Текст книги "Полное затмение"

Автор книги: Лиз Ригби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 2

Джулия навела порядок в кабинете Берлинза. Открыла окно. На столе стояла вазочка с крошечными желтыми весенними цветами. Помощница профессора пригласила Ломакса сесть на свой стул напротив экрана, а сама занялась пачкой бумаг. Он видел ее уголком глаза: Джулия перебирала документы. Даже глядя в экран, Ломакс чувствовал ее присутствие. Она не пользовалась духами, но Ломакс ощущал ее нежный и чистый запах. Так пахла его маленькая дочка после ванны, сонная и разомлевшая.

Джулия сидела на столе Берлинза, поставив ноги на шкаф с картотекой и что-то читая. Ноги слегка приподняты и согнуты так, что джинсы тесно обтягивали их.

– Ну и что я там наделала? – через плечо спросила Джулия.

– Это не ваша вина. Он частенько забывает о синтаксисе и прочем, – ответил Ломакс.

– И все же он блестящий ученый, верно?

Блестящий ученый, построивший теорию о происхождении Вселенной, но неспособный правильно выстроить предложение. Ломакс не собирался развеивать ее стереотипы. Он рассеянно кивнул и продолжил чтение.

Рядом с Джулией было трудно сосредоточиться. Время от времени Ломакс бросал на нее взгляды и восхищался тем, как волосы падают с плеч, или тем, как изгибается спина, когда Джулия наклоняется, чтобы что-то прочесть. Очевидно, ему часто придется изучать ее спину. Гораздо труднее заставить себя посмотреть ей в лицо. Ломаксу хотелось рассматривать не только грудь и бедра Джулии, хотя и это занятие он находил весьма захватывающим. Именно безупречная симметрия лица восхищала его больше всего. Красота Джулии казалась Ломаксу классической – той, что может быть выражена простым уравнением. Высота скул, овал лица, линии щек и подбородка – все пребывало в гармонии. Может статься, подумал Ломакс, что когда-нибудь ему уже встречалась женщина с подобным лицом, однако она не затронула его чувств. Красота Джулии заставляла сердце трепетать, потому что в ней чувствовался намек на некий изъян. Почти все время ей удавалось контролировать холодную симметрию, но иногда глаза выстреливали, улыбка кривила черты, губы изгибались, и на короткое мгновение красота теряла свое совершенство.

Джулия повернулась и обнаружила, что Ломакс смотрит на нее. Он тут же уставился в экран, и снова в глаза ему бросилось обручальное кольцо. Ломакс кое-что стер и переставил точки.

– И кому это нужно? – внезапно спросил он, бросив взгляд на Джулию.

Она тут же покраснела и взмахнула бумагами, исписанными Берлинзом.

– М-м-м… не знаю… он ничего мне… Понятия не имею.

– Но это же просто…

– Что?

Ломакс остановился. Он не знал, как объяснить. В этих двух-трех листах не было ни начала, ни конца.

– Это же просто разрозненные записи. Идеи. Потому все так запутано. Зря вы так беспокоитесь, – произнес он, вставая.

– Но я же…

– Все хорошо. Вы прекрасно поработали.

Ломаксу хотелось остаться, поболтать с ней, полюбоваться ее лицом. Повинуясь внезапному импульсу, он спросил:

– А долго профессор спал сегодня после обеда?

– Совсем не спал. Он все время был со мной.

Чтобы скрыть гнев, Ломакс нахмурился. Он постарался успокоиться, медленно кивнул, но гнев не уходил. Берлинз солгал. Маленькая, ничего не значащая ложь – старик, вероятно, хотел скрыть свою слабость. Однако ложь остается ложью.

– Я не должна была показывать вам эти записи, – внезапно проговорила Джулия. – Что-то в них расстроило вас.

Ломакс вытащил степлер и нажал на него. И тут же вскрикнул от боли. Две капельки крови показались на большом пальце. Джулия подошла и повернула его руку так, чтобы на свету рассмотреть ранку. У нее были длинные прохладные пальцы. Джулия изучила рану, поохала над ней и предложила поочередно пластырь, дезинфицирующее средство и чистую салфетку. Он отдернул руку и отодвинулся. Наверное, слишком быстро – Ломаксу показалось, что губы Джулии слегка дрогнули, а в глазах появилось обиженное выражение, но исправлять положение было уже слишком поздно. Отступая, он задел шнур и выдернул его из розетки. Изображение на экране погасло.

Ломакс чертыхнулся, извинился, снова подсоединил шнур, столкнул со стола желтые цветы. Казалось, Джулия трепещет, словно птичка, захваченная врасплох беспорядком, который он учинил. Покраснев, Ломакс поднялся с места.

– Файл сохранится, система делает это автоматически…

– Этот кабинет маловат для вас, – произнесла Джулия.

Стоило ей напомнить Ломаксу о его росте, как он сразу ссутулился, словно неловкий подросток, и боком направился к двери, на ходу снова извиняясь.

– Вы думаете, что не должны были читать эти бумаги, – промолвила Джулия. Неожиданность и точность ее замечания заставили Ломакса остановиться. – Он не сказал, что это конфиденциально. Иначе я бы… Мой первый день здесь, а я уже…

Ее беспомощность ранила Ломакса гораздо сильнее, чем собственные угрызения совести, гнев или ноющий палец.

– Вы не сделали ничего плохого. Я же в команде профессора. Мы хорошие приятели, у нас нет друг от друга секретов… Вероятно, он собирался показать мне эти бумаги, потому и дал вам их напечатать.

– Если он покажет их вам…

В голосе Джулии слышалась мольба.

– Я скажу, что вижу их впервые. Не волнуйтесь.

Возникла пауза. Они посмотрели друг на друга. Ломакс внезапно осознал, что говорит с Джулией тем же успокаивающим тоном, каким обычно беседовал с собственной дочерью. Казалось, ему удалось убедить ее. Джулия успокоилась, губы разжались.

– Все будет хорошо, – произнес он.

Волосы Джулии падали на скулы, подчеркивая их. Она изучающе посмотрела на него, затем, кажется, расслабилась, словно Ломакс сумел пройти некое испытание, после которого она может доверять ему. Джулия потянулась, чтобы убрать упавшие цветы, а Ломакс направился к своему компьютеру.

Несколько минут Ломакс невидящим взглядом смотрел на экран, пытаясь прочесть колонку цифр, однако никак не мог сосредоточиться. Внезапно он вспомнил, что забыл свой кофе в кабинете Берлинза.

Ломакс напечатал несколько страниц и отнес их в свою комнату, словно зверь, прячущий кусок мяса в тихий уголок. Затем приготовил свежий кофе и устроился около стола напротив окна. Ему больше нравилось работать здесь, чем в лаборатории. Тут можно было открыть окно и вдыхать запахи гор.

В свете ранних сумерек Ломакс листал старый экземпляр «Астрофизического обозрения», вспоминая то возбуждение, то предвкушение, с каким всегда, с самого детства, ждал окончания дня. Иногда он вновь чувствовал нечто подобное, но только иногда. Теперь Ломакс просто выглядывал наружу, дабы убедиться, что условия для наблюдений благоприятны.

Где-то захлопали двери, послышались быстрые шаги и голоса – в этот час все спешили на ужин в кафетерий, – затем все снова стихло.

Ломакс нашел статью, которую искал, и тоже направился в кафетерий. Коллеги завершали ужин, но никто не спешил на работу. Он заметил Джулию в центре компании, расположившейся неподалеку. Когда Ломакс вошел, она коротко взглянула на него.

Ломакс выбрал еду и занял оборонительную позицию в углу комнаты с «Астрофизическим обозрением» в руках. За едой он читал журнал. К нему подошел Добермен с большой тарелкой какого-то трясущегося детского десерта.

– Уже прочли теорию Прума о поглощении углекислого газа?

Он наклонился над Ломаксом и заглянул в журнал.

– Нет. Это старый номер, – ответил Ломакс.

Добермен вернулся к столу, где сидела Джулия. Ломакс попытался продолжить чтение. Трудно сосредоточиться, когда за спиной то и дело раздаются взрывы смеха.

– Итак, ты уже поиграл с ней на компьютере, – защекотал ухо Ломакса шепот Ким.

От ее дыхания зачесалась шея. Он поднял голову с невинным видом человека, поглощенного работой.

– С кем? – спросил Ломакс рассеянно.

Он заметил, что Ким тоже несла тарелку с желе.

– Не притворяйся. После обеда она заставила тебя прочитать то, что напечатала, в кабинете Берлинза. Что это было? Любовные письма?

– Ким!

– Отрицать бесполезно. Макмэхон тебя видел.

Этот Макмэхон просто великолепен. Должно быть, утыкал скрытыми камерами всю обсерваторию.

– Она всего лишь попросила меня прочитать то, что напечатала для Берлинза, понятно?

– Господи, Ломакс, наверное, ты ей нравишься. Ну и как ощущения? Сознания не терял?

– Нет, зато проколол степлером палец.

– Вот балда. Покажи-ка мне.

Ким перестала есть, чтобы изучить следы степлера. Она подняла его палец к губам и запечатлела на нем смачный поцелуй с ароматом желе.

– Да перестань же, ради всего святого!

К своему неудовольствию, Ломакс неожиданно оказался в поле зрения Джулии.

– Да брось, я загораживаю ей вид. Ты же знаешь, я могла бы загородить собой весь Канзас.

Ломакс надеялся, что Ким не имеет в виду свои габариты. Он так и не понял, прозвучала ли в ее тоне горечь.

– Итак, что за подозрительные бумаги ты читал для нее? Якобы…

Ломакс безнадежно пожал плечами:

– Да просто записки. Некоторые идеи.

Он попытался придать голосу безразличие, но без особого успеха. Ким перестала жевать и посмотрела на него с умным видом:

– Да? И какие же идеи?

Ломакс задумался.

– Я как раз размышляю над этим.

К его удивлению, Ким сменила тему разговора:

– Угадай, сколько свиданий ей назначено?

– Кому?

– Ты знаешь. Угадай – сколько?

Однако Ломакс действительно не понимал.

– Три! Одно деловое – с Берлинзом, одно личное – на конце Доберменова поводка и, наконец, эксклюзивное – с принцем Чарлзом.

Ломакс посмотрел на стол, где сидела Джулия. Рядом с ней расположился англичанин, высокий и рыжеволосый, он рассказывал что-то смешное. Англичанин говорил громко, улыбающиеся слушатели склонились к нему.

– Кроме того, сегодня ночью Добермен собирается сводить ее к телескопу.

Ломакс заметил, что Джулия всего лишь вежливо улыбается, в то время как прочие надрывались от хохота.

– Хочешь узнать о ней кое-что интересное? Хотя, может быть, я не должна говорить тебе… Нет, точно не должна.

Ломаксу страшно хотелось узнать, что имеет в виду Ким. С нечеловеческим усилием воли он промолвил:

– Ну и ладно.

– Молодец, просто молодец. Но я же вижу, что ты хочешь знать.

Ломакс надеялся, что на лице его не отражается никаких чувств.

– Макмэхон рассказал мне… – Ким замолчала, ее глаза заблестели. – Ты просто должен знать.

Она права, и Ломакс уже готов был спросить, что именно сообщил ей Макмэхон, как заметил приближение очередной порции желе – на сей раз в руках Йоргена.

Йорген присел.

– Итак, произошла ошибка телескопа. Теперь все уже понимают это.

Йорген редко сам начинал разговор. Ломаксу всегда казалось, что он продолжает уже начатую беседу. Голос шведа звучал уныло.

– Очень плохо, – произнес Ломакс.

Ему хотелось, чтобы Йорген доел свой ужин где-нибудь в другом месте, а Ким тем временем, несмотря на его протесты, выложила бы Ломаксу всю правду о Джулии. Однако при появлении Йоргена Ким куда-то ускользнула.

– Очень жаль. А ведь у меня появились некоторые интересные идеи, объясняющие это красное смещение. – Йорген грустно посмотрел на желе. – Вы тоже, конечно, не хотите выслушать мою теорию?

В голосе шведа звучали жалобные нотки. Он уже пытался изложить теорию всем в кафетерии, но никто из ученых не пожелал его слушать.

– Валяйте, – сказал Ломакс.

Кроме всего прочего, надо было чем-то себя занять. После того как стало ясно, что дело в ошибке компьютера, работу все равно остановят.

Количество грязных кофейных чашек все увеличивалось. Люди были напряжены. Кто-то принес весть, что снаружи уже стемнело и условия для наблюдения превосходны. Раздались стоны. Кое-кто из астрономов уже облачился в громоздкий утепленный костюм. Некоторые принялись грызть шоколадные батончики и надкусывать бутерброды с арахисовым маслом, достав их из коробок, собранных для ночных наблюдений. За соседним столиком завязался спор, и один из оппонентов для придания значимости аргументам со звоном швырнул вилку поперек тарелки. Йорген принялся излагать свою теорию, пытаясь перекричать шум. И не сразу ученые заметили, что посреди комнаты появились Берлинз вместе с доктором Йокото из команды, занимавшейся поиском причины сбоя.

Когда наступило молчание, Берлинз объявил, что все оборудование работает в обычном режиме. Кое-кто уже собрался приступить к работе, однако прочие требовали объяснений.

Йокото вынул из кармана маленькую коробочку, поднял ее на уровень глаз и демонстративно открыл крышку.

– В этой коробке, – произнес он торжественно, – кусок стекла. На нем – волос. Маленький, тонкий, однако каким-то образом он ускользнул от нашего внимания.

Удивление переросло в гнев.

– И откуда же взялся этот волос? – требовательно поинтересовался Йорген.

Берлинз на мгновение помедлил.

– Я вынужден признать, что мы нашли его в щели спектрографа на Фахосе.

Ученые зашумели. Кто-то засвистел. Волос в щели легко обнаружить и вынуть. Все повернулись к Йокото за объяснениями. Какое-то время тот спокойно смотрел на коллег, затем один глаз его начал непроизвольно подергиваться.

– Конечно, мы выясним, чей это волос и как он попал в спектрограф. Однако… мне показалось, что этот волос из чьей-то бороды.

Ломакс был уверен, что в это мгновение глаза многих обернулись к нему. Некоторые ученые при этом что-то пробормотали.

– Вы в последнее время были около спектрографа? – спросил Макмэхон.

– А откуда вы знаете, что это волос из бороды, а не, скажем, с лобка? – поинтересовался Евгений.

Раздались смешки. Йокото возмущенно нахмурился.

– Ломакс, что вы делали со спектрографом? – с похотливым видом спросила Ким.

– Да я и близко не подходил к этому чертову спектрографу, – проговорил Ломакс, тут же вспомнив, что недавно как раз стоял рядом с прибором.

Люди начали расходиться. Они собирали бутерброды, фляжки с кофе и свитера и, сбившись в группы, обсуждали случившееся. Ломакс наблюдал, как они уходят, в то время как Йокото сверлил его взглядом, примеряя преступный волос к бороде.

Ломакс посмел бросить единственный взгляд на Джулию. Она тоже смотрела на него. Прежде чем Джулия отвернулась, глаза их встретились. На ее лице застыло доброе, сочувственное выражение. Униженный, Ломакс смотрел, как она покидает кафетерий вместе с Доберменом.

ГЛАВА 3

– Да сбрей ты ее! – говорили коллеги Ломаксу следующие несколько дней.

Вскоре ему надоело постоянно выслушивать советы в лаборатории и перешептывания в коридорах. Ученые даже переименовали газопылевое облако в дальней галактике в Туманность Бороды.

– Настоятельно рекомендую вам серьезно задуматься, – сказал Берлинз однажды вечером, когда они остались вдвоем.

К сожалению, это был уже не первый волосок из бороды Ломакса, который создал проблемы в работе сложного оборудования.

Берлинз говорил спокойно, в глазах застыла доброжелательность, однако Ломакс понимал, что профессор не шутит. Они потеряли четыре часа наблюдений дополнительно к многим тысячам долларов в период, когда обсерватория испытывала финансовые затруднения.

– Я не могу, профессор, – отвечал Ломакс.

– И все же подумайте. Все вокруг меняется, Ломакс.

Ломаксу не нравились перемены. Его раздражала атмосфера реорганизации. Он старался не обращать внимания на слухи о сокращении работ. Ломакса не интересовали ухищрения управленцев и старания некоторых руководителей обсерватории увеличить фонды. Он не хотел участвовать в создании нового общественного имиджа обсерватории. Ломакс всегда утверждал, что деньги, вложенные ради привлечения туристов в звуковые и световые эффекты, тратятся впустую. И он совершенно не собирался сбривать бороду.

В это мгновение вошла Джулия. Берлинз спросил:

– Как по-вашему, Ломаксу стоит сбрить бороду?

Джулия нарочито медленно обдумывала вопрос профессора. Она наклонила голову сначала в одну сторону, затем в другую и пристально вгляделась в подбородок Ломакса. Ответить бы ей таким же пристальным взглядом, однако Ломакс понимал, что ему это не под силу.

– Ну что же, – Джулия улыбнулась, – это зависит от того, кем вы хотите стать.

– Я с двадцати лет хожу с бородой, – сказал Ломакс. – Даже и не помню, что там под ней.

– Может быть, вам ее немного подрезать?

Слова Джулии напомнили ему Кэндис. Она всегда уговаривала Ломакса подрезать бороду, сменить одежду или подстричь волосы.

– Нет, волосы все равно как-нибудь да попадут в спектрограф, – сказал Берлинз. – Ломакс у нас недотепа и гордится этим. Он оставляет свои вещи по всей обсерватории. Ручки, диски, бумаги, фотографии. Однажды он с кем-то поменялся столами, и обнаружилось, что ящики полны недоеденных бутербродов. Большинство находились в различных стадиях разложения, а некоторые практически окаменели. Он яростно грызет ручки и потом ходит весь день с чернилами на губах. Посмотрите, сколько пуговиц осталось на его рубашке. Джулия, мне не хотелось бы, чтобы вы думали, будто все ученые похожи на него.

– А я и не думаю, – спокойно ответила Джулия.

Ломакс изобразил на лице обиду.

– Подобная неаккуратность обличает неорганизованность ума. Мы, естественно, встревожены. Ненаучный подход, если угодно. А что касается остального, то Ломакс обладает незаурядными способностями.

* * *

– Он хочет, чтобы ты загладил свой промах, – объяснила Ким, когда на следующий день Ломакс поделился с ней вчерашним разговором.

– И как я могу загладить свой промах, не сбривая бороды?

Предыдущим вечером компания направилась в город. Целый день они похвалялись друг перед другом тем, как напьются вечером, однако Ким донесла, что никакого буйства не случилось – состоялся респектабельный ужин в респектабельном ресторане. Парочка астрономов уснула. Добермену так и не удалось подцепить обещанных Йоргену женщин.

Вечеринка завершилась в аптеке, где коллеги купили Ломаксу дешевую бритву. «Гладкое бритье» – золотыми буквами было написано на ручке. Утром бритву подарили Ломаксу, он с улыбкой принял подарок, но бриться все равно отказался.

– Похоже, он считает, что если бы ты носил костюм и стригся, как Йорген, то они бы больше тебя ценили. Одни проблемы с тобой, а, Ломакс? – сказала Ким.

– Я считаю, что меня и так воспринимают серьезно, – пробормотал Ломакс. – Не нравится мне быть в центре внимания.

– Мне-то можешь не объяснять – сама такая. Потому и люблю тебя.

Ломакс огляделся. Наступило время еды. Семейные обеды всегда были для Ломакса чем-то большим, чем просто еда, но ежедневное трехразовое сборище ученых способно было утомить кого угодно. Здесь завязывались или гибли дружеские связи, лидеры утверждали свои притязания, формировались и распадались коалиции. И если вы чувствовали усталость от жизни в обсерватории, то прежде всего усталость от всех этих завтраков, обедов и ужинов.

– Пять лет назад, – начал Ломакс, – нет, даже два года назад никто из них не носил галстуков. Это все Диксон Драйвер.

Диксон Драйвер был новым директором обсерватории. С самого начала работы он настоятельно советовал некоторым ученым изменить подход к работе, то есть сделать его более рациональным.

– Вот посмотри на Добермена в застегнутом на все пуговицы пиджаке. Я работал с ним в Сен-Кристофе, и тогда он не носил ничего, кроме джинсов.

Ким пожала плечами:

– Добермен честолюбив, да и мир меняется.

Ломакс подумал о Кэндис и о том, как изменилась она. Все, кроме него, менялись, и вот сейчас они и его уговаривают измениться.

Внезапно Ким выпрямилась:

– Ну, Ломакс, держись. Вдохни поглубже и постарайся контролировать кровяное давление. Она идет сюда.

Как только Джулия подсела к ним, Ким доверительно сообщила ей:

– Ломакс очень переживает по поводу своего имиджа.

– Ничего я не переживаю. А вот прочих, похоже, это почему-то заботит.

– Они говорят, что ему следует облагородить свою внешность. Подстричь волосы, сбрить бороду. А мне кажется, его и так можно полюбить, правда?

Джулия рассмеялась. Слова Ким можно было толковать по-разному.

– Любой человек должен время от времени меняться, – сказала она.

Ким недоверчиво посмотрела на Джулию:

– А вы менялись? Это больно? Это тяжело?

– Главное – отношение других людей. Иногда они не хотят, чтобы вы менялись.

– Ну с Ломаксом все наоборот. Все хотят, чтобы он изменился. За исключением меня. Если он изменится, я останусь тут единственной недотепой.

Ким пригладила свои темные волосы в одну сторону, затем в другую. Вид был одинаково взъерошенный.

– Вы тоже можете измениться, – сказала Джулия.

– «Вы тоже можете измениться», – тоненьким голоском маленькой девочки передразнила Ким Джулию, пересекая асфальтовое пространство вместе с Ломаксом. – Удивляюсь, как она не предложила мне сесть на диету.

– Она тебе не нравится.

– Это из-за того, что она выглядит такой беспомощной – и все тут же готовы бежать ей на помощь. Тоже мне подвиг. Держу пари, я знаю, как умер ее муж. Повесился на соседнем дереве.

Ломакс пристально посмотрел на нее:

– Ее муж умер?

– Ах да, я не сказала тебе… Муж и дочь. Или падчерица? Не помню. Как бы то ни было, они умерли. Поэтому она оказалась здесь.

– Ким, это ужасно.

– Хм.

В тоне Ким не слышалось сочувствия.

– Боже, и как же они умерли?

– Ее шепелявость довела их до самоубийства.

– Она не шепелявит.

– Послушай, Ломакс, если бы Барби умела разговаривать, то именно так она бы и изъяснялась.

– Почему ты не любишь ее?

– А за что ее любить? За красивое лицо и хорошую фигуру?

– Ты не права.

– В тебе говорят гормоны.

– Да с чего ты взяла, что она мне нравится?

– В моей школе таких тупоголовых красоток было пруд пруди.

– Если она красивая, это вовсе не значит, что она тупая.

– А что ты проверял вчера для нее?

Ломакс не смог сдержать улыбки. От Ким никогда ничего не ускользало.

– Я же говорил тебе: так, кое-какие заметки.

– Ломакс, ну скажи!

– Да я ничего не скрываю.

Они приблизились к двери лаборатории. Машины туристов медленно въезжали на стоянку.

Ким настаивала:

– Ты говорил про какие-то идеи или заметки…

Ломакс, нахмурившись, подошел к краю парковки, где за низкой каменной стеной открывался вид на ближнюю горную цепь; дальние горы тонули в молочно-белой дымке. На широкую стену можно было присесть, но Ломакс лишь прислонился к ней, подставив лицо солнцу.

– Точно не знаю, – начал Ломакс, – по-моему, это какая-то теория, касающаяся Ядра Девять.

– Тоже мне! У каждого здесь есть своя теория относительно Ядра Девять. Даже у меня. А я ведь не участвую в этом проекте.

– Его теория построена на доказательствах, которых, на мой взгляд, просто не существует.

Мгновение Ким молчала, изучая лицо Ломакса. В ответ он пристально посмотрел на нее. Волосы Ким мягко подчеркивали очертания лица. Пригретое недружелюбным солнцем или побагровев от его слов, ее лицо раздулось, словно воздушный шар.

– Ты действительно знаешь, что их не существует?

– Уверен, хотя Берлинз настаивает на их существовании. Помнишь то красное смещение, когда в спектрографе нашли волос? Тогда Йорген выдумал целую теорию, чтобы объяснить его. Берлинз занят чем-то подобным.

– Он поддерживает теорию Йоргена?

– Нет, развивает ее. Теория Йоргена основана на неверной информации. А вот Берлинз работает с выдуманными данными. Все это фальсификация.

– Фальсификация? Что ты имеешь в виду?

Ломакс рассказал о том, как провел целое утро, безуспешно пытаясь доказать самому себе, что никто не мог изменить данные. По мере его рассказа лицо Ким краснело.

– И ты ничего мне не сказал… Черт побери, Ломакс! Никто не мог сделать этого. И Берлинз не мог.

В голосе Ким слышались боль и гнев. Когда Ломакс заговорил, то понял, что собственный голос звучит так же:

– Но ведь ни у кого больше нет доступа к данным! Только у меня и Берлинза!

Ким потянулась к Ломаксу, словно хотела схватить и разорвать его на кусочки. Он увидел, как побелели костяшки рук, вцепившихся в каменную кладку, и понял, что совершил ошибку. Он не должен был доверять ей. Ломакс спросил себя: может, ему только кажется, что он хорошо знает Ким? А если, вынося свое суждение о ней, он допустил погрешность? Очередное доказательство: ни в ком нельзя быть уверенным до конца. Несмотря на весь свой цинизм, здесь, в обсерватории, Ким была счастлива. Здесь она жила, работала и радовалась жизни. Она трудилась над своим проектом, коллеги любили ее, пусть и по-братски. А Берлинз – всегда такой добрый, такой внимательный, ненавязчиво направляющий ее исследования? В маленькой вселенной Ким профессор играл такую важную роль, что стоило ли удивляться сопротивлению переменам, которое проявляла Ким.

– Все хорошо, – успокаивающе сказал Ломакс, постаравшись очистить голос от гнева и беспокойства. – Все хорошо. Я понимаю, что Берлинз выше любых обвинений. Я так же, как и ты, восхищаюсь им. Очевидно, он просто разрабатывает некоторую собственную теорию, основываясь на данных, в существовании которых лично я не уверен. Я попытался найти в «Астрофизическом обозрении» нечто похожее, но так и не понял, на чем основана его идея. Вот и все.

– Значит, Берлинз потолковее тебя.

– Кто спорит.

– Ну и хорошо. Потому что, если ты думаешь…

– Не думаю.

– Я хотела сказать… Ломакс, просто заткнись.

И это была та самая Ким, которая всегда с жадностью чуяла малейший запах скандала и у кого хватало смелости, чтобы намекнуть на нечестную игру, хотя бы просто для того, чтобы развлечься.

– Придурок! – бросила Ким и направилась прочь.

Ломакс присел на стену и смотрел ей вслед. Машины притормаживали, давая ей проход, водители разглядывали ее. Обычно в устах Ким слово «придурок» звучало нежно, но только не сегодня. Ломакс еще несколько минут постоял у стены. Рядом на камне замерла ящерица.

Он решил поработать после обеда, а затем отправиться домой. На ближайшие несколько дней телескоп оккупировала группа итальянских ученых, и появилась возможность передохнуть. Ломакс подумал о своем доме у подножия холмов, окруженном горами и большими деревьями. Должно быть, внизу весна чувствуется гораздо сильнее. Деревья уже оделись листвой, а по веткам с озабоченным видом скачут белки.

* * *

Наконец-то Ломакс побрился. Устав от издевательств Евгения и англичанина – он не знал, кто из этих двоих больше надоел ему своими приставаниями, – Ломакс решил побриться у всех на виду.

Сначала он подрезал бороду ножницами – раздались ободряющие крики и аплодисменты. Однако когда дошло до мыла и воды, в комнате воцарилось молчание. Ломакс взял бритву, и все услышали скребущий звук. Он не спешил и совсем не порезался. Тем не менее сам процесс бритья казался Ломаксу нанесением увечья. Он причинял себе боль – кожа под бородой была нежной и чувствительной.

Около десятка ученых потрясенно наблюдали за ним. С подросткового возраста Ломакс знал, что должен с особенной осторожностью брить рядом с родимым пятном. Он почувствовал, что аудитория находится под впечатлением того, как оно постепенно проступает на левой щеке внизу. Сегодня пятно напомнило Ломаксу утреннюю ящерицу, принимавшую солнечные ванны.

Никто не проронил ни слова; не пришлось смотреть на коллег, чтобы догадаться, что все они смущенно замерли. Закончив, Ломакс приободрился. На лицах окружающих застыло озадаченное, обманутое выражение.

Он очистил бритву и смыл в раковину остатки бороды. Затем похлопал себя по щекам. Зрители не двигались.

– Ну вот и все, увидимся через пару дней, – сказал Ломакс.

Он подхватил сумку и направился к темной автомобильной стоянке. Оказавшись в машине, включил свет и посмотрел в зеркало. Лицо показалось ему новым и странным.

Ломакс предполагал, что под бородой скрывается юное двадцатилетнее лицо, но за прошедшие годы лицо это успело постареть. На нем проступили следы разочарований и тяжелых утрат, следы бессонных ночей и переживаний по поводу развода. Ломакс изучал эти следы, вновь и вновь вглядываясь в собственное отражение.

– Эй!

В окно машины стучала Джулия. Ломакс от неожиданности вздрогнул.

– Покажите мне, – произнесла она.

Ломакс так и думал, что бритье и родимое пятно уже стали предметом обсуждения в обсерватории. Он открыл дверцу и подставил лицо под свет.

– Выглядит зловеще, – загадочно усмехнулась Джулия.

Она склонила голову набок и продолжала рассматривать родимое пятно.

– Легкая пластическая операция – и пятна как не бывало. Могу помочь, дайте свой номер телефона.

Ломакс не хотел никаких операций, зато хотел дать Джулии свой номер.

– Где это? – спросила она.

– Недалеко отсюда, у подножия холмов. По главному шоссе, затем по старой дороге к шахтам.

Джулия жила в двадцати минутах от него. Они обменялись не только телефонами, но и адресами. Джулия сказала, что завтра тоже отправляется домой. Они назначили встречу на следующий вечер.

Ломакс с особым тщанием вел машину на поворотах – ему хотелось дожить до завтрашнего свидания. Там, где дорога шла прямо, он трогал свои щеки и ощущал странную гладкость. Ломакс проводил пальцами над шеей и ниже ушей, затем возвращался к подбородку и щекам. Неделями в обсерватории ничего не происходило, и вот не прошло и пятнадцати минут, а он сбрил бороду и условился с Джулией о встрече. Ломакс не мог думать больше ни о чем другом. Подозрения относительно Берлинза вылетели из головы. Гнев улетучился.