Текст книги "Полное затмение"

Автор книги: Лиз Ригби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Осенний семестр уже начался. Городок приготовился к началу учебного года. В витринах книжных магазинов появились названия новых книг. Преподаватели энергично вышагивали со стопками работ. Студенты все прибывали.

– Профессор Хопкрофт на месте, – сказала женщина-администратор после короткого телефонного разговора. – Вот только правила запрещают входить в здание с собаками.

– Но… – Ломакс хотел объяснить, что пес болен.

– Если, конечно, вам не требуется собака-поводырь. Это тот самый случай?

– Конечно, тот, – согласился Ломакс.

– Хорошо, можете пройти с ним. Третья дверь направо. – Администратор улыбнулась Депьюти, получив в ответ печальный взгляд. – Профессор любит собак, – заметила она.

Хопкрофт обрадовался приходу Ломакса. Еще большее удовольствие ему доставило то, что Ломакс привел с собой Депьюти. Когда Хопкрофт услышал, что пес заболел, он позвонил секретарше:

– У нас здесь больной пес. День жаркий. Что бы вы предписали?

В трубке что-то сказали. Хопкрофт внимательно слушал.

– Ага, – наконец сказал он, подняв бровь. – Моя секретарша считает, что собаки любят кофе. По крайней мере ее собака.

Ломакс удивился.

– Иногда он может выпить чаю. Обычно – воду. А сейчас почти вообще ничего не ест и не пьет.

– Иногда он пьет чай, – доложил Хопкрофт в трубку, жестом показывая Ломаксу, чтобы тот сбрасывал с кресла книжки и присаживался. – Да-да, спасибо. – Профессор положил трубку. – Попробуем без молока и сахара, – сказал он.

Депьюти, с интересом поглядывавший на Хопкрофта, решил, что тот ему нравится. Он обогнул стол и положил морду на большое колено профессора.

– Бог мой! – радостно проревел Хопкрофт. – Многообещающее поведение. Граничит с заигрыванием. Вряд ли этот пес так уж болен. Вы не возражаете, если я осмотрю его?

– Прошу вас, – ответил Ломакс, – но утром ветеринар уже осматривал его и не нашел ничего страшного.

– Угу.

Хопкрофт встал на колени и всмотрелся в морду Депьюти. Он оттянул сначала правое веко пса, затем – левое. После чего, к изумлению Ломакса, Депьюти позволил профессору отвернуть свою нижнюю губу и рассмотреть зубы.

– Угу, – пробормотал Хопкрофт, коснувшись носа собаки и проведя рукой по шерсти. – У него есть синяки или ссадины, доктор Ломакс?

– Нет.

Хопкрофт уселся в кресло. Депьюти снова положил морду на колено профессора.

– Опишите поточнее симптомы болезни.

– Вялость. Апатия. Потеря аппетита.

– И когда все это началось?

– Летом, в Аризоне. Но после возвращения он чувствовал себя хорошо, и я решил, что дело в жаре. В последние недели он снова стал вялым, а вчера даже отказался от еды. Ночью лежит точно мертвый. Может быть, дело и вправду в жаре?

– Вряд ли, доктор Ломакс, – серьезно заявил Хопкрофт. – Жара тут ни при чем. Расскажите, как обстоят ваши дела в обсерватории. Наверное, вы пришли именно поэтому.

– Не совсем. Хотя я благодарен за то, что вы вернули мне работу.

Хопкрофт протестующе поднял руки. Депьюти, не мигая, смотрел на профессора.

– Не стоит благодарности. Вас неправомерно отстранили от должности. Дело не стоит выеденного яйца. Я бы не стал доверять этому человечку с бабочкой ни на грош. Держитесь от него подальше, доктор Ломакс.

– Постараюсь. Согласитесь, это непросто, если он ваш начальник.

– Видимо, все это очень тревожило вас последнее время.

– Это и еще расследование…

– Ага, вот оно что. Расследование убийства. Помнится, прошлый раз вы выглядели весьма возбужденным. И как там обстоят дела?

– Дело рассматривается в суде.

– А почему вы не там?

– Еще пару дней они будут выбирать присяжных. Да и Депьюти заболел.

– Ага. Просто как дважды два. Говорят, Хопкрофт в этом особенно силен. Значит, вчера утром вы оставили собаке еду и отправились в суд. А когда вернулись домой, то обнаружили, что пес выглядит несчастным, а еда осталась нетронутой. Посреди ночи стало еще хуже. Позвольте задать вопрос, доктор Ломакс? Какого черта вы поднимались среди ночи?

– Ну… было жарко.

– Вряд ли, доктор Ломакс, – повторил Хопкрофт. – Жара тут совершенно ни при чем.

Ломакс уставился в пол.

– Вы переживаете? – предположил Хопкрофт.

Он поочередно любовно тискал уши собаки.

– Да.

– Почему вы участвуете в расследовании? Я понимаю, у вас выдалось свободное лето. Но почему вы решили провести его именно таким образом?

– Я влюблен в обвиняемую.

– Обвиняемую. Значит, обвиняют женщину?

– Да.

– Что ж, влюбленность – достаточно сильное переживание. Когда вы влюбились?

– В конце весны – начале лета.

– Ага. Она ездила с вами в Аризону?

– Нет. Поездка в Аризону не была просто отпуском. Вы сказали мне тогда, что инцест между отцом и дочерью может быть спровоцирован дочерью, и я решил отправиться в Аризону, чтобы получше разузнать о жертве убийства. В детстве она жила в Аризоне.

– Вы обнаружили что-то неприятное?

Ломакс задумался.

– Да, весьма печальные обстоятельства.

– Понятно. А эта женщина, в которую вы влюблены, она осталась в Калифорнии?

– Да.

– Понятно.

Вошла секретарша с подносом. На нем стояли две кофейные чашки, миска с чаем и тарелка с пирожными.

– Простите, что так долго, – сказала секретарша. – Я должна была остудить для него чай.

Она опустила миску рядом с Депьюти. Пес посмотрел на секретаршу, однако так и не убрал морду с колен профессора.

– Ага, кажется, он заинтересовался. Скоро он заметит и чай, и пирожные, – сказал профессор, проводя пальцем по морде собаки.

Для тарелки с пирожными не нашлось места. Кабинет Хопкрофта не казался таким уж неопрятным, но везде валялись книги и бумаги. Полки, письменный стол, пол – все было завалено книгами. Кое-где виднелись оторванные листья, поломанные ветки и смятые цветы.

Секретарша осторожно сняла с кресла ветки и поставила тарелку на какие-то папки. Передала ветки профессору, а он с нежностью засунул их за стол.

– Если захотите молока, позовите меня, – сказала секретарша на прощание, пристально посмотрев на Депьюти.

– Так, становится все интереснее, – продолжил Хопкрофт. – А что именно беспокоит вас сегодня, доктор Ломакс?

– Я думаю об отношениях отца и дочери.

– Что ж, действительно непростая тема.

Ломакс закашлялся.

– Как вы считаете… Это всего лишь предположение, не более того.

– Конечно-конечно.

Хопкрофт захрустел пирожным. Депьюти бродил где-то по кабинету.

– Предположим, что отец и дочь являются любовниками… а отец женат, но не на матери. Что, если мачеха узнает об этом? На что она может пойти? – размышлял Ломакс.

– Она застрелит обоих, – сказал Хопкрофт.

Ломакс подпрыгнул на месте, словно Хопкрофт под столом пнул его ногой.

– О Боже, доктор Ломакс, кажется, я пошутил не слишком удачно.

Ломакс с сомнением посмотрел на профессора.

– Нет, я виноват, – продолжал тот. – Если Хопкрофт решил, что своими бездарными шутками сможет помочь вам, то ему лучше оставить это. Простите его. Однако, как и все прочие, он тоже читает газеты и уже догадался, о каком деле вы толкуете.

Ломакс встревожился.

– Само собой, – заверил его Хопкрофт, – вы можете положиться на мою скромность. Видимо, именно эта часть нашего тогдашнего разговора особенно взволновала вас.

Ломакс напрягся. Депьюти снова улегся под креслом Ломакса. Хопкрофт потянулся и подпихнул задние ноги собаки.

– В детстве вы, естественно, не могли не попасть под влияние европейской культурной традиции, которая всегда описывает мачеху как существо злобное. И если вы узнаете, что женщина обвиняется в убийстве падчерицы, сие известие невольно вызывает в памяти давно забытые ассоциации. Вы даже не подозреваете, что находитесь под влиянием стереотипа злой мачехи. Помните такую? Конечно же, помните. Во многих сказках описывается ревность мачехи к молодой привлекательной девушке, которая имеет некую власть над ее мужем. И тогда мачеха избавляется от нее. Пожалуйста, выпейте кофе и съешьте хотя бы одно пирожное, доктор Ломакс.

Ломакс не хотел есть, но боялся обидеть профессора. Он сделал несколько глотков.

– В нашем обществе в повторных браках всегда присутствует ревность. Возможно, она скрыта очень глубоко, но она есть. И как же бороться мачехе с тем, что ее муж испытывает сексуальное влечение к собственной дочери – ее падчерице?

Хопкрофт поглубже уселся в кресло.

– Тяжело рассуждать, не зная этих людей. Но иногда мне кажется, в старых сказках что-то есть. Ревность может вызвать желание избавиться от падчерицы. Простите, доктор Ломакс, неужели мне изменяет память? Разве ее муж не был убит? Ешьте ваше пирожное, нечего разглядывать его.

– Да, мужа тоже убили.

Ломакс откусил кусок пирожного.

– А вот это выглядит в высшей степени странно. Мачеха могла захотеть избавиться от падчерицы, чтобы захватить власть в семье.

При слове «власть» Ломакс слегка вздрогнул. Он даже сразу не понял почему.

– Поэтому ей незачем убивать мужа. Нет, невероятно. Кого угодно, только не его. Опыт показывает, что матери или даже мачехи весьма редко узнают об инцесте. Я не говорю о тех, кто потворствует ему. Хотя и такое случается. Я хочу сказать, что порой они просто предпочитают не замечать очевидного. Инцест – это внутреннее семейное дело, и семья готова скорее приспособиться к нему.

Хопкрофт поставил чашку на стол и попытался жестами проиллюстрировать свою мысль. Правая рука изображала семью. Левая – угрозу. Угрозу извне.

– Если в отношениях отца и дочери не было насилия и семью хотят сохранить, то чаще всего с инцестом смиряются. Как вы знаете, не всем инцест кажется таким уж страшным преступлением. – Хопкрофт ухмыльнулся: – Ага, это беспокоит вас, доктор Ломакс, не так ли? Доктор Ломакс вздыхает, но только про себя.

Ломакс угрюмо кивнул.

– Итак, что же делает мать или, допустим, мачеха, когда обнаруживает инцест? Она может прибегнуть к насилию, грубости, хотя это и не обязательно. Обычно она стремится разрушить семью. Или – хотя к нашему случаю это и не относится – мать уже разведена и больше не принадлежит к семье и потому хочет увидеть, как рушится новая семья. Хотя сама она не извлечет из этого никакой выгоды. Я хочу сказать, что самыми агрессивными и яростными бывают бывшие жены.

Ломакс размышлял.

– Не думаю, что это относится к нашему случаю, – сказал он, – но весьма интересно.

– Я немного успокоил вас?

– Да.

– Вот и славно. Ешьте пирожное.

Ломакс повиновался.

– А что до самого инцеста, – начал он, – представим себе, что дочь – незаметная толстушка и отец никогда не испытывал к ней сексуального интереса…

– Должен заметить, – сказал Хопкрофт, – что лишний вес не исключает сексуального интереса. Напротив, во многих культурах такие женщины пользуются особым успехом.

– Согласен. Но в данном случае мы знаем, какие женщины нравились отцу, и дочь никак не могла привлечь его с этой точки зрения. Однако затем она изменилась. Стала как раз такой, чтобы ему понравиться. – Ломакс помолчал. – Звучит неправдоподобно?

– Неправдоподобно? – воскликнул Хопкрофт. – Да девять из десяти девушек готовы на все, лишь бы папочка почувствовал к ним сексуальный интерес! Но если вы скажете им об этом, они весьма удивятся. А если отец откликнется на те сигналы, которые подает ему поведение дочери, она удивится еще больше. Сколько было девушке, когда она заинтересовала собственного отца?

– Наверное, двадцать один.

– Не скажу, что это невозможно, хотя вряд ли. Мужчина не обращал никакого внимания на дочь, а затем вдруг прозрел? Обычно такое происходит раньше.

– Но она же изменилась. Раньше она не привлекала его.

– Хорошо-хорошо, я вас понял, доктор Ломакс. Скажем так – это возможно.

Ломакс ждал.

– Понимаете, как правило, отец – первый мужчина, который оказывается невольной целью сексуальных сигналов, которые посылаются дочерью. Что-нибудь известно о других сексуальных контактах этой девушки до той поры, когда ей исполнился двадцать один год?

– Да. Один – юноша ее лет, другой – приятель отца.

– Доктор Ломакс, я понимаю ход вашей мысли. Она вела нормальную сексуальную жизнь, пытаясь измениться так, чтобы понравиться отцу. Наконец ей это удалось, и с большой задержкой, но они все-таки вступили в сексуальные отношения.

Ломакс кивнул. Хопкрофт покачал головой.

– Они сохраняли свои отношения до самой смерти?

– Да.

– Не нравится мне эта задержка. Что-то здесь не так, доктор Ломакс. Хопкрофту все это не слишком нравится. Нет, совершенно не нравится. Хотя все может быть.

Зазвонил телефон.

– А, это один мой студент. Еще кое-что, доктор Ломакс. Могу я говорить с вами прямо?

Ломакс не возражал.

– Я вижу, как вы переживаете. У вас сейчас тяжелый период. Женщину, которую вы любите, должны судить, да и собственные тяжелые мысли не дают покоя. Надеюсь, я немного развеял вашу печаль. Влюбленность – само по себе тревожное состояние, а тут еще и суд – такое любого выбьет из колеи. Доктор Ломакс, постарайтесь расслабиться. Успокойтесь. Просто поддерживайте вашу любимую и не мешайте ее адвокатам выполнять свою работу. И тогда вашей собаке станет легче.

Ломакс уставился на профессора, а затем перевел взгляд на Депьюти, который сидел теперь – загадочный, как сфинкс, – рядом с Хопкрофтом. Тарелка с пирожными опустела. Миска – тоже.

– Что вы ели сегодня на завтрак, доктор Ломакс?

– Э-э… наверное… ничего.

– Ага. А что вы ели, когда вернулись из суда вчера вечером?

– Э-э… ничего.

– А на ленч?

– Бутерброд. Половину, если быть точным.

– Вот так, доктор Ломакс. Видите, тарелка с пирожными опустела? Кларисса купила штук пятнадцать; таких маленьких и квадратных – Хопкрофт любит их. Я съел четыре, вы – два, стало быть, пес доел остальные. Да и чай выпил. Как вы думаете, стал бы он есть эти пирожные, если бы вы к ним не притронулись? Хопкрофт позволил себе эту маленькую шутку, раз уж чуть раньше пошутил так неудачно. Да и черт с ним – чего не сделаешь ради такого пса! Прошу вас, доктор Ломакс, не забывайте о себе, и все образуется.

ГЛАВА 29

Приехав в суд, Ломакс обнаружил, что пропустил не только выборы присяжных, но и начало процесса. Ломаксу удалось уговорить судебного пристава пропустить его в зал, но место нашлось только в заднем ряду, так что Ломакс почти ничего не слышал. С его места были видны только судья, присяжные и американский флаг.

Мортон де Мария произносил вступительную речь. Время от времени Ломакс видел его, но чаще просто следил за тем, как двигаются вслед за обвинителем головы сидящих впереди. Речь Мортона де Марии звучала напыщенно. Подъемы, падения, паузы – умелый оратор контролировал все оттенки. Даже не слыша и почти не видя обвинителя, Ломакс чувствовал, что де Мария – грозный соперник.

– Он звучал весьма убедительно, – подтвердила Марджори во время обеденного перерыва.

Выйдя в холл, Ломакс обнаружил, что Марджори ждет его у двери. Они купили напитки и фрукты и отправились в парк рядом со зданием суда. Ломакс успел забыть, какая на улице стоит жара. Они сидели на скамейке, подставляя лица солнечным лучам. По вкусу яблоко напоминало песок, но, помня совет Хопкрофта, Ломакс заставлял себя жевать.

– Что сказал де Мария?

– Что Джулия убила двоих, и он собирается это доказать. Репортеры так тарахтели своими ноутбуками, что почти заглушали его речь. Де Мария обещал им интригу на сексуальной почве, шантаж, ревность и убийство, а они аж головами трясли от радости. Кажется, присяжные тоже собираются получить от процесса удовольствие.

Ломакс с трудом проглотил кусок яблока.

– А как вам Френсис? – спросила Марджори.

Еще до перерыва Ломакс занял освободившееся место поближе к судейскому подиуму как раз перед выступлением Френсис. Он по-прежнему видел мало, но теперь хотя бы все слышал. Френсис начала язвительно.

– Моя вступительная речь не будет походить на рекламу боевика, – обратилась она к присяжным. Некоторые из них затравленно заулыбались в ответ. – За развлечениями обращайтесь не ко мне. Мы собрались здесь вовсе не для этого. Равно как и не для увеличения газетных тиражей. Мы пришли в зал суда, чтобы установить невиновность молодой женщины, чья жизнь разрушена, причем не единожды. Сначала она потеряла семью. Шестью месяцами позднее, когда жизнь ее стала налаживаться, последовал вопиющий арест. Мы увидим, как обвинение заменяет доказательства эмоциями. Правду – вымыслом. А правда проще и незамысловатее. Обвинитель обещает интригу, основанную на сексе. Я же обещаю показать вам любящую жену. Обвинитель обещает шантаж. Я покажу вам душевную щедрость. Обвинитель обещает ревность. Я покажу вам верность.

– Здорово, – ответил Ломакс.

Марджори гордо кивнула:

– Френсис – лучше всех.

Марджори мучилась от жары. Она пересела в тень и начала чистить апельсин.

– Френсис здорово выглядит, и присяжным это нравится. Им должно льстить, что такая красивая, умная и эффектная женщина именно к ним обращается с проникновенной просьбой.

– Это психология.

– Здесь все замешано на психологии, Ломакс.

– А в чем тогда сила обвинителя?

– Он редко подходит близко, как Френсис. Предпочитает палить с дальней дистанции. Но редко промахивается.

– А что говорят о судье Олмстед?

– Ну… как сказать. – Марджори положила в рот дольку апельсина. – Это ее первый суд по обвинению в убийстве.

– Не может быть! Она новичок?

Марджори бросила несколько долек Ломаксу. Он положил их в рот – ноздри наполнил аромат цитруса.

– Верно, она не так долго работает судьей. Но каждый когда-то начинает.

– Черт, разве они не могли доверить дело Джулии более опытному судье, который разобрался бы во всем?

– Вы прозевали ее речь, обращенную к присяжным. Все судьи в начале процесса обращаются к присяжным. Напоминают об ответственности перед обвиняемым и все такое. Это очень важная часть процесса, но обычно судьи просто мямлят что-то неразборчивое. Только не судья Олмстед.

– Еще бы, это же ее первый суд.

– Присяжные внимали каждому слову судьи, а это очень важно. Ну и кроме того, она прекрасный прокурор.

– Прокурор?

– Ну да…

– О Господи!

– Ломакс, успокойтесь.

Ломакс вспомнил слова Хопкрофта. Он доел яблоко и постарался расслабиться. Однако когда они вернулись в зал заседаний, сердце снова застучало в груди как сумасшедшее.

Первым свидетелем обвинения оказался детектив Ки. Он принес присягу и назвал свое имя. Его обыденный тон и невозмутимая манера разговора почему-то рассмешили зал. Марджори постаралась найти Ломаксу место в самом центре – отсюда детектив Ки был хорошо виден. Заметив Ломакса, детектив на мгновение прищурился, вспоминая, кто это, затем слегка улыбнулся. Присяжные обменялись недоуменными взглядами – они не поняли, чему улыбается свидетель.

Де Мария поднялся на ноги, но из-за стола не вышел. Он спросил: кто вызвал полицию в то утро, двенадцатого ноября, в квартиру Гейл Фокс? Ки рассказал суду о консьерже и о том, как тот обнаружил тела.

– В какое время вы приехали?

– Около десяти. Специалисты уже работали под руководством моего коллеги, детектива Асмусена.

– Как вы думаете, за время после совершения преступления и до вашего прибытия в комнате что-нибудь изменилось?

– Все это домыслы, ваша честь, – заметила Френсис. – Убийца покинул квартиру Гейл Фокс за несколько часов до прибытия детектива Ки – за это время все могло случиться.

– Принимается.

Даже не переведя дыхания, де Мария продолжил:

– Детектив, утверждая, что в квартире ничего не изменилось за время, прошедшее между убийством и вашим прибытием…

– Протестую. Обвинение не может утверждать подобного. В квартире работала команда следователей. Сомневаюсь, чтобы они были там во время совершения преступления.

Судья вздохнула:

– Принимается. Мистер де Мария, прошу вас, формулируйте ваши вопросы более тщательно, или детектив Ки не сможет ответить на них.

Ломакс понял, что Френсис и дальше будет пытаться оспорить любое утверждение де Марии.

– Пожалуйста, опишите, что вы увидели в квартире, – попросил де Мария.

Ки вопросительно посмотрел на Френсис, но на сей раз она смолчала.

– В дверях стояли двое полицейских. Ребята из лаборатории работали в первой комнате. Большая неопрятная комната, на диване – два мертвых тела. От лица Гейл Фокс почти ничего не осталось. Она полулежала-полусидела в дальнем углу дивана. Ее отец, Льюис Фокс, лежал в ближнем углу. Ему тоже выстрелили в голову, но лицо осталось почти целым. И диван, и ковер были залиты кровью.

Рядом с секретарем суда стояло нечто вроде тележки из супермаркета. Присяжные поглядывали в сторону тележки, очевидно, считая, что там лежат вещественные доказательства.

– Я приняла решение, – обратилась к присяжным судья, – чтобы вам не показывали снимки с места преступления – они могут тяжело ранить ваши чувства. Описания, которое дал детектив, вполне достаточно.

Некоторые присяжные выглядели весьма разочарованными. Молодой мужчина, казалось, готов был даже спорить с судьей.

Де Мария обладал любопытной особенностью – он постоянно дергал себя за пальцы. Одет был обвинитель с иголочки. Ломакс не мог не признать, что де Мария почти не упрямился при выборе присяжных. Все возражения он смягчал словами благодарности или извинения. Обвинитель размял один за другим все пальцы, после чего вежливо поинтересовался:

– Детектив, не могли бы вы повторить, как именно располагались тела?

– Протестую! Свидетель уже ответил на вопрос.

– Боюсь, ваша честь, – мягко заметил де Мария, – что присяжные не смогли представить себе картину места преступления.

– Хорошо, – согласилась судья, оборачиваясь к Ки. – Напомните суду, что вы увидели на месте преступления.

Ки повторил. Ломаксу показалось, что на сей раз детектив описал все несколько более кроваво.

– Вы уверены, – спросил де Мария, – что жертвы были именно застрелены?

– Да.

– Сколько лет вы служите детективом?

– Восемь.

– Должно быть, за это время вы насмотрелись подобных сцен, детектив.

– Верно, но эта показалась мне одной из самых ужасных.

– Протестую, – сказала Френсис, вставая.

– Объяснитесь, миссис Бауэр.

– Суд не интересуют сравнения данного преступления с другими, которые мог или не мог видеть детектив раньше. Его предыдущая карьера не относится к нашему делу.

Де Мария возмутился:

– Ваша честь, раз присяжным нельзя увидеть фотографии места преступления, то как они смогут оценить его тяжесть?

Судья заколебалась, и Френсис немедленно продолжила:

– Ваша честь, присяжные смогут и сами оценить масштаб преступления, исходя из показаний свидетелей. Они не нуждаются в том, чтобы детектив Ки подсказывал им, как реагировать.

– Отклоняется, миссис Бауэр. Я не позволила мистеру де Марии представить фотографии места преступления, но разрешаю детективу Ки поделиться с нами своими выводами. Однако вы не должны допускать упоминания о любых других преступлениях, детектив.

Френсис села.

– Какова была ваша реакция на увиденное, детектив? – спросил де Мария.

– Меня затошнило. Способ, которым их застрелили, объясняет такое огромное количество крови. Наверное, их застрелили из мести…

Френсис поднялась на ноги:

– Протестую. Детектив Ки делится с нами не профессиональными, а эмоциональными суждениями.

– Принимается. Исключите это из протокола. – Судья повернулась к присяжным: – Это означает, что вы должны забыть последние слова детектива. Забыть окончательно.

Две пожилые женщины, казалось, успели подружиться в комнате для присяжных. Они сидели рядом и время от времени обменивались взглядами. Сейчас обе кивнули судье. Молодой мужчина, который так хотел увидеть снимки места преступления, бросил на Джулию сочувственный взгляд. Ломакс с раздражением заметил, что он не в первый раз пытается встретиться с ней глазами, и надеялся, что Джулия не отвечает на его взгляд. Ломакс вспомнил, как Джулия улыбалась встречным водителям, когда вела машину.

– Детектив, постарайтесь высказываться менее эмоционально, – сказала судья.

Ки усмехнулся. Ломаксу показалось, что его усмешка не понравилась присяжным – на всех лицах застыло мрачное выражение, некоторые держались скованно, а один из присяжных закашлялся.

– Вы описали место преступления как ужасное. Вы заявляете, что это была одна из самых ужасных сцен, которые вам довелось видеть, – произнес де Мария зловещим тоном.

– Да, – ответил Ки за секунду до Френсис.

– Обвинитель тенденциозен, – гневно заявила она. – Протестую.

– Принимается.

Мортон де Мария потянул себя за указательный палец.

– Итак, сначала вы решили, что убийство – дело рук профессионала?

– Нет. Напротив. Я сразу же подумал, что убийца – непрофессионал, скорее всего женщина, которая так боялась промахнуться, что…

Френсис замахала бумагами в обеих руках, словно ветряная мельница:

– Ваша честь, это возмутительно!

Зал зашумел. Присяжным явно понравилась горячность Френсис.

Она прогремела:

– Будь детектив Ки постовым, разве позволил бы он себе, сидя в кресле свидетеля, негативно высказываться о женщинах за рулем?

– Само собой, это возмутительно, – с легкой насмешкой заметил де Мария. – Женщины ни в чем не уступают мужчинам. Сказанное также относится и к убийствам.

Высказывание обвинителя понравилось многим зрителям. Но не судье Олмстед. Курт что-то прошептал Джулии, покачав головой. Френсис обернулась к прокурору с таким выражением на лице, что присутствующим показалось, что его последнее утверждение недалеко от истины.

– Вероятно, – ядовито заметила Френсис, – раз уж свидетель взялся рассуждать о половой принадлежности убийцы, вы не будете возражать, если мы обсудим цвет его кожи?

Де Мария пристально смотрел на Френсис. Его черное лицо казалось бесстрастным.

– Довольно, – вступилась судья, – вы оба. Советую защите и обвинению впредь не допускать подобных высказываний, иначе я сочту их поведение выражением неуважения к суду. Я весьма недовольна вами. Суд только начался, а поведение защитника и обвинителя уже достойно порицания. Детектив Ки, ваше последнее замечание будет вычеркнуто из протокола. Советую вам следить за своими словами, особенно учитывая, что в судейском кресле – женщина.

– Простите, ваша честь, – возразил детектив упрямо. – Я просто пытался как можно более точно выразить свое впечатление о…

– Довольно, детектив. Присяжные, я знаю, это нелегко, но вы должны забыть последнее высказывание детектива Ки.

И все же, подумал Ломакс, присяжные его услышали. То, что можно вычеркнуть из протокола, не так просто изъять из памяти.

Опрос продолжался более спокойно. Де Мария задавал простые вопросы, детектив четко отвечал. Иногда Френсис перебивала их. Временами о чем-то перешептывалась с Куртом. Марджори передала ей какие-то бумаги. Джулия сидела неподвижно.

– Миссис Бауэр, время перекрестного допроса, – сказала судья, когда де Мария сел.

Френсис встала и задумалась, листая бумаги. Курт и Марджори смотрели на нее. Ломакс увидел профиль Джулии. Совершенная линия щек и подбородка, нос, восстановленный в своей первоначальной красоте.

Наконец Френсис принялась прогуливаться напротив огороженного пространства, где сидел свидетель.

– Детектив, является ли составление полного и детального отчета с места преступления вашей обязанностью как старшего офицера?

– Да, мэм.

– В процессе расследования преступления вы обращались к этому отчету?

– Да.

– А кто-нибудь еще читал его?

– Да. Я действительно возглавлял расследование, но я докладывал о нем своему начальству.

– Ваше начальство не посещало место преступления?

– Нет, они видели снимки.

– И читали описание.

– А также отчеты о найденных волокнах, отпечатках пальцев, баллистические, патологоанатомические и прочие.

– Однако именно ваш отчет – важнейшая часть расследования. Именно он воссоздает картину преступления и дает возможность другим ознакомиться с ней. Отчет способен освежить вашу память.

Сейчас Френсис стояла рядом с креслом свидетеля, и Ки заподозрил неладное. Он поспешил заметить, что вряд ли именно этот его отчет так важен.

– Есть еще мои записи, фотографии, прочие отчеты. Они не менее существенны.

– У меня есть копия вашего отчета, – сказала Френсис, подойдя к своему столу.

Курт открыл папку и подал ей несколько листков. За своим столом де Мария рылся в бумагах, ища отчет детектива Ки. Френсис показала свидетелю его подпись.

– Вы подтверждаете, что это ваша подпись, и, соответственно, этот отчет писали именно вы?

Ки смотрел на бумагу так, словно и сам отчет, и подпись на нем принадлежали другому человеку.

– Подтверждаю.

Детектив печально смотрел, как Френсис забрала отчет и подошла к скамье, где сидели присяжные.

– Насколько полон ваш отчет?

– Ну, он содержит информацию, которую я счел достаточно важной для расследования.

– Какого рода особенности он содержит? Различные мелкие, но характерные детали в описании комнаты и жертв убийства?

Детектив осторожно протянул:

– Ну да-а-а.

– Пожалуйста, напомните присяжным, сколько лет вы работаете в полиции?

– Восемь.

Было видно, что Ки испугался. Он не знал, к чему клонит Френсис, но подозревал, что ничем хорошим для него это и кончится.

– Восемь лет. Очевидно, что за эти годы вы научились писать детальные отчеты о том, что может оказаться важным и продуктивным в отношении расследования?

– Да, мэм.

– Уверена, что вы помните ваш отчет и без труда ответите на мои вопросы относительно места преступления. – Френсис легкомысленно взмахнула бумагами. – Были ли в комнате закрыты шторы?

Ки заволновался:

– Какие шторы?

– Вы описываете большую неопрятную комнату. Убитых обнаружили в восемь утра. Их могли убить в полночь, утром, минувшим вечером. Когда вы попали в квартиру, вы еще не знали точного времени. По-видимому, вы должны были отметить, закрыты ли шторы.

– Для того чтобы определить время убийства, не нужно смотреть на шторы, мэм. Для этого в полиции существует патологоанатомический отдел.

В зале возникло движение – скорее всего зрители не одобряли поведения Френсис.

– Значит, вы утверждаете, что эта деталь вообще не имеет значения? Никакого?

– Ну… наверное.

– Но вы же должны были указать ее в отчете.

– Я не счел эту информацию важной.

– Штор нет ни на одной полицейской фотографии. Нет их и в вашем отчете. Информация, которая могла бы помочь в расследовании, просто изъята из отчетов.

Казалось, Френсис не может в это поверить. Она взмахнула бумагами. Ки с тоской проводил их глазами.

– Я не счел это важным.

– Наверное, вы боитесь признать, что эксперты сами раздвинули шторы перед вашим прибытием?

– Протестую, – раздался спокойный голос. Френсис остановилась и обернулась к обвинителю, ее брови поднялись. – Защита пытается давить на свидетеля. Детектив не говорил, что его подчиненные что-то меняли в комнате, где было совершено преступление. Мне показалось, сегодня защита уже трижды заявляет об этом.

– Ваша честь, я хочу понять, почему такая важная деталь расследования выпала из отчета детектива.

– Вот и спросите его об этом, а не пытайтесь отвечать сами. Протест принимается.

Судья пыталась укрепить свой недавно обретенный авторитет, в котором, подозревал Ломакс, и сама не была до конца уверена. Однако в ее тоне слышалось раздражение. Неуверенность судьи тревожила Ломакса. Он ощущал смущение и гнев, совсем как Джоэл, когда считал, что Ломакс не прав. По мнению Хелен, папа просто не мог ошибаться.