одурманивая разум бедного глупого полицейского. Смешно, но, даже зная это, он все равно боролся с соблазном сделать шаг и прижать ее к себе.

– Мой сын в больнице, – пробормотала она.

– Что?

– Он в реанимации. У него панкреатит. Может, вам он не кажется таким уж страшным, но для Натана это беда. Мой сын болен, мистер Додж. Очень болен, доктора не знают почему, и оттого родители мужа обвиняют меня. Если они сумеют доказать, что его болезнь – моя вина, то заберут ребенка. Тогда и внук, и деньги будут принадлежать только им. Если, конечно, вы мне не поможете.

Бобби непроизвольно оглядел ее с головы до ног.

– А почему я должен вам помогать?

Она улыбнулась – откровенной женственной улыбкой, но Бобби впервые увидел в ее глазах проблеск эмоции: Кэтрин Гэньон тосковала. Страшно. Она протянула руку и осторожно коснулась пальцами его груди.

– Мы нужны друг другу, – негромко сказала Кэтрин. – Подумайте о том, что вам предстоит слушание в гражданском суде…

– Вы знаете об этом?

– Конечно, знаю. Это два взаимонаправленных потока, мистер Додж. Дело об опеке – фундамент дела об убийстве. По сути, если я плохо обращалась с Натаном, то вы совершили убийство.

– Я не совершал убийства.

Ее пальцы затрепетали у него на груди.

– Конечно. И я не та женщина, которая мечтает причинить вред своему ребенку.

Она придвинулась еще ближе, ее дыхание щекотало ему губы.

– Вы не верите мне, мистер Додж? А должны бы. Потому что у меня нет иного выбора, кроме как довериться вам.

* * *

Бобби было необходимо собраться с мыслями. Он вышел из музея, добрался на такси до дома и застыл столбом посреди гостиной. Да пошло оно все!

И он отправился на пробежку.

Вниз по Джи-стрит – к Коламбиа-роуд. Потом в парк, где слева ревет транспорт, а справа нет ничего, кроме океана. Мимо исторического Бат-хауса, наблюдая за тем, как меняется облик домов – от крошечных трехэтажек до огромных особняков. Потом в лицо ему ударил ветер, он услышал волны, бьющиеся о берег. Погода здесь была суровая, ветер являл собой реальную физическую силу, толкавшую человека вспять, в то время как он стремился вперед. Бобби буквально прокладывал себе путь, огибая старую каменную сторожевую вышку и глядя, как в небе неторопливо плывут самолеты с рекламным слоганом. Неподалеку располагалась детская площадка. Тепло укутанные дети катались с горки.

Он сделал еще круг, слушая отзвуки детского смеха, прорывавшиеся сквозь ветер. В Южный Бостон переехало слишком много людей. Раньше здесь преобладали дети из рабочих семей. Теперь на Кастл-Айленд стало заметно больше «белых воротничков», но детские игры остались точно такими же грубыми, как и прежде.

Бобби отправился назад. Легкие работали на полную мощность, а из головы наконец выветрился туман.

Дома Бобби взял справочник и, вытирая пот, начал звонить. С третьей попытки он нашел то, что искал.

– Да, у нас в реанимации находится Натан Гэньон, – ответила ему медсестра. – Привезли вчера ночью.

– Он в порядке?

– Обычно мы не подключаем здоровых людей к аппаратуре жизнеобеспечения, – пошутила та.

– Я имею в виду, как он себя чувствует? Я из полиции штата Массачусетс. – Он погремел значком.

– Состояние тяжелое, но стабильное, – сообщила медсестра.

– Панкреатит, – вспомнил Бобби. – Это опасно?

– Не исключено.

– В данном случае?

– Вам лучше поговорить с его врачом, доктором Рокко.

Бобби сделал пометку.

– Мальчик у вас уже бывал?

– Несколько раз. Я повторяю, вам лучше поговорить с доктором Рокко.

– Ладно, ладно. Еще один вопрос, если не возражаете.

Медсестра, судя по всему, задумалась, а потом решила ответить:

– Да?

– Ребенок когда-нибудь поступал с другими симптомами? Сломанные кости, синяки непонятного происхождения – ну, вы меня понимаете?

– То есть не падал ли он с лестницы? – сухо спросила женщина.

– Вот именно. Ему не доводилось падать с лестницы?

– За последний год – два перелома.

– Два перелома за последний год, – пробормотал Бобби. – Это серьезно. Спасибо. Вы мне очень помогли. – И он повесил трубку.

Бобби присел на краешек стула. Открытый справочник лежал у него на коленях. Пот катился по носу и капал на тонкую бумагу. Он чувствовал, как в его душе сгущается мрак – густой и непроницаемый. Бобби подумал о том, что ему сейчас больше всего хочется – нет, не бегать, не спать, даже не поговорить со Сьюзен, – а просто отправиться в тир и выбить десять из десяти.

Интересно, какой вывод из этого следует?

Разумный человек забыл бы о встрече с Кэтрин Гэньон. Бобби выполнял свой долг – это лучшее, что может сделать полицейский. Теперь ему нужно умыть руки и отойти.

Конечно, разумный человек вообще не стал бы встречаться с женщиной вроде Кэтрин в людном месте. И он не беспокоился бы так о ребенке, которого совсем не знает.

Бобби захлопнул справочник.

– Доктор Рокко, – повторил он и отправился в душ.