Текст книги "Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями"

Автор книги: Лидия Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 59 страниц)

Е. С. сочла это опечаткой машинистки и выправила: в ночь на воскресенье. Готовя роман к печати и обнаружив эту букву и, я все же сохранила ее, хотя так и не решила до конца, что означает это слово у Булгакова: просто седьмой день недели? или то самое, что по-русски обозначает название этого дня?.. Предположить, что будь это опечатка, Булгаков непременно заметил бы ее и исправил? Увы, охваченный размышлениями о главном своем романе, о структуре романа в целом, он не погружался в мелкую корректорскую правку. У него просто не хватило на это времени. Поэтому мог не заметить… не обратить внимания… Наверно, все-таки воскресенье. Но решительно утверждать не могу…

Воскресенье проскальзывает глухо, в середине абзаца, в середине фразы. И чтобы вы не слишком застревали на нем, следующий далее «Эпилог» начинается с упоминания субботы: «Но все-таки, что же было дальше-то в Москве после того, как в субботний вечер на закате Воланд покинул столицу…» Оставляя намек на то, что в Москве собственно воскресения нет: инфернальная неделя – опрокинутое, зеркальное отражение Страстной недели – завершилась…

…Давно замечено, что в «евангельских» главах романа действие длится в течение одного дня. Точнее, одних суток – начинаясь с раннего утра, когда к Пилату приводят Иешуа Га-Ноцри, и заканчиваясь субботним рассветом: «Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат».

Действие «московских» глав романа как будто длиннее: от вечера среды до ночи на воскресенье. Стало быть, отрезки времени в главах «московских» и главах «евангельских» не равновелики, не так ли? И столь плотно перекликающиеся, столь важно связанные между собою оба повествовательных пласта в романе синхронны не вполне: начала событий в них не совпадают?

Не совпадают… Может быть, и я бы думала так, если бы не обратила внимание на прелюбопытнейшую вставку в 16-й главе, сделанную Булгаковым на одном из последних этапов работы.

В июне 1938 года он диктует роман на машинку. Делает на ходу поправки, значительные и не очень. И вдруг диктуется целый, даже цельный текст, полностью сложившийся в его голове и, стало быть, очень важный. «Позавчера днем…», – в отчаянии терзает себя воспоминаниями Левий Матвей в трагические часы на Лысой Горе… «Позавчера днем», следовательно в среду…

«Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим. Но Иешуа почему-то заспешил, сказал, что у него в городе неотложное дело, и ушел около полудня один. <…>

Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось огнем, он стал стучать зубами и поминутно просил пить. Никуда идти он не мог. Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него. Хоть он был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием беды, распростился с хозяином и отправился в Ершалаим». Там он узнал, что беда случилась.

Слово пятница здесь явно не на месте: Булгаков не употребляет это слишком русское слово в тексте «древних» глав своего романа: в древней Иудее это ведь был не пятый, а шестой день недели, уже к вечеру перетекающий в ее седьмой день – субботу. Слово требует замены, но писатель диктует и сейчас не может отвлечься на поиски одного слова. Потом, потом… Этого «потом» не будет. Но главное определилось: и в «древних» главах начало действия – среда.

Разумеется, Булгаков сверяет ход событий по Новому Завету. И Матфей (26, 6) и Марк (14, 3) отмечают, что в Великую среду Иисус был в Вифании (у Симона прокаженного). Правда, никакого огородника, тем более работы Иешуа и Левия Матвея на огороде хозяина нет. Высокий, пунктирно изложенный сюжет писатель наполняет простыми житейскими реалиями. Проповеди проповедями, но и работать нужно: свежие и благодатные утра в Иудее созданы для работы…

И у евангелиста Матфея, и у евангелиста Марка в эту Великую среду в Вифании Иисус говорит ученикам, что дни его сочтены и погребение его близко. Но ученики не понимаю его.

И в романе Булгакова в этот день, глухой, неназванный, но легко вычисляемый день, Иешуа почему-то «заспешил» и ушел «около полудня один». «Заспешил»: его встреча с Иудой из Кириафа уже определена. Это «заспешил» и ушел «около полудня один» – один из немногих в романе знаков того, что путь Иешуа предначертан. Левий Матвей этого не знает.

Но Воланду очень хорошо известно, что произошло. (Не исключено, что и тогда, во время событий, ему было все наперед известно.) Поэтому он прибывает в Москву не в пятницу, а в среду – в свой день («среда – Вoтанов день»), в вечер среды, в память того самого вечера среды, когда в доме Иуды из Кириафа, при свете светильников, любезно зажженных Иудой, Иешуа Га-Ноцри схвачен и крестный путь его начался.

Теперь события в обеих частях романа рифмуются плотно: и в основном потоке повествования, и в «романе в романе» действие начинается в среду. Но подчеркивать это Булгаков не хочет. Совпадение, как часто у него бывает, укрыто. Начало события свернулось улиткой, спряталось, как в домик улитки, в середину 16-й главы.

В 1938 году, в продиктованной на машинку пятой редакции, роман начинался так: «Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан…» И вот теперь, когда перекличка во времени между главами «евангельскими» и главами «московскими» состоялась, писатель убирает слово среда в первой строке первой главы романа. Слово убрано, потому что понятие среда в романе заработало. Первую страницу своего романа Булгаков, как читателю известно, будет много раз править. Но к этому слову не вернется: слово ушло в подтекст.

Роману нужны намеки на тайны – прозрачные, поэтичные…

И еще одно очень важное (и незамеченное исследователями) изменение вводит Булгаков в структуру времени своего романа на самых последних ступенях работы.

Обратили ли вы внимание, дорогой читатель, на противоречие в расчетах времени в главе «Понтий Пилат»?

На протяжении всей главы время явно и неуклонно стремится к полудню. Действие в этой главе начинается «ранним утром», когда Понтий Пилат выходит в колоннаду. Потом он замечает солнце, «подымающееся вверх над конными статуями гипподрома». И вот уже солнце «довольно высоко стоит над гипподромом», так что его луч «подползает к стоптанным сандалиям Иешуа». Полдень все ближе, но его еще нет: «Приказание прокуратора было исполнено быстро и точно, и солнце, с какою-то необыкновенною яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим, не успело еще приблизиться к своей наивысшей точке, когда на верхней террасе сада у двух мраморных белых львов, стороживших лестницу, встретились прокуратор и исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа». Солнце почти в зените: прокуратор, «прищурившись в небо, увидел, что раскаленный шар почти над самой его головой, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста».

Произнесена формула: «Дело идет к полудню». А когда Пилат объявляет свой неправый приговор, полуденное солнце уже прямо над его головою – свидетелем его преступления: «Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над толпою полетели хриплые арамейские слова…» «…Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо».

Полдень реализовался.

И вдруг заключающая строка главы – не случайная, внимательно выделенная в абзац:

«Было около десяти часов утра».

И, закрепляя эти слова, следующая глава романа начинается так:

«– Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, – сказал профессор».

Что случилось? В чем дело?

________

Текстолог, пытаясь проследить ход мысли писателя, обращается к предшествующим редакциям. Дилетант не сомневается, что и сам легко справится с подобной работой – поскольку рукописи романа, стараниями В. И. Лосева, многолетнего хранителя булгаковского архива в отделе рукописей РГБ, публикуются, рекламируются и многократно перепечатываются с начала 1990-х годов. В частности, ранние редакции главы «Понтий Пилат», известные под названием «Золотое копье».

Да простит меня читатель, полного собрания составительских и публикаторских сочинений В. И. Лосева у меня нет – в крохотной эмигрантской квартирке для этого просто нет места. Но несколько имеющихся у меня томов просмотрим.

Михаил Булгаков. Великий канцлер. Публикация и комментарии В. И. Лосева. М., «Новости», 1992.

На с. 110–123 здесь представлена глава «Золотое копье», по утверждению В. И. Лосева входящая в состав романа Булгакова «Великий канцлер». Приведен подзаголовок: «Евангелие от Воланда». Глава в этой публикации начинается так: «В девять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». И заканчивается: «И был полдень…» Впрочем, нет, это не конец главы, далее идут еще две строки: «Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет. Кресло возле постели было пусто».

Другая книга. «Неизвестный Булгаков». Составление и комментарий В. И. Лосева. М., «Книжная палата», 1992.

Здесь на с. 26–35 снова глава «Золотое копье», на этот раз в составе романа «Князь тьмы». Подзаголовка нет, но текст первых строк почти тот же – за исключением одного слова: «В десять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду…» и т. д. На этот раз глава заканчивается так: «И было десять часов утра». Строк о проснувшемся Иванушке нет.

Третья. Массивное издание в добротном, «лидериновом» переплете: Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита. Составление и комментарии В. И. Лосева. М., «Вече», 1998.

Собственно роман «Мастер и Маргарита» здесь на втором плане. На главном – «Великий канцлер», представленный, правда, не полностью, а отдельными главами, по каковой причине, надо думать, глава «Золотой копье» сюда не вошла. А «Князь тьмы» – вот он, и глава «Золотое копье» на месте – с тем же началом: «В десять часов утра…» и с той же концовкой: «И было десять часов утра». (Неужели часовая стрелка так и не сдвинулась?)

Следующий том: Михаил Булгаков. Великий канцлер. Князь тьмы. Подготовка текста и комментарии, естественно, В. И. Лосева. М., «Гудьял-Пресс», 2000.

Несмотря на то, что на титуле два названия, здесь собрано не менее трех текстов, касающихся нашей темы.

«Великий канцлер» на этот раз представлен как будто полностью, но главы «Золотое копье» в нем нет. Даже названия нет, сохранился только подзаголовок: «Евангелие от Воланда». Вместо целой главы – две строки, которых в предыдущей публикации В. И. Лосева не было: «…И Равван, свободный как ветер, с лифостротона бросился в гущу людей, лезущих друг не друга, и в ней пропал…». А также знакомые нам по предыдущим сочинениям (простите, составлениям) В. И. Лосева строки об Иванушке, который «открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет» и «кресло возле постели» пусто.

Где же весь текст главы «Золотое копье»? Не расстраивайтесь, он будет далее, в этом же томе, но в другом сочинении, которое Лосев описывает так: «О сроках начала этой работы говорить трудно, поскольку рукопись не датирована. Предположительные сроки – первая половина 1937 года»[532]532
  Михаил Булгаков. Великий канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 14.


[Закрыть].

Здесь глава заканчивается так: «И был полдень». После чего и здесь «Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет» и «кресло возле постели» пусто. Даже самый доверчивый читатель может изумиться: помилуйте, какое «кресло», возле какой «постели» и почему «рассвет», если в этом сичинении (отнесенном Лосевым к 1937 году) глава «Золотое копье» обозначена как вторая, причем перед нею приведена первая, названная так же, как в окончательном тексте: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», а далее следует третья, начинающаяся с того, что Иван, очнувшись, видит, что на Патриарших – вечер!

И далее в этой же книге опять «Князь тьмы», и глава «Золотое копье» публикуется снова и, кажется, еще в одном варианте.

Тут самое время признаться, что никаких «вариантов» главы «Золотое копье» в природе не существует: Булгаков оставил нам один-единственный текст этой главы (который я и цитировала в предыдущем разделе этой работы). Все разночтения принадлежат досточтимому г-ну Лосеву В. И., свято уверенному, что уж он-то лучше Булгакова знает, как надо писать романы.

Напомню, что в «Великом канцлере» главы «Золотое копье» нет; что, строго говоря, и романа такого – «Великий канцлер» – нет: В. И. Лосев так озаглавил вторую редакцию «романа о дьяволе», написанную Булгаковым в 1932–1934 годах. Отмечу, правда, что он не то чтобы сочинил – название «Великий канцлер» Лосев извлек из опробованных и жестко отброшенных Булгаковым вариантов. Булгаков отбросил – Лосев, хозяин булгаковского архива, подобрал и поставил на место. Как говорится, хозяин – барин. По тому же принципу озаглавил отдельные наброски в конце этой редакции, Булгаковым не озаглавленные, кое-где поправил булгаковский стиль и, поскольку «древних» глав во второй редакции не обнаружил, вставил главу «Золотое копье» из редакции третьей, несколько ее «улучшив» – на свой вкус, разумеется.

Зачем? Ну, как зачем? Кто же купит книгу с названием «Черновики романа. Вторая редакция»? Да еще и с пробелами на самом интересном месте?

На самом деле глава «Золотое копье» пишется осенью 1934 года – именно в это время Булгаков приступает к третьей редакции своего романа. У нее нет подзаголовка «Евангелие от Воланда» – этот подзаголовок Лосев извлек из другой, более ранней рукописи. И начинается глава не так, как у В. И. Лосева, проще начинается: «Шаркающей кавалерийской походкой в десять часов утра на балкон вышел шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат». (Свой вариант В. И. Лосев опять-таки не сочинил, а вставил, выдернув из другой рукописи.) И время здесь на протяжении всей главы отчетливо движется к полудню, хотя и не столь настойчиво, как в каноническом тексте. И заканчивается глава «Золотое копье» безвариантно: «И был полдень».

___________

Только во второй половине 1937 года Булгаков впервые приступает к полному тексту своего романа и стремительно, практически не останавливаясь, пишет его – тетрадь за тетрадью. В этой редакции – четвертой – глава написана полностью. Теперь она носит название «Понтий Пилат», но заканчивается по-прежнему: «Это было ровно в полдень», и следующая глава начинается соответственно: «– Это было ровно в полдень, многоуважаемый Иван Николаевич…»

На машинку (пятая редакция) Булгаков диктует окончание главы без особых изменений: «Это было около полудня». И только в редакции шестой, последней, в правке по машинописи – думаю, в конце правки по машинописи – писателю приходит мысль поменять время в главе «Понтий Пилат».

Он обращается к последним словам главы: «Это было около полудня». Чернилами – его рукою – зачеркивается слово полудня. Теми же чернилами – его рукою – дописывается: «десяти часов утра». Красный карандаш решительно подчеркивает дописанное и зачеркивает слово это. Тут же острый карандаш Елены Сергеевны вводит в слово было прописное Б: «Было около десяти часов утра». И в начале следующей главы слова около полудня выправляются на около десяти часов утра.

Провести до конца эту правку Е. С. даже не пыталась: такую работу никто, кроме автора, проделать не смог бы. В главе 16-й («Казнь») осталось: «…Кавалерийская ала, что пересекла путь прокуратора около полудня…». В главе 25-й («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») тоже: «В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник…»

Пересчитывать время в практически законченном романе? Так ведь Булгаков жить собирался, а не умирать. Творческие идеи переполняли его…

…Главы в романе «Мастер и Маргарита» пронумерованы одна за другою, сквозной нумерацией, сквозь обе части. И время двумя потоками течет линейно, последовательно движется время, от главы к главе, современное – в главах «современных» и древнее – в «древних» главах.

Эти потоки даже не совпадают – они просвечивают один сквозь другой. И в конце концов, разделенные почти двумя тысячелетиями, странным образом соединяются. Рассвет субботы начинается у Пилата («Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат»). И Маргарита закрывает рукопись, потому что у нее наступило субботнее утро…

Мы уже видели, как писатель создает свои пространства, и похожие и не похожие на Москву или на древний Ершалаим, а в созданных им пространствах все согласовано прочно и без сбоев. И свое пространство времени он создает. В этом пространстве пренебрежен такой пустяк, как точный счет годов, но бесконечно важны повторяющиеся дни недели в их прочном следовании друг за другом – среда, четверг, пятница, в память Страстной пятницы, и непременно следующая за пятницей суббота, и намек на воскресение… Пространство времени, в котором Вальпургиева ночь совпадает с полнолунием и Страстная пятница становится кануном Вальпургиевой ночи… И для Пилата его бесконечно длящийся субботний день – двенадцать тысяч лун! – заканчивается в романе в эту самую ночь на воскресенье.

В своем времени, так похожем на пространство, остается булгаковский Ершалаим, целый и невредимый в ослепительно яркой лунной ночи. Ибо прожитое время остается – где-то там, оставленное нами в прошлом, как остаются оставленные нами пространства, остаются и продолжают жить своею, независимой от нас жизнью.

Часы

Итак, каркас времени в романе прочно держится на днях недели. И еще громко и четко отмечают время часы.

Счет часов идет повсеместно. Но особенно настойчивым он становится во второй части романа.

«…в пятницу, когда был изгнан обратно в Киев дядя Берлиоза, когда арестовали бухгалтера и произошло еще множество других глупейших и непонятных вещей, Маргарита проснулась около полудня…»

Ее день описан подробно: проснулась, одевалась, пила чай, расчесывала волосы перед тройным зеркалом, потом «установила на трехстворчатом зеркале фотографию и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь». «Через несколько минут» ее имущество опять погребено под шелковыми тряпками, и она надевает в передней пальто, чтобы идти гулять.

Откинувшись на мягкую спинку кресла в троллейбусе, она прислушивается к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящие впереди нее. «Поспеем ли за цветами заехать? – беспокоился маленький. – Кремация, ты говоришь, в два?»

От того времени, как она встала, и до этой минуты прошло, видимо, часа два или около того. «Через несколько минут» она уже под Кремлевской стеной. «Маргарита щурилась на яркое солнце», то есть время около двух часов дня. Тут показалась похоронная процессия – хоронят Берлиоза…

Далее диалог с Азазелло. «Ведь я вас полчаса уже уламываю… Сегодня вечером, ровно в половину десятого, потрудитесь… В десять я вам позвоню…»

Но там, где бесконечно считают время, возникает материальный символ времени – часы. «Маргарита Николаевна сидела перед трюмо в одном купальном халате… Золотой браслет с часиками лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с коробочкой, полученной от Азазелло, и Маргарита не сводила глаз с циферблата. Временами ей начинало казаться, что часы сломались и стрелки не движутся. Но они двигались, хотя и очень медленно, как будто прилипая, и наконец длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту десятого».

Булгаковские символы и мотивы нередко складываются вне того или иного его сочинения. Возникают в его мироощущении, в его личности, переходят из сочинения в сочинение. Часы как символ времени, часы как воплощенное время – один из тех мотивов, которые проходят через все его творчество.

Боем часов наполнена «Белая гвардия» – роман о Времени. Они бьют, тикают, играют менуэт, неумолимо помечая время. Они присутствуют во всех событиях, вмешиваются, наблюдают. И однажды, в «Белой гвардии», Булгаков даже попытался изобразить выражение их лица. Часы похищают бандиты у Василисы («Со стола взял стеклянные часы в виде глобуса, в котором жирно и черно красовались римские цифры. Волк натянул шинель, и под шинелью было слышно, как ходили и тикали часы»).

Часы выступают символом сломавшегося времени в «Роковых яйцах». Для профессора Персикова год 1920-й обозначился тремя знамениями: Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена, «затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на одиннадцати с четвертью», после чего в террариумах издохли все жабы, в том числе исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.

Часы бьют, торопя, в рассказе «Ханский огонь». («Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел князь недвижно»… «Тугай вдруг остановился, провел по волосам, взялся за карман и нажал репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы на другой тон один раз четверть и после паузы три минуты»…)

И в романе «Мастер и Маргарита» присутствуют – не могут не присутствовать – часы. В доме мастера («Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку»).

Загадочные, неизвестно где находящиеся часы отмечают начало праздничной полночи – высшую точку на великом балу у Сатаны: «Маргарита не помнила, кто помог ей подняться на возвышение, появившееся посередине этого свободного пространства зала. Когда она взошла на него, она, к удивлению своему, услышала, как где-то бьет полночь, которая давным-давно, по ее счету, истекла. С последним ударом неизвестно откуда слышавшихся часов молчание упало на толпы гостей».

Но главное – часики Маргариты. Эти самые, с золотым браслетом. Проследите, что происходит: она сидит перед зеркалом трюмо, но в зеркало не смотрит – не сводит глаз с циферблата лежащих перед нею часов. Ровно в десять или минутой позже открывает коробочку, полученную от Азазелло. «Кончиком пальца Маргарита выложила небольшой мазочек крема на ладонь, причем сильнее запахло болотными травами и лесом, и затем ладонью начала втирать крем в лоб и щеки». И только тут, сделав несколько втираний, она взглядывает в зеркало и… и роняет коробочку «прямо на стекло часов, отчего оно покрылось трещинами».

Что это? Случайная, незначительная подробность? Или знак? «Сейчас позвонит Азазелло!»… «В это время за спиной Маргариты в спальне грянул телефон»… Вполне возможно, что Азазелло позвонил ровно в десять, но мет времени больше не будет. Время перестало помечаться стрелками часов. С этими трещинками, покрывшими стекло часов, в действии романа происходит важный поворот: время начинает свое другое течение.

Вольное течение времени, в которое вместится все, что будет угодно, желанно или интересно. Все – в два часа, от десяти до полуночи. Неторопливый полет над Арбатом, и дом Драмлита, разгром квартиры Латунского, и битье окон в доме Драмлита, полет на поэтическую реку и возвращение в Москву, утомительный прием бесконечной вереницы Воландовых гостей и бал…

И бесконечна протяженность мгновения полночи…

Любопытно, в доме у Латунского никаких часов нет, там ничто не фиксирует время. И у Маргариты – после тех, с золотым браслетом, оставшихся на подзеркальнике, – часов нет…

Кстати, напомню из «Фауста» – подобное отождествление времени с часовой стрелкой: «И станет стрелка часовая, И время минет для меня!» (Перевод Н. Холодковского.)