Текст книги "Маледикт"

Автор книги: Лейн Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Маледикт смотрел на тело, ожидая какого-то знака, не в силах отвести глаз, хотя Янус дважды звал его по имени, и наконец раздраженно выкрикнул: «Миранда!».

Она обернулась, ища слов, чтобы описать свое смятение. Граф Ласт умер, а ее победа не имела никакого смысла, как и в тот день, когда она впервые услышала его имя. Ласт. Тогда для нее ничего не значило это слово. Мертвый, он тоже перестал для нее что-либо значить.

– Ну что, выплеснула свой гнев? – поинтересовался Янус. – Хватай его за лодыжки, потащим к воде; мы нагрузим его пальто камнями – так тело еще нескоро найдут.

Маледикт безмолвно повиновался. Он наблюдал, как тело медленно погружается в воду.

Что ты здесь делаешь?

Помогаю тебе, – отозвался Янус.

– А Амаранта? Она здесь? – спросил Маледикт.

– На борту «Поцелуя», полагаю, – сказал Янус. Губы его сжались в тонкую полоску. – Ну, с этим уже ничего не поделаешь. Если только мы не собираемся вступить в бой с целой командой.

Мы могли бы, прошептала Ани, мы окрасили бы воду в красный цвет.

Маледикт замотал головой и, подчиняясь властному взмаху руки Януса, подошел помочь ему избавиться от трупов людей Ласта.

Маледикт и Янус все еще пытались совладать с немалым весом громилы, когда из ночи выплыли, пьяно покачиваясь, двое матросов. Они удивленно заморгали, один из них нахмурился.

– Милорд Ласт, это вы? – Янус натянул на светлые волосы капюшон плаща и взглянул на Маледикта. Тот всё понял без слов. Матросы должны были исчезнуть. Маледикт выхватил меч и бросился к ним; они же, запаниковав, вместо того, чтобы бежать к спасительному кораблю, кинулись обратно в темноту улиц. Янус натянул крават на нос и щеки и последовал за ними – бесшумно и мягко, словно кот. Маледикт продолжал погоню. Он двигался легко и быстро – казалось, осколки стекла разлетаются.

Маледикт стрелой пронесся по темному переулку, разрывая тени. Оглянувшись, один из моряков попытался применить отводящее взгляд заклятие – и споткнулся. Маледикт прыгнул, со всей силы ударил матроса головой о камни, и выхватил меч, но Янус, проносясь мимо, бросил: «Только не мечом».

Маледикт досадливо прорычал, но остановился, признавая правоту Януса. Матрос попытался встать. Тогда Маледикт, подобрав камень, обрушил его на череп бедняги; раздался мокрый хруст. Маледикту вспомнились уроки Миранды. Он нагнулся над телом и вытащил несколько лун, оставшихся в кошеле.

Вскоре вернулся Янус, выбившийся из сил, зато с телом второго моряка. Он уложил труп рядом с первым.

– Ты срезал у него кошель?

Маледикт кивнул.

– Тогда уходим. Нет ничего удивительного в том, что кто-то напал на пьяных матросов с целью ограбления, – сказал Янус. – А мне нужно скорее домой, приложить арнику к губе. Будет не так просто объяснить, откуда взялся синяк, если Ласт вдруг выплывет во время прилива. – Янус говорил с укоризной, но Маледикт не стал извиняться.

По правде говоря, Маледикт не смог бы извиниться, даже если бы хотел. Последняя смерть лишила его дара речи; он боролся с внезапно нахлынувшим желанием расплакаться. Моряк не имел никакого отношения к его мести. Он был простой человек, он ходил к шлюхам поразвлечься доступным ему способом, и вот…

Янус взглянул на Маледикта и холодно произнес:

– Если бы Элле удалось осуществить свои планы, ты бы спала вот с такими. – Он притянул Маледикта к себе и обвязал вокруг его талии узкую тесьму, скрепляя рассеченный корсет. – Постарайся не попасться на глаза Джилли, ладно?

Маледикт потрогал снятый с покойника пояс, кивнул и сделал шаг в темноту. Маледикт направлялся домой, держась теней Развалин, словно призрак, бросающий вызов всем, кто готов сразиться с ним, узнать его. Маледикт под влиянием воспоминаний Януса почти ожидал встретить Эллу, нетвердой походкой выходящую из переулка и оправляющую свои юбки. Он задумался: что же произойдет тогда? Признает ли она вообще Миранду в обличий Маледикта? Скорее всего, она даже не посмотрит, просто поспешит удрать, угадав в нем опасность, а не своего собственного ребенка. Маледикт на миг задумался, горевала ли Элла, когда ушла Миранда, если, конечно, дочь значила для нее хоть что-то, кроме возможности зарабатывать на кусок хлеба.

Внезапно нахлынувшие мысли заставили его остановиться и застыть в оцепенении. Миранда была ничто, крыса, но Янус!.. Селия знала, что его забрал Ласт; почему она не последовала за ним? Наверняка Развалин достигли слухи о том, что Янус разбогател… Отсутствие Селии объяснялось либо тем, что она умерла, либо тем, что она так погрязла в навеянных «Похвальным» грезах, что была почти мертва. Такая же судьба, вероятно, постигла и Эллу. Маледикт судорожно вздохнул и пошел дальше, боясь, как бы его прошлое не встало у него на пути. Однако переулки мелькали один за другим в этом удивительном тумане, людные лишь в воображении Маледикта: он не встретил ни души.

Вернувшись домой, он прокрался через кухонную дверь. Кухарка дремала в кресле, а на столе поднималось свежее тесто. От густого, кислого запаха квашни у Маледикта свело желудок. Юноша поспешил прочь из кухни и остановился при виде Джилли, который прикорнул на парадной лестнице. Оплывающая свеча залила воском весь подступенок. Маледикт отступил и прокрался наверх по черной лестнице.

Все сделано, думал он, стаскивая окровавленную рубашку. И даже теперь Ласт продолжал мучить его: ткань прилипла к коже и причиняла боль.

Все кончено, и Янус станет графом. Маледикт поморщился. Если удастся избежать обвинения в убийстве. Он сорвал испорченный корсет и швырнул в кучу затвердевшей от крови одежды.

Обнаженный, Маледикт принялся возиться возле камина в поисках спичек. Тряпки он швырнул в очаг. Опустившись на колени, стал раздувать упрямое пламя, но преуспел лишь в рассеивании мелкого пепла, оставшегося с прошлого года. Глаза защипало, и из них снова полились слезы.

Откуда такая слабость? Откуда печаль? Маледикт не мог объяснить себе. Раньше с ним ничего подобного не приключалось.

В щели между шторами уже начал пробиваться утренний свет, и Маледикт в отчаянии плеснул бренди на медленно тлеющую одежду. Лишь тогда комната наполнилась вонью горящей крови и золоченой вышивки. С плеч Маледикта спала часть бремени. Он ополоснул лицо холодной водой из кувшина, стараясь смыть пепел. Полотенце окрасилось крапинками красного и черного, и он принялся выжимать его, пока вода в тазу не сделалась розовой. В зеркале отражалась какая-то сумасшедшая, и Маледикту не хотелось смотреть на нее. Он был Маледиктом, темным рыцарем, карой Ласта. Слугой Ани. Все еще Ее слугой. И теперь, когда Ласт мертв, чья кровь освободит его?

Утренний свет напомнил Маледикту, что вот-вот войдет служанка с чистой водой и утренней чашкой чая. Хорошо бы, чтобы к тому времени одежда сгорела – и сгорела дотла. Маледикт пошевелил в камине кочергой; сверкающие искорки ужалили его в голые ладони и предплечья. Эта легкая боль вывела юношу из ступора, и он принялся одеваться с привычной скрупулезностью. Тонкие, по последнему слову моды, кожаные панталоны обтянули бедра и живот. Еще один корсет, припрятанный в тайнике, где когда-то хранилось завещание Ворнатти, скрыл грудь и сделал шире осиную талию. Поверх Маледикт накинул рубашку из тончайшего батиста и парчовый жилет, повязал крават, умеренно подражая моднику Листопаду. В этот самый момент послушался знакомый стук в дверь: Джилли.

– Мэл? – раздался его обеспокоенный голос.

Получив позволение, Джилли вошел и закашлялся.

– Что ты там жжешь? – спросил он, без разрешения распахивая окна. Глянув на черные остатки в огне, всё понял: – О! Значит, ты сделал это? Убил его? – Голос Джилли стал неуверенным и печальным. – Тебя видели? Что будет дальше?

Маледикт взял бутылку бренди, но оно уже кончилось: все ушло на разведение огня.

– Все – пепел, – проговорил он. – Один лишь пепел. Ты можешь объяснить мне, почему я не чувствую удовлетворения? – Он отобрал у Джилли кочергу и поворошил угли, обращая сгоревшую одежду в черную пыль. – Я планировал эту смерть много лет. Злорадствовал, воображал ее, подпитывал ею свой гнев. А теперь от нее остался лишь пепел у меня во рту.

– Ани гонит тебя, подстегивает к бешеной ярости, а когда ты исполняешь Ее желание, Она удаляется и забирает все Себе. А у тебя остается лишь привкус крови во рту. Теперь, когда твоя месть осуществилась, Она должна навсегда оставить тебя. – Джилли выдохнул и уткнулся взглядом в ковер под ногами, собирая носком туфли сажу, рассыпавшуюся, когда доставали кочергу. – Большинство прежних Ее детей сошли с ума, утратив Ее. – Голос Джилли задрожал.

Маледикт попросил:

– Джилли, посмотри на меня и скажи, что Она меня оставила. Что знак Ани исчез. Ты ведь видишь все так ясно. Моя часть сделки выполнена – и я больше не Ее подставное лицо.

Джилли со свистом втянул воздух. Коснулся теней под темными глазами Маледикта – и взглянул в те тени, что затаились в самих глазах.

– Нет. Она по-прежнему владеет тобой.

– Граф мертв, но Она все еще здесь. Неужели таково мое будущее? Кровь и борьба? Я хотел возвращения Януса, и я его добился. Я хотел стать достаточно богатым, чтобы никогда не голодать. И это у меня есть. Если кровавая расправа сегодняшней ночи останется в тайне, Янус будет графом, и больше мне нечего желать. – Он рывком освободил подбородок из ладоней Джилли и рухнул в кресло возле камина.

– Янусу всегда будет мало того, что есть. Он голоден почти так же, как Сама Ани, – с горечью проговорил Джилли. – Почему Ани до сих пор не оставила тебя? Что произошло, Мэл?

– Все – пепел, – повторил Маледикт. И вдруг ссутулился, спрятав лицо в ладонях; в горле застыл ком едва сдерживаемых слез.

– Я знаю точно, что впрямь превратилось в пепел, – сказал Джилли, с очевидным усилием стараясь говорить бодрее. – Ты что делал со своими волосами – подметал ими очаг?

Отвлекшись от грустных мыслей, Маледикт коснулся своих волос и недовольно посмотрел на пыль, оставшуюся у него на пальцах. Джилли взял с туалетного столика щетку с ручкой из слоновой кости и сказал:

– Наклонись вперед.

Маледикт склонил голову, опустив волосы к очагу, и Джилли стал вычесывать пепел – и вычесывал до тех пор, пока волосы Маледикта не засияли блеском воронова крыла.

– Какого цвета завязать ленту? – спросил Джилли. – Черную, как обычно, или что-нибудь более волнующее?

– Черная сойдет, – сказал Маледикт. – В любой момент может явиться Эхо. Даже если Ласт окажет любезность и не всплывет, его исчезновение вызовет толки. А, следовательно, появление Эхо. Я никогда не задумывался, какое у него подходящее имя: он всегда возвращается, и из его уст эхом звучат мои – только искаженные – слова.

Джилли собрал темные пряди Маледикта в хвост, завязал на затылке в аккуратный узел, оставив концы ленты распущенными.

– Ну, что скажешь?

– В общем-то, не имеет значения, – ответил Маледикт. – Не я один испытывал враждебность по отношению к Ласту. И пока его тело не всплывет, Эхо будет весьма непросто обвинить меня в убийстве. Он наверняка предположит, что именно я убил Ласта. Только это нужно еще доказать – а он не найдет свидетелей моего преступления.

Джилли наморщил лоб, мысли его приняли иной оборот: он больше не думал ни о неблагоразумии Маледикта, ни о незавершенности сделки.

– Я разошлю повсюду гонцов и шпионов – тех, что умеют отличать сказанный шепотом факт от воображаемой сплетни. Мы будем знать, что замышляет Эхо, раньше него самого. А что Амаранта?

– Мы предполагаем, что она на борту «Поцелуя», – отозвался Маледикт.

– Тогда я пошлю вслед за ней письмо и попрошу шпионов Ворнатти в Итарусе держать ушки на макушке. Если Амаранта за границей, она станет искать Данталиона, как сделал бы сам Ласт. – Джилли опять со свистом вдохнул; в душе у него затеплилась надежда, что, несмотря на присутствие Ани, убийство Ласта было совершено без особого риска для шеи Маледикта.

27

Джилли в ожидании слонялся под дверью в покои Маледикта. Была самая темная ночь года, а, согласно суевериям, мертвецы, не получившие отпущения грехов, являются как раз в ночь Темного Солнцестояния. Когда-то проводились торжественные церемонии с целью умилостивить мертвых, но скучающая знать превратила Темное Солнцестояние в очередной повод для забав.

Если бы мертвецы впрямь являлись ко двору, думал Джилли, они бы возвращались в свои могилы, устыдившись разврата и шулерства, что процветали под маскарадными костюмами. Конечно, личины никого не делали неузнаваемым – слишком узок был круг избранных, слишком долго они варились в одном котле, чтобы обмануться, не распознать ближнего своего – но каждый притворялся, что понятия не имеет, с кем флиртует или жульничает. То был неписаный закон маскарада. Джилли дрожал как осиновый лист – ему уже почти виделась призрачная фигура Ворнатти. Но, несмотря на то, что старик, если и появится, станет искать своего убийцу, Джилли предпочел бы, чтобы Маледикт не ехал на бал – Мирабель успела распустить слух, что к загадочной смерти Ласта, скорее всего, причастен Маледикт.

Впрочем, Темный маскарад зажег искру в глазах юноши, сменившую подавленность и приступы раздумий, в которые он стал впадать с тех пор, как убил графа. После смерти Ласта Джилли ожидал встретить во взгляде Маледикта лишь избавление: все, чего он алкал, сбылось. Вернулся Янус, его любовник; граф Ласт был мертв. Джилли знал, в чем источник его собственного беспокойства: в очевидном, как и до убийства графа, присутствии Ани, омрачавшей ночи Маледикта, ввергавшей его в приступы тихой ярости и долгие схватки на мечах с врагами, которых видел лишь он один.

Вероятно, дело было просто в том, что ожидания Маледикта не оправдались. Янус в самом деле принадлежал ему – но бежал на каждый кивок и зов Ариса; и король по-прежнему подыскивал для племянника жену. Пусть граф мертв – титул ведь можно даровать другому…

Послышался скрип деревянных ступеней; Джилли вздрогнул, но не отвел глаз от закрытой двери. На миг он даже захотел, чтобы Янус оказался здесь и тоже ждал Маледикта в этой полутемной прихожей. Джилли предпочел бы провести самую темную ночь года в объятиях Лизетты – пусть бы ее теплые волосы нежили его, пусть бы продажные ласки изгнали мертвецов из его мыслей. Однако Янус отправился на маскарад в составе свиты короля, а не вместе с Маледиктом. Джилли не сомневался, что улыбку на устах юноши вызвало не ожидание самого бала – а тот простой факт, что в этот вечер он наконец встретится с Янусом, а то вот уже месяц они виделись урывками.

Ступени опять скрипнули. Джилли обернулся и заметил, как скользнула прочь серая фигура. На миг озноб пробрал его до костей: он поверил в существование мертвых всем сердцем, словно дитя. Но это была всего лишь Ливия, украдкой спустившаяся по черной лестнице, чтобы избежать бдительного ока кухарки.

– Ну, что скажешь? – спросил Маледикт, распахнув дверь.

Джилли поежился под взглядом черных глаз, сверкавших из-под маски ворона. Он подумал, как же Маледикт красив, словно видел его впервые. Чувственный рот под черным клювом изогнулся в задорной улыбке, преображая овал лица. На одно умопомрачительное мгновение Джилли показалось, что под маской прячется женщина.

– Что, язык проглотил? – спросил Маледикт; грубоватая хрипотца разогнала едва возникшее видение. Он шагнул ближе, и вороньи крылья, нашитые на одежду, засияли, переливаясь зеленым, золотым и снова черным. Запах пыльных крыльев, смешанный с нежным ароматом сирени, окатил Джилли с головы до ног. Он представил, что целует страстные губы, и внезапная сила влечения заставила его вздрогнуть.

Лизетта часто посмеивалась над ним за любовь к Маледикту, и Джилли позволял ей это, признавая очарование юноши и тот факт, что он ему не принадлежит. Какая сладко-горькая боль. И сегодня вечером впервые Джилли задумался, не сможет ли он все изменить? Задумался, почему зов его сердца и тела так не совпадал с его привычными наклонностями. Джилли положил руки на узкие плечи Маледикта и привлек его к себе; перья зашуршали о ладони.

Маледикт поднял взгляд, вопросительный и нетерпеливый.

– Ну, скажи хоть что-нибудь. Я думал, тебе понравятся перья. А сколько я потратил времени на то, чтобы их собрать. – Джилли воображал, как под его поцелуем унылая гримаса Маледикта преображается в нежную улыбку; впрочем, маска с клювом казалась более чем удачной защитой против подобных поползновений.

– По-твоему, благоразумно выставлять напоказ свою приверженность Чернокрылой Ани? – спросил Джилли вместо поцелуя.

– Сейчас ведь не модно верить в богов, разве ты забыл? – сказал Маледикт, отталкивая друга. – И вообще, мы с тобой уже опаздываем, а ты до сих пор не одет для маскарада. А то вдруг Ворнатти явится и решит тряхнуть стариной? Мне бы не хотелось, чтобы он заставлял тебя исполнять свои грязные желания.

* * *

И вновь два полумесяца бальной залы объединились, открывшись друг другу, – утренняя половина Ариса и таинственный полумрак придворных. Но кружение времени и небес было раздроблено, превращено в лабиринты зеркалами, слегка покачивавшимися от шума шагов. Зеркала отражали золоченые стены с затейливыми узорами и перемещения великосветских повес, в костюмах которых сочетались кружева и кожа, меха и бриллианты, а фантазия ограничивалась лишь содержимым кошельков и, реже, – здравым смыслом.

Вельможи собирались возле этих обманчивых стен, с которых прежде на них устремляли свои взоры боги, созерцавшие Темное Солнцестояние, когда сходятся вместе живые и мертвые. Теперь зеркала служили лишь для умножения числа гостей, и их собственные отражения были единственными призраками. Королевские лакеи в масках, облаченные в серый бархат, двигались сквозь толпу, будто духи умерших, которых избегала знать.

В самом центре залы возвышался помост с пологом из бледно-серой ткани, мерцавшей, как капли дождя в лунном свете. Позолоченные кресла на помосте были пусты, спинки задрапированы черным – Арис позволил себе единственный знак скорби по брату, тело которого до сих пор не нашли.

Лицо Маледикта под маской было суровым; губы, прикрытые маленьким бархатным перышком, сжимались все плотнее по мере того, как он оглядывал залу, по одному отсеивая вельмож в личинах. Джилли заметил, что мало кто из придворных, даже якобы неузнаваемых, осмеливались встретить взгляд Маледикта.

– Янус будет на возвышении вместе с Арисом, – сообщил Джилли. – Ты знаешь, в какой маске?

– Неужели ты думаешь, что маска способна скрыть его от меня?

Королевский помост превратился в улей, бурлящий жизнью; забегали, засуетились лакеи. За их спинами, за серебристыми шторами, виднелось поредевшее семейство Ласта. Арис, весь в торжественно-белом, тем не менее, надел черные нарукавные повязки; маска его символизировала Печаль.

Адиран сидел справа от отца, на троне королевы, где его хрупкая фигурка казалась совсем крошечной, гномьей. По обе стороны от Адирана, высунув языки, на толпу взирали мастиффы. Принц то и дело бросал им разные лакомства, которые собаки ловили на лету. Лакей, неуклюжий от волнения, запутался в собственных ногах, и Хела выбранила его утробным, внезапным лаем. Ади хихикнул и потянул собаку за уши, придерживая другой рукой маску. Это была полумаска из белого атласа, отороченного синим, которую принц все норовил сдвинуть на лоб, ероша волосы.

Позади Адирана, облокотившись на высокую спинку трона, стоял голубоглазый человек в маске пса. Ади поднял голову и тявкнул, подражая Хеле с удивительной точностью. Янус в очередной раз поправил маску на лице кузена. Потом поднял глаза и, встретившись взглядом с Маледиктом, улыбнулся.

– Вы танцуете? – спросил женский голос над ухом Маледикта; ладони легли ему на плечи, дыхание коснулось затылка.

Несмотря на сладость слов, в голосе, который Маледикт узнал сразу, слышалось напряжение. Юноше даже смотреть не понадобилось на эту маску.

– На каком же основании, леди? – спросил Маледикт, оглядывая ее костюм – близнец его собственного, хоть и не по цвету. Тогда как перья Маледикта были черны, что совсем не соответствовало случаю, Мирабель нацепила белоснежные перья; белый цвет, кстати, снова вошел в моду. Клювастую маску возле глазниц украшали рубины – единственная искра цвета, которую Мирабель себе позволила. И даже волосы Мирабель были белы от пудры.

– Подумайте, как чудесно мы будем смотреться вместе, – проворковала Мирабель, стараясь завлечь Маледикта.

– Неужели это важнее вражды и злобы? – Несмотря на беззаботный вид, Маледикт насторожился при ее появлении. Он не забыл, как в Джекел-парке ни с того ни с сего подчинился этой интриганке, словно взгляд ее обладал способностью гипнотизировать. Сейчас Маледикт чувствовал примерно то же самое.

– Бесконечно, – отозвалась Мирабель, протягивая руки. Маледикт ошибся, решив, что рубины были единственным цветным пятном: ногти на открытых, без перчаток, пальцах Мирабель накрасила красным лаком, как обычная шлюха.

Маледикт резко отвернулся – и обнаружил на своем пути раскачивающееся зеркало. В нем отражался Янус: он склонился к руке какой-то молодой женщины и с улыбкой пригласил ее на танец под одобрительным взглядом Ариса. Рядом ослепительно-белым красноглазым призраком в зеркале возникла Мирабель, и вот уже их руки сплелись; танец начался.

Они танцевали молча, Маледикт старался не поддаваться нараставшему ощущению, что он – не более чем тень Мирабель, и что разума у него не больше, чем у тени… Наконец Маледикт собрался с силами и хрипло сказал:

– Что тебе нужно?

– О, вижу, ты обрел дар речи, – пропела Мирабель. Ее губы изогнулись в одобрительной улыбке. – Я была уверена, что у тебя получится.

– Обрел дар речи, волю и чувства, – ответил Маледикт. Он силой заставил себя остановиться и высвободил руки. – С тобой покончено…

– Не будь смешным, – сказала Мирабель, осторожно проскальзывая назад в его объятья, словно это был флирт между фигурами танца. – Ты спрашиваешь, что мне нужно? Ничего ужасного, чтобы ты так хмурился. Я лишь хочу помогать тебе. А помогая тебе, помогать и себе. Наша общая цель… – Глаза Мирабель потемнели, когда он сжал ее руку так, что хрустнули тонкие косточки. Однако Мирабель и бровью не повела.

Маледикт спросил:

– А что у нас общего? Ничего.

– Почти все, – возразила Мирабель.

Они двигались дальше, маска к маске; Маледикт спутал шаги, узнав в Мирабель отражение Ани, – и ничего не ответил. Она улыбнулась ему сладко, плотоядно, и проговорила шепотом, почти прижимаясь к его груди:

– Ты думаешь, что завершил свою миссию, выполнил условия сделки? В то время как смерть Ласта наступила не от твоей руки, а от руки твоего пылкого возлюбленного, который украл у тебя убийство?

На один миг Маледикт ощутил сочувствие к Джилли, который не уставал твердить ему о необходимости соблюдать осторожность. Только подумать – чтобы Мирабель говорила подобные вещи в присутствии короля, среди свидетелей, чтобы она вообще знала… Маледикт вздрогнул, вдруг усомнившись, кого держит в объятиях. Мирабель, злоязычную ведьму, или Саму Ани? Перья, белоснежные и угольно-черные, льнули друг к другу, шептались заговорщицки.

Мирабель склонилась, обдав щеку Маледикта своим горячим дыханием, и сказала:

– Медиумы видят богов во сне сквозь тусклое окошко; однако я – одна из избранных Ани, и я… я вижу во сне тебя. Я видела тебя в размытых тенях сна, видела, как вы с Иксионом убили его.

– Как же притупилось твое остроумие, – проговорил Маледикт. – Ты вздумала развлекать меня рассказами о событиях, которые я сам пережил. – От волнения у Маледикта пересохло во рту. Когда-то он отчитал Джилли за то, что тот видел его во сне; гораздо невыносимее была мысль, что на такое способна и Мирабель. Не будь они в центре внимания всего общества, он выцарапал бы ей глаза, чтобы она не видела его, вырвал бы ей язык, чтобы не говорила о нем.

– Не надо горячиться, – ворковала Мирабель. – Иксион оказал тебе услугу, добив Ласта, известно тебе о том или нет. Разве не благо – держать Ани так близко, у самого сердца? Она осыпает такими дарами… – Глаза Мирабель закрылись, затрепетали ресницами, снова распахнулись – рыжие глаза с красной окантовкой, словно перенявшие часть кровавого великолепия рубинов. – Она дарует все, что ни попросишь – а нужно всего-то позволить Ей проникнуть так глубоко, как Она пожелает. Захваченный своей ничтожной страстью к Иксиону, ты попросил у Ани слишком мало. Мой совет прост. Откажись от своей любовной привязанности и обратись к власти.

– Ты говоришь такие вещи, – сказал Маледикт, – что начинаешь казаться мне сумасшедшей. – Сквозь кружение танца, блеск зеркал, шорох перьев он почувствовал мрачный взгляд Джилли.

– Зачем ты притворяешься дураком? – удивилась Мирабель. – Мы родня, птенцы черной вороны. Будь со мной заодно, стань моим товарищем, и мы сможем поступать, как пожелаем. Ведь каждый будет понимать, что его жизнь в твоих или моих руках – и это понимание ты прочтешь в глазах жертвы. Разве не заманчиво?

– Для подобной работы у тебя слишком изнеженные руки, – парировал Маледикт. – Ты всего лишь избалованная дворянка, бредящая от отчаяния. Дар сновидения? Сны бесполезны по сравнению с клинком.

Мирабель сжала пальцами его ладони, впившись ногтями в кожу; засочилась кровь.

– Слабак, – сказала она. – Ты одарен – и не пользуешься своим даром. Захвати власть для себя – иначе она тебя не удовлетворит. Неужели ты станешь спокойно наблюдать, как возвысится твой любовник, а сам останешься слабым словно содержанка?

Маледикт видел, как точеные черты ее лица исказились; Мирабель трясло от ярости. Словно льдом его обожгло осознание: она была его отражением – или, еще хуже, его будущим. Она всецело отдалась Ани и внушала ужас, подобно призраку.

– Ани сводит тебя с ума, – сказал Маледикт. – На меня в своих делишках можешь не рассчитывать. Союз со мной нужен тебе только для того, чтобы убаюкать мою бдительность и потом ударить в спину.

– Орудовать ножом – по твоей части. Я предпочитаю более тонкое искусство. Так значит, ты сомневаешься во мне, в моих способностях? – Мирабель улыбнулась, взгляд устремился вдаль. – Лед, – продолжала она, – разбивается о нос корабля. Может, мне поискать то, что можно вынести на поверхность? Поведать двору о твоих грехах? Сегодня вечером я докажу тебе, на что способна, – проговорила она, сделала реверанс и исчезла за ближайшей переборкой.

Пот заливал спину и лоб Маледикта, в груди похолодело. Руки тряслись; он кое-как совладал с дрожью и стал пробираться к дверям, на свежий воздух. Джилли тенью последовал за ним, и Маледикт обернулся.

– Посторонись, Джилли. Мне очень хочется кого-нибудь убить.

– У тебя идет кровь, – заметил Джилли и отскочил, когда Маледикт зарычал.

Юноша постарался унять ярость; от ободранных ладоней по всему телу разливалась боль. Он сказал просто, обращаясь к Джилли:

– Похоже, эта сучка отравила меня. Подвергла испытанию. – Он прошел дальше на балкон, дрожа, скрючившись от ледяной боли в животе и груди.

– Мэл, – испуганно позвал Джилли.

– Я хочу пить, – проговорил Маледикт. – Принеси мне чего-нибудь. – Его рука снова и снова взлетала к рукояти меча; капли крови испещрили мраморный пол. Маледикт перегнулся через перила, снова выпрямился. – Ступай, Джилли. Я буду здесь. В конце концов, у меня есть маска, она защитит от смерти.

Стоя на балконе, Маледикт почти безразлично наблюдал за тем, как маленькие ранки нарывают и раздуваются; его бил озноб, а взмокшие от пота перья шипами вонзались в кожу. Онемение накатило на Маледикта, сковывая ноги, руки и лицо, как будто кровь его вдруг превратилась в лед. Дыхание стало тяжелым. Потом юноша конвульсивно вздрогнул, и ранки выплюнули кровь и нечто более темное, густое, как сироп, зеленоватое. Жидкость вытекла, образовав лужицу на камне возле его ног, и тогда он зализал порезы.

– Мэл? – Из света в тень балкона выступил Янус, и Маледикт распрямился.

– Я здесь.

– Ты здоров? Джилли наплел мне что-то про отравление ядом, – сказал Янус, ставя бокал на перила балкона. Стекло звякнуло о камень. В бархатном голосе Януса мелькнуло раздражение. – Я должен был догадаться, что он солгал.

– Джилли очень редко лжет, – проговорил Маледикт, поднимая бокал и осушая до дна. Горлу стало легче.

Янус втянул сквозь зубы воздух и привлек Маледикта к себе. Коснулся влажной кожи юноши, заглянул в глаза.

– Похоже, с тобой все в порядке.

– Да, – отозвался Маледикт, прижимаясь к Янусу. Они ощущали твердое биение сердец: по мере того, как пульс Януса замедлялся после испуга, у Маледикта он учащался, сменяя медленный ритм погребальной песни, в которую вверг его яд Мирабель.

Янус вздохнул, губами коснулся волос Маледикта и склонился для поцелуя. Клювастая маска мешала, и Янус сорвал ее.

Маледикт порывисто прижался к Янусу, словно они могли слиться в одно целое. Отказаться от любви ради власти? Мирабель была еще безумнее, чем он думал.

Янус слишком скоро прервал их объятия.

– Я должен возвращаться.

– Я не прикасался к тебе несколько недель. Один-единственный поцелуй – это все, что ты мне даришь? Короткий перерыв в твоем стремлении быть признанным в обществе? – За горечью в словах Маледикта стоял страх. Яд подобрался совсем близко, пробудил давно уснувшие опасения, напомнил юноше, что происхождение Януса может разлучить их в любой момент – Янус предпочел играть в игры себе подобных. – Позвольте поблагодарить вас за время, которое вы мне милостиво уделили.

– Мэл, – сказал Янус, – я всего лишь пытаюсь не упустить ни слова, сказанного о Ласте, и убедить Ариса, что ты не виновен в исчезновении его брата. Учитывая то, что вместо Лава советником назначен Эхо, мне есть от чего защищаться. Но сегодня я приду домой. Я так скучал по тебе. – Он прижал руки Маледикта к своей груди, к самому сердцу. Их губы снова слились в поцелуе – и опять ненадолго: на сей раз Янус всё же вернулся в залу.

Мгновение Маледикт с жадностью в глазах смотрел ему вслед, удрученный своей неспособностью доказать Янусу, что им ничего этого не нужно. Лучше бы они уехали в Ластрест, подальше от угроз и уговоров Мирабель, от взора Ариса и его попыток гнуть свою линию. Но ведь он, Маледикт, поклялся помогать Янусу, а Янус хотел быть при дворе, хотел получить титул; вполне возможно, Арис вознаградит его титулом за женитьбу, когда Ласта официально признают умершим. И, хотя именно этого они с Янусом оба желали, сама мысль вызывала в душе Маледикта необъяснимую тревогу; до сих пор она только тлела, но ведь могла и вспыхнуть.

Выследив даму, с которой танцевал Янус, – миниатюрную девушку в золотисто-зеленом костюме лесной нимфы, с вуалью вместо маски – Маледикт бросился обратно в залу.

Он поклонился дуэнье, а нимфу пригласил на танец. Маска ничуть не помогала этой куколке: маленький рост выдавал ее всюду.