Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

– Это не оправдание; это даже не признание собственного проступка, – заметил Ласт.

– Отец, – проговорил Янус с неизменной почтительностью и учтивостью. – Обида нанесена королю Арису, за ним решение. Но если вам позволили говорить, пусть позволят и мне.

От неожиданной дерзости Ласт снова побагровел. Лицо Ариса смягчилось при виде волнения брата; король заговорил мягче.

– Что вы можете сказать в защиту Маледикта?

– Только лишь то, что поступки слишком часто трактуются неверно. Лишь то, что если я не обижен и не считаю, что со мной поступили неверно, хотя именно к моему горлу поднесли острие меча, то, быть может, никто не желал плохого.

Маледикт хотел улыбнуться, но сдержался, опасаясь, что его улыбка будет неверно истолкована. Однако же он был доволен и приятно удивлен – не тем, что Янус встал на его защиту, ибо иного он и не ожидал, а смелостью и одновременно остроумием его речи. Янус действительно изменился, научился осмотрительности, о которой сам Маледикт в минуты ярости забывал.

– Ты слишком самонадеян и непочтителен, Янус. Ставишь собственные заблуждения выше королевских, – проговорил Ласт. – Быть может, я ошибался, полагая, что ты готов к выходу в свет. Пожалуй, тебе не повредит еще год обучения.

Маледикт похолодел. Он не мог смириться с тем, что Ласт еще раз отберет у него Януса.

– Пусть останется, Мишель, – сказал Арис. – Лично я рад видеть того, кто столь предан товарищу. Скажите мне, Янус, вы обидитесь, если я не допущу Маледикта ко двору?

– Нет, сир, не обижусь, но буду огорчен. Вы мой король и мой дядя – а значит, не способны поступать неверно.

Маледикт еле сдержался, чтобы не захлопать в ладоши. Янус овладел тем, что оказалось не под силу ему самому: искусством циничных острот, балансирующих на грани между учтивостью и дерзостью.

– Неужели его слова снискали мне помилование? – спросил Маледикт, не в силах и дальше молчать.

Ласт открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Арис только отмахнулся от него:

– Если поклянешься – без оговорок, без тайного смысла, – что твой клинок при моем дворе останется в ножнах. И лишь боги знают, что теперь будут писать в газетах. – Арис понизил голос, шагнул ближе. – Только, Мэл, не забывай об осмотрительности.

– Клянусь, – Маледикт склонил голову. Он почувствовал, как рука короля замерла над ней, едва касаясь темных локонов. Услышал, как Ласт с отвращением фыркнул; увидел, как граф удалился, не сказав больше ни слова. Маледикт поднял взгляд на Ариса. Бледные глаза смотрели теперь на Януса, стоявшего слишком близко; у губ короля залегла небольшая складка. Король протянул руку и отвел Маледикта на несколько шагов в сторону.

– Во второй раз я принимаю твою клятву, и все же ожидаю твоего извинения, – сказал Арис.

Маледикт почувствовал вспышку раздражения и постарался погасить ее. Он рисковал слишком многим, и все же… он не мог быть другим, только самим собой, и его слова опять прозвучали резко:

– Желаете ли вы, сир, чтобы я встал перед вами на колени, здесь и сейчас, моля вас проявить милосердие? Одно ваше слово – и я буду лежать перед вами, распростершись. Мое будущее в ваших руках.

Арис взял Маледикта за подбородок, приближая его лицо к своему.

– Мишель отрезал бы тебе язык за такие слова… – он отпустил подбородок юноши. – Но я – не мой брат и не ищу оскорбления в каждой речи. Я прощу тебя, но в качестве наказания я заберу твоего спутника. Нам с Янусом пока так и не представилось достойной возможности пообщаться.

Арис жестом велел Янусу идти вперед.

– Ну что, племянник, не желаешь побеседовать с дядей?

Пользуясь тем, что король заслонил их собой от большинства любопытных глаз, Янус прижал губы к ладони Маледикта, прежде чем последовать за королем. Маледикт задрожал, мгновенно ощутив озноб из-за отсутствия Януса, настроение сразу же испортилось. Он хотел броситься за ними, чтобы не выпускать свою любовь из вида. «Сдержанность», – шепнул Янус, согревая своим дыханием ухо Маледикта. «Осмотрительность», – требовал Арис. Маледикт смотрел, как Янус садится в карету короля, и ничего не предпринимал. Когда карета отъехала, он подумал о возвращении домой, и вся радость дня, проведенного с возлюбленным, улетучилась. Зато при мысли о Дав-стрит, о Ворнатти планы Маледикта переменились. Перед возвращением домой нужно было доделать кое-какие дела.

17

– Не хочешь вина? – предложил Арис, взмахом руки приказывая удалиться юному пажу, который попытался подойти к нему с кипой документов, и запираясь с Янусом в своем кабинете.

– С удовольствием, – отозвался Янус, грациозно принимая из рук короля хрустальный кубок.

Арис рассматривал юношу, и его радовало то, что он видел. Несомненно, в жилах Януса текла кровь Ластов; вдобавок манеры его были безупречны. Королю не верилось, что большую часть жизни молодой человек провел в самых ужасных трущобах во всем Антире.

– Это Селия обучала тебя светским манерам? – спросил Арис, усаживаясь в темное, обитое бархатом кресло. Мастифф, издав рык, устроился на туфлях короля; в ответ Арис тоже рыкнул: – Прочь с моих ног, черт тебя подери, Бейн.

– Селия? – переспросил Янус, опуская кубок и взбалтывая вино; родился и исчез рубиновый водоворот. – Она учила меня правильно говорить, когда вспоминала о моем существовании. Ее мир ограничивался запасом старого доброго «Похвального».

– Весьма прискорбно. Быть может, этим объясняется отсутствие Селии при дворе. Я ожидал, что она выйдет из тени, как только газеты запестрят твоим именем, и заявит о своем кровном праве или же запросит солей за молчание о твоем прошлом, – проговорил Арис. – Ты не видел ее после возвращения?

Голубые глаза встретились со взглядом Ариса; король понял, что сильно удивил юношу. И все же реакция племянника потрясла и его самого: неужели Янус вовсе не испытывал родственных чувств?

– Когда я вернулся, – наконец проговорил Янус, – их уже не было.

– Их?

– Селии и ее подруги, – объяснил Янус. – Еще одной шлюхи. Полагаю, они отыскали себе покровителя – или умерли от крысиной лихорадки.

Слова Януса прозвучали совершенно бесстрастно, и это озадачило короля – ведь для мальчика было бы совершенно естественно скорбеть о матери. Впрочем, шлюха или пьяница вряд ли вызывает теплые чувства.

– Как вы уживаетесь с Мишелем? – Дверь резко распахнулась: второй мастифф, искавший хозяина по всему дому, толкнул ее своей тяжелой головой. Бейн оскалил клыки и тихо зарычал, новый пес устроился у камина. Янус улыбнулся.

– Я обожаю его собак.

– Только лишь его собак? – рассмеялся Арис. – Мой бедный братец. Разве тебе больше нечем ответить на его заботу?

Янус поднялся и принялся расхаживать по комнате.

– Я не люблю его. Он был слишком груб, когда забирал меня. Тем не менее я признателен ему за новую жизнь. Должен ли я рассказать вам, что испытываю к своему дяде? – Усевшись на пол возле камина, Янус принялся гладить густой мех собаки. – Или сами поведаете мне что-нибудь? Что такого вы можете сказать, если понадобилась подобная приватность? Хотя для меня большая честь составить вам компанию, я чувствую, что у нашей беседы есть иная цель, помимо общения.

– Разумеется, ты прав. Не приходит ли тебе на ум, что один твой поступок необходимо обсудить с глазу на глаз?

Янус склонил голову к собаке, потрепал мягкие уши. Мастифф принялся колотить хвостом по гранитной плите перед камином.

– Вы имеете в виду Маледикта.

– Именно, – согласился Арис. – Мишель хотел бы, чтобы я приказал тебе прекратить общаться с этим юношей. Причем не как твой дядя, а как глава государства.

– И вы так поступите? – небрежно спросил Янус.

Арис ответил не сразу; глядя на своего безмятежного племянника, он удивлялся, что в нем так восхищало Маледикта: какой огонь, какой источник страсти. Арис полагал, что Янус – приятное добавление к их убывающему семейству, однако, на его вкус и, как он думал, на вкус Маледикта, слишком водянистое. Едва заметное сомнение все же зародилось в его душе: что, если Янус лишь играет роль? Серьезность и честность были не самыми распространенными качествами у мужчин, выросших при королевском дворе – впрочем, в Развалинах дела наверняка обстояли так же. Потом, вспомнив спор Януса с Ластом, король вздохнул. Человек, взявшийся демонстрировать крайнюю степень дружелюбия, не станет совершать поступков, оскорбительных для кого бы то ни было.

– Дядя? – позвал Янус.

– Ты любишь Маледикта? – спросил Арис.

– До умопомрачения, – признался Янус.

– Молва утверждает, что ты околдован.

– Лишь старейшим из всех видов волшебства – любить и быть любимым.

Арис не смог сдержать улыбки от романтической простоты этого заявления. Он вспомнил, как спорил с Мишелем в большой, увитой плющом беседке Ластреста, приводя свои доводы в пользу женитьбы на Авроре Ворнатти – итарусинской дворянке, к тому же родственнице человека, которого ненавидел его брат.

– Теперь, когда погиб Критос, ты наследник Ласта, – заметил король.

– Пока еще я не наследник. Отец считает мои успехи недостаточными.

– Ты мог бы ему помочь.

– Отказавшись от Мэла? – спросил Янус. – Пожалуйста, не требуйте от меня подобного.

– Я и не стану, – удивляясь сам себе, ответил Арис. – Ты отнюдь не первый аристократ, заведший отношения с юношей. Однако ты должен убедить Мишеля, что намереваешься возвысить наш род. Понимаешь, о чем я? – Арис наклонился, положив руки на спину пса, словно это была кафедра, сам он – учитель, а Янус – ученик.

– Я должен жениться. Произвести наследника. Здорового наследника.

– Удачно жениться. На девушке с безупречной родословной – в противовес сомнительности твоей, – добавил Арис. – Я слышал о твоих подвигах в Итарусе. Если в них есть хоть толика правды, у тебя не возникнет затруднений с женой.

– Вы имеете в виду, в постели, – поправил Янус. Его губы, Долго сохранявшие серьезность, расплылись в улыбке. – Нет, с этим проблем не будет. А вот с выбором супруги…

– Я мог бы назвать одно подходящее имя, – сказал Арис.

Янус неуверенно попросил:

– Вы не дадите мне немного времени, чтобы выбрать самому?

Арис поставил кубок.

– Если ты обещаешь к концу года выбрать невесту и представить ее на мой суд, можешь искать сам. Если нет, я выберу за тебя, и будь благодарен, что это сделаю я, а не Мишель.

Собаки, повинуясь едва заметному сигналу короля, поднялись и стали потягиваться, вывалив языки. Янус встал, ожидая разрешения уйти.

– Ты… – Арис заколебался. – Ты уже встречался со своим кузеном?

– Нет, – ответил Янус.

– Тогда идем, он любит гостей.

Арис распахнул дверь, выпуская собак, и паж, отброшенный к стене, поспешил подняться.

– Сир, капитан Джаспер интересуется, не будете ли вы…

– Не сейчас, Маркус.

– Дядя, если вашего внимания требует какое-то дело… Полагаю, нужно заключить несколько соглашений, – проговорил Янус.

Арис шел по коридору, бросая короткие фразы.

– Дайнландцы хотят возобновить наше торговое соглашение, но, подобно Итарусу, лишь к собственной выгоде, а не к нашей. Они надеются воспользоваться тем, что я наложил запрет на импорт из Итаруса. Однако они сбросили со счетов Прииски, которые начинают приносить доход: знать может сколько угодно возмущаться экзотическими и безвкусными украшениями и диким видом аборигенов. Зато последние шесть кораблей доставили нам кукурузу, рис и пшеницу, которая особенно мила моему сердцу. Потому не вижу причин уступать необоснованным требованиям Дайнланда. Пусть подождут и лишний раз поразмыслят над собственной скупостью.

– А кирдская делегация? – спросил Янус.

Король остановился.

– Похоже, ты в курсе событий.

– Я сын Ласта, – ответил Янус. – Разве я не должен интересоваться делами Антира?

Арис улыбнулся.

– Я рад этому. Но кирдцы тоже повременят – если честно, я не вполне уверен, что они – не пешки Итаруса и Григора, который устал оттого, что никак не может нас аннексировать. Не вижу иной причины для Кирды интересоваться нашим кораблестроением.

Собаки взбежали вверх по лестнице и понеслись вперед по длинному коридору. Арис улыбнулся: при виде любимцев настроение у него опять улучшилось.

– Вообще-то это гончие Ади, они скучают, когда я держу их около себя.

Стражник у дверей детской впустил псов в комнату; было слышно, как их хвосты колотят по ковру. Гвардеец с поклоном распахнул дверь.

– Папа, – сказал мальчик, он валялся на толстом ковре, играя с собаками. Потом встал на четвереньки, заметил Януса и смолк.

Арис попытался взглянуть на сына глазами постороннего, и все же трагедия была налицо: миловидный двенадцатилетний подросток, которого нельзя заставить ни думать, ни учиться. Да что там учиться – Ади не умел вытирать салфеткой рот и не усвоил многих других действий, доступных даже двухлетке. Принц был слишком тонкокостный для своего возраста. Ему не хватало обычной подростковой угловатости, предшествующей возмужанию. Адиран никогда не повзрослеет – он обречен всю жизнь провести без будущего, в бесконечных детских забавах.

Мальчик кинулся к Арису и прижался к его боку, глядя на Януса. Янус поклонился.

– Ваше высочество.

– Они голубые! – Принц приблизился, протянул руку. В последний момент Янус мягко перехватил ее.

– Да, мои глаза такие же голубые, как у вас. – Ноздри Януса слегка раздулись, словно он чуял, подобно животному, изъян в наследнике престола.

– Адиран, это твой кузен Янус, – сказал Арис. – Ты поприветствуешь его?

Десять лет занятий, десять лет повторений, десять лет сосредоточенных усилий со стороны Ариса – и Адиран ответил на подсказку неловким поклоном.

Тут же развернувшись, мальчик принялся искать в карманах отца карамельки, которые очень любил. Арис усадил сына на колени. Мальчик спрятал лицо под подбородок отца и сосредоточенно сосал конфету, время от времени вытаскивая, чтобы взглянуть на нее, и убирая обратно в рот.

– У него доброе сердце, – сказал Арис, – потому нам с ним проще найти общий язык. Хотя порой я думаю: неужели он не осознает, что его тюрьма – собственное сознание…

Янус поднял руки, потом расслабленно уронил: хотел было что-то ответить, но передумал. За это Арис испытал к нему еще большую симпатию.

– Мой бедный сын станет королем, во всяком случае номинально, – проговорил Арис. – Итарус поглотит его целиком. – Арис старался изгнать из сердца боль, что вызывали слишком яркие картины будущего, уготованного Адирану. На каминной полке, завешенное кружевом, стояло изображение Эпсит, богини созидания и отчаяния. Эпсит смотрела на короля насмешливо, однако из полуприкрытых ее глаз лились слезы; это сочетание несочетаемого всегда завораживало короля. Он убрал из дворца все остальные изображения богов, оставил лишь одно – быть может, просто потому, что находил Плачущую Эпсит очень красивой, самой красивой из Богов. Чем-то – улыбкой сквозь слезы? – Эпсит напоминала ему покойную жену.

Опустив взгляд, Янус робко спросил:

– Дядя, вы же не стары. Почему вы не хотите жениться снова?

Арис покачивал ребенка. Да, то же самое и Мишель говорит.

– Я не стану подвергать еще одно дитя опасности стать узником собственного слабоумия. Ты должен рискнуть вместо меня, Янус. Не отказывай мне в этом. – Он поднялся и теперь держал Адирана под мышки. Мальчик обхватил отца тонкими, как паутинки, ручками, хрупкими и цепкими одновременно. Ты сам найдешь дорогу, Янус, или велеть Маркусу проводить тебя?

– Буду признателен, – ответил Янус.

Дверь снова отворилась. Джаспер, начальника Королевской гвардии, вошел и коротко поклонился.

– Сир, антимеханики спалили последний двигатель Вестфолла; требуется помощь гвардии. Нам нужен ваш приказ…

Арис вздохнул, глядя на красное от смущения лицо Джаспера; снова вздохнул, увидев за спиной начальника гвардейцев пажа Маркуса в обнимку со стопкой бумаг.

– Разумеется, – проговорил он, отпуская Адирана играть.

Получив позволение уйти, Янус откланялся и последовал за Маркусом, повторяя путь по тихим коридорам, оштукатуренным и обшитым деревянными панелями. Наконец он оказался во внутреннем дворе, где по стенам висели лампы и канделябры. Со своего удобного наблюдательного пункта в детской, из-за зарешеченных окон, вслед Янусу смотрел Арис.

* * *

Маледикт вернулся домой лишь поздно вечером, и Джилли, услышав его шаги, потихоньку выбрался из комнаты задремавшего Ворнатти. В прихожей он уже никого не застал; камзол Маледикта был небрежно перекинут через перила. Наконец по тихому смеху ему удалось отыскать юношу в парадной гостиной.

Джилли, ожидавший, что Маледикт вернется с Янусом, чем бросит очередной вызов гневу Ворнатти, несказанно обрадовался, когда застал юношу сидящим на корточках перед сценой в полном одиночестве.

На маленькой сцене размещался кукольный театр. Не оглядываясь, Маледикт проговорил:

– Видел, что мне прислал Янус? – Маледикт со смехом пронес крошечное, похожее на ворону божество над миниатюрным занавесом. Из клюва Ани свисали ниточки еще меньших марионеток: они начинали дергаться, когда вздрагивала Ани: ближайшие ниточки приводили в движение следующие, и так Далее. Взглянув вверх, Джилли понял, что нити тянутся за границы театра, уходят вверх от Маледикта, от него самого и от Ворнатти, и охватывают дальние пределы города.

– Только дурак играет в марионетки с богами, – резко бросил Джилли. Барон весь день мучил его, причем каждая следующая пытка была изощреннее предыдущей. Ворнатти сохранил не только итарусинский норов, но и итарусинскую изобретательность.

Маледикт ответил лишь:

– Тогда дураков очень много. Похоже, подобные театры весьма популярны.

– Они создавались для того, чтобы повествовать о богах, – вспомнил Джилли рассказы матери.

– Расскажи! – попросил Маледикт.

– Нет, – сказал Джилли. – Ты уже и так все знаешь: наши требования и мечты сначала спровоцировали ссоры богов, потом битвы и, наконец – по приказанию Баксита – Их самозабвение. Лишь так Они могли отделаться от нас.

– Если ты считаешь, что Ани умерла, я не понимаю, почему тогда ты вообще Ее боишься, – удивился Маледикт, отбирая у Джилли фигурку. – И все же, думаю, здесь есть крупица здравого смысла. Баксит во многом похож на Ариса: пытается управлять теми, кто, взывая о помощи, попирает его слова.

Джилли помедлил, прежде чем решиться на следующий вопрос; озноб пробрал его до костей.

– Баксит? Неужели ты встречался с…

– Ты что, думаешь, Ани станет мною делиться? – спросил Маледикт. – Не будь глупцом. Я просто рассуждал.

Издалека донесся визг колокольчика: Ворнатти проснулся и яростно терзал веревку звонка.

– Пойди утешь его, – попросил Джилли, беря Маледикта за предплечье. – И не упоминай имени Януса.

Маледикт расхохотался.

– Да не дергайся ты так, Джилли. Я привез ему подарки. Разве Ворнатти не приятно будет узнать, что я вспоминал о нем?

Джилли колебался: в тоне Маледикта он уловил подвох. Маледикт казался чересчур жизнерадостным, словно ребенок, готовящий приятный сюрприз.

– Подарки, Мэл? – переспросил Джилли.

– Я и тебе кое-что привез, – сообщил Маледикт, доставая маленький сверток в полупрозрачной упаковке.

– Мне?

Маледикт подал ему плоскую упаковку.

– Эту штуку я купил у твоего приятеля-моряка, Рега. Он клянется, что тебе она понравится. Как будто я сомневался. – Он сгреб остальные свертки и направился в комнату Ворнатти.

Джилли отгибал органзу с позолоченными краями до тех пор, пока не стало ясно, что скрыто внутри. Там оказалась миниатюра – гравировка на китовой кости; углубления заполняли чернила и золотая фольга, являя изысканную картину. Человек в одеянии из перьев поднимался по лестнице к облакам, и путь ему освещал луч золотого солнца.

Джилли улыбнулся, сверх всякой меры тронутый поступком Маледикта. Он поставил гравюру в своей комнате, присоединив к маленькой коллекции других сокровищ: изящной шкатулке с секретом, подаренной Ворнатти, где хранились его скудные сбережения, четырем едва ли не до дыр зачитанным книгам, изогнутой стеклянной капле с витой ракушкой внутри, золотой снаружи и ярко-розовой в глубине. Джилли коснулся гравюры в том месте, где из неба лился солнечный луч; золото потеплело под пальцами.

Тут же вспомнив странную веселость Маледикта, Джилли поспешил в спальню Ворнатти. Барон все еще безрезультатно повторял в различных вариациях невысказанный вопрос самого Джилли: «Но где ты был?»

Маледикт пожал плечами.

– Я уже не раз тебе говорил. – Он бросил букетик лилий и ночных фиалок на прикроватный столик. – Я даже купил тебе цветов, потому что ты весь день просидел взаперти в доме и не видел, как цветут сады. Хотя, признаю, мои цветы не идут ни в какое сравнение с браслетом, который ты подарил Мирабель.

– Значит, она показала тебе мой подарок, – проговорил барон.

– Да. Кстати, глупый поступок, – ответил Маледикт. – Как любая попрошайка, она вернется требовать большего.

– И почему ты решил, что я ее разочарую? – поинтересовался Ворнатти, с самодовольной ухмылкой откидываясь на подушки. – Быть может, по ее возвращении в город состоится наше венчание. Разве я не говорил тебе прежде – или ты был слишком увлечен мыслями о щенке Ласта?

Глаза Маледикта почернели; он пожал плечами.

– Ты слишком хитер, чтобы попасться на удочку той, которая охотно наставит тебе рога в первую брачную ночь. Вдобавок мы заключили сделку; раз я воздерживаюсь от общения с Янусом, ты должен воздерживаться от контактов с Мирабель. – Маледикт порывисто поцеловал Ворнатти в лоб и в губы. – Не будь таким раздражительным, а то у меня испортится настроение.

– Ты распрощался с Янусом? – недоверчиво спросил Ворнатти. – Твоя великая страсть сгорела в один день?

– Торжественно клянусь, – сказал Маледикт, – любым богом, каким захочешь, что ты никогда не застанешь меня в компании какого бы то ни было Иксиона. Ни Януса, ни Ласта. Знаешь, Януса совсем не интересуют сплетни. У него в голове сплошные новости, и торговые соглашения, и бедствия демобилизованных солдат. Мрачных мыслей у него не меньше, чем у Вестфолла. Он спрашивал моего мнения по поводу запрета Ариса на импорт из Итаруса. А я спрашиваю тебя…

Ворнатти улыбнулся, а Маледикт принес оставшиеся свертки. Первый, бесформенный, перевязанный газовыми лентами, явил статуэтку в лучших традициях борделя; юноша принялся играть ею на простынях барона.

– Как только я ее увидел, сразу же подумал о тебе.

Джилли едва не ахнул. Барону плотоядно улыбалась обезьянка, непристойно ласкающая сама себя.

– Какое бесстыдство, – сказал Ворнатти, впрочем, едва сдерживая смех. – И, без сомнения, ты расплатился от моего имени.

– Пришлось. В последнее время ты совсем не даешь мне денег. Если бы ты дарил мне драгоценности, я мог бы их заложить, как, без сомнения, Мирабель поступила с твоим браслетом, – заметил Маледикт. – А вот… – он достал две обернутые в серебристую бумагу коробочки, одну маленькую, другую побольше, обе перевязанные лентами, – шоколад из Приисков.

Он положил большую коробку на колени Ворнатти, развязал ленточку и сорвал бумагу. Выбрал конфету для себя и с наслаждением закинул в рот.

– Они восхитительны – попробуй, Ворнатти! И ты, Джилли. – Маледикт вручил маленькую коробочку Джилли, который проворно схватил ее. – Давай, сделай одолжение, отведай перед ужином. – Он поднес конфету к губам старика. – Предложение мира, милорд?

Ворнатти встретился взглядом с Маледиктом, прежде чем принять угощение; конфета растаяла, и юноша терпеливо позволил барону слизать шоколад с его пальцев.

Маледикт растянулся на бархатном покрывале, кружево рукавов вспенилось вокруг коробки конфет. Скрестив ноги в туфлях, он потянулся за очередной конфетой. Ворнатти шлепнул его по руке.

– Мое. Но я поделюсь.

Маледикт принял конфету из трясущейся руки Ворнатти, аккуратно подхватив ее языком и зубами и высосав сладкую начинку из темной оболочки. Глядя на юношу, Ворнатти сам взял еще одну конфету.

Джилли крутил упаковку в руках; на этикетке значилось «Наслаждение» – название магазина, в котором Арис покупал карамель для принца. Он взял одну конфету, и запах ударил ему в нос, манящий, соблазнительный, и все же…

– Ты что, не хочешь шоколада? – спросил Маледикт, кладя голову на плечо Ворнатти и позволяя старику поцелуями собрать со своих губ остатки лакомства.

Джилли надкусил конфету. Сладость разлилась по языку – ароматная, нежная, тягучая. Он решительно глотнул – и вдруг почувствовал тошноту, как человек, внезапно обнаруживший в яблоке червя. В памяти всплыл образ виселицы.

– Тебе они не по вкусу, Джилли? – удивился Маледикт.

– Не обращай на него внимания, – посоветовал Ворнатти. – Он просто не умеет быть благодарным. – Уловив тревожную нотку в голосе барона, Маледикт приник ближе.

– А я умею, – проговорил он, подавая Ворнатти следующую конфету.

– Сладкий маленький врунишка, – проговорил старик, хотя тонкая кожа на его щеках раскраснелась от удовольствия. Джилли закинул конфету в рот целиком и поспешно прожевал, стараясь не смотреть, как Ворнатти поглаживает Маледикта по бедру.

– Не принуждай себя, Джилли, – сказал Маледикт. – Я заказал устриц на ужин. Присоединишься к нам, Ворнатти?

– Думаю, нет. Останусь в постели, буду есть шоколад и вести себя, как избалованный старый дурак, – ответил Ворнатти, благодаря покладистости Маледикта впавший в благодушное настроение, каким нечасто баловал своих домашних. – Повремени. Я буду кормить тебя шоколадом, пока не зазвонят к ужину.

– Прямо как в кирдском гареме, только не так много песка, – сказал юноша. – Позовем к нам Джилли?

– Нет, – в один голос сказали оба, Джилли и Ворнатти; Маледикт расхохотался, не в силах остановиться даже тогда, когда Ворнатти жадными руками обнял его за плечи.

У Джилли свело живот при виде Маледикта, развалившегося в постели Ворнатти; и все же он боялся уйти. В необычном, легкомысленном поведении Маледикта ему чудилась опасность.

Раздался удар гонга – сигнал к ужину. Джилли подпрыгнул, уронив маленькую серебристую коробочку на ковер. Маледикт высвободился из объятий Ворнатти. Губы его раскраснелись от ликерной начинки, лицо разгорелось – быть может, от удовольствия, а быть может, от тщательно скрываемой ярости.

– Идем, Джилли. Оставим Ворнатти наедине с десертом. – И Маледикт потянул Джилли за собой, прочь из комнаты.

* * *

За столом Джилли ковырялся в еде, с отвращением глядя на фаршированных устриц.

– Ты что, не голоден? – спросил Маледикт.

В пламени свечи лицо юноши, казалось, само светится; а за плечами трепетали темные крылья. У Джилли голова раскалывалась. Он потер глаза, виски – и видение исчезло. Только чудилось ему, что комната плывет, словно жидкая: как будто стены были всего лишь занавесками, которые вот-вот отдернут. Он замотал головой. Во рту по-прежнему сильно ощущался вкус шоколада.

– Что ты мне подсунул, Маледикт? Что было в шоколаде? – спросил Джилли, повышая голос.

– «Игра теней», – объяснил Маледикт. – Она не опасна. Просто успокоительное, хотя некоторые утверждают, что оно вызывает видения.

– Зачем?

– Потому что вкус «Похвального» ты бы узнал, – чуть удивленно ответил Маледикт. Джилли ждал ответ на другой вопрос – зачем вообще он подмешал ему снадобье. Тут комната дернулась; балки потолка над головой отбрасывали тени, как мачты корабля, охваченные свечением моря. Джилли закрыл глаза руками.

– Ты что-то видишь? Расскажи, что.

Джилли вгляделся в кружащий свет, испускаемый свечами: сквозь кожу Маледикта, словно весенние цветы, пробивались перья.

Маледикт уселся на стол поближе к Джилли. Тот поднял глаза, рассматривая лицо Маледикта.

– Смерть в твоих глазах, – прошептал Джилли.

– Только не твоя – никогда!

Джилли ощутил легкое прикосновение к щеке – и Маледикт исчез. Джилли встал; пол ушел из-под ног, и он споткнулся, и заскользил по комнате, и подкатился к закрытой двери. Из дерева донесся царапающий звук – словно когти большой птицы. Джилли встал на колени, цепляясь за дверную ручку. Дверь отворилась, и на громадных черных крыльях в комнату ввалилась тьма.

Она сгорбилась на столе, разъяв пасть; Она дышала прерывисто и сипло, как умирающий. С каждым выдохом темнота в комнате сгущалась, и вскоре остался только один источник света – свеча, горевшая ровным бледным пламенем. Стол превратился в алтарь, недоеденные кушанья – в жертвоприношение Ей. Джилли попятился, стараясь избегнуть Ее взгляда. Она перегнулась через край стола словно висельник, болтая в воздухе бледными ногами и расправив крылья.

– Он Мой. Он будет поклоняться Мне. Он будет любить Меня. И что бы ты ни делал, это не спасет его от Моего поцелуя в самом конце. – Ее голос, голос богини, иссушал разум.

Джилли вскрикнул и проснулся – он сидел, опустив голову на стол, шея затекла, онемевшие руки висели по обе стороны от стула. Он потрогал стоявшую рядом тарелку: остыла. Свечи догорели наполовину, оплавив воск в лужицы. Стрелки часов совершили прыжок: миновал не один час. Задрожав от негодования, Джилли с грохотом отодвинул стул. В ушах до сих пор звенело. Пошатываясь, он побрел по коридору прочь из столовой.

Дверь в спальню Ворнатти была закрыта. Джилли коснулся глухого темного дерева, помедлил. Наконец он толкнул дверь в темноту и непроизвольно сжался, однако по другую сторону его ждал полумрак слабо освещенной комнаты. В центре помещения стояла кровать Ворнатти. Балдахин был опущен, изнутри не доносилось ни шороха. Джилли на нетвердых ногах приблизился, с трудом разбирая дорогу в тусклом свете, взялся за портьеру. Пальцы стиснули бархат, однако он не нашел в себе сил, чтобы отдернуть балдахин и принять то, что находилось внутри. Звон стекла заставил его дернуться, словно в спазме.

Из тени кресла-каталки поднялся Маледикт с кубком в руке. Вино окрасило его губы в цвет запекшейся крови.

– Ты убил его? – спросил Джилли голосом столь же хриплым, что у Маледикта. – Скажи мне правду, Мэл… – Джилли, дрожа всем телом, привалился к стене. – Он мертв?

Маледикт налил в рюмочку бренди и подал Джилли.

– У тебя руки дрожат.

Джилли подумал о свершившемся убийстве, и об убийцах, застигнутых врасплох, о загнанных в угол крысах и ядах, но все же поднес рюмку к губам и без колебаний проглотил напиток. Бренди разлилось теплом по языку, горлу, желудку.

– Да, – проговорил Маледикт, вновь погрузился в мягкое кресло и положил ноги на кровать, носками туфель чуть отодвинув балдахин.

– Как? – спросил Джилли. – С помощью яда? Или так же, как Критоса? – Голос Джилли дрогнул: он представил себе вид залитых кровью простыней.

– Мирно. – Маледикт осушил кубок, налил еще.

Джилли поставил рюмку и отдернул балдахин, все еще ожидая, что Ворнатти вот-вот проснется и разразится яростной бранью. Поднял тяжелую перьевую подушку с лица барона: материя была тягучей словно жидкость – и такой же смертельно удушающей. Ворнатти лежал с открытым ртом и закрытыми глазами, скрюченные руки повисли расслабленно – в спокойствии, которого не давали ни жизнь, ни наркотики. Джилли потер мокрое от слез лицо.