Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

19

Женщины по природе своей больше подвержены нервным припадкам, чаще взывают о помощи к богам. Однако они одновременно создания переменчивые, не более способные следовать избранным курсом, чем корабль без парусов, и их мелочный гнев часто умирает, едва слетев с губ, забытый с приближением новой бури эмоций. Хотя и существуют предания о женщинах, призвавших на помощь богов, лишь немногие из них основываются на реальных событиях, и, уж конечно, я не встретил пока ни одной женщины, целеустремленной настолько, чтобы снискать внимание божества.

Дариан Ченсел. О теологии

– Джилли, расскажи мне о дебютантках этого года. Король намерен женить меня.

Янус был в одном исподнем, светлые волосы струились по высокой и крепкой, как мраморная колонна, шее. Джилли крепко держал перед ним тазик для бритья и зеркало, исподтишка изучая юношу. Кожа Януса была исполосована шрамами, отмечена старыми ранами, залеченными небрежно, без наложения швов. Обычно юные аристократы кожу имели гладкую, холеную; Янус скорее воскрешал в памяти представителей прежнего поколения, тех, кто сражался и проливал кровь, тех, чьи судьбы можно было читать по шрамам и рубцам. Джилли гадал, выписана ли та же кровавая биография на коже Маледикта.

Маледикт, уже полностью одетый, валялся, нежась в смятых простынях, не сводя восхищенного взгляда с Януса.

Янус порезался и вздрогнул: пятнышко ярко-красной крови выступило на белой коже.

– Ты слишком остро затачиваешь бритву.

– Какой смысл в тупом лезвии? – удивился Маледикт. – Ладно, я побуду твоим лакеем. – Он сел, расправил простыни и потянулся за бритвой.

– Для цирюльника ты чересчур увлекаешься острыми предметами, – сказал Янус.

Маледикт откинулся обратно на груду подушек, подпер голову руками.

– Вот я и выяснил, насколько ты мне доверяешь.

Янус внезапно набросился на Маледикта, обнял и лениво поцеловал.

– Ты запачкал меня кровью. – Маледикт вытер пятно около рта.

Янус нагнулся, слизывая кровь.

– Есть несколько приемлемых кандидатур, в зависимости от твоих намерений, – проговорил Джилли, которому прискучило наблюдать за их игрой.

– Я желаю получить то, что причитается мне по праву рождения, – глухо сказал Янус, уткнувшись в нежную кожу на шее Маледикта. – Титул и все, что он подразумевает.

Маледикт высвободился из объятий и сел позади Януса, запрокинув его голову назад.

– Подумай, пока я буду брить. – Маледикт, не слушая возражений Януса, взял тазик и бритву.

– Амаранта Лавси, – произнес Джилли по некотором размышлении.

– Дочь герцога Лава? Она не дебютантка, слишком взрослая и серьезная, помешана на книгах и лошадях. Отец рассказывал мне о ней, – проговорил Янус, едва не нахлебавшись мыльной пены.

– И была бы вне досягаемости бастарда, – добавил Джилли, – если бы только не запятнала свою репутацию, будучи поймана с задранной юбкой в объятиях конюха. Однако она не рожала и обладает солидным приданым. Помимо того, что является дочерью советника.

– Арис ждет наследника. Она бесплодна? – поинтересовался Янус.

Джилли пожал плечами.

– Об этом никогда ничего не говорили. Впрочем, не так уж она и стара.

– Она хороша собой, Джилли? – спросил Янус. – Мне пока не приходилось видеть ее.

Пальцы Маледикта судорожно сжали бритву.

Джилли вспомнил свой первый выезд в свет с Ворнатти и первый взгляд, брошенный на Амаранту. Она была ему ровесницей и настолько не походила на его сестер с фермы, словно принадлежала к другой расе. Леди Совершенство, называли ее при дворе. Когда она проходила мимо Джилли, ее юбка заклубилась вокруг его туфель, и он едва не растаял от страсти.

– Очень хороша, – ответил Маледикт, опережая Джилли.

– Прекрасна, – поправил Джилли.

Маледикт издал рык, стиснув ручку бритвы, и Янус поднял руку, отстраняя лезвие.

– Полагаю, красивая жена приятнее, чем уродина. А почему она не замужем, Джилли? – спросил Янус, по-прежнему удерживая руку Маледикта вместе с бритвой.

– Ее отец медлит в ожидании высокого титула. Даже теперь. По слухам, он подумывал об итарусинском герцоге, чтобы таким образом возместить часть денег, утекших за границу в составе десятины Итарусу. Однако твой титул мог бы показаться ему даже более привлекательным, учитывая перспективу трона Для будущих поколений.

– И все же она старовата, – заключил Янус.

– Если она тебе не нужна, с ней может спать Джилли. Он уже признался, что находит ее привлекательной, – резко проговорил Маледикт.

– Я не стану делиться с Джилли, – сказал Янус.

Джилли встретил взгляд светлых глаз и понял содержавшееся в них предупреждение, словно оно было произнесено вслух. «Я могу неожиданно обременить себя отпрыском фермерского сына взамен наследника».

Маледикт дал Янусу пощечину; удар оставил красный след на только что выбритой коже и эхом разнесся по комнате. Янус поморщился и снова перехватил бритву, стараясь выдернуть ее из ладони Маледикта.

– Ах так, тогда сам спи со своей красавицей-женой. – Маледикт толкнул Януса вперед и спихнул с кровати. Мыльная вода выплеснулась ему на колени.

Янус, не обращая внимания на вспышку гнева Маледикта, сказал, обращаясь к Джилли:

– Пусть будет Амаранта. Женитьба на девчонке Лавси превращает вынужденный брак в нечто большее, чем просто возможность угодить Арису. Поддержка Лава будет неоценимой в моей охоте за титулом.

– Амаранта – девушка гордая. Она может отказать, – проговорил Джилли, не сводя глаз с лица Маледикта. Он коснулся запястья юноши, желая успокоить, однако тот извернулся и отпрянул, яростно и нервно.

– У нее что, в самом деле есть выбор? – удивился Янус. – Когда Арис уговаривает меня жениться, а ее отец мечтает выдать ее замуж прежде, чем она отыщет еще одного конюха, чтобы скрасить свои дни? Скажи мне, она по-прежнему на хорошем счету в обществе? У меня нет никакого желания обременять себя отверженной в свете женой.

– Она дочь Лава, – ответил Джилли. – Ее грехи забудутся, едва она вступит в брак.

– Довольно, – выкрикнул Маледикт, и голос его сорвался.

Лицо Януса сделалось мягче, он потянулся к возлюбленному.

– Пойди сюда, мой темный рыцарь.

Маледикт упал на колени перед Янусом, спрятав голову у него в ладонях.

Янус погладил темные волосы, потом сказал:

– Что еще мне остается делать, Мэл? Если не Амаранта, тогда кто? Будет ли та, которую ты примешь?

– Я ненавижу их всех, – прошептал Маледикт срывающимся голосом.

– И я стану ненавидеть, я обещаю, – сказал Янус, откидывая кудри Маледикта, чтобы поцеловать его в шею.

Маледикт отвернулся, когда Янус принялся искать его губы своими, и обратился к Джилли с просьбой:

– Джилли, устрой так, чтобы Янус встретился с Амарантой. Выясни, куда она ходит, чем занимается, что ей по душе. Относись к ней как к любому другому врагу, с которым мы собираемся разделаться.

* * *

Джилли вернулся домой после обеда, повстречавшись по очереди со знакомыми слугами-шпионами и информаторами. Хотя в основном речь шла об Амаранте, он также увиделся со служанкой Вестфоллов, чтобы выяснить, не вернулась ли еще Мирабель. Ответ был отрицательный, однако Джилли заметил, как девушка отвела взгляд, и усомнился в том, что она говорит правду. Последнее, что они слышали о Мирабель, им доложил кучер. После похорон Ворнатти он следил за ней до границы Развалин и не посмел последовать дальше; Мирабель стала пробираться вглубь, поднимая длинной юбкой вихри мусора. Развалины и их обитатели должны были прикончить ее, однако у Джилли на этот счет имелись неприятные сомнения. Мирабель была опасной женщиной.

Собрание грачей на карнизе ворчливо выразило свое согласие с размышлениями Джилли, и он поежился, поспешно шмыгнул в дом и не посмел поднять глаз – боялся встретить черные птичьи взгляды. В прихожей его подкарауливала Ливия.

– Будь осторожен, Джилли. Как только ушел лорд Ласт… ну, в общем, он впал в довольно дурное настроение. Швырнул в меня чайник. И еще разбил зеркало на лестнице.

Джилли взглянул вверх на темные ступени.

– Почему бы тебе не пойти куда-нибудь развеяться.

– Тебе не придется просить меня дважды, – сказала Ливия, протягивая ладонь, и Джилли, сообразив, что ее жалование лишь через неделю, вручил ей горсть медяков.

– Я дам тебе луну, если ты уведешь с собой двух других служанок.

– Этих скучных мышек? – посетовала Ливия, но все же согласно кивнула.

Джилли взбежал по лестнице, перескакивая разом через две ступеньки, и остановился. Ливия не сказала, что Маледикт воспользовался бронзовой статуэткой змея, той, что стояла в холле, чтобы разбить зеркало. Рама все еще удерживала расколотое стекло; лишь несколько серебристых кусочков из самой середины окропили ковер. Переступив через них, Джилли постучался к Маледикту и, недовольно бормоча, отворил дверь.

Юноша сидел на кровати, бритвой распарывая галстуки. Пол вокруг был усыпан обрывками раскромсанной ткани. Вообще в комнате царил беспорядок: на каминной полке валялась туфля, тазик для бритья отлетел к стене, чайник был опрокинут, вода вылилась на ковер.

– Чью глотку ты в мечтах перерезаешь? – поинтересовался Джилли.

– Свою, – ответил Маледикт. Лицо его было все в пятнах от слез и ярости. Горечь изогнула губы унылой кривой. У Джилли екнуло сердце.

– Это из-за его женитьбы, – догадался он.

Маледикт принялся тереть распухшие глаза. Бритва угрожающе скользила возле самой его щеки, и Джилли отобрал ее и закрыл.

Глаза Маледикта тут же почернели:

– Я еще не закончил.

– Может, я лучше налью тебе чего-нибудь выпить? – Джилли взглянул на поднос для бокалов, усыпанный осколками хрусталя. – А еще лучше давай закончим начатое тобой дело и напугаем кухарку так, что она уйдет из дома на сегодняшнюю ночь. Наведаемся к ней в кухню и выясним, что за спиртное она таскает из твоего винного погребка.

– Я не ребенок, которого надо баловать, – предупредил Маледикт.

– Почему бы мне и не побаловать тебя, – возразил Джилли. – Такое впечатление, что у тебя разрывается сердце.

Маледикт позволил Джилли поднять себя на ноги.

– Когда он женится…

– Успокойся, – остановил Джилли. – Поразительно, насколько приятнее кажется жизнь после стаканчика спиртного.

– Странно, что ты до сих пор не превратился в пьяницу – с такой-то философией, – заметил Маледикт, все же позволяя Джилли проводить себя по лестнице вниз, потом мимо больших, пустых и темных комнат и, наконец, в теплую кухню. Кухарка, что-то резавшая на разделочной доске, испуганно подняла взгляд.

– Сегодня ты нам не понадобишься, – сообщил ей Джилли.

Женщина оглядела Джилли, бросила быстрый взгляд на лицо Маледикта и сдернула фартук.

– В печке хлеб. Будь хорошим мальчиком, Джилли, не дай ему сгореть, иначе завтра останешься без тостов.

Когда кухарка поспешно удалилась, Маледикт заметил:

– Ты ей нравишься.

– Она относится ко мне, как мать. Если бы ты не был таким противным, она бы и к тебе так же относилась. Она считает, что тебя нужно лучше кормить.

– Это по-матерински? – спросил Маледикт. – Моя мать была совсем не такой. – Юноша устроился за исцарапанным деревянным столом и принялся ковырять кончиком ножа кусочки миндаля, отвлеченный от всплеска ярости непривычной обстановкой.

Джилли поставил на плиту старенькую жестяную кастрюльку, плеснул в нее молока и проверил, горит ли огонь.

– Не хочешь?

– Она была самой обычной шлюхой из Развалин. Как и я. – Дрожь в хриплом голосе походила не столько на плач, сколько на предупреждающий треск гремучей змеи; но Джилли давно научился улавливать все нюансы этого голоса и мгновенно повернулся.

– Ну, будет, будет, не надо, не надо так, – заговорил Джилли, осмелившись легко коснуться губами лба юноши, как будто успокаивал несчастного подростка. – Ты не такой, ты же благородный господин.

– Когда он женится, я превращусь в его шлюху, всего-навсего. И все равно я выбрал этот путь. Ворнатти не в счет. Я использовал его так же, как он меня. Но как только я убью Ласта – чем я стану, если Янус женится? Я буду вести жизнь, о которой мечтала для меня моя мать. Превращусь в игрушку богача.

Джилли щедро сдобрил молоко бренди и поставил чашку перед Маледиктом.

– Никогда не встречал игрушек с такими когтищами и зубищами, – весело заметил он. – Пей, а я буду рассказывать тебе истории о дворе.

Маледикт поднес кружку к губам, глотнул.

– Не знаю, зачем я слушаю твои сентиментальные сказки.

– Затем, что взамен я терплю твои капризы и перепады настроения, – ответил Джилли. – Но если тебе наскучили истории о любви, расскажу тебе, как затонули «Грозный» и «Дьявол».

– А там есть про кровь? – заинтересовался Маледикт.

– Это случилось в войну, – сказал Джилли. – В войну всегда льется кровь. Всё происходило в первые дни Ксипоса, когда боги еще не покинули нас. Капитаном на «Грозном» был Беллан, а на «Дьяволе» – один из итарусинских принцев. Их пушки были заряжены железом, а сундуки полны золота – самого лучшего, что могло убедить жадного Нагу прийти им на помощь. Они сражались, грабили и истекали кровью, бросая соли за борт так же часто, как стреляли из пушек, и наконец чешуйчатый Нага, бог здоровья и скупости, метавшийся в водах в ожидании подношений, поднялся из моря и забрал все. Корабли, людей, пушечные ядра и выкупы двух королей чистым золотом. Достаточно кровавая история?

– М-м-м, – согласно промычал довольный Маледикт. – И никто не попытался отыскать и вернуть золото?

– То, к чему прикоснулись боги, навеки меняется. Лучше уж пусть будет подальше от людских рук – на всякий случай.

Джилли поднялся, вытащил из печи горячий хлеб и бросил остывать на решетку. Потом отрезал ломоть, положил на стол, отыскал в кладовой только что сбитое масло и вернулся к Маледикту. Отломил кусок и подал теплый хлеб юноше.

– Держу пари, ты сегодня не ел, а только яростью своей исходил.

– Не отчитывай меня, – сказал Маледикт, однако намазал толстый слой масла на свой кусок.

– Ешь, а я тем временем расскажу еще одну историю. Более древнюю, о рыцаре и его оруженосце, и о том, как они просили Эпсит подарить им ребенка.

Маледикт закатил глаза.

– Опять про любовь. Джилли, ты романтик.

– Это неизлечимая болезнь, – отозвался Джилли, пытаясь угадать настроение Маледикта. Глаза у него были грустные, веки набухли от рыданий, но губы перестали уныло кривиться – на них даже обозначилась едва заметная улыбка.

Маледикт допил молоко, подошел к плите и налил еще кружку. Потом сел за стол и принялся за крошеный миндаль и теплый хлеб, ожидая рассказа Джилли.

– Истории любви так часто наводят скуку…

– Может, вырвать листок из какой-нибудь порнографической книжки Ворнатти и накормить тебя непристойностями вместо романтики? – поддразнил юношу Джилли.

– Что хочешь, Джилли, я весь внимание.

– Жил-был рыцарь… – начал свой рассказ Джилли, улыбаясь не сюжету, а неохотному вниманию Маледикта – тот походил на ребенка, которого заинтересовали чем-то против его воли. Предание было старинное – и очень печальное. Мужчины получили ответ на свое прошение Эпсит, богине созидания и отчаяния. Кобыла забеременела человеческим ребенком. Но в родовых схватках она копытом ударила оруженосца в горло, и первый крик их новорожденной дочери смешался с предсмертным хрипом оруженосца.

Когда Джилли окончил историю, глаза Маледикта оставались грустными, уголки рта снова поползли вниз; горестно вздохнув, Джилли пересказал всю историю на манер фарса: рыцарь и оруженосец обратились с прошением к Эпсит, а лошадь оказалась жеребцом, так что в итоге оба мужчины забеременели, а конь… остался весьма доволен. Уныние Маледикта быстро сменилась смехом.

– Никогда не думал, что ты знаешь такие предания, – проговорил Маледикт, вдоволь нахохотавшись.

– Я прожил со старым мерзавцем восемь лет, – сказал Джилли, – а до того жил на ферме. Удивительно, что я не говорю так все время.

– Спасибо, Джилли.

Когда настроение у Маледикта улучшилось, мысли Джилли вернулись к погрому, учиненному наверху.

– Давай-ка приберем немного, чтобы ты мог спать, не опасаясь осколков стекла в постели.

Он рывком поднял Маледикта на ноги и погнал наверх, не слушая жалоб и подтрунивая над заявлениями юноши о принадлежности к аристократии.

Когда Янус вернулся, Маледикт стоял посреди комнаты, собрав в охапку обрезки кружев, а Джилли снял и аккуратно сложил постельное белье, все еще посверкивавшее осколками. Янус открыл дверь и остановился на пороге.

Маледикт затолкал белье под прикроватную лесенку.

Янус подвинул кресло к камину и сел.

– Снова вспылил?

– Лучше выплеснуть, чем держать внутри, как говаривала Селия.

– Селия пользовалась этой аксиомой, чтобы оправдывать свою ломку, – возразил Янус. Нагнувшись, он подобрал с каминной плиты туфлю, провел пальцем по длинной царапине сбоку.

– Ты рассержен? – спросил Маледикт, ссутулившись перед Янусом.

– Это твои вещи, – ответил Янус.

Джилли подобрал чайник: фарфоровый носик был отбит, так что и с чайником пришлось распрощаться.

После всех усилий, которых стоило успокоить Маледикта, Джилли не собирался позволять Янусу опять вывести юношу из себя, и принялся суетиться, прибираясь в комнате.

– О чем ты задумался, что так притих? – поинтересовался Маледикт, забираясь на колени к Янусу.

– О туфлях. Вот эта никуда не годится. – Он выпустил туфлю из рук и обнял Маледикта за талию. – Во всяком случае, нам она кажется никуда не годной. Теперь.

Маледикт медленно провел пальцами по мягкой, исцарапанной коже туфли, ощупывая причиненный ущерб.

– Я не думал об этом уже несколько лет. Мы могли неделю кормиться за счет пары таких туфель.

– Вы ели обувь? – не поверил Джилли.

– Нет, глупый, – отозвался Янус. – Мы сдавали ее старьевщикам за медь, а то и за серебро, если торговался Мэл. Старьевщики закрашивали царапины и продавали обувь в четыре раза дороже, чем платили нам.

– Джилли, туфли нельзя есть. Они не перевариваются, а если использовать их для бульона, он будет иметь лишь привкус ног, – объяснил Маледикт. – Если вообще удастся раздобыть воды. В Развалинах я всегда страдал от жажды.

Джилли опустился на ступени перед кроватью.

– Чтобы избавиться от жажды, мы клали под язык камешек, – вспомнил Янус.

– Вставали на заре, чтобы собрать росу со стен. Но так близко к морю даже капли росы имеют солоноватый привкус, – сказал Маледикт. – Я уже несколько лет не просыпался на заре.

– А я поначалу просыпался, несмотря на то, что сидел в золоченой клетке. Я просыпался вместе с солнцем, но у кровати всегда стоял кувшин питьевой воды, а потом приходили служанки и приносили мне чай. – Янус вздохнул, уткнувшись лицом в шею Маледикта. – Почти невозможно вспомнить чувство голода.

– А я помню голод, – сказал Маледикт. Уголки его рта опять опустились, как будто он ощутил, как голод скручивает ему живот, несмотря на только что съеденные хлеб с молоком и орешки.

– Ты всегда больше меня страдал от голода, – заметил Янус. – Удивительно, что ты так и не разъелся на пиршествах, которые можешь себе позволить теперь. – Он поднял руку и обхватил запястье Маледикта, заговорив почти мечтательным голосом: – Как же тогда было тяжело. И никому не было дела до того, что мы голодали.

– Даже нашим матерям, – продолжил за него Маледикт. – Мы счастливо от них избавились.

– Они уничтожали все наши запасы, а если ничего не оставалось – ну, тогда нам пора было отправляться на промысел. Им было плевать, что для этого нам приходилось воровать или побираться.

– Из-за тебя я опять проголодался, – с укором проговорил Маледикт.

– Я не в силах утолить ваш прежний голод, однако если вы не возражаете против простого ужина, я могу приготовить, – предложил Джилли.

– Спасибо, Джилли, – поблагодарил Янус.

Джилли удивился отсутствию высокомерия в голосе Януса. Он вышел, гадая, что занимает мысли юноши. Тогда как Маледикт являл собой клубок нервов и тайн, еще труднее было понять, что на уме у Януса, такого открытого на первый взгляд.

* * *

Маледикт разделся в почти полной темноте спальни, в скудном свете ламп дрогнула и съежилась его тень. Если бы он прислушался к необычайной тишине дома в отсутствие слуг, он уловил бы, как внизу Джилли и Янус обсуждают Амаранту. Маледикт предпочел не напрягать слух и позволить их словам смешаться в приятный шелест, подобный потрескиванию догорающего огня.

Надежно спрятав корсет в глубине шкафа, он надел белую накрахмаленную ночную рубашку. Уловив свое призрачное отражение в зеркале, помедлил, прикасаясь к белоснежным складкам ткани, и на миг с грустью подумал, ложится ли Амаранта спать в рубашках из шелков и кружев.

Впрочем, он носил шелка в изобилии в течение всего дня, выбирая цвета на свой вкус. Ходил куда хотел, и непременно с мечом. Мысль об оружии приободрила Маледикта. Меч, такой изящный – само совершенство – вызывал в юноше желание прикоснуться к лезвию.

Вынув клинок из ножен, Маледикт бился с тенями до тех пор, пока скорбный изгиб его губ не превратился в свирепый оскал, пока темные волосы на загривке не взмокли от усилий. Два последних молниеносных рубящих удара срезали фитили масляных ламп.

Маледикт проснулся, когда густоту ночи разорвал покачивающийся золотой свет огня. Ладонь раскрылась и сомкнулась, нащупав вселяющую спокойствие гарду меча.

– Янус?

– Кто же еще?

– Я думал, ты сегодня ночуешь дома, – сказал Маледикт, отодвигая полог, чтобы сонно полюбоваться тем, как Янус раздевается, как свет лампы выхватывает из тьмы то изгиб бедра, то выпуклость мускула. На руках и ногах Януса поблескивали тонкие волоски.

– Ночевать дома, когда я могу быть здесь? – Янус скользнул в постель, такой теплый с ног до головы, и Маледикт со вздохом блаженства принялся его ласкать.

– И ты привез с собой гардероб, – проговорил Маледикт, заметив у двери саквояж. Он с улыбкой толкнул Януса на гору подушек, чтобы уютно уткнуться головой в шею и плечо любимого.

Янус чуть приподнялся, задернул полог, заключая себя и Маледикта в своеобразный кокон, и снова лег.

– Я уже учинил скандал при дворе, дважды надев один и тот же наряд, когда этого не полагалось. Не стану повторять подобной ошибки. Черт подери!

– М-м-м? – в полудреме промычал Маледикт.

– Я не погасил лампу.

– Она выгорит сама, – успокоил Маледикт. – Мы богаты. Можем позволить себе не беречь ламповое масло. – Он зевнул, потерся щекой о грудь Януса и наконец выбрал место у самого сердца.

– Меня беспокоит не масло и даже не свет, – проговорил Янус, обнимая Маледикта за плечи, – а купидоны на потолке. Они смотрят.

Губы Маледикта дрогнули в улыбке; он беззвучно хихикнул, дыханием пошевелив волосы Януса на подушке.

– Полагаю, надо нанять кого-нибудь, чтобы их закрасить. Только я терпеть не могу запах краски и ненавижу суету и хлопоты.

– Ты обожаешь суету и хлопоты, – возразил Янус, прикрывая глаза от света локтем. – Если только ты являешься их источником… Крыса его забери!

Маледикт резко пробудился от полудремы.

– Что еще теперь?

– Твой проклятый меч уколол меня. Какого черта ты укладываешь его на отдельную подушку?

Янус сел в постели, резко отстранив Маледикта. Темной полосой на бледной коже поперек бицепса обозначилась кровавая царапина, словно ночь оставила на Янусе свой знак.

– Только взгляни.

– Мне было одиноко, – объяснил Маледикт.

– У тебя есть я, – отрезал Янус, сталкивая меч с кровати с отвращением, с которым человек избавляется от паразита.

Маледикт плотно сжал губы, услышав, как, прежде чем упасть, меч проскрежетал гардой о край кровати.

– Не бросай его туда. Утром проснешься и наступишь, и опять я буду виноват. Встань и отодвинь меч подальше.

– Это твой меч, – заявил Янус, промокая кровавый след кружевной наволочкой.

– А ты оставил горящую лампу. – Маледикт натянул одеяло до самого подбородка. Вскоре зашуршали простыни, задвигался матрас: Янус сдался. Маледикт повернулся и с улыбкой уставился в потолок. – Пока ты не лег, не будешь ли ты так любезен…

– Не буду ли я любезен что? – перебил Янус. – Приготовить чай? Принести тебе печенье?

– Раз уж ты об этом упомянул, я проголодался.

– Тогда надо было оставаться на ужин, – заметил Янус. – Джилли вполне сносно готовит.

Маледикт улыбнулся.

– Спасибо, Янус, что ты стал к нему чуть добрее.

– У него есть свое место, – сказал Янус. – До тех пор, пока он понимает, что место это не в твоей постели, я не буду с ним ссориться. – Лицо Януса, искаженное в слабом свете лампы, оставалось мрачным, вопреки словам. – Где ты держишь свой клинок?

– Как и все самые любимые вещи, под рукой, – сообщил Маледикт. – Поставь около сундука. И еще в сундуке есть печенье.

Янус, уже протянувший руку к лампе, остановился, потом вздохнул.

– Меч у кровати, сладости рядом – удивительно, что Джилли не устраивается на ночлег по ту сторону твоей двери. В конце концов, он тоже одна из твоих любимых вещей. – Янус выудил из сундука банку и бросил в протянутые ладони Маледикта пару печений. – Хватит, или мне пока не гасить лампу?

– Погаси, – сказал Маледикт, откусывая от первого печенья и складывая ладонь лодочкой, чтобы собрать нежные крошки и не дать им упасть на простыни. В сознание запоздало проник смысл сказанного. – А Джилли никакая не вещь. Нельзя иметь друга в собственности.

– Ты присвоил его точно так же, как Роуча, – из темноты ответил Янус. Пробравшись под одеяло, он снова задернул полог. – Ничего не понимаю. Я легко завожу друзей. Ты оскорбляешь людей с той же легкостью, с какой делаешь вдох и выдох, и все же в итоге обзаводишься преданными поклонниками. Роуч, Джилли, даже Арис.

– А ты сам? – спросил Маледикт, вытирая пальцы о пододеяльник.

– Нет, – отозвался Янус, хватая Маледикта за руки и поцелуями собирая крошки с его ладоней. – Я слишком хорошо тебя знаю. Я могу быть только твоим возлюбленным.

– Только, – повторил Маледикт. – А разве это не все? Пусть они ухаживают за мной, сколько угодно. А я буду ухаживать за тобой.