Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

36

Для в высшей степени назидательного убийства, в случаях, когда требуется не столько скрытность, сколько показательность, не сыскать ничего лучше настойки «Прекаториус», что импортируется из Приисков. Одной смерти с ее помощью всегда достаточно, чтобы открыть глаза самому упрямому субъекту.

София Григориан (?). Трактат Леди

Посыльный прибыл рано утром и всполошил Джилли, уснувшего только на рассвете – всю ночь ему мешали крадущиеся шаги. Сначала на цыпочках куда-то прошмыгнула Ливия, потом юркнул Янус, возвращавшийся во дворец. Джилли сонно расплатился с мальчишкой и рывком развернул записку, стремясь скорее прочесть весточку от одного из шпионов. Или, быть может, от кучера, который на сей раз не упустил Ливию – девушка всегда действовала хитро и осмотрительно. Однако в убористых строчках вовсе не упоминались ни Маледикт, ни его интриги. В записке, сбивчиво нацарапанной не привыкшей к перу рукой, говорилось просто: «Лизетта очень больна. Нужна помощь». Джилли скомкал четвертинку дешевого листа бумаги, пахнущую борделем и отчаянием.

Он разрывался между двумя чувствами – тревогой и раздражением. Лизетта была в ярости от вторжения и угроз Маледикта, не смогла встретиться с ним прошлой ночью и прислала саму Ма Дезире, чтобы сообщить, что думает о случившемся. Так что теперь Джилли не удивился бы, если бы обнаружил, что срочность – только уловка, только проверка его чувств к Лизетте.

Едва войдя к Лизетте, он почувствовал горячий острый запах крови, перекрывающий все прочие, и понял, что тревога не была ложной. Мадам встретила его в дверях; ее юбки были перепачканы кровью.

– Слишком поздно, – проговорила она. – Лизетты больше нет.

– Нет, – повторил Джилли и пошел вслед за мадам по коридору.

Будуар Лизетты был залит кровью – по большей части засохшей и коричневой, хотя виднелось несколько свежих капель. С кровати медленно стекал небольшой ручеек.

Ее спина была неестественно выгнута, открытые глаза залиты кровью; руки вцепились в простыни в последней предсмертной судороге. Джилли задохнулся. Лизетта.

– Что произошло? – спросил он.

– Яд, – ответила Ма Дезире.

– Яд, – ошеломленно повторил Джилли.

– Вчера ночью, после того как она попрощалась с тобой, ей прислали коробку шоколадных конфет. Она их съела, почти все разом. В коробке была записка – я ей ее прочла. – Ма Дезире обращалась ко всем в комнате, хотя слушал ее только Джилли. Стоя у камина, другая шлюха, надев на руки перчатки, совала окровавленные простыни в огонь. Еще одна девушка застирывала кровавые пятна на лучшем платье Лизетты, пытаясь спасти его.

– В записке говорилось, что тебе очень жаль. Что она должна простить тебя. Очень любезно написано.

– Я ничего такого не посылал, – произнес Джилли. Но вполне мог бы послать, подумал он. Улики вполне убедительные.

– Лизетта поняла это, когда у нее пошла кровь. Тогда она догадалась, чьих это рук дело.

– Чьих? – спросил Джилли.

Мадам отвернулась и в красноречивом молчании оглядела комнату. У Джилли перехватило дух. Чувствуя ком в горле, он полез в карман.

– Это не для меня, – пояснила Ма Дезире, пряча деньги в лиф платья. – Для нее. На похороны.

– Кто сделал это? – Искра гнева разгоралась, постепенно затмевая горе. В отличие от Януса и Маледикта, Джилли не желал всему находить оправдания.

– В бреду бедная девочка вспоминала твою другую любовницу, высокородную леди. Сказала, что ее терзают вороны, разрывают ей внутренности. Она чувствовала их клювы. Говорила, что твоя любовница ее предупреждала. Что она украла человека, принадлежавшего вороне, и тем обрекла себя. Это правда?

– Что? – Джилли мигом забыл об истерзанном теле женщины на кровати, о неподдельной печали в словах Ма Дезире. Маледикт? Маледикт слишком легко видит во всем оскорбления – и жестоко мстит за них, с болью в сердце подумал Джилли. Заключенный дома под надзором бдительных гвардейцев, не в состоянии воспользоваться мечом, он мог с легкостью послать Лизетте коробку отравленных конфет.

– Лизетта говорила, что ты – одно из созданий Чернокрылой Ани.

– Нет, не я. Мой господин – мой друг… – Голос Джилли сорвался. Он сел на кровать и дотронулся до искаженного лица Лизетты – холодного, воскового, липковатого.

– Тебе нужно защищаться. Существуют заклятия и все такое, – сказала Ма Дезире. – Ты славный парень. Смотри не запутайся в вороньих перьях. – Она провела рукой по его волосам. Суровость исчезла с ее лица. – Ты хорошо обращался с моей девочкой.

* * *

Гвардейцы короля с любопытством наблюдали, как он тяжело поднялся по лестнице, с грохотом распахнул дверь; они ни во что не вмешивались.

В столовой Маледикт, облаченный в серый шерстяной сюртук и алую рубашку, собирался обедать. На столе перед ним лежала книга. Джилли остановился, чувствуя, как в сердце вскипает ярость, и, миновав столовую, направился вверх по парадной лестнице. Он распахивал двери и дверцы в покоях Маледикта, рылся в ящиках и гардеробах, пока не нашел деревянную шкатулку с ядами. Джилли швырнул ее на кровать; из белых пакетиков, перепачкав ему руки, посыпался зеленовато-серый порошок. Джилли стал перебирать пузырьки в поисках одного-единственного, способного заставить плоть истечь кровью.

– Ты отсутствовал всего несколько часов, – раздался с порога голос Маледикта. – Неужели за столь короткий срок тебя обидели настолько, что ты решил прибегнуть к яду? Если это действительно так, только скажи, и я позабочусь обо всем за тебя.

Пальцы Джилли сомкнулись на пузырьке. На изогнутом донышке осталось несколько едва заметных сиреневатых капелек.

– Зачем было убивать? Можно было просто попросить меня бросить ее. Ради тебя я бы сделал все. Я ведь всегда шел ради тебя на все.

– Джилли?

Джилли швырнул в Маледикта склянку. С легкостью поймав ее, юноша подозрительно уставился на ярлычок.

– Сироп «Прекаториус». Как ты и угрожал, Лизетта истекла кровью до смерти.

– Лизетта! – Одно имя заставило Маледикта недовольно скривить мягкие губы.

Для Джилли это было равносильно признанию.

– Она истекла кровью! А твой пузырек почти пуст. Зачем было заставлять ее страдать? Зачем вообще было ее убивать? – На глаза Джилли навернулись слезы.

– Стоит ли поднимать такой шум? Она была всего-то шлюхой. – Лицо Маледикта скривилось. – Тварь, не представлявшая ни малейшей ценности.

Пальцы Джилли судорожно сжались. Он поднял кулак – и опустил. Маледикт даже не поморщился.

– Она мне нравилась. Она была простая женщина и любила поболтать. Что такого она тебе сделала? Посмеялась? Объясни мне, почему… – Джилли поднес руку к щеке Маледикта. – Пожалуйста.

В мертвой тишине он ждал ответа, ждал возможности излить свою ярость или ощутить сладко-горькое облегчение.

– Я не убивал твою сучку, – сказал Маледикт, отталкивая ладонь Джилли. – Ты что, судья, который собирается меня повесить? Убирайся.

– Шоколад и яд. Сладость, скрывающая жало. Записка с моим именем, которую она не могла прочесть. С извинениями за то, что нас прервали. Думаешь, я поверю, что ты этого не делал?

– Будь проклята твоя душа, я… – Хриплый голос Маледикта, не способный звучать громко, оборвался. Услышав возражения, юноша, оскалив зубы, пронесся мимо Джилли, словно изгнанный злой дух. Входная дверь внизу громыхнула, сопровождаемая звоном разбитого стекла. Джилли так и не получил ответов на свои вопросы. Негромкий треск, похожий на далекие пушечные удары, нарушал тишину: Маледикт вымещал гнев на чем-то хрупком.

Ярость клокотала у Джилли в груди. Он выбежал из дома и направился в город мимо гвардейцев, что следили за особняком. Джилли уже почти добрался до торговых улиц, когда туман боли и ярости начал рассеиваться, освобождая сознание для единственной мысли. Маледикт никогда прежде не отрицал того, что совершал. Тем не менее, яд был именно из его пузырька…

Джилли застонал, пряча в ладонях мокрое от пота лицо. Он и забыл, что у него самого были враги, один из которых жил под одной с ним крышей и знал о существовании Лизетты, о ее местонахождении, о том, что Джилли трижды в неделю наносит ей визиты. Исполненный мрачной решимости, Джилли в сгущающихся сумерках пошел назад. Он спросит еще раз – только теперь выслушает ответ.

Входная дверь, против его ожиданий, оказалась открыта. В гостиной царил хаос, словно здесь еще минуту назад бушевал морской прибой. Зеркальная дверь была разбита, и из каждого угла на Джилли смотрели мигающие глаза; табурет, прежде стоявший у спинета, валялся под инструментом без одной ноги.

Туфля Джилли с хрустом погрузилась в мягкий ковер. Из-под подошвы показался изогнутый осколок фарфора. Джилли поднял его: это была маленькая фарфоровая ручка. Шелковая нить и висящая на ней палочка подсказали, что у него в руках фигурка из набора марионеток. Джилли поднял взгляд на полку с куклами. Не осталось ни одной целой, хотя Джилли удалось обнаружить более узнаваемые осколки: голову собаки с высоким гофрированным воротником, погремушку с хвоста гремучей змеи, крошечную куклу с отколотыми ручками. Некоторые фигурки были так жестоко растерзаны, что казалось, будто Маледикт пытался стереть их подошвами в порошок.

Джилли в задумчивости опустил пригоршню разрозненных частей на занавешенный алтарь. Марионетки были подарком Януса. Маледикт очень берег их. По крайней мере, прежде. Сравнивал себя с кукловодом богов, но сегодня, похоже, сам почувствовал себя куклой.

Джилли поднялся на один лестничный пролет, зажигая на ходу лампы.

– Маледикт? – позвал он. В доме стояла такая тишина, словно Джилли был единственным живым существом в его стенах. Сердце у него забилось быстрее. – Маледикт!

В коридоре Джилли остановился в нерешительности, потом решил подняться по темным чердачным ступеням. Через шесть ступенек впереди он заметил слабый отблеск фарфора, и остальной путь преодолел уже более уверенно.

Прохладный вечерний воздух струился вниз, со свистом вырываясь из-под чердачной двери. Джилли толкнул ее. Чердачное окошко скалилось осколками стекла. Перед ним, на сундуках, примостился Маледикт. Широкий, тяжелый размах красной рубашки, развязанные рукава, не стесненные камзолом, опадали, подобно кровавым крыльям. Юноша сидел, подтянув колени и обхватив их руками.

– Прости меня, Джилли. – Маледикт обернулся. Зашуршали тяжелые волосы. Лицо юноши озарял бледный свет звезд и отраженных газовых ламп, струившийся сквозь городской туман.

Царапанье и шуршащий, скребущий звук перьев отвлекли Джилли, который уже собирался ответить: перепрыгнув через его ступни, взметнулись два грача: один вылетел из окна, другой примостился на куче тряпья. Птица ударила клювом, обнаружив дыру в расшитом камзоле, и выпорхнула через окно, увлекая за собой золотые нити.

– Я не думал, что она тебе настолько небезразлична, – приглушенно проговорил Маледикт. Он уронил лоб в руки. – Я ее ненавидел.

Джилли сел на низкий сундук, глядя на ссутулившуюся фигуру юноши.

– Ты даже не знал ее. Мне и то почти ничего не было о ней известно. Когда ты успел ее возненавидеть?

– Она застала меня за умыванием – и сразу принялась дразнить. Я велел ей убираться. Она вместо этого прислонилась к стене, сбросила бретельки сорочки, так что стала видна грудь, и принялась демонстрировать мне свои прелести. Я попытался спугнуть ее, а она рассмеялась. Я сделал это, чтобы остановить ее.

– И вместо того, чтобы проткнуть ее мечом прямо в борделе, ты явился домой и отправил ей отравленный шоколад, дав ей время всем рассказать о тебе и твоих угрозах? Нет, все произошло иначе. Ты пришел домой. Ты говорил с Янусом. И Янус убил ее.

– Нет, – возразил Маледикт. – Джилли, ведь у тебя есть все доказательства. Что еще тебе нужно? В конце концов, я убийца – и убивал не единожды.

Джилли выдохнул; его дыхание уныло повисло в стылом воздухе.

– Скажи мне, что убил ее. Скажи, что послал ей смерть в розовой подарочной упаковке.

Маледикт опустил глаза.

– Я убил Лизетту.

От пляшущих теней казалось, что на месте глаз у Маледикта образовались провалы, однако голос оставался спокойным, как всегда. И все же Джилли почувствовал, как сердце забилось быстрее – от этой лжи у него перехватило дыхание. Маледикт, умелый убийца, не умел врать, он предпочитал прибегать к полуправде и туманным намекам.

– Прости меня, Джилли, – повторил Маледикт. Оттолкнувшись, он спрыгнул с сундуков и остановился перед открытым окном. Потом подался вперед, сунул кулак под дождь и раскрыл ладонь. Маленькая, резная, злорадно поблескивающая фигурка Ани полетела вниз и ударилась о мостовую. Маледикт качнулся ей вслед, и Джилли придержал его за лодыжку.

– Просишь прощения за то, чего не совершал!

Но Маледикт уже торопливо спускался по лестнице. Джилли выглянул в окно, за которым исчезла статуэтка Ани.

– А сам простишь ему все, – сказал Джилли. – Он заставил меня поверить, что ты убил Лизетту, – но ты и теперь закрываешь глаза. Он пытается рассорить нас.

Желчь взыграла в желудке от неприкрытой жестокости, оттого, что Лизеттину жизнь превратили в ход пешки. В успокаивающей темноте чердака Джилли сел на корточки и заплакал – точно так же, как до него Маледикт. Если прежде еще оставались какие-то сомнения – теперь они исчезли. Янус был убийцей; как его отец, как Данталион – он предпочитал улыбаться и убивать на безопасном расстоянии.

Джилли повесил голову. В конце концов, сам виноват. Раздразнил Януса, хотя знал: тот в долгу не останется. Но намекнуть, что в убийстве виновен Маледикт… Возмущение Джилли превратило ярость в ровное внутреннее пламя.

Его руки коснулись темных засохших пятен Лизеттиной крови: он перепачкался, когда сидел рядом с ее телом. Джилли поднялся, собираясь принять ванну, и сквозь разбитое окно услышал, как к дому подъехала карета.

Янус, подумал Джилли. Он решил отложить мытье и выяснить отношения.

Спустившись в прихожую, Джилли обнаружил, что Маледикт с пустым и белым лицом стоит перед Эхо и парой его Особых бойцов.

– У меня ордер на ваш арест, – проговорил Эхо, мрачно улыбаясь и не снимая ладони от рукояти пистолета.

– По какому делу? – поинтересовался Маледикт. – Вы пытались обвинить меня в таком количестве…

– В одном неопровержимом преступлении – убийстве Данталиона Ворнатти.

37

– В убийстве? – проговорил Маледикт. – Скорее это была дуэль.

– Его кровь – ваш меч. Вы не можете отрицать этого.

– С чего я стану отрицать, когда получил от той дуэли несказанное удовольствие? – удивился Маледикт. На самом деле он почти забыл о ней. Смерть Данталиона захлестнул кровавый прибой Ани. И отчитываться за нее теперь… Хотя руки у Маледикта тряслись, голос звучал беззаботно. Он вынудил мышцы рук подчиниться своей воле – и они тоже успокоились. Рукоять меча коснулась ладони; он нащупал ее совершенно безотчетно. Перья упрашивали Маледикта, нашептывая что-то его коже. Одежда Джилли, пропахшая смертью Лизетты, не позволила Маледикту очистить разум от мыслей о крови.

В конце концов, их было всего трое. Маледикт мог бы без особого труда проткнуть мечом выдающийся живот ближайшего бойца, пустить ему кровь, потом легко переместиться к младшему из двух охранников, что стоял слева от Эхо. Потное лицо парня даже побелело от дерзости поступка – они явились арестовать дворянина. Маледикт был готов биться об заклад: если он пронзит первого, младший даст деру. Опасность представлял лишь сам Эхо.

Маледикт вдохнул сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как воздух остужает жар в крови. Да или нет. Биться или бежать – все равно придется гоняться за юнцом, если тот решит улизнуть. У него и прежде бывало много свидетелей. С тремя вполне можно управиться.

– Маледикт, – проговорил Эхо. – Положи меч на пол.

– А если не положу? – спросил Маледикт, все еще прислушиваясь к тикающим в крови часам.

Эхо выхватил пистолет, взвел курок и прицелился в грудь Джилли.

– Быть может, мне использовать твоего друга в качестве гарантии твоего хорошего поведения? Стоит мне увидеть одно-единственное движение в направлении оружия, яда или хотя бы заклинания – и я прикончу его.

Ярость красной пеленой затмила взор Маледикта; стук сердца в ответ на слова Эхо оглушал его. Убить их всех, шептала Ани. Искупаться в их крови. Выклевать им глаза. Даже Джилли. Ведь он усомнился в тебе, обвинил в том, чего ты не совершал. Меч высунулся из ножен, пальцы скользнули вниз и коснулись прохладного клинка.

Бешеная простота этой мысли захватила Маледикта. Убить их всех.

Почувствовав движение воздуха, он инстинктивно развернулся, выхватил меч из ножен и успел уловить смятение на лице Эхо. Оказывается, шевельнулся Джилли – всего лишь Джилли, и вместо того, чтобы разрубить кожу и кость, Маледикт вывернул лезвие, ударяя плашмя по широкому запястью друга. Клинок оставил рубец и тонкую полоску крови в том месте, где лезвие коснулось кожи. Но рука была цела, пальцы сомкнулись на плече юноши. Маледикт тяжело дышал, наблюдая, как на светлой коже Джилли выступают бисеринки крови.

– Маледикт, – проговорил он, – не двигайся. – Джилли шагнул мимо юноши, загораживая его от Эхо. – Королю известно, что вы здесь?

– Король волен отозвать меня – такова его привилегия. Но он не обязан был давать распоряжение. У дуэли множество свидетелей. – Эхо улыбнулся. – Маледикт мой.

За широкой спиной Джилли юношу опять начало трясти, и на сей раз он не мог совладать со своим телом. Тюрьма «Каменные врата». Как же тогда он довершит предначертанное Ани?

Как вообще он выживет, запертый во тьме, когда с ним вместе постоянно будет находиться кто-то еще? Как он останется Маледиктом?

Едва уловимая мысль мелькнула в сознании – призрак надежды. Ведь Эхо не выстрелил в Джилли, хотя Маледикт обнажил меч. Стало быть, советник блефовал.

Юноша развернулся и бросился вверх по лестнице, к запаху неба. Эхо закричал. За спиной Маледикт услышал выстрел, но Джилли не вскрикнул. Если бы Маледикт не находился в таком отчаянном положении, он разрыдался бы от облегчения. Но попытки размышлять среди трепещущей тьмы бушующих эмоций Ани сузили рамки его разума – Маледикт соображал теперь не лучше крысы, загнанной в угол.

За плечи его грубо схватили руки Эхо; Маледикт лягнул Эхо, применив грязный прием крыс из Развалин. Но Эхо, хотя и споткнулся, проявил достаточную дальновидность и был готов к такой реакции. Маледикт вывернулся, стараясь воспользоваться клинком, высвободиться из цепких, как клещи, рук советника, но тут же почувствовал, как его опять оттесняют к стене. Это был Джилли.

Маледикт принялся отбиваться, дыхание со всхлипом вырывалось из его горла. Ани нашептывала: убей его и беги. Маледикт беззвучно выдохнул отказ, хотя Джилли обнял его еще крепче. Маледикт оказался между теплым телом Джилли и холодной несокрушимой стеной.

– Мэл, – сказал Джилли. – Маледикт, прошу тебя. Если ты сейчас сбежишь, тебе не светит ни Янус, ни вообще хоть какое-то будущее – только кровь и смерть. – Дыхание Джилли согревало ему щеку, пальцы рисовали на запястьях и спине успокаивающие знаки.

Маледикт заметил за спиной друга двоих Особых: они нервно наблюдали за происходящим. Глаза Эхо сузились, и Маледикт зашипел на него. Эхо непроизвольно сделал шаг назад. Маледикт захохотал.

– Тише, – предупредил Джилли. – Тише! Вот что мы сделаем. Когда одному платят за то, чтобы он исполнял свои обязанности, другому можно заплатить, чтобы он облегчил тебе жизнь. Отправляйся с Эхо. Это лишь на время.

Маледикт уткнулся в теплое плечо Джилли, прислушался к безумному биению сердца под самым ухом – о, это биение противоречило спокойствию слов! Знаки, что чертил Джилли, заставили Ани отступить – Маледикт слышал Ее недовольное ворчание. Он был изможден, зато мог мыслить.

– Ты не бросишь меня там? – спросил Маледикт.

– Нет, – прошептал Джилли, гладя юношу по голове и не обращая внимания на свирепый взгляд Эхо. – Я обещаю, – проговорил он, – я всегда буду за тобой возвращаться.

– Скажи ему.

– Хорошо, – ответил Джилли.

– Он освободит меня, – сказал Маледикт.

Джилли кивнул. Маледикт перехватил меч. Эхо снова поднял пистолет, но опустил, увидев, что юноша подал оружие Джилли гардой вперед.

– Позаботься о нем. Он мне еще пригодится. – И Маледикт шагнул из объятий Джилли в грубые руки Особых.

Спустя час Маледикт сидел в грязной, переполненной общей камере, вспоминая удовлетворение, которое ощутил, перерезав глотку Данталиону, думая, что жажда крови стоила цены, которую он теперь за нее платит. Воображаемый запах крови перебивал вонь, источаемую немытыми изъязвленными телами, гнилой соломой и тухлой водой, унимая испуганный трепет сердца.

Когда его ввели, в камере воцарилась тишина. В дорогой одежде, с напомаженными волосами, Маледикт явился словно из другого мира. Обычно осужденные аристократы встречались с Дамастесом, начальником тюрьмы, и отдавали ему ценные вещи за то, чтобы сидеть в отдельной камере, пить чистую воду, есть хлеб без плесени. Но Эхо оттолкнул Дамастеса, не обращая внимания на алчные взгляды, которые тот бросал на дорогое платье Маледикта, и запихнул юношу в общую камеру. Лязг и грохот тяжелой двери разбудили тех, кто научился осторожности, а прочих заставили вздрогнуть во сне. Сердце Маледикта опять совершило кульбит: через железные кольца с долгим клацающим звуком протянулись цепи; за спиной опустился деревянный засов. Его заперли. Во рту у Маледикта пересохло.

Две женщины, сгорбившиеся в углу, отвели глаза и попытались закрыть лица рваными платками. Сидевший рядом с ними мужчина поднялся: на голых руках темнели татуировки рекрута, пережившего войну на Ксипосе. Он явно ненавидел знать, которая использовала его – и вышвырнула за ненадобностью. Маледикт опасливо оглядел мужчину.

– А ты даже выше, чем мой Джилли, – сказал он. Колеблющийся свет факела пробивался сквозь дверную решетку, бросая в камеру красноватые отблески.

– А ты одет для удовольствий, а не для тюрьмы, – отозвался громила голосом не менее хриплым, чем у Маледикта. – Вот эти блестящие пуговички, и вон та булавка для галстука… Надеюсь, ты не против поделиться?

– Против, – отозвался Маледикт. Рука изнывала по мечу. Но ведь когда он был Мирандой, он нападал на взрослых мужчин без всякого оружия, не считая палки. Впрочем, даже Миранда, ополоумевшая от голода, спасовала бы перед этим парнем.

Любитель блестящих пуговичек стал наступать, вытянув мясистые руки, и Маледикт рассмеялся. Схватив охапку жесткой соломы, он прыгнул навстречу, ткнул самодельным оружием в глаза противника и вывернулся. Громила хрипло завопил.

– Ты слишком жирный и неповоротливый, – проговорил Маледикт.

Он мгновенно развернулся на месте, чувствуя, что к драке присоединяются другие узники, желающие расквитаться с аристократией или просто привлеченные возможностью легкой наживы – на новеньком добра хватало, чтобы заплатить тюремщикам выкуп и отдать долги.

Где-то в глубине сознания Миранды поселилась паника. Миранда хорошо знала, что случается с девушками, которых побеждают, валят с ног; но тут Ани распахнула крылья, и Маледикт заставил свою волю отступить, позволив Ее голоду всецело завладеть им.

Он потянулся к громиле, что молотил кулаками спертый воздух, схватил его за ворот рубашки и прокусил кожу на шее. Громила рухнул на пол, стал выть, хватаясь за окровавленное горло. Ани выплюнула мелкие клочки кожи, и те затерялись под ногами.

Остальные заключенные на миг замерли в нерешительности, и Ани улыбнулась им кровавой улыбкой. Сидевшие в углу женщины что-то лепетали, наверно, молились – Маледикт не мог разобрать. Ани втянула в легкие воздух, отвратительные испарения комнаты, смерти, затаившейся в углах, – и выплюнула. Черная пена поднялась на полу в том месте, куда плюнул Маледикт, брызнув в лица заключенным.

– Чтоб вы сгнили, – проговорил он. – Чтоб вы все сгнили. Они попятились, хватаясь руками за лица, вытирая плевок, словно он жег их.

Глотка Маледикта чесалась, как будто его слюна была ядовитой. Он потянулся к кадке, разогнал пленку и зачерпнул снизу более чистой воды. Там, где его губы коснулись ковша, металл почернел; Ани пускала по его телу волны жара.

– Что тут происходит? – раздался от двери голос тюремщика; по-хозяйски зазвенели ключи. Тюремщик заглянул в камеру и увидел, что громила воет, лежа на полу. Маледикт с минуту тупо смотрел на Дамастеса, вспоминая светские манеры, которые бушующая Ани задвинула своими крыльями.

– Он хотел, чтобы я поделился вещами, которые приберегаю для вас, – ответил Маледикт, оправляя расшитые каменьями манжеты, жилет с драгоценными пуговицами, камзол из первосортного сукна.

– Вам не следует здесь находиться. Среди таких, как они. Вы же знатная особа, – проговорил Дамастес. – Знатная, – он еще раз протяжно произнес это слово, глядя на Маледикта сверху вниз, чтобы смутить его взглядом. Глаза у начальника тюрьмы были оттенка грязного шифера и странно мутноватые, волосы – блекло-коричневые, словно его произвела на свет не женщина из плоти и крови, а каменистая, глинистая почва.

– Мне тоже так казалось, – отозвался Маледикт. – Не перебраться ли нам в ваш кабинет? Быть может, послать на Дав-стрит за вином? Вода тухлая. – С каким трудом давалась юноше эта беспечность!

Начальник тюрьмы оценивающе оглядел Маледикта.

– Да, давайте обсудим ваше положение. – Дамастес кивнул насмешливо – Маледикту самому нечасто удавалось кивком выразить такую степень презрения – и жестом пригласил юношу покинуть общую камеру.

Как только Маледикт переступил порог, по обеим сторонам двери возникли охранники и зашагали следом, демонстрируя, что Дамастес не только жаден, но еще и осмотрителен.

«Опять вмешался проклятый Эхо», – подумал Маледикт. Вряд ли начальник тюрьмы столь же осторожен с остальными своими знатными постояльцами. Что-то в последнее время Эхо слишком исправно создает Маледикту проблемы. Шагая по узкому коридору, юноша не обращал внимания ни на каменные стены, ни на сырость; его мысли были поглощены сладостными мечтами об убийстве Эхо. Пальцы сжимались на воображаемой рукояти. На миг воспоминания о мече сделались такими острыми, почти материальными, что Маледикт ощутил тяжесть нетерпеливого клинка, почуял терпкий запах стали в прогорклом воздухе.

Маледикт споткнулся, когда рука его вместо верного металла оперлась на пустоту.

– Пошевеливайся, – скомандовал охранник, намеревавшийся пнуть Маледикта. Юноша увернулся от небрежного пинка и поднял взгляд на неровные ступени, по которым его спихнули вниз всего час назад.

Начальник тюрьмы принимал посетителей и квартировал в таких же камерах, только стены между ними были выломаны, чтобы помещение казалось попросторнее. Узкие незарешеченные окна выходили на прилегающую улицу, но для побега не годились. По всей комнате – на комодах, стульях, столах – грудами, точно в ломбарде, где давно не проводилась ревизия, лежали вещи, доставшиеся Дамастесу от осужденных аристократов. Мелкие драгоценные камни рассыпались на туалетном столике красного дерева; сверкая словно вода, они растекались по полуоткрытым ящикам. В комнате было не протолкнуться из-за множества изящных стульев – они стояли, лежали, торчали кверху гнутыми золочеными ножками, похвалялись бархатными подлокотниками и пышными сиденьями. В самом центре громоздился письменный стол с доброй полусотней ящичков, весь заваленный бумагами. Из-за груды мохнатых от пыли книг выглядывал краешек камина.

Маледикт непринужденно наклонился и подобрал с пола карманные часы – их там была целая куча. Лазурные паруса, перламутровый корабль, эмаль на позолоте. Взмахом руки Маледикт заставил цепочку скользнуть сквозь пальцы, словно живую змею.

– Сядь, – приказал начальник тюрьмы.

Отправив часы вместе с цепочкой в рукав тем же мгновенным, незаметным движением, каким прятал лишнего туза, Маледикт почувствовал себя увереннее. Если Дамастес и охранники не заметили его мелкой кражи, значит, степень их наблюдательности не представляет опасности для Маледикта – а если и представляет, то не слишком грозную. В поисках подходящего стула он разглядывал позолоченные ножки, резных лягушек и тисненых геральдических львов на задних лапах.

– Нечего глазеть – здесь тебе не магазин, – заметил тюремщик, хмуря брови над набрякшими веками.

– Действительно, – согласился Маледикт. – В магазине все было бы в большем порядке – и значительно чище. – Он подвинул себе дамское кресло тонкой работы с изящными ножками и постарался развалиться в нем, занять как можно больше места.

Дамастес опустился в бархатное кресло напротив, водрузив ноги в грязных сапогах на резную, слоновой кости скамеечку, которая протестующее заскрипела под их тяжестью. Маледикт скользнул взглядом вниз, изучая стоптанные подметки начальника тюрьмы.

– Столько добра, а новые сапоги справить не можешь, – заметил Маледикт. – Виной тому – излишняя бережливость, или ты просто не знаешь приличного магазина? – Он смотрел на ночное небо, в котором проносились точки летучих мышей и плавно парили грачи.

Маледикт готов был продолжать этот разговор как можно дольше – взгляд на небо его успокоил. Юноша провел в подземелье чуть больше часа – а уже чувствовал себя заживо погребенным. Маледикт знал, что это Ани, которая ненавидела грязь, шевелится внутри. Тьма подземелий всегда была благосклонна к Миранде – ведь девочка привыкла находить убежище под кроватями, в нишах и подвалах, под скатами крыш, что нависали подобно грозовым тучам.

Дамастес ухмыльнулся, обнажая в невеселой улыбке гнилые зубы.

– Говори, что тебе заблагорассудится, мне не привыкать выслушивать оскорбления от вельмож. Только помни: ты здесь, чтобы просить моего покровительства.

– Так вот что тобой руководит? – удивился юноша. – У тебя горы краденого добра – а ты думаешь только о том, как бы унизить аристократов? Да ты глупец. Можно было бы купить себе за границей титул и жить там словно лорд. Ты обратился не по адресу, если желаешь слушать мольбы.

– На колени его, – приказал Дамастес, и его странные аспидные глаза похолодели.

Охранники ринулись на Маледикта; он увернулся, спрятался за кресло с подголовником и спихнул им под ноги гору лежавших на сиденье шуб.

– Нет никакой необходимости, – проговорил Маледикт. – Я устал оттого, что все хватают меня за одежду. Сначала мой Джилли, которому не следовало этого делать, потом Эхо, и еще тот осел в камере. Не вижу причин добавлять еще два кровавых отпечатка к уже оставленным на моем камзоле. Хочешь, чтобы я встал на колени?

Маледикт отыскал на полу место почище – как раз тогда, когда охранники ринулись к нему во второй раз. Юноша опустился на колени, и они схватили пустоту. Маледикт ухмыльнулся Дамастесу.

– Вот, пожалуйста. Я стою перед тобой на коленях… Но, заметь, и мысли не допускаю о том, чтобы молить.