Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

30

…он вынул нож и ударил ее трижды, ища ее сердца, но лишь рассмеялась она над его отважным клинком, ибо бессердечные дети Ани глумятся над ранами и не боятся людей. Она вырвала его глаза заостренными когтями, а на заре ее нашли все еще пожирающей его сердце…

Грейл. Книга отмщений, Дикарка из Иссея

Снег испещрил первые смелые листочки весенних крокусов. Маледикт посмотрел на свинцовое небо, на тусклые белые хлопья, что медленно опускались на землю близ дворца.

– Хороша весна, ничего не скажешь!

Джилли, сопровождавший Маледикта, заметил:

– Снег для такого раннего времени не так уж и необычен. Правда, от него портится шелк. Лучше бы нам зайти в дом.

Маледикт улыбнулся.

– О да, ибо крапчатый шелк – ужасный грех. – Непонятная веселость в поведении Маледикта заставила желудок Джилли совершить кульбит. Он уже видел подобное прежде. Как будто Ани, свернувшаяся в клубочек мрачного одобрения, перед убийством бывала сыта, как никогда после него.

– Думаю, ты просто не хочешь оставаться в темноте один на один с убийцей, – проговорил Маледикт, дергая Джилли за собранные в хвост волосы.

– Мэл, тише ты! – предостерег Джилли, оглядываясь по сторонам. Поблизости никого не было, и все же сердце его бешено колотилось. Сердцебиение усилилось, когда они с Маледиктом находились на полпути к королевскому дворцу, в саду, где деревья зябко ежились под снегом; потом возле конюшни… Джилли не мог понять, что затевал Маледикт.

– Сознайся же, Джилли. Ты ведь боишься меня.

– Боюсь за тебя, – поправил Джилли. Он схватил Маледикта за руку и увлек в сад, где голые деревья более походили на скелеты. Джилли прижал Маледикта спиной к колючему кусту, едва начавшему выпускать пятнышки весенней зелени, и проговорил:

– Что на тебя нашло?

Маледикт закрыл глаза; снежинки, резные, кружевные, причудливые, опускались на его лицо. Джилли дотронулся до щеки юноши. Если бы не мгновенное, колкое таянье снега, он бы подумал, что влага на его ладони – слезы.

– Мэл?

Маледикт распахнул темные глаза.

– Я боюсь оставаться в темноте один на один с собой.

Джилли не нашелся, что сказать.

– Я делаю такое, чего сам от себя никогда не ожидал. И это уже достаточный повод для страха; более того, я каждую секунду чувствую, что не один. Что во мне не одна сущность. Она там, у меня внутри, Она хочет вырваться. Становится тесно, Джилли. Нас трое: тот, кем я был, тот, кто я есть, и ворона. Мы все соперничаем за главную роль, и я не представляю, кому достанется победа.

Джилли хотел было что-то сказать, но Маледикт прикрыл его губы ладонью в перчатке.

– Послушай, Джилли. Если победит Ани, брось меня. Не оставайся. Я никогда бы не причинил тебе зла, но Она пожрет тебя целиком. Пообещай мне.

Джилли замотал головой, и Маледикт нахмурил брови. По ракушечнику дорожки захрустели шаги: кучер уверенно направился в темноту – несомненно, к стене, у которой конюхи справляли нужду.

– Пошли, – скомандовал Маледикт, увернувшись от Джилли, который пытался его остановить.

Джилли побрел в сторону дворца – и вдруг осознал, что идет один. Маледикт повернул назад, в сторону конюшни.

Джилли догнал юношу, стараясь не издать ни звука; от усердия лицо его исказилось. Когда они поравнялись, Маледикт попросил:

– Постоишь на стреме?

Он пошел вдоль пустых распряженных карет. Поодаль, футах в двадцати, конюхи кормили и чистили лошадей, прибирались в стойлах.

Маледикт скользнул тенью вдоль ряда экипажей и наконец добрался до блестящей кареты Ласта, синеву которой приглушали до зеленоватого оттенка неверные огни масляных ламп. Юноша взобрался на козлы и, просунув руку между сиденьем и каретой, извлек потертую флягу. И вот он уже снова оказался рядом с Джилли в спасительной темноте пустого стойла.

– Подержи, – приказал Маледикт. Сняв жилет, он принялся ощупывать швы. Джилли наблюдал за его манипуляциями, удивленно открыв рот. Когда Маледикт извлек два крохотных хрустальных пузырька, Джилли в бешенстве зашипел:

– Ты что, притащил во дворец яд? После того, что случилось с дебютантками? Да ты спятил.

– Мы не во дворце, – заметил Маледикт, – и эти флаконы там никогда не окажутся. – Он откупорил залитое воском горлышко и тонкой струйкой влил жидкость во флягу. Потом, закрутив крышку кучерова сосуда, слегка взболтал.

– Ты что, собираешься отравить кучера? – спросил Джилли.

– А ты бы предпочел, чтобы я прошествовал через двор и заколол Амаранту мечом – или чтобы я подал ей бокал вина, и она тут же рухнула бы к моим ногам? Мой способ менее надежный, зато его скорее сочтут случайностью.

Маледикт еще немного поболтал флягу, потом открыл и принюхался.

– Великолепно.

– А если он все выпьет сейчас? В ожидании хозяев?

– Именно на это я и рассчитываю, – сказал Маледикт. – Янус должен вынудить Амаранту покинуть бал. Если ему не удастся, мое появление сделает это за него. – Взглянув за спину Джилли, Маледикт сердито сдвинул брови. Двое конюхов отлынивали от работы – в проходе между каретами, в тени экипажа, они играли в кости.

– Крысы их возьми, – пробормотал Маледикт.

– У нас еще есть время, – сказал Джилли.

– Как раз его-то у нас и нет, – возразил Маледикт. – Данталион слишком осторожен. Он не позволит своему кучеру шататься во дворе с остальными и играть в карты. Он наверняка оставит его здесь – охранять карету от возможных злоумышленников.

– Тогда предоставь это мне, – сказал Джилли. – Я вполне сойду за кучера и могу вернуть флягу на место; эти парни меня и не запомнят.

Маледикт неохотно отдал флягу, и Джилли не спеша вышел в освещенный лампами проход между каретами. Двое парней прекратили игру, напряглись всем телом, готовые дать деру, если Джилли вдруг их заметит.

На полпути к карете Ласта Джилли вдруг осознал, что задание, которое он выполняет, поскольку Маледикт не может этого делать, приведет как минимум к одной человеческой смерти – а то и больше. Но страх, что, откажись он, Маледикт выберет более рискованный путь, заставлял Джилли идти вперед. «Не проси меня убивать ради тебя», – сказал он когда-то Маледикту. Теперь, похоже, Джилли действовал по собственной воле.

Ощущая себя так, словно поднимался на эшафот, Джилли взобрался на козлы. Едва он сунул флягу под сиденье, как услышал окрик:

– Эгей! Что это ты там делаешь?

Джилли обернулся и увидел, как двое мальчишек бросились в разные стороны; окрик, возможно, и не им адресованный, их напугал. Кучер Данталиона стоял у кареты и снизу вверх глядел на Джилли.

– А ну-ка слезай оттуда! Эй, это же мое, – сказал он. Возмущение переросло в подозрительность и гнев. Он протянул руку к фляге, и Джилли ничего не оставалось, кроме как вернуть ее.

– Зачем ты ее брал?

Джилли, начавшего судорожно перебирать в уме возможные объяснения, опередил Маледикт.

– Я попросил его найти мне выпивку, – сказал он.

– Там, во дворце, отличная выпивка. Зачем вам мое? – Кучер исподлобья взглянул на изящного, роскошно одетого Маледикта.

– В прошлый раз люди, что пили в тех стенах, валились замертво. Можешь считать меня перестраховщиком, – сказал юноша, облокачиваясь на дверцу.

– Девчонок убила Мирабель, – возразил кучер, но, окинув Маледикта еще одним насмешливым взглядом, продолжал: – Впрочем, вы, кажется, и сами смахиваете на сучье племя.

Щеки Маледикта вспыхнули; рука по привычке потянулась к бедру, к отсутствующему мечу (меч он бросил в сене, когда снимал жилет).

Проследив за его движением, кучер замер.

– Так вы тот самый, верно? Чертов рыцарь, о котором все твердит мой хозяин. Тогда лучше берите мою флягу. Хлебните из нее – просто на всякий случай. – И он сунул флягу Маледикту.

– Какое великодушие, – сказал Маледикт, прикладываясь к видавшей виды фляге.

У Джилли душа ушла в пятки; он едва сдержал возглас протеста. Он во все глаза смотрел на Маледикта – может, юноша знает какую-нибудь уловку, позволяющую не глотать собственноручно изготовленный яд. Струйка отравленного виски побежала из уголка его рта, и кучер не выдержал:

– Хватит! Оставьте и мне. Отдайте! – Он выхватил флягу из рук Маледикта, потряс и выругался. – Выпил почти половину, черт тебя дери.

Маледикт неторопливо отер рот.

– Да твое пойло протухло. Скажи своему хозяину, пусть даст тебе что-нибудь поприличнее.

Кучер сплюнул на землю, и Маледикт с гримасой отвращения отодвинул ногу в тщательно начищенной туфле от блестящего мокрого пятна.

– И люди еще называют мои манеры никуда не годными? Джилли, захвати мой камзол. – И, не дожидаясь ответа, Маледикт гордо удалился.

– Ну и хозяин у тебя, парень – врагу такого не пожелаешь, – заметил кучер.

Джилли сунул трясущиеся руки в карманы камзола.

– Он хорошо платит. – От испуга голос его прозвучал почти так же хрипло, как у Маледикта. Джилли испугался, что Маледикт выпьет собственное зелье. Испугался, что кучер выпьет его и умрет, и превратит его, Джилли, в убийцу.

Он бросил безумный взгляд на темную аллею, но Маледикт исчез из виду. Желудок у Джилли скрутило до боли; он представил, как Маледикт упал и бьется в конвульсиях. Защитит ли его Ани после того, как ей отказали в удовольствии насытиться смертью Ласта?

Джилли подхватил камзол Маледикта; послышался тихий треск ткани: вышивка зацепилась за торчавшее из тюка сено. Джилли поспешил к выходу из конюшни. По дороге он еще раз оглянулся и увидел, как кучер жадно хлебнул из фляги. Ну вот, теперь он, Джилли, – убийца.

После нескольких минут паники Джилли обнаружил Маледикта в тени колючего кустарника. Глаза юноши блестели, как озерца черной воды.

– Он выпил? – спросил Маледикт. Без камзола он казался миниатюрнее, чем обычно.

– А ты? – почти прошептал Джилли.

– Ты видел, – сказал Маледикт.

Джилли потянул его за руку.

– Едем домой. Найдем для тебя противоядие. Хотя, возможно, оно тебе не понадобится. Ведь Ани защищает Своих, да? Но мы не можем рисковать.

Маледикт вырвался.

– Джилли, я уже принял противоядие. Я ведь принес два пузырька, помнишь? Ты боялся, что я умру? Я не настолько доверяю Ани. И не настолько глуп, чтобы умереть при покушении на Амаранту. Тем более что оно может еще и провалиться. Полагаю, я обиж…

Джилли крепко схватил Маледикта, прижал к себе; сердце юноши билось рядом с его собственным. Он с удивлением обнаружил, что вблизи Маледикт не так уж высок и широкоплеч, каким казался, и умещается в его объятьях так же уютно, как Ливия. Юноша обмяк в руках Джилли, давая ему повод скользнуть ладонями по узкой спине и бедрам, обнять еще крепче. Маледикт открыл глаза, и Джилли склонился к нему; в последний момент Маледикт отвернулся. Поцелуй пришелся на гладкий шрам на подбородке юноши. Джилли осторожно, кончиком языка, попробовал, какова на вкус кожа Маледикта, и тот издал тихий звук – в знак одобрения или протеста, Джилли не смог понять.

Ловкие пальцы подсказали Джилли кое-что еще.

– Ты носишь корсет?

– Я слишком много ем, – пробормотал Маледикт. Хотя он не вырвался из рук Джилли, тот почувствовал, как Маледикт весь напрягся.

Он коснулся подбородка юноши, направляя губы Маледикта к своим; в тот же миг вожделение уступило место любопытству. Тонкие косточки похрустывали от напряжения.

Близкий вздох Маледикта заглушил любопытство, и Джилли приник к возлюбленному. Внизу живота сладко заныло; плотно – слишком плотно! – облегающие панталоны начали причинять боль. Бедра Джилли и Маледикта соприкоснулись.

– Отпусти, – приказал Маледикт. – Довольно, Джилли. – Шепот был едва различим, так что при желании Джилли мог сделать вид, что не расслышал. Но, хотя дрожь в спине Маледикта и его нежные ладони на груди Джилли побуждали его продолжать, он понимал, что желание Маледикта не так сильно, как его собственное, и если они расступятся, это будет заметно по тесным панталонам.

– Джилли, – Маледикт заговорил настойчивее. – Отпусти, не то я сделаю из тебя евнуха.

Джилли испуганно отпустил юношу. Маледикт пошатнулся и упал на колени; его вывернуло в кусты. Зайцы в белых зимних шубках прыснули в стороны от внезапного вторжения в свои владения. Джилли присел на корточки рядом с Маледиктом, и тот с трудом выдохнул, что с ним все в порядке. Пока юноша старался справиться с приступами рвоты, Джилли придерживал норовившие упасть ему на лицо волосы.

Маледикт встал и вернулся на главную дорожку. Там он рухнул на каменную скамейку, укрытую тоненьким слоем снега. Юноша намочил руки – снежинки таяли, едва касаясь его ладоней, – и умылся.

– Иногда противоядие хуже самого яда.

Джилли тяжело опустился рядом, сердце его разрывалось от противоречивых чувств.

– Я думал, ты умираешь.

– Мы уже обсуждали эту тему, – сказал Маледикт, – и она увела нас… – Маледикт скатал снежок и положил его в рот, точно ребенок. Губы его раскраснелись.

– Увела нас куда? – спросил Джилли. Ему было больно говорить о таком, касаться вопроса их разобщенности, но молчать он не мог – точно так же, как не мог уйти.

– Увела нас с пути истинного, – довершил Маледикт. – Решительно увела с пути. – Уперев локти в колени, он стал разглядывать узоры, нарисованные морозом на земле у их ног. Вороньи крылья, глаза, меч.

– Я целиком принадлежу ему, не забывай. Все, что я делаю, я делаю для него. – Рот юноши скривился, словно этот факт больше не казался ему таким чудесным, как когда-то.

– И он сейчас начнет искать тебя, – добавил Джилли, вставая и подавая Маледикту руку.

Поколебавшись, юноша оперся на руку Джилли. Они пошли к желтому свету свечей и теплу. Ветер доносил голоса, отмеченные печатью страха. Маледикт сказал:

– Кроме того, Джилли, какой же из меня партнер для тебя? Тебе нужна милая девушка, которая будет рожать тебе детей, а не просить убивать их.

Джилли вздохнул.

– Лизетта шлюха, она любит меня ничуть не больше, чем мои деньги; а наша малютка Ливия – шпионка. И все же обе они мне небезразличны. Так что почему бы не добавить к своей коллекции еще и убийцу?

– Ливия – шпионка? – переспросил Маледикт; взор его затуманился.

Джилли прикусил губу; но ведь сказанного не воротишь.

– У нее гораздо больше денег, чем должно быть, и ночами она тайком уходит. А ведь ничего из безделушек или столового серебра не пропадает. Если только она не обворовывает другие дома, она торгует информацией.

– Шпионка, – с досадой повторил Маледикт. – А у нас столько дорогостоящих секретов. – Он побрел по газону, туфли оставляли на инее темные следы. Обернулся и проговорил:

– Быть может, нам удастся извлечь из этого пользу. Не предпринимай ничего конкретного, пока мы не выясним, кто ей платит.

– Данталион, – предположил Джилли.

– Или Безумная Мирабель, или даже Арис, как бы ни претила мне подобная мысль. Надо выяснить.

Джилли кивнул, немного пристыженный тем, что сам не догадался.

Маледикт взглянул на ярко освещенные окна дворца – свет струился подобно замершим молниям. За стеклами угадывались нарядные танцоры, и Маледикт совсем скис. Стоя так близко, они могли расслышать напускное веселье, новые мелодии, выпиливаемые музыкантами, чтобы даже музыка не дала никому вспомнить о смертях Темного Солнцестояния.

– Джилли, ступай готовь карету. Я войду ненадолго, только чтобы напугать Амаранту, если Янус еще этого не сделал. Нынешнюю ночь я хочу провести дома.

* * *

Маледикт в последний раз отер губы; горький привкус желчи, дубильных веществ и белладонны никак не желал уходить. Юноша поднялся по широкой лестнице, ведущей от сада, и оказался у балконов. Он не желал входить в зал под пристальными, испуганными взорами остальных гостей. Сквозь распахнутые двери бальной залы был виден Янус, ухаживающий за Псайке Беллейн; взгляд его светился удовольствием, которого девушка вовсе не разделяла.

Псайке, бледная от страха, еще больше напоминала теперь фарфоровую куколку. Она присела в реверансе и попыталась уйти. Янус остановил ее очередным вопросом. Рука его скользнула на тоненькую талию девушки, на губах заиграла довольная улыбка. Дуэнья, глядя на них, тоже улыбалась. Стоило Янусу чуть зазеваться, и Псайке упорхнула, точно голубка.

– Где ты так задержался? – спросил Янус, словно спиной почувствовал приближение Маледикта. – Пришлось довольствоваться обществом милой и перепуганной Псайке. Чего ты ей наговорил?

– Ничего такого, к чему бы она отнеслась с достаточной серьезностью, – ответил Маледикт, наблюдая за тем, как легкая фигурка девушки исчезает в толпе. Он вдруг почувствовал себя предателем, но немедленно отогнал это ощущение – разве можно было ожидать, что Псайке отречется от Януса лишь потому, что время, проведенное с угрожавшим ей Маледиктом, избавило ее от смертоносного прикосновения Мирабель?

Маледикт пошатнулся, словно тяжесть собственной ненависти на миг вывела его из равновесия. Янус улыбнулся Маледикту и увлек его за собой, в грот, скрытый кустарниками, подстриженными в виде зверей и птиц.

– У тебя такой свирепый вид, – проговорил Янус, целуя Маледикта в шею и щеку.

Маледикт отвернулся, избегая губ Януса, думая о яде, оставшемся на его собственных губах. Ему казалось, что он заблудился в сонном царстве, где сны множатся в дурной бесконечности. Прочь от тепла Джилли – прочь из объятий Януса; лицом к ледяному ветру и темному одиночеству. Маледикт боялся, что Ани вырвется через его горло, ударит из его рта длинным, жутким, окровавленным клювом, что Ее крылья пробьются сквозь его грудь, оттолкнув его легкие и ребра, и потащат прочь в ночное небо, словно окровавленную куклу. Маледикт отрешенно подумал, что, должно быть, белладонна еще не полностью уступила противоядию – отсюда и галлюцинации.

– Так где ты задержался? – переспросил Янус.

– Джилли поцеловал меня в заснеженном саду, – проговорил Маледикт. – Он убил кучера и поцеловал меня. – Маледикт замотал головой, стараясь выбросить из головы это воспоминание. – Боюсь, от общения с нами его нравственность серьезно пострадала. Янус встряхнул его.

– Мэл, ты что, спятил?

– Да, – ответил Маледикт. – Должно быть, да. – Губы Маледикта ощутили шершавую парчовую ткань, и он представил, как нити змеятся, чтобы затянуть его под кожу Януса.

– В самом деле спятил, если позволил Джилли поцеловать себя. – Янус оттолкнул Маледикта. Сделав небольшой круг, он вернулся; в голубых глазах тлел огонь. – Ты хочешь его, желаешь его? Рискуешь всем, чтобы тискаться в королевском саду? Скажи мне, Мэл, ты любишь его?

В приглушенном тоне Януса слышалась тихая обида, но Маледикт, охваченный мрачными грезами, навеянными белладонной, увидел то, что скрывал негромкий голос: красное облако, вырвавшееся из ровного пламени гнева его глаз.

– Ты – предмет всех моих желаний, – сказал Маледикт, обвивая шею Януса руками. – Так я ему и сказал. Что я весь, всецело твой. Хотя ты не принадлежишь мне одному… ты женишься.

– А почему бы тебе не поступить так же?

Янус вздрогнул в объятьях Маледикта, услышав знакомый низкий голос. Маледикт едва не запаниковал сам – как долго Арис подслушивал? За спиной короля в дверях стояла Псайке. Маледикт едва не зарычал. Значит, это она привела короля к Янусу?

– Сир, – Маледикт низко поклонился.

Рядом Янус кивнул в знак приветствия:

– Добрый вечер, дядя.

– Я желаю побеседовать с Маледиктом, – сказал Арис. – Янус, этот танец я обещал Псайке. Прошу тебя, займи мое место.

Янус поклонился и вышел, снова беря Псайке под руку; Маледикт стоял неподвижно, как загнанный зверь. Сердце его бешено колотилось. Внутри Ани расправляла крылья, что-то нашептывала. Его пальцы ныли от желания сомкнуться на рукояти меча, почувствовать холодную уверенность стали, – ныли от чужого желания.

– Не тревожься, – сказал Арис, опускаясь на скамейку в совершенном изнеможении. – Нынче ты в выгодном положении: к тебе обращается с просьбой сам король. – Арис похлопал по скамейке рядом с собой.

Маледикт скользнул к нему и присел на край, на вырезанные в камне виноградные лозы.

– Вы хотите женить меня?

– Все мужчины должны жениться, хотя бы для того, чтобы взглянуть на себя со стороны. Женившись на Авроре, я изменил взгляд на себя самого и свое королевство. Под ее опекой я увидел свой двор таким, каким он был – упадочным и жестоким. Я понял, что моих подданных больше волнует мода, чем положение в стране. Мы привыкли говорить, что во всем подражаем Итарусинскому двору, но подражание наше – чисто внешнее. Итарусинские аристократы соперничают и убивают, но поддерживают единство королевства, тогда как мой двор… занят лишь развлечениями.

Король вздохнул. В ночном воздухе вздох показался невероятно громким, винные пары из уст короля – пьянящими, как само вино.

– Аврору боготворили. Она понимала, что так дальше продолжаться не может, и я изменился. Однако мои попытки изменить и двор не имели успеха.

– Таких дураков, как при вашем дворе, легко вести за собой, – проговорил Маледикт. – Они словно стадо баранов.

Арис засмеялся.

– Я всего лишь король, а не бог. – Смех растаял, уступив место горечи. – И если другие короли могут подражать богам и делать свою волю волей своего народа, я слишком хорошо осознаю, что я лишь человек. Зато я понимаю Баксита, который взглянул на Свой собственный двор, и отчаялся, и принудил богов кануть в небытие. Я мог бы сделать то же самое, если бы не Адиран, не другие невинные, которые неминуемо пострадают. Прекратить борьбу и позволить нам пасть…

Маледикт поежился. Лицо Ариса, столь похожее на лицо Януса, застыло, как непроницаемая мраморная маска.

– Если бы не любовь… – сказал Арис, беря Маледикта за подбородок; голос его сделался совсем тихим от усталости. И тут он приник к губам юноши своими. Голос короля звучал неуверенно – поцелуй же оказался яростным. Маледикт почувствовал, как эта ярость заставила Ани съежиться. Арис не просто жаждал плотских наслаждений – он предпринимал отчаянную попытку разогнать тоску, ускорить бег крови в жилах.

Язык Ариса, пахнущий вином, скользнул по языку Маледикта. Смятение юноши росло. Он оттолкнул короля – резко, грубо. Разум его занимал один-единственный вопрос: хватит ли белладонны, оставшейся во рту, чтобы убить короля?

Маледикт упал со скамейки. От страха и волнения он ни слова не мог вымолвить.

Юноша стоял на коленях на холодном, влажном камне, молча ожидая; его бойкий язык присох к нёбу, бравада улетучилась, он уперся взглядом в переплетающиеся лозы каменного винограда.

– Это колдовство, – проговорил Арис. – Оно питает твое очарование. Только мне сдается, я сам его создал.

В голосе короля звучало одно лишь отчаяние, и ужас чуть ослабил хватку на позвоночнике Маледикта.

– Арис, – выдохнул Маледикт.

– Тише. – Арис прикрыл рот Маледикта ладонью – и тут же отнял ее, словно боясь, что желание вновь охватит его. – Я покончу со всей этой нелепицей и попрошу тебя об одолжении. Леди Амаранта боится тебя. Страшится твоего взгляда на своем животе – до умопомрачения. Я бы хотел, чтобы ты не появлялся при моем дворе, пока она не родит.

– Вы отправляете меня в ссылку? – спросил Маледикт, прилагая все усилия, чтобы его голос звучал как можно беззаботнее, пытаясь снова стать самим собой. Ведь он же – Маледикт, сама невозмутимость, темный рыцарь. С чего вдруг усталый король и поцелуй отчаяния так смутили его? – Из-за каприза женщины? Вы и впрямь мягкий человек.

– Это ребенок моего брата, – сказал Арис. – Будущее Антира.

– Я выполню вашу просьбу, – проговорил Маледикт, вставая и отступая к балюстраде. – Только знайте, Арис. Не нужно было просить моего согласия. Вы вполне могли его потребовать.

Не дожидаясь позволения уйти, Маледикт перепрыгнул через балюстраду и оказался на нижней террасе сада; оттуда он кинулся назад к конюшне, к Джилли, который сидел, теребя в руках ремни и пряжки сбруи.

– Так скоро? – удивился он, не поднимая головы.

– Да. – Маледикт прислонился к поросшей мхом стене и закрыл глаза, перестав сопротивляться действию белладонны. И тогда она вознесла его в темные тучи над головой, и он увидел город с высоты вороньего полета. Город крутился, как волчок. Маледикт не пожелал бы оказаться в карете, которой правит человек с такими же, как у него теперь, видениями. «Бедный Арис, – пробормотал он, с какой-то отрешенной грустью думая о короле. – Если бы я только мог быть уверен, что родится девочка…»

– Мы ждем Януса? – спросил Джилли, продолжая возиться с упряжью.

– Нет. Ему нужно добиться, чтобы Амаранта покинула бал. Меня изгнали, – сказал Маледикт, сползая по стене и пытаясь замедлить скольженье. Наконец он почувствовал, что сквозь шелковую рубашку просочилась влага. Вот так же остро он мог бы сейчас чувствовать близость Джилли – или Ариса. Джилли все говорил и говорил что-то, а Маледикт слышал лишь успокаивающее журчание его голоса и смотрел, как в промежутках между взмахами ресниц приезжают и уезжают кареты.

– Ну же, поехали, – пробормотал Джилли в самое ухо юноше, поднимая его на ноги. – Ты задремал и даже проспал момент, когда вышла Амаранта. Нам лучше уехать, прежде чем ее кучер заметит, что мы тут притаились… Мэл, тебя всего трясет! – Спокойствие Джилли вмиг улетучилось.

Мысли путались в голове у Маледикта, давя в горле попытку сказать что-то успокаивающее.

– Это противоядие так действует?

И снова ответ Маледикта умер, не родившись. Маледикт хотел сказать, что действие белладонны сильнее, чем он думал, а противоядие – не столь эффективно, как он ожидал, и что обиженная Ани отказала ему в помощи, но…

Держа ладонь на рукояти меча, Маледикт побрел к карете. Джилли подхватил его, что-то сказал, однако его слова заглушил шум крови в ушах Маледикта. Джилли усадил друга в карету, подоткнул со всех сторон тяжелый плед и захлопнул дверцу.

– Ани, – шепотом позвал Маледикт. В ответ в его сердце, в животе, в костях послышалось одобрительное шуршание крыльев. Маледикт улегся на сиденье, завернувшись в грубое кожаное пальто Джилли. Убаюканный плавным ходом кареты, он скользнул в мир галлюцинаций.

Ани пробилась сквозь его ребра, рассекла воздух длинными перьями, воспарила над каретой, рассекая ударами крыльев холодные ветры. Она поднялась над широкими улицами, что вели к дворцу, Она смотрела, как движутся кареты, подобные ярким жучкам, и наконец узрела Свою цель – лазурную карету, отделанную золотом, которая катила прочь из города. Не беда, что тьма окрашивала карету в черный – Ани больше полагалась на свое чутье, чем на зрение.

Как же, должно быть, напугана графиня, злорадствовала Ани, если осмелилась предпринять ночное путешествие до Ластреста с усталым кучером. По бокам кареты ехали четверо гвардейцев на серых кобылах и Данталион на гнедом жеребце, призванные охранять безопасность Амаранты.

Ани снизилась, и тогда кучер рванул вожжи. Перепуганная четверка пустилась дробной рысью. Кучер побледнел. Гвардейцы бестолково пришпоривали своих лошадей.

– Она там! – завопил кучер, и голос его взвился к небесам, точно молитва.

Ани нежилась в этом крике – Она даже спустилась еще чуть-чуть. Гвардейцы глазели на дорогу, на небо, на деревья по сторонам; один лишь Данталион не сводил глаз с самого главного – с кареты. Он подъехал почти вплотную к карете, видимо, хотел соскочить с коня и перебраться внутрь. Но тут вдруг кучер щелкнул вожжами, хлестнул кнутом и пустил лошадей испуганным галопом, и пальцы Данталиона схватились не за дверцу кареты, а за воздух.

На миг всё смешалось – гвардейцы, застигнутые врасплох, поводья, стремена, копыта; но вот эскорт опомнился и бросился за каретой, дребезжавшей по булыжнику. Данталион на порядок опережал гвардейцев; он уже почти настиг экипаж, когда Ани распахнула крылья, распространяя зловонье полей, усеянных мертвечиной, и приторный запах гниющей могилы. Лошади попятились и захрапели. Двое гвардейцев не усидели в седлах, упав же, благоразумно откатились подальше от обезумевших коней.

Данталион грубо заставил своего гнедого подчиниться, но замешкался: карета с грохотом летела прочь, унося с собой крики Амаранты. Кучер все продолжал в ужасе оглядываться, веря, что лошади не собьются с дороги. Копыта выбивали такт неистово колотящегося сердца.

Ее перья рассекали воздух, Она настигла и опередила карету. Голова кучера мотнулась, точно на шарнирах, рот безвольно открылся. Она кружила, вздымалась в небо и возвращалась к карете. Запрокинутое лицо кучера казалось призрачным; он что-то бессвязно бормотал, глядя в небо пустыми глазами.

Тут кучер резко дернул вожжи; раздался треск натянутой кожи. Лягаясь, вытянув морды в хлопьях пены, лошади стали. Карета накренилась влево, медленно сползла в грязь; сломанные колеса вдавились в эмаль и позолоту и наконец перестали крутиться. Кучер, выброшенный на дорогу, всхлипнул: «Ани». И Она поглотила его молитву, его преклонение.

Наконец карету нагнал Данталион; его губы яростно сжались. Он спешился, привязал взмыленного коня к обломкам кареты и кое-как приподнял перекошенную дверь. Амаранта лежала, устремив взгляд к потолку и обнимая свой огромный живот. Данталион опустился на колени…

– Мэл?

Голос отвлек Ее, и изображение заколебалось. Сильные руки схватили Ее и потащили прочь; Ее перья стали уменьшаться в размерах, взгляд померк. Она сопротивлялась.

– Тише, Мэл, – проговорил Джилли в самое ухо. – Или мы сейчас скатимся с лестницы.

Маледикт протер глаза и попытался собрать фрагменты воедино. Равномерное чередование взмахов и ударов было не биением крыльев, а вздымающейся грудью Джилли под его щекой; покачивание, так походившее на полет – всего лишь медленным подъемом Джилли с Маледиктом на руках по лестнице. И вовсе это не разломанные колеса трещали, а ножны Маледикта цеплялись за резные перила.

– Опусти меня.

– Еще две ступеньки, – проговорил Джилли, лишь крепче обнимая юношу.

Маледикт напрягся, смущенный такой близостью Джилли, осознанием необходимости хранить свои тайны. Он понимал, что в любую секунду может появиться Янус, но собственная слабость побудила его обвить руками шею друга.

На верхней ступени Джилли отпустил Маледикта, терпеливо выждал, пока тот восстановит равновесие, и лишь потом сделал шаг назад. И все это время он избегал смотреть в глаза юноше.

– Ну, теперь ты в порядке? Тебя больше не трясет.

– Да, мне лучше, – сказал Маледикт.

– Я думал, ты не подвержен действию ядов.

– Я же не мертв, верно? – прокаркал Маледикт. В горле у него першило, как будто оно хотело выговорить чужие слова, завершить победный вопль Ани.

Джилли кивнул, взгляд его метнулся вниз по лестнице, в холл.

– Спасибо, Джилли. – Маледикт погладил друга по щеке.

Джилли поморщился от прикосновения его пальцев.

– Сегодня ночью меня не будет, – сказал он.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Маледикт.

– Нет, – отозвался Джилли. – Сегодня я убил человека. Ты едва не отравился сам, и всю обратную дорогу я слушал, как твоим голосом победно распевала Ани. Все, чего я хочу, – это оказаться где-нибудь подальше от смерти. Я знаю, что Лизетта не станет просить меня убить кого-нибудь.