Текст книги "Полное затмение"

Автор книги: Лиз Ригби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

В центре стола стояла ваза с цветами. Ломакс заметил, что Хопкрофт поглядывает на них.

– Вряд ли вы обидитесь, что мы начали обсуждение без вас, – сказал Драйвер.

– Не обижусь. Но я удивлен, что здесь нет профессора Берлинза, – ответил Ломакс.

Члены комитета уставились на него. Хопкрофт воспользовался возможностью выдернуть цветок из вазы. Драйвер переместил свою бабочку справа налево.

– Разве он не должен присутствовать? – спросил Ломакс.

– Кажется, вы не понимаете, – раздраженно заметил Драйвер, – что здесь обсуждают ваше будущее, а вовсе не профессора Берлинза.

– Он вернется в обсерваторию в сентябре?

– Это отдельная тема. – Раздражение Драйвера росло. – Комитет собрался, чтобы установить, было ли ваше поведение этичным или нет. И в какой степени оно было неэтичным. А также сможете ли вы продолжить работу в обсерватории.

– Вот как, – сказал Ломакс.

Хопкрофт закашлялся и наклонился вперед, разминая цветок в огромной ладони.

– Доктор Ломакс, а почему вы так беспокоитесь о вашем коллеге? Меня это удивляет. У нас есть свидетельства, что вы пытались сокрушить его репутацию?

– Нет, – ответил Ломакс, – все не так.

– Нет? – Глаза Хопкрофта расширились. Он повысил голос: – Нет?

Вмешалась Люси Энджел:

– Давайте выслушаем доктора Ломакса. Пусть он сам расскажет, что случилось.

Драйвер выпрямился в кресле и сложил ладони.

– Я как раз собирался попросить доктора Ломакса сделать это, – с досадой проговорил он, – когда он затеял отвлекающий маневр с профессором Берлинзом.

Хопкрофт откинулся в кресле, подкинул цветок и поймал его одной рукой.

– Что ж, доктор Ломакс, – сказал он, – валяйте.

ГЛАВА 27

Когда Ломакс вышел из комнаты заседаний, уже стемнело. Он оставил членов комитета обсуждать этические вопросы своего поведения, сорвал с шеи галстук и пешком направился через стоянку. В кафетерии он обнаружил Ким, и пока та изображала потрясение при виде его нового костюма, кивал старым знакомым и искал глазами Джулию.

– Наверное, она в спортзале, – сказала Ким, даже не уточнив, кто именно – было очевидно, кого высматривает Ломакс.

Он рассказал ей, кто входит в состав комитета по этике. Казалось, члены комитета слушали его объяснения вполне доброжелательно. Только Драйвер так и не растаял, и, вероятно, подстраиваясь к нему, Добермен также держался холодно.

– Ты сказал им, что это я во всем виновата?

– Нет.

– Ты упоминал мое имя?

– Нет. Я сказал «коллега».

– Ты привез мои аризонские фотографии?

– Вот они. Но я забыл покрывала.

Ким сделала страшное лицо и провела пальцем по горлу:

– Тебе конец. Если Эйлин Фрайл заглянет сюда, ты пропал.

Чтобы не попасться на глаза Эйлин Фрайл, Ломакс поспешил укрыться в комнате Джулии. Она открыла дверь и широко улыбнулась Ломаксу. Джулия только что вышла из душа – на ней была мешковатая футболка. Она закрыла за ним дверь, и Ломакс втянул носом воздух, ощутив запах ее губ, шеи и ушей.

– М-м-м, – протянул он.

Элисон-Нос научила его обращать внимание на запахи. Джулия пахла превосходно. Чистотой и свежестью. Она позволила Ломаксу поцеловать мочки ушей, коснуться волос и положить руку на талию. Джулия не стала расспрашивать его о собрании комитета по этике.

Ломакс лежал на кровати, а Джулия варила ему кофе. Ему представился случай рассмотреть комнату. Джулия постаралась как-то разнообразить простое убранство. Все та же дешевая и потертая мебель, но она заменила покрывала Эйлин Фрайл на свои – персикового цвета. Ломакс понюхал и их. Покрывала пахли Джулией.

Его удивили книжные полки. Здесь были книги по европейской истории и истории Древнего Египта. Несколько биографий, произведения По и Фицджеральда, какие-то детские книжки. До его прихода Джулия читала описание плавания капитана Кука в Австралию. Книга лежала на столике рядом с кроватью.

Джулия увидела, что Ломакс рассматривает книгу, и покраснела.

– После знакомства с тобой я поняла, какая я глупая, – объяснила Джулия.

– Ничего ты не глупая, – не согласился Ломакс, пытаясь затащить ее на кровать.

Джулия с улыбкой сопротивлялась. Она села в кресло рядом с кроватью. Ломакс взял ее руки в свои.

– Я не получила никакого образования. Даже детских книжек не читала. Здесь в свободное время я пытаюсь наверстать.

Она снова покраснела. Глаза сияли бездонной синевой.

– Ты должна пойти учиться в колледж, – сказал Ломакс.

– Ну… я… я еще не готова. Не у всех хватает ума, чтобы учиться в колледже.

– Только не у тебя. Кто сказал тебе, что ты глупая? Отец?

– Ему не нравились умные женщины.

– А Льюису?

– Он тоже не любил умных. Только рядом с тобой я захотела вернуться в школу, Ломакс.

Он сел на кровати и поцеловал ее. Джулия склонила голову. От смущения лицо ее запылало.

Заглянув Джулии через плечо, Ломакс увидел на стене информационный бюллетень. Такой бюллетень висел в каждой комнате. В нем печатались различные объявления о событиях в обсерватории, но на том, что висел в комнате Джулии, сверху был приколот снимок собаки. Становилось ясно, что хозяйку совсем не интересовали новости обсерватории, а вот снимком собаки она, напротив, весьма дорожила. Собакой оказался Депьюти.

– Откуда он у тебя?

– От Ким. Одна из ваших аризонских фотографий.

Ломакс внимательно рассматривал фотографию. Вероятно, Ким сделала ее в Музее ковбоев. Депьюти лаял на фотографа. Чья-то рука успокаивающе гладила собаку.

– Смотри, а ведь это я!

– Знаю.

– Когда-нибудь здесь будет висеть мой портрет, а не просто фотография руки.

Джулия улыбнулась, но ничего не сказала. Ломакс посмотрел на ставшие знакомыми лица семейства Фокс на противоположной стене. Разумеется, пока он ничем не заслужил, чтобы на их месте висела его фотография. Ломакс смутился и, чтобы скрыть неловкость, поднялся и подошел к стене. Все тот же свадебный снимок: Льюис, Гейл и Ричард. Что-то смущало его. Что-то, виденное неоднократно, но лишь теперь привлекшее внимание.

– Джулия…

– Что?

– На свадьбе… ты надевала брошку…

Она подошла к Ломаксу.

– Вот эту? – Палец уперся в сверкающие грани, отразившие улыбку новобрачной.

– Она твоя?

– Подарок Льюиса. Не совсем свадебный. Он подарил ее мне, когда делал предложение.

– Это бриллиант?

– Да.

– А Гейл носила ее?

– Гейл? – Джулия бросила на него быстрый взгляд, немного помолчала. – Иногда, – наконец ответила она.

– В школу?

– Наверное. Возможно. Не помню, зачем она носила ее. Меня это не слишком радовало, но Гейл всегда возвращала брошку.

– Сегодня я был в ее школе, – сказал Ломакс.

– В Линдберге? Зачем?

– Встречался с одним учителем, который помнит ее.

Джулия медленно кивнула. Неожиданно без всякой причины оба почувствовали напряжение.

– И что? – слабым голосом поинтересовалась Джулия.

Она выглядела такой ранимой, и Ломакс почувствовал себя грубияном.

– Он считает, что ты изменила Гейл. В этом он с тобой согласен. Вот и все.

Ломакс попытался смягчить голос, но тут же почувствовал, что Джулии больно. Она напомнила ему птичку, случайно залетевшую в дом. Он пытался поймать ее, чтобы выпустить, а бедняжка, не понимая его намерений, билась и трепетала от ужаса. Однажды такая птичка умерла у него в руках.

– Нет… – теперь она шептала, – это не все. Я увидела это по твоему лицу, как только ты вошел в комнату.

Ломакс замотал головой.

– Ты начал с вопросов обо мне, Гейл и Льюисе. Ты что-то узнал. И это беспокоит тебя.

– Да нет же, все не так.

– После каждого разговора с людьми, причастными к этому делу, ты меняешься. – Голос Джулии задрожал.

– Я не меняюсь, Джулия. Никогда не менялся и впредь не собираюсь.

– Этот учитель говорил обо мне такое…

– Я никогда не поверю дурным словам о тебе.

– Разумеется, тебя мучает вопрос: правду ли он сказал? И ты окольными путями решил выведать это у меня.

– Нет.

– Ты похож на кота, который возвращается с охоты, принося добычу в виде крыс, мышей и прочих гадостей, и оставляет ее на пороге дома…

– Нет!

Ломакс взял Джулию за запястье. Она попыталась вырвать руку, но он не отпускал. Джулия сопротивлялась. В глазах застыла такая грусть, что Ломакс не решался смотреть ей в лицо. Они стояли на ковровом покрытии. Джулия произнесла:

– Вся моя жизнь стала предметом для осуждения. Все мои ошибки.

– Не было никаких ошибок.

Печальное выражение словно застыло на лице.

– Гейл. Я признаю, что была не права.

Ломакс присел на кресло рядом с кроватью.

– Все совершают ошибки.

– Из меня вышла плохая мачеха.

– Ты была всего лишь на несколько лет старше Гейл. Ты не могла стать для нее матерью.

– Я никогда и не пыталась. Но она казалась такой простой и неотесанной. Льюис совсем не обращал на нее внимания. Она всегда искала его расположения, а он просто не замечал ее. Хотя иногда, видит Бог, он прислушивался к ней.

– Ты делала это из лучших побуждений.

– Я посадила ее на диету. Показала, как держать спину прямо. Помогала выбирать одежду. Научила пользоваться косметикой. Я отвела Гейл в лучший салон в городе. И ей все это нравилось. Гейл задавала вопросы. Но все зашло слишком далеко. Я не должна была делать всего этого.

– Ты просто хотела помочь.

– Не нужно было делать этого, Ломакс. Встретив тебя, я это поняла.

– Нет, помогать – правильно.

– Когда я встретила тебя… помнишь, когда ты в первый раз пришел ко мне домой? Я собиралась дать тебе адрес клиники пластической хирургии, чтобы они удалили родинку. Помнишь?

– Да.

– Я думала, что это просто пятно и его следует удалить.

Джулия протянула руку и очень нежно коснулась его лица.

Ломакс почувствовал, что она гладит Крабовидную туманность. Сегодня утром он побрился. Ломакс почти не ощущал прикосновения пальцев Джулии.

– Ты сказал тогда, что родинка – часть тебя. Сегодня я это понимаю. Она часть тебя, поэтому я люблю и ее.

Непрямо, осторожно выбирая слова, Джулия признавалась ему в любви. Ломакс таял от удовольствия.

– А знаешь, – продолжила она, – я пыталась помочь похудеть и Ким. Разве не ужасно? Я рассказывала ей, как сбросить вес, предлагала одежду, и… и все это неправильно, Ломакс.

– Да нет же…

Пальцы Джулии все еще касались родимого пятна. Ломакс взял ее руку в свою. Рука Джулии почти полностью скрылась под его ладонью.

– Я была плохой мачехой и женой. А теперь меня будут судить, – промолвила Джулия.

Ломакс спускался по горной дороге. Впервые за несколько месяцев он внутренне расслабился. Джулия любит его. Он поворачивал руль то вправо, то влево, и эти ритмичные движения успокаивали, словно танец. Джулия любит его. Неверие, ревность – все предшествующие месяцы постоянное электрическое напряжение лишало Ломакса покоя. Джулия любит его. Все страдания остались позади.

Он проезжал мимо горных склонов, древних каменных образований, остатков гранитных глыб, некогда взорванных при прокладке дороги. Ломакс снова вспоминал знакомое шоссе. В памяти возникали повороты и изгибы. И когда в свете фар появился горный лев, эта картина тоже показалась ему странно знакомой. Лев помедлил, глядя на машину. Затем исчез. На сей раз Ломакс остановился и выключил фары. Тьма сразу же стала непроглядной. Он вышел из машины и посмотрел на лежащую перед ним долину, сейчас невидимую. Ломакс прислушался – потрескивал остывающий двигатель. Он хотел услышать шорох, издаваемый горным львом, но, видимо, зверь был уже далеко или, подобно самому Ломаксу, замер в темноте ночи. А возможно, двигался совершенно бесшумно.

Ломакс посмотрел вверх. Большой Пес, Орион, Семь Сестер. Подростком он решил изучать Плеяды. Вначале казалось, что в кластере всего семь звезд, однако, используя более сильные телескопы, Ломакс вскоре обнаружил, что кластер гораздо глубже и сложнее. Он снова стал изучать его несколько лет назад в рамках исследования туманности, проводимой Берлинзом, и снова Плеяды заворожили его своей красотой. Кластер состоял из юных звезд, столь горячих, что они пылали синим, подсвечивая газ, окружавший их.

Он снова любовался ими. Звезды ничуть не изменились со времен его детства, но никогда еще Ломакс не смотрел на них с таким чувством. Он еще раз нежно и пристально вгляделся в небо, затем продолжил медленный спуск.

Дома ждали пес и стрекот сверчков. Френсис приглашала его встретиться завтра, несколько сообщений оставил Джеферсон. Его научный руководитель должен получить работу через две недели. Профессор уже прочел ее? Ломакс застонал. Он уже искал распечатки, но так ничего и не обнаружил. Ломакс снова взялся за поиски. Он перевернул в своем логове пачки бумаг и счетов и нашел письмо Гейл, все еще не распечатанное. Он собрал письма и рекламные листки, которые Хомер дал ему в прошлый раз, и сложил у двери, чтобы не забыть на завтрашнюю встречу с Френсис. Депьюти, который тоже любил письма, принялся кататься по ним. Ломакс продолжил поиски.

Он хотел позвонить Джулии, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но решил, что она уже спит. Он и сам ощущал, что готов провалиться в глубокий сон. Ноги словно налились свинцом. Наконец, когда Ломакс окончательно зарылся в бумагах, раздался звонок.

– Я хотела удостовериться, что ты добрался до дома – дорога такая извилистая, – нежно сказала Джулия.

Раньше она никогда не звонила, чтобы узнать, благополучно ли он доехал.

– Я добрался и думаю о тебе, – ответил он.

* * *

Ломакс не помнил сна, который разбудил его на рассвете, но проснулся он весь в поту, а сердце бешено колотилось. Он чувствовал возбуждение, словно всю ночь с кем-то воевал. Листки бумаги усеивали пол. Словно некая злобная сила, пока он спал, унесла его вновь обретенную уверенность в себе.

Он лег на постель, пытаясь успокоиться, но чувство тревоги не ушло вместе с остатками сна. Ломакс знал, что Джулия любит его, но мысль эта почему-то не утешала. Будущая жизнь представлялась ему все более туманной. Через две недели должен начаться суд. Все лето Ломакс трудился ради блага Джулии, но так и не приблизился к пониманию мотивов настоящего убийцы. Она оставалась единственной подозреваемой. И даже адвокаты, которым она платила, про себя были уверены в ее виновности. Суд вполне мог вынести обвинительный приговор.

Сверху что-то загрохотало. Ломакс понял, что с ветки на крышу спрыгнула белка.

Когда он подъехал к «Сэш Смит», рядом с домом проходило представление из старинной жизни. Дорогу перекрыли, а разряженные мужчины и женщины предлагали прохожим воздушные шары и конфеты. Разукрашенный механический органчик играл сам по себе, наполняя воздух веселыми звуками. За доллар можно было проехаться по улице в повозке. Чертыхаясь, Ломакс искал место для парковки, пробиваясь сквозь толпу. Он не просто слегка задержался, а безнадежно опоздал.

Адвокаты уже сидели за столом. Когда Ломакс опоздал на заседание комитета по этике, присутствующие встретили его появление с разной долей облегчения и благожелательности. Здесь только Марджори удостоила его кивка. Курт и Френсис едва посмотрели на Ломакса. Радостные звуки органчика, доносящиеся снаружи, еще больше подчеркивали атмосферу скованности в комнате.

Уныние адвокатов выражалось по-разному. На лице Курта залегли тени, еще больше подчеркивая громадную челюсть. Он говорил отрывисто. Марджори держалась тихо, словно боясь разрушить хрупкое равновесие в комнате. Френсис казалась раздраженной. Ломакс не помнил, чтобы ее зеленые глаза смотрели так холодно.

– Простите за опоздание, – произнес он.

– Вы не пропустили ничего захватывающего, – ответила Френсис, – одни неприятности.

– Какие именно?

– Досудебные формальности начнутся на следующей неделе – обычно к этому времени я уже определяюсь с линией защиты. Это значит, что уже в августе я должна буду схлестнуться с обвинителем, но никогда еще мне не приходилось выступать с такой слабой защитой.

– Но так уже бывало, – заметила Марджори. – Например, с Мортоном де Марией. Народ против Джабурера.

Казалось, вмешательство Марджори рассердило Френсис. Она слегка повела плечами, словно хотела скинуть руку Марджори с плеча.

– С тех пор Мортон не проиграл почти ни одного дела, – сказала она.

Марджори объяснила Ломаксу:

– Мортон де Мария будет выступать со стороны обвинения.

– И как он?

– Хорош, – сказала Френсис.

– Чертовски хорош, – добавил Курт.

Френсис заметила:

– Когда-то мы готовы были предложить ему место в фирме, но Мортон предпочел остаться обвинителем. Он обаятелен, вежлив, схватывает все на лету. Кроме того, он – черный. Думаю, по сравнению с большинством черных адвокатов он получает несравнимо больше. Несколько дней назад на обеде Мортон сказал мне, что обрадовался, узнав, что ему достался этот процесс. Он не хотел обидеть меня. Говорил вполне искренне.

Мортон де Мария – звучит словно кличка ужасного черного кота, который, точно мышку, будет катать Джулию между лап перед тем, как разорвать ее на части. Ломакса также встревожило упоминание о том, что представители защиты и обвинения обедают вместе. Уместны ли товарищеские отношения между прокурором и адвокатом?

Словно угадав его мысли, Френсис сказала:

– Лучший способ борьбы с Мортоном – всегда выглядеть еще более уверенной в себе, чем он от тебя ожидает. Он вежлив. Корректен. И считает это лучшей тактикой.

– Джулия будет давать показания? – спросил Курт.

Френсис вздохнула:

– Сейчас мне кажется, что этого делать не стоит.

– Вы хотите сказать, – начал Ломакс, – что на суде она будет молчать?

– Это ее конституционное право.

– Но…

Адвокаты тревожно посмотрели на Ломакса.

– Что «но»? – спросила Френсис с опаской.

– Если Джулия утверждает, что невиновна, разве присяжным не захочется, чтобы она повторила это в суде? И, кроме того… если она выступит, вам будет легче доказать ее невиновность.

– Невиновные люди имеют право хранить молчание. Вы правы, это может вызвать подозрение присяжных. Но судья всегда напомнит им, что таково ее конституционное право. Я согласна и с тем, что Джулия выглядит хорошо и умеет хорошо говорить. Но есть некоторые вопросы – я просто не хочу, чтобы ей пришлось отвечать на них.

Ломакс не согласился, но промолчал.

– Сама она хочет давать показания, – заметил Курт.

Френсис сделала недовольный жест – Ломакс успел заметить его уголком глаза.

– А что с той фирмой, которую собирался основать Льюис? – спросил он.

– С фирмой? – переспросил Курт. – Мне было велено деликатно расспрашивать. Я получил деликатные ответы. Это никуда нас не привело.

– Может быть, нам следовало быть пожестче, – заметила Френсис.

На лице Курта появилась уморительная гримаса.

– Что-что, а это я умею. Specialite de la maison. [6]6
  Фирменное блюдо (фр.).


[Закрыть]Мое фирменное блюдо.

– Не переусердствуйте, – предупредила Френсис.

Она обвела глазами стол и остановилась на Ломаксе. Он слегка вздрогнул.

– А чем вы занимались? – нетерпеливо поинтересовалась она.

– Разговаривал с людьми, которые знали Гейл.

– С кем, например?

– С ее матерью, другом Льюиса Хегарти, парнем, который учился вместе с ней, школьным учителем, который помнит ее. Они рассказали много чего интересного, но я пока не знаю, какое отношение все это может иметь к убийству.

– И что же они рассказали, Ломакс? – выдавил из себя Курт. – Например, Хегарти, с которым я уже беседовал.

– Хегарти. Ну… – Ломакс пытался вспомнить разговор с другом Льюиса. С тех пор прошло немало времени. – Ну…

Ручка запрыгала в руках Курта.

– Ну, у него была связь с Гейл…

Курт и Френсис посмотрели друг на друга.

– Неужели? – удивилась Френсис.

– Да, Льюис привел Гейл в клуб, и она переспала с Хегарти. Один раз. Затем Гейл отправилась в Европу. Так что это нельзя даже назвать связью.

– Вы знали об этом, Курт? – спросила Френсис.

Курт сузил глаза. Казалось, челюсть готова поглотить лицо целиком.

– Нет, – признался он.

Марджори подавила улыбку. В притворном изумлении Френсис приподняла брови.

– Не знаю, как это может быть связано с убийством, – повторил Ломакс.

– А вот тут вы сами виноваты, Ломакс. Мы же просили вас делать записи. Я показал вам, как это делается. Френсис нужна полная картина, а не те обрывки, которые вы здесь собрали! – воскликнул Курт. – Где ваши записи?

– Э-э…

– Хорош ли следователь – это можно определить по его записям, так, Френсис, так, Марджори? А вы не захватили с собой ни одного листочка, – зарычал Курт.

– Простите, – сказал Ломакс.

– Уж если вы взяли на себя труд побеседовать со всеми этими людьми, так будьте добры представить записи бесед. И поскорее.

– Хорошо.

Наступило молчание.

– Еще что-нибудь скажете? – спросила Френсис.

Ее голос звучал мягче, чем голос Курта, но примерно с тем же выражением.

– Э-э…

Ломакс вытащил письма Гейл, которые отдал ему консьерж. Несколько конвертов упали, причем один прямо в чашку с кофе.

Адвокаты в немом изумлении уставились на письма. Снаружи органчик наигрывал популярные песенки.

– Что это, Ломакс? – сочувственно поинтересовалась Марджори, вытаскивая намокший конверт.

Ломакс объяснил.

– Ее почта? – эхом откликнулся Курт. В голосе сквозило недоверие. – Письма жертвы убийства? И как давно вы высиживаете их?

– Некоторое время, – признался Ломакс. – Я вроде как про них забыл.

Курт издал звук, напоминающий шум кофеварки. Френсис потянулась к конвертам. Под звуки музыки, доносившейся с улицы, Френсис, Курт и Марджори сортировали письма по стопкам, как когда-то Ломакс. Курт подносил некоторые конверты к свету, но так и не смог ничего прочесть.

– Похоже на деловые письма из Европы, – наконец заметил он. – Это может быть интересным.

– Что-то по банковским счетам? – спросила Френсис.

– Возможно, они рассказали бы нам, что, черт возьми, случилось с деньгами, когда они оказались за океаном, – согласился Курт. – Возможно, даже привели бы к Льюису.

– Если бы… – уныло заметила Френсис.

Ломакс еще никогда не видел ее в таком мрачном настроении.

Марджори объяснила:

– Если в этих письмах содержатся какие-нибудь доказательства и мы вскроем их, предварительно не запросив разрешения, суд скорее всего не признает их в качестве таковых. Поэтому мы можем только отдать письма полиции.

– Вы не должны были приносить их, – строго добавила Френсис. – Ну что ж. Курт и Марджори, встречаемся в понедельник, чтобы обсудить досудебные формальности. Вам приходить не обязательно, Ломакс.

– А что за формальности? – спросил Ломакс.

Он понял, что Френсис хочет, чтобы он ушел, но заупрямился.

– Мы должны обсудить некоторые процессуальные детали до суда. Вам незачем присутствовать.

– Например, какие?

Курт и Марджори тоже поднялись. Френсис подошла к своему письменному столу. Через плечо она бросила:

– Например, то, что Джулия не хочет камер в зале суда. Я не хочу, чтобы присяжные видели фотографии с места преступления. Судья также должен согласиться, что я могу прохаживаться по комнате заседаний во время перекрестного допроса свидетелей – некоторые считают, что это свидетелей подавляет. Возможно, мы должны будем подтвердить законность нашего расследования. Все это вас не касается.

Марджори собирала бумаги со стола.

– А Джулия там будет? – спросил Ломакс.

– Разумеется.

Френсис села за стол и открыла папку с бумагами, которые принесла секретарша. Она начала что-то писать. Курт шатался вокруг с письмами Гейл в руке. Марджори тяжело оперлась на стол. Казалось, девушка не хочет уходить без Ломакса.

Он был разочарован. Если бы защитники нашли что-то, что могло помочь Джулии, они непременно сказали бы об этом. Суд состоится через несколько недель, а адвокаты мрачны и исполнены цинизма. Ломакс понял, что пора уходить. Он неохотно закрыл блокнот.

– Что я могу сделать еще? – спросил он.

Френсис ответила, не поднимая глаз:

– Ничего. Только принесите записи ваших бесед.

– Ну что ж… позвоните, если понадоблюсь.

Френсис сделала вид, что не слышит. Марджори успокаивающе добавила:

– Конечно, позвоним, Ломакс.

К удивлению Ломакса, возле самой двери Френсис окликнула его. Он с надеждой обернулся. Но она только сказала:

– Держитесь подальше от Джулии. В том числе и на суде.

Ломакс уставился на нее:

– Вы хотите сказать… на следующей неделе, когда будут проходить все эти формальности?

– Я хочу сказать, все время.

Ломакс уронил блокнот.

– Вы требуете, чтобы я не приходил на суд?

– Здание суда – место публичное, и я не могу запретить вам. Но настаиваю, чтобы вы держались от него подальше.

– Нет, – ответил Ломакс. – Я не собираюсь держаться подальше от чертова суда.

– Ломакс, присяжные не дураки. В зале заседаний они замечают всех и вся. Так же, как и судебные репортеры.

– Но там же будет куча народу!

– Вы будете появляться там каждый день, и – не надо себя обманывать – они заметят вас и догадаются, кто вы такой. Они все поймут. Поверьте мне, присяжные вас раскусят.

Ломакс так замотал головой, что она закружилась.

– Нет, нет и еще раз нет, – повторил он. – Я должен там быть.

Френсис и Марджори посмотрели друг на друга.

– Думаете, сможете его убедить? – наконец спросила Френсис.

– Нет, – ответила Марджори.

– Нет, черт подери, она не сможет меня убедить!

– У меня возникла мысль, – начала Марджори. – Вы можете приходить в суд в качестве моего… моего жениха. Якобы вы приходите туда из-за меня.

– Хорошо. Я повешу на грудь табличку: «Приятель Марджори».

– Нет. Но при встрече машите мне рукой, будем ждать друг друга во время перерывов, покажемся пару раз вместе в парке во время ленча… Идет? А если кто-нибудь спросит вас – а репортеры непременно спросят, – скажите, что гордитесь мной, так как я помогаю защитникам, и что приходите посмотреть на мою работу. Хорошо, Френсис?

Размышляя над предложением Марджори, Ломакс вертел блокнот.

– Я предпочла бы, чтобы он совсем не появлялся в суде, – заметила Френсис Марджори, словно Ломакса не было в комнате. – Но если он настаивает, я согласна.

– Настаиваю, – сказал Ломакс, выпрямившись. – Я определенно настаиваю.

– Тогда спрячьте подальше свои чувства, – заметила Френсис, возвращаясь к бумагам, – от этого зависит жизнь Джулии.

Когда они вышли из кабинета, Марджори виновато прошептала:

– Курт говорит, что Френсис всегда нервничает перед большим процессом.

Ломакс вернулся домой и засел за отчет. Он печатал двумя пальцами, быстро и неаккуратно. Он не до конца понимал, что описывать. Скажем, заинтересуют ли Френсис сны Хегарти? Вряд ли. Поэтому Ломакс описывал только факты. Он пропустил все домыслы относительно Джулии, но подробно остановился на Мерфи Маклине. Не стал также упоминать о якобы жестоком обращении Джулии с Гейл.

Снаружи было жарко. Ломакс прервался, чтобы посидеть на веранде. Солнечные лучи скользили по коже. Лето достигло зенита, а это значит, что не за горами осень. Нынешнее лето прошло мимо. Он носил легкую одежду, иногда страдал от жары, даже устроил себе короткий отпуск, но тем не менее лето Ломакс пропустил.

Солнце спалило листья. Когда белка карабкалась по веткам, с деревьев падал настоящий лиственный дождь. Ломакс видел, как Депьюти лежит в тени веранды неподвижно, словно мертвый. Несколько минут он разглядывал пса – Депьюти не двигался.

– Деп? – резко позвал Ломакс, и встревоженный пес вскочил на лапы, стряхивая пыль с шерсти.

Ломакс вернулся к работе. К вечеру он закончил, и когда стало прохладнее, отвез бумаги в город и вручил их ночному сторожу «Сэш Смит». Уборщики в униформе разгребали остатки дневного представления, а в самом доме, вероятно, проходила вечеринка. Сверкали огни. Пары – мужчины в сюртуках, женщины в платьях с открытыми плечами – болтали и пили.

На обратном пути Ломакс проехал мимо Мерфи Маклина. Смутившись, он отвернулся, а Маклин загудел, замахал рукой и заулыбался – теперь Ломаксу не отвертеться.

В его отсутствие звонил Джеферсон. Ломакс снова принялся за поиски распечаток, но без особого успеха. Всю следующую неделю он периодически начинал искать бумаги Джеферсона, но всегда что-нибудь отвлекало. Проходило несколько дней, Ломакс снова вспоминал про бумаги и, движимый чувством вины, снова отчаянно разыскивал их. Ломакс никак не мог сосредоточиться. Он выходил в соседнюю комнату, а затем стоял, стуча себя по голове в попытках вспомнить, что ищет. Начинал читать книги, но так и не заканчивал их. Книги валялись по всему дому – раскрытые не дальше пятидесятой страницы. Он не дописал ни одного письма. Не спал ночью, а днем проваливался в сон прямо на залитой солнцем веранде, просыпаясь под вечер с тяжестью в теле и больной головой. Суд над Джулией приближался. Все, что он сделал для нее, уже не поможет. Ничто не могло облегчить его беспокойства. Больше ничего нельзя сделать. Все его усилия ни к чему не привели.

Досудебные формальности были улажены. Джулия не могла объяснить, в чем они заключались. Они разговаривали по телефону каждый вечер. Ломакс хотел, чтобы голос звучал спокойно, но не мог унять дрожи. Казалось, Джулия все больше отдаляется от него. Жаркие дни, оставшиеся до суда, ускользали от Ломакса, словно вор-карманник в толпе.

Депьюти много спал. Он больше не гонял белок, и они снова обнаглели. Один раз Ломакс засек белку на капоте машины. Все чаще белки скакали по крыше. Ломакс только надеялся, что они не заберутся в дом.

Джоэл и Хелен пошли в школу. В последний день каникул они гуляли в горах вместе с Ломаксом. Джоэл спросил, нашли ли убийцу, и затем, казалось, окончательно утратил интерес к этой теме. Гораздо больше его волновало приближающееся затмение.

Затмение стало темой номер один. Центр всеобщего внимания переместился в обсерваторию. Астрономы, включая Ким, замелькали в новостях. Предупреждения об угрозе здоровью, как обычно, перемежались рекламой, в которой людей убеждали не смотреть на солнце без защитных очков.

– А мы пойдем на Большой уход солнца? – спросила Хелен.

– Это явление называется затмением, а никаким не уходом солнца, и его можно наблюдать отовсюду, – ответил Ломакс. – Ты сможешь увидеть его прямо в школе.

– А можно, мы будем наблюдать вместе с тобой? – спросил Джоэл.

– Возможно.

Затмение состоится после суда, об этом еще рано задумываться.

– Ты собираешься возвращаться в обсерваторию?

Ломакс помедлил.

– Наверное.

Он все еще ожидал решения комитета по этике. Ломакс надеялся обсудить его с профессором Берлинзом, но профессор не звонил, а на звонки Ломакса не отвечал.

За день до суда, когда Ломакс уже совершенно измучился, он решил снова позвонить Берлинзу. К изумлению Ломакса, в трубке раздался голос профессора.

– Да-да, это я, хорошо бы встретиться, Ломакс, – тепло ответил профессор. – В три Сара уедет. Повезет старую подругу в супермаркет.

Наконец-то Ломакс пришел вовремя. Он радовался, что на дороге почти нет машин и Берлинз сразу же открыл дверь.

Летнее солнце еще больше выбелило волосы профессора.

– Вы получили мое письмо? – спросил он.

– Нет, – ответил Ломакс, но Берлинз не расслышал.

Он шел впереди Ломакса и что-то быстро и горячо говорил. Ломакс понял, что профессор предлагает чай. Кофе закончился, и миссис Берлинз как раз поехала в супермаркет, чтобы купить его. Они так увлеклись разбором вещей, что упустили из виду покупку продуктов. Пыль веков. Этим летом миссис Берлинз решила разобрать чердак, поэтому в доме разгром, словно после бомбежки. Дети Берлинзов – младшему из которых уже минуло тридцать – очень расстроились из-за того, что мать решила выбросить на помойку их старые игрушки.