Текст книги "Избранные произведения в одном томе"

Автор книги: Лиза Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 114 (всего у книги 260 страниц)

Глава 4

Группа захвата поднялась в дом и подтвердила, что там лежит мужчина, которому снесло полчерепа. Потом штурмовики поспешно удалились. Это здание более не принадлежало отряду специального назначения. Оно превратилось в место преступления.

Позвонили окружному прокурору в Суффолк. Тот вылез из постели, сообщил, что теперь за дело возьмутся следователи, а позже прибыл на место преступления. Винтовка Бобби превратилась в вещественное доказательство. Его коллег немедленно изолировали и допросили в качестве свидетелей.

Бобби сидел на заднем сиденье патрульной машины – теоретически волноваться ему было нечего, но он чувствовал себя словно нашаливший мальчишка.

По ту сторону периметра уже собрались представители прессы. Ярко горели прожектора, репортеры соперничали друг с другом за самое удобное место. Но сотрудники спецслужб пока держали все подробности в секрете. Тело уже увезли, Бобби надежно спрятали.

Впрочем, дело по своей сути было не таким уж зрелищным. Скоро, не найдя ничего интересного, репортеры разбредутся.

Подошел его лейтенант Джон Бруни. Он залез в машину и похлопал Бобби по плечу:

– Как дела?

– Нормально.

– Да, это всегда неприятно.

– Точно.

– Наши юрисконсульты скоро прибудут сюда. Они объяснят тебе твои права, окажут поддержку. Ты не первый, с кем такое случилось, Бобби.

– Знаю.

– Просто говори то, что придет в голову. Если почувствуешь себя неловко, закончи разговор. Профсоюз предоставляет адвокатов, и ты можешь попросить проконсультировать тебя.

– Ладно.

– Мы с тобой, Бобби. Один за всех – и все за одного.

Бруни вылез из машины. Наверное, чтобы поговорить с представителями прессы. Скоро появится краткое сообщение: «Сегодня неизвестный полицейский застрелил человека, забаррикадировавшегося с оружием в собственном доме. Расследованием занимается прокурор штата. Пока нет никаких комментариев по этому поводу».

Так оно и будет. Бобби уже видел нечто подобное. Одного патрульного атаковали из засады, когда он совершал свой обычный объезд. Двое латиноамериканцев, сидевших в потрепанной «хонде», открыли по нему огонь. Он начал отстреливаться, одного парня ранил, а другого убил. Патрульный немедленно ушел в оплачиваемый отпуск – исчез из полицейского управления и вообще из поля зрения, пока пресса обсуждала этот случай в газетах, а латиноамериканская диаспора обвиняла его в расизме. Месяц спустя прокуратура штата решила: инцидент нельзя квалифицировать как уголовное преступление – может, сыграло роль то обстоятельство, что патрульному всадили пулю в плечо. Пресса, впрочем, не обратила на это никакого внимания. Брат убитого начал судебный процесс против полицейского, потребовав миллион долларов.

Этот человек больше не вернулся на службу. И большинство жителей Бостона действительно считали его расистом.

В этом есть что-то неправильное – убить человека, а потом сидеть и беспокоиться о том, как это отразится на твоей карьере. Эгоистично, неподобающе. Или так оно и должно быть?

Бобби снова подумал о заложнице. Стройная. Бледная. Она крепко прижимала к себе ребенка. И сказала «спасибо». Он убил мужчину на глазах у его жены и сына, и женщина поблагодарила его за это.

Снова стук в окошко. Глупо, ведь дверца не заперта. Бобби выглянул и увидел одного из своих приятелей, Патрика Лофтуса.

– Тяжелая ночка, – сказал тот.

– Да.

– Прости, я все пропустил. Приехал пару минут назад, когда операция уже закончилась.

Лофтус жил всего в часе езды отсюда. Значит, все произошло очень быстро. Бобби сообразил, что он и понятия не имеет, который сейчас час. Он получил сигнал, прыгнул в машину, взял винтовку. Случившееся вихрем промелькнуло в его сознании. Стимул – реакция. Он приехал, увидел, выстрелил. Черт возьми, он убил человека. Снес ему полголовы.

«Спасибо», – сказала ему женщина. Спасибо.

Бобби выглянул из машины.

– Меня снимают? – спросил он.

– Нет, камеры убраны.

– Отлично. – И Бобби вырвало на асфальт.

– Мне жаль, – тихо сказал Лофтус.

Бобби снова опустился на сиденье и закрыл глаза.

– Да, – отозвался он. – Мне тоже.

Потом пришли друзья. Коллеги – группа поддержки – учили его, что он должен говорить. Его допросят следователи из прокуратуры штата. Он должен отвечать чистую правду, но по возможности коротко. Он имеет право на адвоката – за счет штата Массачусетс. У него есть право отказаться отвечать на вопросы, если он почувствует себя неловко. У него есть право не давать заведомо невыгодных для себя показаний.

Ему следует помнить: применение силы допустимо лишь в том случае, если твоя жизнь или жизнь другого человека находится под угрозой. Нужно принять это к сведению, когда следователи начнут задавать вопросы.

Окружной прокуратуре потребуется, вероятно, по меньшей мере две недели для изучения дела. Следователи исследуют его винтовку, проанализируют записи разговоров между ним и командным постом. Проведут баллистическую экспертизу и допросят всех, включая коллег Бобби, женщину, ребенка и старого доброго мистера Харлоу.

Когда расследование подойдет к концу, окружной прокурор определит, есть ли основания для возбуждения уголовного дела. Если Бобби имел право стрелять, то все в порядке. Прокурор объявит свой вердикт, и Додж снова вернется к работе. Но если прокуратура решит начать судебный процесс…

Впрочем, не стоит опережать события.

С этой минуты считается, что Бобби ушел в оплачиваемый отпуск. Неплохая идея – есть время, чтобы успокоиться. И поговорить с другими людьми, пережившими подобное, – такую встречу устроить нетрудно. Если он захочет, можно даже записаться на какой-нибудь психологический тренинг. В управлении есть специалист, которого все очень рекомендуют. И это будет говорить в пользу Бобби.

Убийство – всегда большая проблема, даже для полицейского. Чем скорее он справится с ней, тем быстрее сумеет войти в обычный ритм жизни.

Ребята из управления ушли, и их место заняли следователи.

Половина четвертого утра. Бобби провел на ногах почти двадцать два часа. Он поехал вместе со следователями в окружную прокуратуру. Там они пили обжигающий кофе и сидели вокруг исцарапанного деревянного стола, совсем как старые приятели, собравшиеся поболтать о том о сем.

Бобби был страшно измотан. Огромная доза адреналина, хлынувшего в кровь, чертовски утомила его, но Бобби по-прежнему оставался снайпером – человеком, который способен свести весь мир к одной точке в перекрестии прицела и часами не утрачивать внимания.

Машина завертелась.

Где находился Бобби, когда ему позвонили?

В «Бир гарден», в Бостоне. Бобби тут же добавил, что выпил колы (бармен может это подтвердить) и слегка перекусил.

Его смена должна была начаться в это время? Или она уже закончилась? Когда Бобби сказал, что отстоял пятнадцать часов на посту, все нахмурились. Оговорка о его способности проводить много времени на ногах, видимо, ему не помогла.

Как быстро он добрался до места происшествия? Что помнит из своего разговора с лейтенантом Джакримо? Они выискивали, за что можно зацепиться, и потому Бобби начал отвечать односложно. В воздухе повисла смутная угроза, но он не сумел определить ее источник. Следователи наконец сдвинулись с мертвой точки, но атмосфера осталась крайне напряженной. Вопросы становились все коварнее, а ответы – все категоричнее.

Ему пришлось объяснить, почему он решился войти в дом мистера Харлоу. Он описал свою «точку» на ломберном столике, растолковал, зачем открыл окно и почему стрелял пулями с утяжеленным наконечником.

Что он увидел? Кого?

С этим Бобби справился лучше. Он видел белого мужчину. И белую женщину. Он не называл их по именам и не давал определений: муж, жена, ребенок. Бобби оставался подчеркнуто нейтральным. Он застрелил мужчину, но в этом не было ничего личного.

Наконец они добрались до сути дела. Он знал, что его жертва – Джеймс Гэньон?

И впервые Бобби запнулся.

Жертва. Интересный выбор слова. Этот мужчина уже не преступник, который наставил пистолет на жену и чуть не спустил курок, он – жертва. Бобби подумал: сейчас, вероятно, самое время попросить себе адвоката. Но он этого не сделал.

Он отвечал по возможности искренне. Лейтенант Джакримо сказал, что это, наверное, семья Гэньонов, но Бобби не получил тому никакого подтверждения.

Следователи слегка расслабились. Они успокоились? Или подозревают его? Трудно сказать. Они спросили, не встречал ли он миссис Гэньон в неслужебное время.

Нет.

Такой простой, но неизбежный вопрос. Отчего он решился стрелять? Он получил на это дозволение с командного поста?

Нет.

Жертва словесно угрожала Бобби или другому полицейскому?

Нет.

Жертва словесно угрожала своей жене?

Бобби этого не слышал.

Но у жертвы был пистолет?

Да.

Мужчина стрелял?

Люди слышали выстрелы.

Да, но до того, как Бобби приехал. А потом? Бобби видел, чтобы жертва стреляла?

Мужчина нажимал на курок.

Значит, он стрелял?

Да. Нет. Не уверен. Все произошло слишком быстро.

Так жертва не стреляла?

Не знаю.

Возможно, жертва просто целилась из пистолета? Ведь некоторое время до того она именно это и делала?

Палец мужчины лежал на курке.

Но он его не нажал? Или он пытался застрелить жену?

Я подумал, что это прямая угроза.

Почему, патрульный Додж? Почему?

Потому что этот мужчина улыбался. Но Бобби этого не сказал, вслух же он произнес:

– Мужчина стоял в метре от женщины с девятимиллиметровкой, направленной ей в голову, и держал палец на курке. Я подумал, что это непосредственная и прямая угроза.

Вы и вправду думаете, будто он убил бы свою жену в присутствии ребенка?

Да, сэр, наверное, он бы так и поступил.

Почему, патрульный Додж? Почему?

Потому что иногда, сэр, так оно и бывает.

Следователи кивнули, а потом принялись задавать ему те же самые вопросы еще раз. Бобби знал, как это работает. Заставьте человека несколько раз повторить одно и то же – и где-нибудь он наверняка собьется. Ложь кажется очевидной, а правда – такой ненастоящей. Они протянули Бобби веревку, а теперь смотрят, не затянет ли он случайно петлю на собственной шее.

В половине седьмого они наконец сдались. В душную комнату проникли лучи рассвета, и следователи обрели прежнее добродушие. Они извинились за то, что пришлось задать Бобби столько вопросов («Вы же понимаете»). Это всего лишь часть процедуры. Тяжелая ночь. Всем пришлось нелегко. Но Бобби пошел им навстречу, и это большой плюс, они это оценят. Все просто хотят доискаться до сути («Вы же понимаете»). Чем скорее они узнают правду, тем быстрее случившееся останется позади.

Они еще побеседуют с ним. Ему не следует никуда уезжать.

Бобби устало кивнул. Он отодвинул стул, встал и покачнулся. Один из следователей это заметил и подозрительно прищурился, а у Бобби возникло мгновенное и очень странное желание врезать этому парню ниже пояса.

Он вышел из комнаты и увидел, что в коридоре его ждет лейтенант.

– Как дела? – спросил Бруни.

Бобби честно ответил:

– Не очень.

Солнце стояло уже высоко, когда Бобби подъехал к дому, где жила Сьюзен. Утреннее столпотворение уже началось. Он слышал предупреждение по радио о запруженных магистралях, столкновениях и разбитых машинах. День вступал в свои права. Обитатели большого города покидали свои надежно запертые жилища, шагали по людным тротуарам, набивались в закусочные.

Бобби вылез из машины и набрал полные легкие городского воздуха – холодного, наполненного парами бензина. На секунду ему показалось, что минувшей ночи как будто и не было. Только этот настоящий момент абсолютно реален – вот дом, гараж, город, – а выстрел ему просто почудился. Всего лишь страшный сон. Сейчас он переоденется, снова сядет в машину и отправится на работу.

Мимо прошел парень. Мельком взглянул на Бобби, который стоял как вкопанный в своем потемневшем от пота камуфляже, и торопливо ускорил шаг. Это вывело Бобби из ступора.

Он взял рюкзак и направился к Сьюзен.

Она открыла не сразу, выйдя к нему в розовом купальном халате, раскрасневшаяся со сна. Репетиции нередко заканчивались глубокой ночью, и она часто спала допоздна.

Сьюзен взглянула на Бобби (спутанные светлые волосы, румянец, голубые глаза под чуть припухшими веками) и тотчас расплылась в улыбке.

– Привет, милый, – начала она, и сон окончательно ее покинул. Утренняя безмятежность постепенно сменилась беспокойством. – А разве ты не должен быть на работе? Бобби, что-то не так?

Он вошел в квартиру. Ему многое предстояло ей рассказать. Бобби чувствовал, как в груди нарастает невыносимая тяжесть. Сьюзен – виолончелистка из бостонского симфонического оркестра, они познакомились, встретившись как-то в баре.

Бобби ничего не знал о классической музыке. Его мир – это спортивные бары, баскетбольные матчи и холодное пиво. А Сьюзен любила пышные юбки, долгие прогулки в парке и чай.

Тем не менее он пригласил ее на свидание и был искренне удивлен, когда она согласилась. Дни сменялись неделями, недели – месяцами, к этому времени они встречались уже больше года. Иногда Бобби думал, что переезд Сьюзен в его трехэтажный домик в Южном Бостоне – всего лишь дело времени. Он уже и сам начал грезить о свадьбе, детях и стоящих рядом креслах-качалках в доме престарелых.

Однако Бобби никогда еще не спрашивал ее о планах на будущее. Хотя ему не раз доводилось (как и сегодня) представать перед ней потным, грязным, усталым после ночной работы, он вместо радости чувствовал некое удивление из-за того, что она вообще впускала его в квартиру.

Ее мир настолько красив. Что общего, черт возьми, у нее может быть с таким парнем, как Бобби?

– Бобби? – тихо спросила она.

Он не знал, какие подобрать слова, и молчал, не в силах заговорить. Ничто не могло разрядить подавляемое напряжение, растущее в его душе.

Господи, бедный малыш. Он видел, как умер его отец.

Почему этот ублюдок вынудил его стрелять? Почему Джимми Гэньон разрушил жизнь Бобби Доджа?

Бобби двинулся вперед, даже не отдавая себе в этом отчета. Его руки скользнули под халат Сьюзен, отчаянно пытаясь нащупать обнаженное тело. Она что-то пробормотала. То ли «да», то ли «нет», он не расслышал. Бобби стащил с нее халат, прикоснулся к кружевам, прикрывавшим грудь, и уткнулся лицом в изгиб ее шеи.

У нее были очень красивые пальцы. Длинные, тонкие, но чертовски сильные. Пальцы, которые умели извлекать невероятные звуки из музыкального инструмента. Теперь эти пальцы скользили по его спине, ощупывая напрягшиеся мускулы. Она стянула с него рубашку и теперь расстегивала брюки.

Слишком медленно. Его мучило желание вперемешку с отчаянием. Ему требовалось то, чему он не сумел найти названия, но инстинктивно знал, что Сьюзен может ему это дать.

Смешно, но до сих пор он был с ней так нежен. Ее кожа казалась ему фарфоровой, а красота – слишком чистой, чтобы пятнать ее. Теперь Бобби просто сорвал с нее полупрозрачную ночную рубашку и зубами вцепился в округлое плечо. Его руки сжали ее ягодицы, он с силой приподнял Сьюзен и притянул к себе.

Их тела переплелись на полу, он – снизу, она – сверху, он – смуглый и широкоплечий, она – маленькая и белокожая. Ее губы касались его груди. Свет и тьма, добро и зло.

Она нависла над ним, а потом опустилась вниз – плечи выгнуты назад, грудь напряжена. Он был ей нужен, она – ему. Свет и тьма, добро и зло.

Потом он снова увидел женщину. И ребенка.

Сьюзен издала гортанный звук. Бобби подхватил ее, когда она в бессилии повалилась на него, и в изнеможении замер на полу, видя вокруг себя лишь бесконечную темноту.

Глава 5

Доктор Элизабет Лейн подумывала о том, чтобы завести маленькую собачку. Или кошку. Или рыбку. За рыбкой сумеет ухаживать даже четырехлетний ребенок.

Примерно раз в год она рассуждала сама с собой на эту тему. Как правило, в одно и то же время – когда надвигались праздники и люди вокруг возбужденно рассказывали о грядущих семейных торжествах. А она каждый вечер возвращалась в пустую квартиру, казавшуюся теперь еще более пустой, нежели в мае или солнечном августе.

Глупый разговор, уж ей-то следовало это знать. Конечно, пустая квартира казалась весьма миленькой. Десятифутовые потолки, красивые и очень оригинальные круглые окна, терраса, сияющий паркет из вишневого дерева. Мебель, на приобретение которой она потратила немало лет, – низкая черная софа, дорогие шкафы, сверкающие металлические лампы. Она была уверена, что щенок и шелковая обивка – явления несочетаемые. Так же как и кошка и эксклюзивные деревянные панели. Хотя рыбка все еще оставалась вполне приемлемым вариантом.

Для кого-то приближающиеся праздники и в самом деле предполагали исключительно веселье и развлечения, а рабочее расписание Элизабет было весьма перегружено. Последние четыре недели она провела, работая по десять часов в день и помогая своим пациентам продумать идеальную стратегию поведения именно на это время года. Людей, страдающих булимией, доктор Лейн готовила к тому, что в День благодарения им придется пережить зрелище уставленного едой стола. Тех, кого мучила депрессия, она накачивала лекарствами, чтобы вид помятых гирлянд и осыпающейся елки, а также неизбежное «никто меня не любит» не оказались столь гнетущими. И наконец, ей приходилось приводить всех этих ипохондриков, шизофреников, невротиков в приличный вид для встречи с родными.

Уже одно это заставляло Элизабет благодарить Бога за то, что у нее дома тихо. Опять-таки никто не помешает ей завести рыбку.

Честно говоря, Элизабет считала свою жизнь вполне удавшейся. Ей нравилась ее квартира, нравилось жить в городе, и она любила свою работу – в большинстве случаев. Но как бы то ни было, ей скоро сорок, а даже очень опытный психолог, достигая этого возраста, ощущает бремя лет. Распавшийся брак. Дети, которых у нее не было. Расстояние, отделявшее ее от семьи, жившей в Чикаго, сначала не казалось таким уж большим, но теперь все так заняты и перелеты так утомительны, что она приезжала к своим все реже и реже (и родители тоже бывали у нее все реже)… Прошло уже много времени с тех пор, как она видела кого-то из родных, и домой ехать неловко. Ее приезд лишь нарушит привычное течение их жизни, а она будет чувствовать себя чужой.

Может, ей стоит приобрести сиамскую бойцовую рыбку? А еще лучше – фикус. Вероятно, растение не станет возражать по поводу того, что почти каждый вечер она поглощает принесенное из ресторанчика суши. А это мысль!..

В передней затрезвонил звонок. Элизабет проигнорировала его – она привыкла к звукам городского офиса, но звонок раздался снова. Она нахмурилась. Начало шестого. Никаких визитов во внеурочное время в пятницу она не назначала, по крайней мере доктор Лейн имеет право хотя бы на видимость личной жизни. Звонок прозвучал в третий раз. Пронзительный. Настойчивый. Элизабет наконец одолело любопытство, она вышла из кабинета и отправилась в приемную, а там нажала несколько кнопок. Камера слежения, вмонтированная над входной дверью, дала ей полный обзор.

То, что она увидела, удивило ее.

Элизабет впустила мужчину. Через пару минут он поднялся по лестнице к ней на второй этаж. На улице было холодно – ночью, наверное, пройдет снегопад, на голове у гостя была низко нахлобученная темно-синяя кепка, а пол-лица скрывал толстый красный шарф. К сожалению, глаза его выдали.

Элизабет встретила тот же самый равнодушный взгляд, что и сегодня утром. Эти серые глаза смотрели на нее с первой страницы «Бостон геральд». «В результате перестрелки, произошедшей накануне вечером, патрульный убил сына судьи, – гласил заголовок. – Семья подавлена!»

Фотографию сделали, очевидно, без его ведома. Взгляд, устремленный куда-то в пространство, казался мрачным и злым. Элизабет понятия не имела, как чувствует себя тот, кто убил человека, но, судя по выражению лица этого полицейского, тому было паршиво.

– Добрый вечер, – невозмутимо произнесла она и протянула руку. – Доктор Элизабет Лейн.

Его рукопожатие оказалось крепким, но кратким. Потом он снова сунул руки в карманы пиджака и буркнул:

– Бобби Додж. Лейтенант Бруни сказал, что договорился с вами.

– Он подумал, вы захотите прийти.

– Мне, наверное, следовало сначала записаться на прием. – Бобби нахмурился. – Или хотя бы позвонить. Я об этом как-то не подумал. Сейчас, конечно, уже поздно. Мне уйти?

Элизабет улыбнулась:

– Записаться на прием – это хорошо, но сегодня вам просто повезло. У меня в последнюю минуту изменились планы – в общем, раз уж вы здесь, давайте побеседуем.

– Я понятия не имею, как это делается, – поспешно сказал полицейский. – То есть я прежде никогда не посещал психолога. Никогда не верил, будто психолог способен помочь. Но лейтенант посоветовал мне сходить к вам, и ребята сказали, что мне стоит к вам зайти, вот я и пришел.

– И что вы думаете обо всем случившемся?

– Думаю, я поступил правильно. Лишь благодаря мне женщина и ребенок до сих пор живы. Мне нечего стыдиться.

Элизабет кивнула и подумала, что человек, который с такой готовностью уверяет: «Мне нечего стыдиться», – наверняка лжет.

Она указала на вешалку.

– Пожалуйста, оставьте вещи здесь.

Бобби снял пальто, шляпу и шарф. Элизабет жестом велела ему пройти в кабинет. Она шла следом и по пути делала в уме кое-какие пометки.

Ему предположительно под сорок. Не очень крупный. Рост примерно сто восемьдесят сантиметров, вес около ста шестидесяти фунтов. Двигается уверенно. Аккуратный, сдержанный мужчина, знающий, чего он хочет. Джинсы поношены, темно-синяя фланелевая рубашка – тоже. Можно поклясться, он первый человек с высшим образованием в своей семье. Отказавшись следовать по стопам своего отца, пошел на компромисс и поступил в полицию штата – немного поднялся по социальной лестнице и в то же время не оторвался от корней. Работа для него все равно что хобби, на посту он чувствует себя как дома.

Конечно, она угадала. Она любила играть в эту игру, когда встречала нового пациента. Удивительно, но зачастую Элизабет оказывалась права.

Они вошли в кабинет, и Бобби немедленно указал на маленькую кожаную кушетку:

– Мне ведь не обязательно садиться туда?

– Можете сесть в кресло.

В кабинете стояли два зеленых кресла, задвинутые за стол, но при тусклом освещении их заметить было нелегко. Большинство пациентов сначала обращали внимание на кушетку, реагируя на нее по-разному. Элизабет уже не раз собиралась переставить мебель в кабинете и расположить кресла на видном месте, но, в конце концов, почему бы ей и не развлечься?

Бобби сел в кресло, на самый край, колени врозь, длинные пальцы сомкнуты. Темно-серые глаза скользили по стенам, обшитым панелями из красного дерева, и подмечали все детали: справочники на полках, декоративные латунные диски, миниатюрный японский садик – для успокоения пациентов с навязчивыми идеями.

В сознании Элизабет мелькнула какая-то мысль насчет нового пациента, но она никак не могла ее сформулировать. Бобби не просто отлично владел собой, он был ненормально спокоен. Никаких звуков, никаких движений. Наверное, привык к долгим периодам молчания. Общаясь с этим мужчиной, вы открываетесь ему, а не он вам.

– Вам удобно? – наконец спросила она.

– Я ожидал иного.

– А чего именно?

– Ну… что будет не так… мило.

Под словом «мило» он подразумевал «роскошно», и они оба это поняли.

– А вы и правда сотрудничаете с полицией штата?

– Я начала работать в полиции пятнадцать лет назад. Мой отец работал детективом в Чикаго, так что здесь, можно сказать, личные интересы. – Она пожала плечами. – И полагаю, впредь у меня не найдется повода передумать. Объяснить вам, что я имею в виду?

– Да.

– Я сотрудничаю с полицией штата Массачусетс. Следовательно, я обязана сообщить о содержании нашей беседы, а это, в свою очередь, скажется на конфиденциальности. С одной стороны, я не стану докладывать о некоторых деталях. С другой – я должна дать заключение и сделать выводы. Например, если вы скажете, будто выпиваете три пинты виски за вечер, то мне придется настоять на том, чтобы вас отстранили от исполнения своих обязанностей. Это понятно?

– Вы следите за тем, что я говорю, – буркнул он. – Интересный подход.

– Честность – по-прежнему лучшая тактика, – негромко сказала Элизабет. – Я здесь, чтобы помочь вам или направить вас к тому, кто с этим справится лучше меня.

Бобби пожал плечами:

– Хорошо. И что же вы хотите от меня услышать?

Элизабет снова улыбнулась. Эта фраза прозвучала с откровенной враждебностью. Она и не ожидала иного.

– Давайте начнем с самого начала. – Она взяла блокнот. – Как вас зовут?

– Роберт Дж. Додж.

– Что означает «Дж.»?

– Учитывая ограниченную конфиденциальность, я вам не скажу.

– Ах так? Дайте подумать. Джеффри?

– Нет.

– Джеймс?

– Как вы…

– Я предпочитаю не называть свое второе имя. Значит, Джеймс. Семейная традиция?

– Именно так говорит отец.

– А мать?

– Она от нас ушла.

– Ушла?

– Ну да, ушла. Оставила нас. Мне было четыре или пять лет. Нет, скорее шесть. Не помню. Она нас бросила.

Элизабет подождала.

– Наверное, жить с моим отцом было нелегко, – добавил Бобби и развел руками, как бы говоря: «Что тут поделаешь?» В самом деле, что он, малыш, мог?

– Есть братья или сестры?

– Брат, старший. Джордж Чендлер Додж. У всех в нашем роду дурацкие британские имена. Послушайте, каким боком это относится к вчерашней перестрелке?

– Не знаю. А это вообще должно как-то к ней относиться?

Бобби встал.

– Нет, никак. Вот почему люди не любят психологов.

Элизабет примиряюще подняла руки:

– Учту. Если честно, я просто заполняла анкету. И потом, большинство людей сначала предпочитают побеседовать о пустяках.

Бобби сел на место. Он продолжал хмуриться, глаза у него сузились, взгляд стал острым и оценивающим. Интересно, как часто ему доводилось смотреть вот так на людей и обнаруживать, что их разыскивает полиция? Она добавила в свой мысленный список: много знакомых, но очень мало друзей. Не прощает. Не забывает. И он солгал, будто мать их бросила.

– Я бы предпочел ничего не усложнять, – сказал Бобби.

– Это разумно.

– Спрашивайте, я вам отвечу, а потом разбежимся и будем жить дальше.

– Великолепная цель.

– Не люблю строить планы.

– У меня и в мыслях не было предлагать вам такое, – уверила она. – К сожалению, одним визитом здесь не обойтись.

– Почему?

– Начнем с того, что вы предварительно не позвонили. Мне не хватит времени, чтобы во всем разобраться за один вечер.

– Да?

– И потому я предлагаю кое о чем поговорить сегодня, а потом встретиться в понедельник.

– В понедельник… – Бобби сделал паузу как профессиональный психолог. – Хорошо, я приду.

– Отлично. Рада, что мы это уладили. – Ее голос прозвучал суше, чем ей хотелось бы, но Бобби наконец улыбнулся. У него была славная улыбка. Она смягчила жесткое выражение лица, вокруг глаз разошлись лучики. Элизабет слегка удивилась, увидев, насколько его изменила улыбка: Бобби, улыбаясь, стал очень красивым.

– Может, вместо разговора о том, что было вчера, мы побеседуем о том, что произошло сегодня? – спросила она.

– Зачем?

– Сегодня – первый день вашей жизни после того, как вы застрелили человека. Конечно, это заслуживает внимания. Вы спали?

– Немного.

– Ели?

Он задумался, а потом ответил, искренне удивившись:

– Нет, по-моему, не ел. Я проснулся и отправился за кофе, а потом увидел «Бостон геральд» и… В результате так никуда и не дошел.

– Вы взяли газету?

– Да.

– Прочитали статью?

– Немного.

– И что вы думаете?

– Массачусетсские полицейские не убивают мирных жителей – судейских сыновей или кого-то еще.

– Значит, это вымысел?

– Судя по тем трем абзацам, что я прочел, – да.

– А больше вы не читали? Я думаю, вас бы это заинтересовало.

– Мне не нужен отчет репортера, чтобы узнать о случившемся. Я, можно сказать, сидел в партере.

– А чтобы узнать о жертве? О Джимми Гэньоне?

Бобби выпрямился. Элизабет застала его врасплох, и ему понадобилось некоторое время, пока он понял, куда она клонит.

– Информация – это роскошь, которой не располагают боевые единицы, – наконец сказал он. – Когда вчера вечером я нажал на спусковой крючок, мне было плевать, как зовут этого мужчину, кто его отец и какова история их рода. Я понятия не имел, бил ли он свою собаку и жертвовал ли деньги на сиротский приют. Я видел, как он целился в женщину из пистолета, в любую минуту готовясь выстрелить. Мои действия неизбежно вытекали из его поступков. А если больше ничего не имело значения, то зачем мне теперь мучиться по этому поводу?

Элизабет улыбнулась. Ей нравился Бобби Додж. Она уже давно не встречала людей, настолько склонных к рационализации и отрицанию, но она определенно симпатизировала ему.

– Вы сегодня занимались спортом?

– Нет. Хотел отправиться на пробежку, но если учесть, что мое фото повсюду…

– Я вас понимаю. В таком случае вот задание на выходные. Вам нужно позаботиться о себе с физической точки зрения, а потом стоит подумать об эмоциональной сфере. Есть какое-нибудь место, куда вы могли бы отправиться, чтобы укрыться и отдохнуть, – например, к отцу или к брату?

– Я поеду к своей девушке.

– А она не против?

– Не знаю. В общем, мы еще не обсуждали это как следует.

– Учитывая случившееся, вам наверняка потребуется хорошая поддержка, поэтому на вашем месте я бы с ней поговорила. – Элизабет склонилась к нему. – Вчерашнее происшествие – это очень серьезно, Бобби. Для преодоления последствий вам потребуется гораздо больше времени, чем двадцать четыре часа, так что давайте по порядку. Ешьте три раза в день и старайтесь высыпаться. Если почувствуете напряжение или беспокойство, займитесь спортом – спустите пар, но не утомляйтесь. Без крайностей. Это большая разница – пробежать пять миль, чтобы расслабиться, или пятьдесят, чтобы забыться. Вы ведь не хотите пересечь этот рубеж?

– Обещаю не пробегать более сорока пяти миль, – сказал он.

– Тогда все в порядке. Приятных вам выходных.

– И все? Есть, спать, заниматься спортом – и я исцелюсь? На следующей неделе мне можно приступить к работе?

– Ешьте, спите, занимайтесь спортом, а потом мы побеседуем, – мягко поправила она. – Но не сегодня, уже слишком поздно. Вероятно, скоро вы поймете, что именно творится у вас в голове. Я дам вам свой телефон. Позвоните, если вдруг захотите поговорить, а если нет, то увидимся в понедельник в три часа – идет?

Он пожал плечами:

– Мне не позволяют выходить на работу, так что, полагаю, день у меня свободен.

– Отлично. – Элизабет встала. Бобби тоже. Но он не направился прямо к двери, а замешкался, как будто растерявшись.

– Иногда, – отрывисто сказал он, – когда я думаю о том случае, я по-настоящему злюсь. Не на себя, а на того парня. Он угрожал жене и ребенку и вынудил меня стрелять. В этом есть что-то странное… Убить человека – и ненавидеть его за это?

– Я бы сказала, эта реакция подходит под определение «нормальная».

Он кивнул, но выглядел по-прежнему обеспокоенным.