Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

25

Поздно ночью в особняке на Дав-стрит наконец всё затихло: прислуга разошлась по своим комнатам, кухарка легла спать, а каморка дворецкого и вовсе пустовала. Маледикт один не спал, сидя в кровати. Внизу в прихожей огромные часы пробили четверть часа, и Маледикт отложил книгу. С каждой звенящей нотой обещанное Янусом возвращение казалось все менее вероятным. С каждым ударом накатывал новый страх.

Вдруг Ласт опоил Януса и отправил за границу, в заточение, пока Амаранта не докажет свою плодовитость? Или же граф вовсе решил поставить свое будущее на нее – и утопил Януса, как ненужного котенка. Старые раны на боку и лице Маледикта обжигали напоминанием, что Ласт уже победил Миранду прежде, отобрав у нее Януса.

«Прежде, чем появилась Я», – шепот запульсировал в жилах Маледикта, обращая страх в бешенство, но не принося успокоения. У Януса не было подобной защиты. Крылья Ани укрывали лишь Маледикта. Он поднял меч и затанцевал с ним по комнате, колол и рубил направо и налево, словно опасения можно было разогнать сталью. Если бы Джилли спал сейчас в своей комнате, Маледикт прокрался бы к нему и нашел утешение в созерцании безмятежных черт. Можно было бы разбудить его, чтобы услышать его ворчание, и страхи отступили бы при звуке родного голоса. Но Джилли не было – он отправился в бордель к продажной девке.

Вдруг Маледикт завертелся на месте и широким взмахом меча выместил свой гнев на тяжелой двери красного дерева. Древесина разошлась, подобно разрываемой плоти; Маледикт вздохнул.

Он отбросил меч, немного устыдившись своих приступов гнева, страхов и сомнений. Янус обязательно придет.

Он ощутил движение воздуха за спиной; в комнату хлынул густой темный запах ночного тумана. Маледикт обернулся и увидел, что окно распахнулось, и в нем появился человек. Юноша прыгнул за мечом – и не дотянулся: убийца нырнул в комнату, и они оба покатились по полу. Маледикт упал на колени под тяжестью звероподобного тела и с воплем развернулся, стараясь вцепиться ногтями в лицо обидчику.

Гаррота, сохранившая тепло пальцев убийцы, застала Маледикта врасплох. Он почувствовал, как ее накинули ему через голову, и, позабыв о мече, постарался удержать затягивающуюся петлю. Руки стали действовать иначе; паника уступила место работе мысли. Вместо того чтобы цепляться за убийцу, Маледикт схватился за проволоку и умудрился просунуть ладонь в промежуток между петлей и шеей.

Маледикт хватал ртом воздух, проталкивая руку все дальше в петлю, обдирая кожу на предплечье и стараясь приблизить гарроту к локтю. Если только удастся проскользнуть в нее локтем, он сможет выбраться; плечо и ребро не позволят удушить его. Но проволока все сжималась, не давая собрать необходимую энергию. Задыхаясь, но не желая сдаваться, Маледикт просунул руку еще на дюйм вверх; убийца перевернул его лицом вниз и уперся коленями ему в спину.

Теперь Маледикт увидел меч – в каком-то футе от себя; ему вдруг пришло в голову, что, если Джилли прав и меч в самом деле может явиться к нему по желанию, сейчас было бы самое время. Маледикт сделал последний вдох; поспешный выдох иссушил легкие. Где же Ани с Ее помощью? Или же Она посчитала напавшего убийцу не достойным Своего внимания – как не являющегося частью их сделки… В ушах стучала кровь; Маледикт закинул руку назад, пытаясь зацепиться за что-то, найти опору.

Вдруг убийца удивленно разжал хватку: дверь распахнулась.

Маледикт со свистом втянул воздух, вскинул руку, протискиваясь в петлю, и бросился к мечу. Он уже схватил клинок, когда услышал треск. Развернувшись на нетвердых ногах, он увидел, что Джилли стоит над убийцей, сжимая в руках прихваченную внизу кочергу. Бросив взгляд на обмякшее тело, Маледикт опустил клинок.

– Ты избавил меня от хлопот. Позволь выразить признательность, – прокаркал он.

Джилли все стоял, не в силах разжать мертвой хватки на окровавленном железе, с побелевшим лицом и губами; Маледикт пожалел о своих небрежных словах.

Он взял Джилли за рукав рубашки и отвел прочь от тела; потом разжал его пальцы, заставив бросить кочергу.

– Я видел его – он промелькнул тенью через окно. Я не предполагал, что смогу такое сделать. – Голос Джилли задрожал и оборвался, словно у неопытной певицы на первом выступлении.

– Ты смог, – сказал Маледикт, усаживая Джилли в кресло и укрывая пледом. – Ты весь дрожишь. – К юноше уже возвращалось самообладание.

– Я только что… Я убил его?

– Сомневаюсь, чтобы он поднялся после того, как ты проломил ему череп. Скажи, ты в детстве часто орудовал палкой? – Маледикт налил Джилли бренди, насильно вручил ему тяжелый хрустальный бокал.

Джилли поднес бокал к губам, с трудом сделал глоток и снова опустил на колени.

– Ты ранен?

– Нет, только избит. – Маледикт уселся на кровать и осторожно потер шею. Другая рука продолжала трястись и подергиваться в остаточных нервных судорогах после перенапряжения. Юноша опять встал.

Джилли подал ему свой бокал бренди. Маледикт закашлялся, когда напиток обжег пострадавшую плоть, и вернул его Джилли.

– Это человек герцога Лава, – сказал Джилли, устраиваясь в кресле так, чтобы положить голову на подголовник. – Я узнал его, как только нанес удар. Забыл его имя – а лицо помню.

– Герцога? Его-то я чем обидел? – Маледикт чувствовал себя сбитым с толку словно ребенок; он перестал четко видеть картину битвы.

– Возможно, тем, что к тебе благоволит король, – предположил Джилли. – Самой скандальностью данного факта. Или, быть может, убийцу у него одолжил Ласт.

– Ласт, – повторил Маледикт, скорее даже довольный очередной причиной для ненависти, которую он питал к графу. Опустившись на колени возле тела, он принялся шарить по одежде убийцы. Во внутреннем кармане обнаружилась записка на хорошей бумаге. Маледикт развернул ее, стараясь не залить содержимое послания кровью, струившейся по руке.

– Что там? – спросил Джилли – шорох бумаги вывел его из состояния шока. Джилли взял записку у Маледикта. – Здесь только указания, никаких имен – даже твоего.

– Ну ладно. Если он не может нам помочь, давай вытаскивать его отсюда. Клянусь, от него уже начинает разить. – Маледикт подобрал кочергу. – У тебя нет при себе спичек?

– Надеюсь, ты не собираешься его сжечь?

Маледикт невольно улыбнулся ужасу на лице Джилли.

– Только кровь и волосы, что прилипли к кочерге. Он чересчур свеженький, его спалить не так-то просто. Впрочем, я готов выслушать твои предложения, Джилли. Ночь не бесконечна, а я устал. Ты все знаешь. Так скажи, что с ним делать? – Маледикт говорил мягким, примирительным тоном.

– Я не имел представления, как избавляться от трупов, пока служба не столкнула меня с тобой, – возразил Джилли. Он посмотрел на тело, на разбитую голову и сжал пальцы. – Будем инсценировать несчастный случай.

* * *

Пошатываясь от тяжелой ноши, провисавшей между ними, Джилли и Маледикт миновали темный, устланный коврами холл, широкую парадную лестницу и направились к узкой – ведущей на чердак. Мокрые от пота пальцы Джилли соскользнули с сапог трупа, и он едва успел подхватить их снова, не позволив с грохотом удариться о подступенок. Маледикт, едва живой от усталости, знаком приказал остановиться и передохнуть, прислонив тело к стене. Джилли отвел взгляд от неподвижных глаз, с отвращением думая, что это была его идея, и теперь нечего сетовать: мысль превратить убийцу в вора-неудачника, который упал и разбился насмерть, принадлежала именно ему.

Маледикт, задумчиво пиная остывающий труп, предложил в качестве точки предполагаемого проникновения вора окно спальни, однако Джилли вспомнил о мягком бархатистом газоне и розовых кустах внизу. Человек мог сломать шею, но никак не размозжить черепную коробку при падении на такую поверхность.

И тогда они потащили свою нелегкую ношу к высокому чердачному окошку, где прогнившая решетка делала вполне правдоподобными как попытку взлома, так и последующее падение на мощенную камнем дорожку.

Другое предложение Маледикта – заявить, что они оборонялись, и доставить Эхо удовольствие забрать тело, – Джилли отверг моментально, сославшись на то, что нежелательно вообще пускать Эхо во владения Маледикта, учитывая его стремление доказать виновность юноши хоть в чем-то – в чем угодно. Джилли затаил дыхание, ожидая ответа Маледикта, но по выражению проницательных, темных глаз понял, что его истинный мотив не остался незамеченным: если это был вор и несчастный случай, значит, Джилли не придется испытывать угрызений совести по поводу того, что он сотворил…

Джилли поднял голову: застывший взгляд потускневших глаз остановился на нем. Нечто липкое и мокрое скользнуло по мертвому лицу. Джилли подавил приступ возмущения: теперь понятно, почему аристократы предпочитали дуэли – можно убить человека и уйти, не успеет упасть его тело. Им не нужно было прибираться после убийства. Он испуганно вздрогнул от прикосновения холодных пальцев Маледикта.

– Хватит таращиться. Ты запятнал себя кровью, и теперь этого не искупить никакими душевными страданиями. Бери его за лодыжки и кончай фантазировать, – приказал Маледикт. – Только дай-ка я буду подниматься первым. Если мы потащим его головой вниз, потом придется мыть лестницу. Вечер у нас и без того затянулся.

Смерть… Аристократы превратили ее в развлечение, мелькнула в голове у Джилли шальная мысль. Он чересчур поспешно ступил, и Маледикт споткнулся.

Они находились слишком высоко, близко к комнатам прислуги, так что вместо извинения Джилли лишь пожал плечами. Маледикт снова потянул тело на себя и зашагал дальше; тень скрыла его волосы и глаза, а потом поглотила и укутала их обоих. На лестничной площадке они приостановились, высматривая полоску света: вдруг кто-то из горничных еще не спит. Но темнота была почти полной; лишь слабый отсвет ночного неба слегка вычерчивал балки перекрытия, когда Маледикт и Джилли крадучись миновали комнаты прислуги и поднялись по невысокой лесенке на сам чердак.

Маледикт со вздохом облегчения опустил тело, потянулся, разминая спину и плечи.

– Почему мертвецы всегда такие чертовски неподъемные?

– Не неподъемные, а неудобные, – поправил Джилли. – Ты или я могли бы дотащить его в одиночку, если бы не лестницы и не наша собственная брезгливость. Если взять его в руки, как возлюбленную, будет гораздо проще. – И снова, окинув взглядом легкий силуэт Маледикта, Джилли усомнился в уместности своих слов.

– Он начал окоченевать, – предупредил Маледикт, ткнув тело. Он обнял труп убийцы, так что руки сошлись, уткнувшись друг в друга белыми костяшками пальцев. – Давай покончим с этим.

Джилли перехватил ноги трупа с лодыжек за бедра – он постарался принять на себя большую тяжесть, увидев, как напряжение в руках Маледикта отзывается в его шее и плечах.

– Я заставлю Лава пожалеть об этом, – выдохнул Маледикт, когда они подтаскивали тело к узкому подоконнику.

Труп на мгновение застрял, потом повалился вниз, зашелестел плющом и внезапно поднял облако черных крыльев. Маледикт и Джилли отпрянули, когда в окно впорхнула стая растревоженных грачей. Биением крыльев птицы вторили ударам сердца Джилли.

– Ты знал, что у них там гнезда? – спросил Джилли, когда последний грач наконец отыскал обратный путь в ночное небо.

– Очень удобно. Отличное объяснение: испугался и упал, разбившись насмерть. Ты отлично помог мне сегодня, Джилли. Ты моя удача, мой верный друг. – Маледикт легко коснулся щеки Джилли губами.

Джилли поймал себя на мысли: из-за чего он так мучается? Неужели из-за смерти убийцы, который иначе сам убил бы Маледикта?

Внизу, на земле, неясный темный силуэт убийцы зашевелился и затрепетал. Джилли отшатнулся и взглянул на Маледикта, потрясенный явным признаком движения; при мысли, что они могли сбросить живого человека, ему сделалось дурно. Но Маледикт лишь улыбнулся в ответ. Джилли наконец осознал, что движущаяся чернота – не сам человек, а тело, покрытое слетевшимися на пиршество грачами.

26

И вот в очередной раз Маледикт оказался в самом сердце скандала; молодого вельможу едва не ограбил слуга самого герцога Лава. Как будто сплетникам и сплетницам этого было мало, противостояние между Маледиктом и герцогом, начавшееся с взаимных обвинений и угроз, окончилось апоплексическим ударом и смертью Лава. И все, как утверждала молва, произошло так, что Маледикту даже не понадобилось вытащить меч или повысить голос. Люди делали ставки в попытке угадать, что же такого мог сказать Маледикт. По слухам, и вовсе не произносилось никаких слов: всему виной стала грубость Маледикта, который запретил Лаву и Эхо войти в дом и продержал их на пороге под холодным утренним моросящим дождем. Брайерли Вестфолл, сладкоголосый глашатай Мирабель, сказала, что та сама слышала, как Маледикт проклял семейство Лава. Другие утверждали, что он насмехался над гордостью Лава и таким образом вверг его в апоплексический гневный припадок.

Когда к середине недели ставки стали уже достаточно серьезными, на сцене появился Маледикт собственной персоной и поклялся, что повторит свои слова, если победитель разделит добычу с остальными. Он нанес визит в таверну «Однорогий бык», не обращая внимания на возражения Джилли, призывавшего к благоразумию и пристойности, и, лично просмотрев книгу для записи пари, наконец вручил кошель молодому поэту.

– Ничего особенного я не сделал, – сказал Маледикт, улыбаясь на высказываемые безумные фантазии о колдовстве и экзотических ядах. – Я всего лишь забаррикадировал дверь и сказал Лаву, что поступил так из одного опасения: если слуга Лава был подлым воришкой, с чего вдруг хозяин окажется лучше? Выяснилось, что у Лава слабое сердце. Его прикончил его собственный нрав.

Пуль, тот самый карикатурист, до сих пор заключенный в «Камни», прослышав о происшедшем, почерпнул из него сюжет следующего шедевра: Маледикт, облаченный в тень, окруженный лукавыми лицами, рассыпает перед ними монеты. Карикатура была озаглавлена «Ставки на смерть», и за спиной Маледикта маячила рогатая голова Хаита, бога смерти и победы. Джилли забеспокоился, увидев картинку; Маледикт лишь ухмыльнулся.

– Ты должен быть более благоразумен, сидеть дома и…

– …сдерживать натиск визитеров, желающих увидеть место, где сначала умер человек Лава, а потом он сам? Нет уж, Джилли, мне это начинает надоедать.

При дворе возродился интерес к темному рыцарю, не напоминавшему о себе целый сезон; Маледикта заваливали приглашениями на скандальные собрания и балы, однако в его бурной жизни белела одна лакуна. От Януса не было ни слуху ни духу, и Джилли знал, что именно это толкает Маледикта на различные поступки в поисках его внимания.

Янус появился лишь через несколько дней, поздно ночью. Он полностью соответствовал представлениям о любовнике, спешащем на позднее свидание: темное белье, духи с цитрусовыми нотками, чисто выбритые щеки.

Джилли открыл перед ним дверь, и Янус влетел в гостиную, словно знал: с той ночи, когда на Маледикта напали, ему не спалось в его спальне. Слуга шел следом, негодуя на беззаботную уверенность Януса в том, что ему будут рады – даже спустя неделю; Джилли с удовлетворением заметил, как Янус остановился на пороге при виде Маледикта, вытянувшегося на кушетке около спинета. Весь в голубино-сером, Маледикт походил на пламя, горящее в лампе тонкого стекла.

– Это был убийца? Человек герцога? – спросил Янус и бросил плащ на спинку стула, не обратив внимания на то, что скользкая бархатная подкладка словно бы стекла на пол.

Джилли поднял плащ, снова повесил.

– Человек герцога. Рука твоего отца. Садись. Выпить хочешь? Джилли учит меня мухлевать в «Дешевом висте».

Янус склонился, чтобы поцеловать Маледикта, но тот отвернулся, словно оскорбленная горничная, не желающая отдаваться своему господину по-хорошему.

– Это игра для слуг, – сказал Янус, видимо, желая поднять Маледикту настроение. Он уселся на кушетку, прижавшись бедром к ноге Маледикта.

– Победа есть победа, независимо от ставок. – Маледикт поднялся и стал неторопливо потягиваться, разминая мышцы.

Джилли, наблюдавшему за этой сценой – всегда только наблюдавшему! – вспомнилось тлеющее пламя, горячая копоть, рокочущие заморские вулканы.

– Значит, вы сбросили труп с чердака, – сказал Янус. – Зачем все эти загадки? – Он схватил Маледикта за руку и попытался усадить к себе на колени.

– Я решил, что мертвый грабитель вызовет меньше разговоров, чем мертвый убийца, – ответил Джилли, когда молчание Маледикта стало затягиваться.

– Надо было подождать, – проговорил Янус.

– Ждать, вечно ждать. Твоя любимая песня. Я что, должен был затолкать его в кладовку? – Голос Маледикта вдруг сделался резким. – Или отправить записку Ласту: извините, дескать, не пришлете ли Януса мне на помощь, а то у меня в спальне труп? Меня стошнило при виде его, и Джилли было почти так же плохо. А тебя неизвестно где носило.

– Отец изменил планы и держал меня при себе до поздней ночи – просматривал отчеты по аренде земли, которой я, быть может, никогда не буду владеть; а я изображал покорного сына. Только теперь с этим покончено, – заявил Янус, пряча лицо в волосах Маледикта. Его голубые глаза разгорелись. – Твой меч достаточно острый?

– Нет, – сказал Джилли. – Нет.

– Не дразнись, – проговорил Маледикт после минутного молчания.

– Я чертовски серьезен, – ответил Янус. – Он пытался убить тебя. Нельзя позволить ему еще одну попытку. Я поднял дичь, Мэл, вынудил ее двигаться. Пора отправляться на охоту.

– Что ты сделал? – спросил Джилли.

– Я налил Амаранте вина, устроив так, чтобы она увидела…

– И что? – прервал его Маледикт. – Просто скажи мне, куда…

– В порт, – сказал Янус. – К «Поцелую Зимы» и оттуда – в Итарус, где они могут объединиться с другим человеком, желающим тебе смерти.

– С Данталионом, – договорил за Маледикта Джилли.

Казалось, Маледикту было все равно: он сидел, опустив веки, губы его изогнулись в улыбке. Человек, затерявшийся в восхитительном сне об убийстве. Он открыл глаза: в самой их глубине клубился чистый, незамутненный триумф.

– Ты сомневаешься в моих возможностях, Янус? Я зарежу Ласта, прежде чем он ступит на борт «Поцелуя».

– Ты не можешь ринуться в ночь, размахивая мечом, как какой-то варвар, – сказал Джилли и встал перед дверью, ведущей в прихожую и дальше на улицу, словно желал преградить им путь.

– Не волнуйся ты, Джилли. Тебе это не поможет – и не изменит того, что мы делаем, – проговорил Маледикт.

– Мы могли бы нанять разбойников, чтобы убить Ласта. Вырви лист из его книги, – предложил Янус.

– Нет, – сказал Маледикт, снова поднимаясь на ноги, стройный, как его меч. – Какая радость от крови, пролитой по поручению?

– Но раны, оставленные мечом, ни с чем не спутать. Если попытаться представить все как несчастный случай – попытку ограбления или что-то вроде…

– К черту все, – сказал Маледикт, пристегивая меч к узким бедрам. – Я был терпелив. И больше терпеть не стану.

– Я нанял мальчика следить за домом, – сказал Янус. – Он даст знать, когда выйдет Ласт. Ты подождешь. – Полуприказ-полумольба возымела действие: Маледикт остановился на пути к двери.

Он мерил шагами холл словно гибкий хищник в городском зверинце, ожидая, отказываясь вступать в беседу, хотя Джилли пытался его разговорить. Записку доставили едва не на рассвете. В ней было всего одно слово. «Сейчас». Не успела бумага коснуться мраморной плитки пола, как Маледикт был уже на улице.

Грачи с криками вспорхнули с крыши; в конюшне пронзительно заржали лошади, словно их стойла кто-то поджег. Маледикт пошел в отступающую ночь – пошел на запах моря в воздухе, пошел, волоча за собой тени, словно темные крылья.

* * *

Граф Ласт на ходу выскочил из кареты и жестом велел кучеру ехать дальше – к притихшей набережной и итарусинскому кораблю, выделявшемуся среди остальных благодаря ледокольному тарану на носу. Разбойник спрыгнул со своего места на запятках кареты. То был не обычный паренек-посыльный, а человек комплекции Джилли. Пока Ласт присматривал за кучером и грузчиками, что перетаскивали на борт его сундуки, громила дежурил, вглядываясь в тени, не разжимая пальцев на рукояти кинжала. Маледикт, прищурив глаза, наблюдал за ними из темного провала стены в переулке. Неужели Ласт думал, что хватит одного-единственного охранника, пусть даже такого крупного: Маледикт давно перестал бояться тех, кто массивнее его. Кровь лилась изо всех людей одинаково. Юноша ощутил укол обиды: Ласт, который предположительно опасался за свою жизнь, доверился силам одного телохранителя и кучера?

Промозглый утренний туман, обнявший улицы и пирс, протянул бледные завитки в укрытие Маледикта, размыл силуэт Ласта. Маледикта согревала ненависть, струившаяся через его сердце и мозг, и он радовался ей, радовался их с Ани общему гневу – гневу, который вытеснял все остальные чувства. Казалось, туман, прежде чем прикоснуться к чему бы то ни было, обмакивает свои медлительные, цепкие пальцы в чернильную беззвездную ночь. Маледикт покинул укрытие и шагнул на пирс, вглядываясь в крупное пятно с нечеткими очертаниями – фигуру Ласта; и за Маледиктом из переулка последовали тени, беззвучно расползлись по причалу, укрыли его запоздалой тьмой.

Разбойник, несмотря на все свои прыжки в сторону теней, оказался, увы, не готов к появлению Маледикта – с уже обнаженным и взметнувшимся клинком. Рост, мускулы – все показное, мельком подумал Маледикт, проскальзывая мимо заваливающегося наземь человека, из горла которого хлынула кровь. Лучше бы Ласт взял собаку: по крайней мере, можно было рассчитывать на ее предупреждающий лай.

– Ласт, – позвал Маледикт, оказавшись на расстоянии меча от графа.

Ласт мгновенно развернулся; одна рука впилась в черенок трости, другая в рукоять; глаза метались в поисках телохранителя. Не отыскав никого, Ласт повернул трость. Та издала щелчок, обнаруживая слабый блеск металла. Лицо Ласта не выразило удивления – лишь смирение и гнев.

– Это он навел тебя? Пусть так. Не рассчитывай, что легко от меня избавишься.

Вместо ответа Маледикт сделал выпад. Клинок зашипел, охваченный собственной жаждой крови; граф отразил удар тростью. Дерево раскололось, и внутри обнаружился меч.

Граф ударил, используя стальную сердцевину в качестве рычага, и вынудил Маледикта отступить, обеспечив себе миг для того, чтобы высвободить клинок из сломанных ножен. Маледикт, танцуя, нанес очередной удар; Ласт избежал его, круто повернувшись на каблуке. Граф позвал на помощь: зов поглотили черные туманы.

– Колдовство, – бросил Ласт, брызгая слюной. – Без него ты ничто. Ты не одолел бы меня без помощи богини.

– Она лишь удерживает остальной мир в отдалении, – сказал Маледикт, снова атакуя.

Меч вонзился в толстую ткань пальто. Ласт вздрогнул, потом резко запахнул пальто, пытаясь обезоружить Маледикта.

Юноша вцепился в свой меч мертвой хваткой, скользящим движением ушел назад; Ласт с молниеносной быстротой, заставившей Маледикта досадливо вскрикнуть, избавился от сковывающей движения одежды.

Перенеся вес тела вперед, граф ударил, метя в лицо Маледикту. Юноша увернулся, даже не сойдя с места, и в бешенстве сорвал с руки Ласта пальто, которым тот пытался воспользоваться как щитом.

В то растянувшееся мгновение юноше стало ясно, что граф Ласт оказался довольно умелым фехтовальщиком, которому вдобавок очень хотелось жить. Но Маледикт, темный и мрачный, двигавшийся так, словно он и сам был лишь клочком тумана, был просто одержим. Постепенно, удар за ударом, он шел к победе.

Темнота была такой плотной и абсолютной, словно морская пучина поднялась и захлестнула город. В ее черных объятьях мир Маледикта сузился до звона стали о сталь и хрипов, что вырывались из легких соперников. Не осталось даже места для ярости или триумфа; изящный бой, который вел Ласт, заставлял Маледикта испытывать лишь наслаждение физическими усилиями и захватывающее дух предвкушение крови. Темный меч скользнул сквозь туман словно призрак, устремился вперед и задел цель; Маледикт застонал от удовольствия, что прежде пряталось, свернувшись калачиком, где-то глубоко в животе, а теперь открыто дало о себе знать. Ласт выругался и нерешительно отступил, из его плеча сочилась кровь.

Туман донес до них приглушенные молитвы перепуганных моряков. Где-то поблизости графа звал кучер, но Ласта теснил меч Маледикта, и у него не хватало дыхания, чтобы откликнуться.

Наконец граф перешел в наступление; вместо коварного скользкого деревянного причала под ногами оказалась мощеная граница пирса и дороги, однако успех стоил Ласту ран на предплечье и бедре.

Лицо Ласта, искаженное отчаянным напряжением, разгладилось, на нем вдруг проступило дикое ликование: по чистой случайности кучер оказался в их круге. Маледикт, пританцовывая, отступил и сделал разворот – клинок вырвался из его руки и вонзился точно в грудь кучеру. Заряженный пистолет выпал из ладони несчастного на брусчатку с оглушительным ревом, полоснув малиновым светом пустоту. Удовольствие на лице Маледикта превратилось в гримасу ярости. Кучер намеревался помешать ему; есть ли еще желающие?

Ласт бросился в атаку, целясь острием меча в мокрый от пота крават на шее Маледикта; юноша увернулся как раз вовремя, чтобы сберечь шею, если не жилет и рубашку. Ткань лопнула: темная парча, светлое белье, плотный хлопок – все рассек один быстрый удар, обнажая белую, светящуюся, как луна, плоть юноши; на ключице расцвела и запеклась капелька крови.

Маледикт зарычал, почувствовав прикосновение тумана к обнаженной коже. Юноша был на расстоянии человеческого роста от тела кучера и от собственного меча; он рассвирепел не на шутку.

Бой продолжался слишком долго; каждая минута приближала Ласта к возможности отсрочить расправу. Наверняка выстрел кто-то слышал; хотя туман рассеивал звуки, в конце концов место поединка обнаружат. Уже теперь до Маледикта донесся женский крик – высокий, пронзительный визг, от которого у него скрипнули зубы. Ласт медлил, сбитый с толку; в тот самый миг, когда граф стряхнул с себя удивление и вернулся к битве, Маледикт одним длинным низким прыжком дотянулся до меча.

Клинок Ласта прошел на волос от резко пригнувшегося Маледикта, едва не задев плоть. И снова послышался звук рвущегося шелка: лента, которой были перехвачены волосы юноши, сползла ему на шею, давая понять, как близко просвистел вражеский удар; но труп кучера и его собственный меч были уже рядом. Пальцы Маледикта сомкнулись на рукояти, окаймленной острыми перьями гарды; меч выскользнул из плоти и кости, словно человеческое тело было другим эфесом, за который он зацепился.

Маледикт замотал головой, отбрасывая с лица волосы, и принялся теснить Ласта к пирсу. Исход дуэли был предрешен: о нем говорили застывшая пустота в лице графа, страх в голубых глазах. Маледикт сделал молниеносный выпад, словно хищная птица бросилась на свою добычу; юноша видел теперь только горло графа. Ласт парировал в самый последний момент; сталь завизжала о сталь, отсекая ему ухо.

– Что ты такое? – выдохнул Ласт.

– Так вот что тебя тревожит? – засмеялся Маледикт, пытаясь взглянуть на себя глазами Ласта. Растрепанные волосы, затеняющие глаза, дикий оскал зубов, узкий красный язык, бледная кожа и нежная грудь, открытая ночному воздуху… Если бы Ласт был не таким законченным аристократом, он страшился бы меньше; но в его жизни женщины всегда являлись лишь игрушками и пешками. Эта же владела мечом – и, более того, дралась с ним до смертельного исхода; с такими графу не приходилось сталкиваться.

– Кто ты? – снова выкрикнул он.

– Чернокрылая Ани! – Имя вырвалось из горла Маледикта помимо его воли.

Ласт зашатался, и Маледикт вонзил меч ему в грудь, повернул клинок; крик, что издал граф перед падением, доставил юноше невыразимое удовольствие. Хлынула кровь, запузырилась над промокшей от пота рубашкой Ласта, вздувая ткань в своем стремлении вырваться на свободу. Если оставить графа, он все равно истечет кровью. Маледикт опустился возле него на колени, коснулся раны.

– Я ударил тебя в сердце или в легкие? Однажды ты тоже забрал у меня сердце.

– Я не стану умолять, – хрипло прошептал Ласт, разбрызгивая кровавую пену на губах.

– Я тоже никого не умолял, только от этого было не легче. – Маледикт поднес ладонь ко рту и носу, вдыхая горячий и острый запах крови. Он облизнул пальцы; кровь согрела ободранное горло, смягчила, но не утолила жажду.

Маледикт стоял, опьяневший от ярости. Этого было недостаточно. Юноша покачивался, размышляя, чей голод, чью жажду крови он сейчас испытывал. Ласт почти мертв, и через мгновение он довершит дело, его возмездие будет доведено до конца в крови и тенях. И все же Маледикт вовсе не чувствовал себя насытившимся, а в животе по-прежнему трепетали крылья.

Едва слышный вздох за спиной напомнил ему о физическом присутствии Ласта. Маледикт обернулся, желая увидеть, как меркнет свет в его глазах, как жизнь оставляет его. Но Ласт уже был не один. Другой человек отыскал дорогу к ним среди туманов.

– Мразь, – выдохнул Ласт. – Явился взглянуть, как твой любовничек прикончит меня? Надо было мне придушить тебя, когда ты только родился.

Янус нагнулся и перерезал Ласту горло от уха до уха.

– Он был мой! – От гнева у Маледикта пропал голос, так что он выкрикнул шепотом.

– Ты слишком долго отсутствовал. Я волновался за тебя. И, как теперь вижу, не зря; шатаешься тут, как привидение, в полуголом виде, – сказал Янус. Он запахнул разорванную рубаху Маледикта. Вдруг пальцы юноши сжались в кулак и, ослепленный крыльями, он ударил. Янус покачнулся, облизывая разбитую губу; глаза его потемнели. – Какая разница, кто убил его? Ты пустил ему кровь, заставил испугаться тебя.

– Он был мой, – повторил Маледикт. – Мой. – Юноша стиснул пальцы на рукояти меча, который словно сам лег ему в руку. Маледикт бросился вперед и еще раз погрузил клинок в тело Ласта. Янус отступил подальше. Маледикт полоснул мечом по животу графа и выдернул клинок плашмя, надеясь услышать последний стон, успеть нанести последнюю рану.

– Хватит, Мэл, – попросил Янус.

Маледикт, не слушая, еще раз прошелся мечом по груди Ласта и вложил меч в ножны – и вдруг осознал, что единственное, чего он теперь желал, было пролить кровь, а единственным человеком в пределах досягаемости оказался Янус. Он устремил взгляд на море: волны накатывали и отступали, туман рассеивался, уже виднелись силуэты кораблей. Сверкающий ростр «Поцелуя Зимы» – молодой человек, словно вырезанный изо льда – сверкал и, казалось, растапливал последние клочья тумана. Джилли бы он понравился, подумал Маледикт, и при этой мысли гнев его стал убывать. Граф был мертв. Его месть совершилась. Маледикт посмотрел в пустые глаза, в безвольно открытый рот. Ани стихла в угрюмом смущении.