Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

И лишь Мир-Джавад ничего не слышал и не видел. Он ждал, как ждет паук муху, весело жужжащую возле самой паутины, наверное, паук молится в ту минуту своим богам, чтобы те на миг ослепили муху и притупили бы у нее чувство опасности. А попавшим в паутину уже не выбраться, не избежать парализующего укуса, стоит лишь натолкнуть муху пролететь чуть дальше…

И бедная муха полетела. Касым, словно забыл все приготовленные репризы, и читал, и говорил все, что накопилось на душе, все, заготовленное для лучших дней, когда разрешат читать и говорить, не подвергаясь за это репрессиям и гонениям… Уже Арчил недовольно поморщился, услышав встреченную громовым смехом реплику Касыма: «Правительство делает вид, что оно платит народу, и дождется, когда народ будет делать вид, что он работает»… Уже Мир-Джавад довольно улыбнулся, услышав, что правительство так рьяно принялось искоренять все законы, принятые во времена Ренка и предшествующих ему палачей и сатрапов, что в запальчивости отменило закон об искоренении в стране рабства. А Касым не унимался, продолжал подготавливать зрителей ко второму отделению, когда он прочтет им столь замечательный рассказ, самое главное, что ему удастся за всю жизнь. В очередной свой выход он заявил, что будет рассказывать самые свежие новости, и стал пускать в зал мыльные пузыри. Зал стонал от смеха…

Наконец, объявили перерыв. Арчил хмуро посмотрел на Мир-Джавада.

– Кацо, если Сосун узнает, что мы допустили этого разбойника читать рассказ, от которого нашего дорогого вождя всех земель трясло три дня в пляске святого Витта, я за твою голову, партайгеноссе, не дам и ржавого фартинга.

– Можно навестить его сейчас, в перерыве. Ставлю пять карат против двух, что перечитывает рассказ.

Арчил согласно кивнул и встал. Тотчас, по знаку Мир-Джавада, охрана проложила путь до гримерной Касыма. Арчил не спеша шел за кулисами, сопровождаемый недоуменными взглядами. Шел один, Мир-Джавад предусмотрительно отстал. У гримерной Касыма Арчил ладонью дал всем знак остаться в коридоре и вошел один в гримерную.

Касым читал рассказ. Нигяр обреченно сидела рядом, устав упрашивать мужа не делать глупости и не «подставлять» себя. Увидев Арчила, она задрожала от страха и онемела. Она сразу узнала ближайшего помощника Гаджу-сана. Но Касым не обратил на вошедшего ни малейшего внимания, решив, очевидно, что это какой-нибудь поклонник жены. Арчил выхватил из рук Касыма рассказ и стал его перелистывать.

– Читать со сцены собрался?

Касым был ошеломлен такой наглостью.

– А вы что, из комиссии по контролю за репертуаром?

– Зачем мне комиссия, я сам – контроль! – тяжело посмотрел на Касыма Арчил. – Ты знаешь, тот, кто написал эти подлые слова, уже мертв. Интересно, перед смертью он гордился, что его произведения переживут века?… Ха-ха-ха-ха-ха… – засмеялся Арчил таким страшным смехом, что люди, знавшие близко Арчила, сходили с ума, если он так смеялся им в лицо.

Касым его не знал.

– Рукописи не горят!.. – тихо сказал, но твердо. И гордо.

Звезды зажглись в его глазах, звезды бессмертия. «Жаль, – мелькнула мысль, – главного не удалось сделать. Значит, Эйшен – провокатор. Значит, он никакой не писатель, он просто „паршивый Худу“, как его звали в детстве»…

Касым встал и вырвал из рук Арчила рассказ.

– Пошел вон, контролер, и передай «паршивому Худу», что он мерзавец.

Арчил привычно кулаком ударил Касыма в живот, а когда тот согнулся от боли пополам, ребром ладони двинул по затылку. Касым упал без сознания.

Нигяр не кричала, только прокусила руку до крови, и она темными каплями стекала на ковер.

Арчил свистнул, как охотники подзывают собак, и в гримерную вбежали два амбала. За ними, усмехаясь, вошел Мир-Джавад и встал скромно в сторонке. Амбалы мгновенно одели на Касыма наручники и за ноги выволокли из гримерной. Арчил подошел к Нигяр.

– Что дрожишь?.. Не бойся, ты очень худая, я не собака, на кости не бросаюсь. Слушай, ты так поешь, как соловей! Э, зачем плохо ешь?.. Или у тебя глисты? Слушай, хочешь, я тебе своего врача пришлю. Хороший дохтур. Будешь толстая, довольная. Вместо своего заморыша, таких мужчин будешь иметь: богатыри, пехлеваны, рыцари… Хорошо поешь. Пой, детка, пой. Услаждай народ…

И Арчил вышел из гримерной, направляясь в зал. Зрители ждали продолжения концерта, хлопали и свистели, свистом высказывая одобрение… Арчил сел на свое кресло и также стал хлопать и свистеть.

Мир-Джавад остался в гримерной вдвоем с Нигяр, смотрел на нее и улыбался. Нигяр трясло, как в лихорадке, а глаза ее смотрели с ужасом на Мир-Джавада. Мир-Джавад, все так же криво ухмыляясь, достал из кармана плоскую серебряную флягу с коньяком, налил в отвинченный от фляги стаканчик и протянул Нигяр.

– Пей! Тебе еще выступать.

Нигяр выпила залпом коньяк, словно надеялась, что там окажется яд.

– Я не могу петь… Вы требуете невозможного… Мне нужно срочно к Атабеку.

– Э, милая, Атабеку своя шкура ближе к телу. Пока мог, прикрывал Касыма, неужели ты думаешь, что он пойдет против Арчила?

– Это ты прислал Худу?

– Я делаю только то, что мне приказывают, не более.

– Ты задумал эту провокацию, я чувствую.

– Думай, чувствуй, как хочешь, но иди, пой. Арчил уже в зале, для него пой, может, помилует Касыма. Посидит он год в тюрьме, смирит гордыню, вернется.

– Какие слова знаешь. Самый тупой в классе не значит – самый тупой в жизни.

Мир-Джавад не слушал ее. Он следил за летевшей к ним мухой, а его пальцы автоматически достали нить резинки из кармана, как только муха оказалась в пределе досягаемости, меткий удар бросил ее к ногам Нигяр. Мир-Джавад удовлетворенно засмеялся. Нигяр подняла убитую муху, положила ее на ладонь. И слезы потоком хлынули из ее глаз. Она смотрела на крошечное тельце, а перед глазами был Касым, лежащий без сознания на ковре гримерной, и рыдания сотрясали ее грудь.

Мир-Джавад ударил Нигяр по руке, и муха отлетела за зеркало.

– Иди, пой!

Нигяр яростно взглянула на него.

– И ты мечтал, чтобы я тебя полюбила? Негодяй!

Мир-Джавад ударил ее по лицу. Не сильно, чисто символически, и так же демонстративно вытер руку платком.

– Запомни: чем лучше ты сейчас споешь, чем больше понравишься Арчилу, тем больше шансов у Касыма остаться в живых.

– Но ведь он не виноват, – вырвалась мольба из уст Нигяр. – Он думал, это – Худу написал.

Мир-Джавад захохотал, старательно подражая Арчилу.

– Худу попал под автомобиль, подтвердить не сможет.

– Когда? – удивилась, бледнея еще больше, Нигяр.

– Не попал, так попадет. Сегодня попадет, или завтра попадет. Свидетеля не будет… Ты ублажи пением Арчила, а меня ты знаешь, чем можно ублажить. И Касым будет жить, скоро вернется.

Нигяр почувствовала, как что-то в ней сломалось.

– Хорошо! Арчилу я спою… А тебя… тебя я ненавижу. Запомни: лучше – хозяин, чем раб.

– К Атабеку ты не прорвешься. Шеф инквизиции болен, и охрана в моих руках. Я сейчас вместо шефа.

– Да… да… – не слушая и думая о чем-то своем, машинально ответила Нигяр. – Я спою, а ты… ты меня скоро вспомнишь!

И она выбежала из гримерной… Мир-Джавад задумался. Он слышал, как зал встретил бурей аплодисментов и криков любимую певицу, слушал ее пение и думал. Ему не понравились слова Нигяр.

– Что она задумала?.. Что имела в виду? – тихо спрашивал он себя, но ответа дать так и не смог…

А Нигяр пела. Так хорошо она не пела никогда в жизни. Словно молила о пощаде Арчила. Зал, покоренный, замирал в тишине и взрывался аплодисментами, одобрительными криками, свистом. И сам Арчил уже ловил себя на мысли: не слишком ли он погорячился, и не отпустить ли ему мужа этой несравненной певицы, предварительно выпоров его розгами.

Мир-Джавад все время, пока ехал до дворца именитых гостей, думал над замыслом Нигяр, но решение не приходило.

Во дворце его уже ждала Гюли, не подозревавшая о своей участи. Стол был накрыт, и Гюли восхищалась его роскошью, удивлялась богатому убранству дворца и тараторила, тараторила без умолку. А Мир-Джавад молчал и даже не слышал Гюли, думая о своем.

После ужина увел ее в спальню, там налил два бокала шампанского, один из них протянул Гюли.

– Выпьем за нашего сына!

– Как в кино! – засияла Гюли, выпила вина и… бокал выпал из ее руки, а она сама мягко опустилась на толстый пышный ковер.

Мир-Джавад раздел Гюли, положил в постель Арчила, затем убрал все лишнее, что могло его выдать, и пошел встречать высокого гостя, все время думая о словах Нигяр.

– Что-то задумала, стерва, – мрачно вздохнул он, – глаз с нее нельзя спускать.

Распоряжение такое он уже отдал и теперь ждал донесений своих агентов. Они «ведут» ее, опекая каждый шаг.

Арчил приехал голодный, разгоряченный пением Нигяр.

– Достал? – жадно спросил он Мир-Джавада.

Тот кивнул в сторону спальни.

– Ждет с нетерпением! – и гнусно улыбнулся.

Арчил сел за стол, утолил голод, глотая почти не разжевывая, вытер жирные губы концом скатерти и побежал в спальню.

Все произошло, как и предвидел Мир-Джавад: Арчил, сняв туфли и штаны, полураздетый, бросился на Гюли и изнасиловал ее, хотя та не могла сопротивляться, а удовлетворив животные потребности, уснул рядом с ней. Рано утром встал и ушел в кабинет, просматривать бумаги, звонить в столицу по секретному телефону. О Гюли же он и не вспомнил.

Когда она проснулась и в ванной увидела свое тело, все в синяках и кровоподтеках, то долго рассматривала их и удивлялась: раньше за Мир-Джавадом такого не замечалось. Странным ей показалось и то, что она сразу сомлела от одного бокала шампанского…

Гюли оделась, с аппетитом позавтракала тем, что осталось от ужина Арчила, старый слуга не получил указаний накормить ее по первому разряду, и уехала на машине, специально ее ожидавшей, домой. Смутную тревогу, что случилось что-то не так, быстро прогнала. Из дому позвонила на работу Мир-Джаваду. Услышав его ласковый голос, сразу успокоилась.

Нигяр после концерта отправилась к подруге детства. Ада преклонялась перед ней и свято хранила все тайны, какие были у Нигяр. У подруги и отвела душу Нигяр. Долго и подробно рассказывала о случившемся, кляла Мир-Джавада и Худу-Эйшена, то вдруг начинала рыдать и проклинать себя, свою красоту, причину бед Касыма.

Подруга отпаивала ее валерьянкой, заваривала в джезве раз за разом кофе и слушала. У нее был талант слушать. Некрасивая, маленькая, она еще не знала мужчин, и они ей представлялись опасными чудовищами.

Всю ночь Нигяр пробыла с ней, а под утро отправилась домой, чтобы собрать вещи и ехать в столицу, выручать Касыма.

Когда Мир-Джаваду доложили об этом, что Нигяр ушла от подруги, он, взяв двух самых жестоких амбалов, навестил подругу Нигяр.

– Выкладывай! – рявкнул он на Аду, едва войдя в комнату. – Все выкладывай: о чем говорили с Нигяр, что она задумала, куда собирается ехать.

Ада молчала. Мир-Джавад кивнул своим головорезам. Те мгновенно сорвали с нее одежды и бросили на кровать. Мир-Джавад нехотя, с брезгливостью изнасиловал ее и отдал на растерзание амбалам. Но подруга сначала молчала, решив принять все муки, но Нигяр не выдавать, а затем потеряла сознание. Тогда Мир-Джавад, злобно усмехнувшись, шепнул пару слов амбалам. Те рассмеялись, схватили жертву и, положив животом на стул, крепко привязали к ножкам стула. Один из амбалов уехал, а второй принес из кухни ведро воды и окатил подругу. Та пришла в сознание. То ли от холодной воды, то ли от шока, ее стала бить сильная нервная дрожь. Мир-Джавад минут двадцать походил по комнате, пострелял мух, затем медленно подошел к Аде и носком сапога за подбородок поднял ее голову вверх.

– Рассказывай! Это только начало, пусть у конца, но ты скажешь все, здоровья, правда, может не остаться, подумай…

Ада молчала, но уже страх мелькал в ее глазах.

Приехал второй амбал. Вместе с ним в комнату вошел проводник с собакой. Огромный пес гордо всех оглядел и замер неподвижно у двери.

– Разверни эту дуру! – приказал Мир-Джавад.

Амбалы поспешно выполнили приказ. Ада с ужасом смотрела на пса, хотя пока не понимала происходящего. Пес равнодушно отвернулся от Ады. Ада тоже отвела взор в сторону.

– Смотри, смотри! Вижу, что понравился. Твой последний любовник, – похлопал подругу Нигяр по заду Мир-Джавад. – А я буду фотографировать, как вы сейчас полюбитесь, а потом разошлю всем твоим родным, друзьям, знакомым… Клянусь отца, не поскуплюсь, пусть разорюсь в пух и в прах.

А пес, словно понимая о чем идет речь, улыбнулся.

И подруга, обезумев, не выдержала, закричала, завыла, да так, что пес отпрянул, прижав испуганно уши. Мир-Джавад подал знак и пса тотчас же вывели.

– Хорошо, скажи только одно: к кому собирается Нигяр? Кто ей может помочь?

Мир-Джавад ласково и нежно поглаживал по спине Аду. Та успокоилась, затихла, только изредка вздрагивала.

– Ну, говори! А то придется опять привести красавца.

– К Гаджу-сану! – тихо прошептала Ада.

– Они разве знакомы?..

– Два года назад Нигяр была в столице. На концерте был Гаджу-сан. Тогда она и получила приглашение стать его любовницей.

– Так это ею увлекся Великий? – разочаровался Мир-Джавад. – Вот видишь, глупышка, твоя страшная тайна всем давно известна, я только имени не знал, а ты столько времени упрямилась. Не хорошо!

Мир-Джавад заторопился к машине, времени оставалось мало.

«Я бы погиб, – думал он по дороге, – не вырвись у Нигяр эта фраза, или продержись эта дурочка часом больше…»

У машины один из амбалов спросил его:

– Что делать с дурнушкой?

– В казарму! – коротко бросил Мир-Джавад.

Жертве был уготован печальный конец: быть распятой на солдатской койке. Да и солдат охраны Мир-Джавад проверял таким вот образом: тех, кто отказывался, – переводили в какую-нибудь глушь, тех, кто возмущался, убивали в «перестрелке с бандитами»…

В инквизиции Мир-Джавад велел доставить из тюрьмы отбывающую наказание известную воровку Бабур-Гани. Даже в серой тюремной одежде она выглядела актрисой, исполняющей роль заключенной.

– Несладко в тюрьме? – посочувствовал Мир-Джавад, улыбаясь.

– Ой, несладко, начальничек, один твой поцелуй скрасит беспросветную тоску, – запела воровка, почувствовав, что фортуна вот-вот ей улыбнется. – Дай ручку, касатик, погадаю.

Мир-Джавад протянул руку Бабур-Гани. Та, бросив опытный взгляд, вдруг побледнела и сравнила со своей рукой.

– Первый раз вижу, чтобы линии жизни были так схожи… И кресты, и островки…

Мир-Джавад внезапно выдернул руку.

– Некогда мне глупостями заниматься. Нужна твоя помощь.

– Все, что скажешь, сделаю.

– Если бы знал, сам сделал… Я дам тебе только объект, а как на него выйти, придумаешь… Сделаешь, получишь свободу и денег.

– С радостью соглашусь.

Нигяр задержалась дома. Вещи она быстро собрала, не гулять ехала, но, увидев фотографию Касыма, разрыдалась, бросилась на кровать выплакаться и не заметила, как уснула. Пусть и недолго спала, да время было упущено…

Выйдя из дома, Нигяр огляделась, но никто за ней не следил в открытую. Откуда ей было знать, что из-за занавески окна дома напротив ее внимательно изучает агент Мир-Джавада и тут же по телефону сообщает, в чем одета Нигяр, что у нее с собой…

Билеты до столицы в кассах продавались свободно, не то было время, чтобы по столицам разъезжать. Нигяр купила купе в международном вагоне целиком, хотелось побыть одной в пути. До отхода поезда оставалось полтора часа, возвращаться домой не хотелось. Нигяр села в зале ожидания на скамейку и закрыла глаза. Она молилась, чтобы Гаджу-сан не забыл ее, это была единственная возможность помочь мужу остаться в живых и на свободе.

– Лучше господин, чем раб! – повторила невольно вслух Нигяр.

– Красивая госпожа, – вдруг услышала рядом с собой Нигяр. – Можно вам оставить на минуту ребенка и вещи, пока я схожу в туалет?

Нигяр открыла глаза и увидела хорошо одетую миловидную интеллигентную женщину со спящим ребенком лет трех-четырех на руках. Нигяр кивнула головой и взяла осторожно у женщины ребенка. Та поспешно скрылась в туалете.

Нигяр никогда не имела детей и теперь, ощутив тяжесть теплого сонного детского тела, она с сожалением подумала, что им с Касымом именно этого не хватало. И опять слезы накатились на глаза…

…Прошло полчаса, а женщина не возвращалась. Нигяр забеспокоилась, не случилось ли чего-нибудь там с нею. Каждая минута ожидания вселяла в нее все большую тревогу, и, когда через двадцать минут мать ребенка не явилась, Нигяр обратилась к стоящему неподалеку полицейскому:

– Господин лейтенант, помогите, пожалуйста!

И она ему все рассказала: как к ней обратилась женщина с просьбой посмотреть за ребенком, как она спустилась в туалет и исчезла, до сих пор не вернулась, а ей нужно на поезд, и она не знает, что делать. Полицейский пристально смотрел на Нигяр, но ей казалось, что он ее не слышит. Она собралась было повторить свой рассказ, как вдруг полицейский взял из ее рук осторожно ребенка.

– Следуйте за мной! – сказал он коротко и пошел.

– А вещи! – воскликнула Нигяр.

Полицейский вернулся, отдал вновь ребенка Нигяр, достал из кармана кожаный ремешок, связал часть вещей, взвалил их на плечо, оставшуюся часть взял в руки.

– Пошли!

Нигяр, баюкая проснувшегося ребенка, пошла за полицейским. Он долго вел ее какими-то запутанными коридорами, закоулками, наконец привел в большую комнату, меблированную, как шикарный номер «люкс» в отеле Хилтон. За столом сидел полковник и разговаривал по телефону. Лейтенант щелкнул каблуками.

– Господин полковник, задержанная доставлена!

Полковник указал Нигяр рукой на стул, продолжая разговаривать по телефону; Нигяр недоуменно взглянула на лейтенанта, ей показалось странным слово «задержанная». Но лицо лейтенанта было тупо-беспристрастным, лицо робота, а не человека, поэтому Нигяр села на стул и стала ждать, когда освободится полковник. Тот изъяснялся на английском сленге, и Нигяр, знавшая язык, изредка ловила знакомые слова, но смысла речи не понимала. Тогда она стала рассматривать барскую обстановку комнаты: мебель карельской березы и красного дерева с бронзовой инкрустацией, вишневого бархата шторы и обивку стульев, подставец с китайским фарфором, старинным серебром и венецианским хрусталем.

«Шикарно живет транспортная полиция, – подумала Нигяр. – Не иначе, грабежи вагонов, что обсуждал весь город, дело ее рук».

Полковник бросил трубку и хмуро посмотрел на Нигяр.

– Такая молодая, такая красивая, неужели не стыдно воровать и грабить?.. – Полковник смотрел глазами убийцы. – А детей воровать – это самое страшное преступление.

– О чем вы говорите? – возмутилась Нигяр. – Зачем мне воровать? Это не мой ребенок, я все объяснила господину лейтенанту.

– И не твои вещи, и не твоя сумка… Ничего у тебя своего нет, а самое главное: совести у тебя нет.

Нигяр сорвалась и накричала на полковника:

– Как вы смеете? Вы прекрасно знаете, кто я такая… А если забыли, то вот мои документы…

Она открыла сумочку и ахнула: сумочка была ее, только на несколько секунд она выпустила сумочку из рук, положила рядом на скамью, когда брала ребенка, но содержимое сумочки было совершенно другим: толстая пачка денег в иностранной валюте, драгоценности.

Лейтенант, незаметно подкравшийся сзади, выхватил сумочку из ер рук и отдал полковнику. Тот вывалил на стол содержимое. Из сумочки, кроме валюты, драгоценностей и обычных женских принадлежностей, пудры, помады, зеркальца, гребешка, выпал паспорт. Полковник раскрыл документ, внимательно сличил фотографию на паспорте с оригиналом:

– Все правильно! Бабур-Гани! Знаменитая международная воровка… Когда я разговаривал по телефону, ты понимала, о чем говорю?

– Только отдельные слова, – тихо прошептала ошеломленная Нигяр.

– Вот, в телеграмме и сказано: знает иностранные языки, умеет принимать любое обличье, великая актриса.

– Да что вы говорите? Опомнитесь! Я – Нигяр! Позвоните Атабеку, он подтвердит.

– Буду я из-за всякой шлюхи беспокоить великого человека. Посмотри на фотографию, зараза!

И полковник швырнул паспорт Нигяр в лицо. Нигяр вскрикнула от неожиданности и от боли, паспорт ребром попал ей в бровь и упал на пол.

– Подними! – грубо рявкнул полковник.

Нигяр, оцепеневшая от ужаса происходящего, покорно, как автомат, подняла с пола паспорт, открыла его трясущимися руками и увидела свою фотографию, ту, которая была у нее в настоящем паспорте.

– Бабур-Гани, – медленно, почти по слогам прочитала Нигяр.

И паспорт выпал из ее рук на стол карельской березы со шлепком, показавшимся ей выстрелом, Нигяр огляделась, словно все, что она видела, было страшным сном, который должен вот-вот кончиться, стоит только проснуться.

– Если фотографии на паспорте недостаточно, могу пригласить твоих коллег, с которыми ты часто сидела по разным тюрьмам… Итак, что мы имеем: валюта, ворованные драгоценности, украденный ребенок и целый чемодан морфия… Полный джентльменский набор. И не надейся, что по совокупке пойдешь. Накрутят полную катушку, лет так на двадцать пять… Ащи! Выйдешь, совсем немного до пенсии останется. Это мне трубить еще целых пятнадцать лет… Да, заболтался я с тобой. Слушай, если ты выведешь нас на банду Гуляма, я тебе обещаю устроить побег, будешь на меня работать, никто тебя, клянусь, и пальцем не тронет… Ну, что молчишь?

Как ни странно, пока полковник говорил, Нигяр, сумела взять себя в руки.

«Пусть отправят в тюрьму, – думала она, – сошлюсь больной и попрошусь к врачу, умолю его позвонить Атабеку, и весь этот кошмар кончится…»

– Язык проглотила? Отвечай!

– Я вас уверяю, это чудовищная ошибка, – быстро заговорила Нигяр. – Я – не та, за которую вы меня принимаете. Женщина, что оставила мне вещи и ребенка, очевидно, та самая, кого вы ищете. Она и сумки наши обменяла, не знаю, правда, нарочно или случайно.

Полковник расхохотался.

– Я – не я, корова – не моя, моя хата с краю, я никого не знаю… Складно врешь, только все напрасно. Есть свидетели, видели тебя, как ты воровала ребенка. Ну, что на это скажешь?

И захихикал так противно и мерзко, что Нигяр чуть не вырвало, такой комок вдруг пошел по горлу, что с трудом удалось его подавить.

– Я не Бабур-Гани, я – Нигяр, – устало повторяла она, чувствуя, что начинает сходить с ума, губы зашептали строки из стихотворения: «…Огромный сумасшедший дом, где сумасшедшие восстали и горсть разумных заковали, назвав безумными притом»…

Полковник прислушался.

– Молишься, что ли?.. Молись, молись, меня не обманешь, меня не проведешь, знаю, какому богу ты молишься: богу наживы, скорее, черту. Ты что, меня за фрайера держишь? Бабур молится! Кому рассказать – смеяться в лицо станет, э! Не будь идиоткой, подпиши протокол, признайся…

Нигяр закрыла лицо руками и закричала:

– А-а-а! Негодяй, ты хочешь, чтобы я сошла с ума? Никогда! Подонок, сколько хочешь говори, что я – Бабур-Гани, день – ночью назови, красное – белым, все равно я буду стоять на своем… Все! Больше говорить с тобой не хочу и отвечать на твои гнусные вопросы не буду. Отправляй в тюрьму!

Она опустила голову и обхватила ее руками.

– Тюрьму заслужить надо! – вдруг услышала она очень знакомый голос, резко повернувшись, увидела стоящего у двери рядом с лейтенантом Мир-Джавада… Нигяр сразу все поняла.

– У-у! Баба болтливая! – простонала она про себя. – Угрожать надо, когда сила в руках, а сила у него… Это – смерть, а то и что похуже, от этого маньяка всего можно ожидать.

– Да, ты не ослышалась, – повторил, улыбаясь, Мир-Джавад. – Тюрьмой обычно пугают, а ты о ней мечтаешь… Конечно, там регистрируют всех. – Мир-Джавад движением руки удалил из комнаты полковника и лейтенанта. – И там выяснят быстро, что ты не Бабур-Гани… Эти остолопы решили тебя сломать, преподнести мне подарок, но я лучше себя знаю… Что так внимательно смотришь? A-а, я в парадной форме… Арчила провожал, он поехал в столицу. А за его спецпоездом ушел тот поезд, которым ты не поехала и никогда, может быть, уже не поедешь… Счастливец Арчил, скоро увидит наше солнце лучезарное – Гаджу-сана, а ты его не увидишь, ясно?

«Ясно! – подумала Нигяр. – До подружки добрался, Ада не выдержала».

Мир-Джавад еще что-то нудно говорил, но Нигяр его не слышала, уши словно ватой заложило, и единственная мысль заполнила все ее существо: «массивная пепельница из хрусталя, копия пепельницы Гаджу-сана, улучить момент, схватить и ударить по голове этого вампира, вурдалака, убить, убить, он столько горя людям принесет, сколько капель черной крови течет в его жилах, а уж там черный поток. Подойди, ну, приблизься же, молю тебя, заклинаю»…

Мир-Джавад действительно проводил только что Арчила, передал ему тайком в купе все взятые у сардара Али бумаги…

Арчил ласково потрепал Мир-Джавада по щеке:

– Надеюсь, все в одном экземпляре? Не ведешь двойную игру?

Мир-Джавад преклонил колено, как в рыцарских романах когда-то клялись вассалы своим сюзеренам в верности:

– Клянусь!

Арчилу это так понравилось, что он достал из ножен большой охотничий нож и лезвием дотронулся до плеча Мир-Джавада.

– Посвящаю в свои рыцари! Через неделю жду во дворце.

И протянул Мир-Джаваду другую руку, которую тот почтительно поцеловал…

Поэтому Мир-Джавад был счастлив и доволен собой: Атабека он провел, а птичка-Нигяр попалась в клетку.

– У тебя только один выход – покориться! – ворковал благодушно он. – Не только себя, Касыма спасешь. Гастроли устрою тебе по всему свету: Париж, Лондон, Берлин, Рим… Правда, в Риме взяли власть плохие люди – фашисты: людей мучают, бросают в тюрьмы, издеваются над ними, вчера нам лекцию читали, но в остальных городах пока спокой…

Нигяр мгновенно схватила пепельницу и нанесла удар по голове неосторожно приблизившемуся и ничего не замечавшему, словно токующий глухарь, Мир-Джаваду. Однако бессонная ночь, переживания, издевательский допрос ослабили ее силы и верность глаза, удар пришелся по касательной и лишь рассек кожу на голове Мир-Джавада. Он привычным, отработанным движением перехватил руку Нигяр, вывернув, выхватил пепельницу, а Нигяр швырнул на пол. На его резкий свист вбежал лейтенант с двумя амбалами и схватили Нигяр. Мир-Джавад жестом указал им на кровать. Лейтенант отрезал от мотка четыре конца веревки, и Нигяр крепко привязали к кровати…

Мир-Джавад достал из буфета бутылку спирта, смочил им носовой платок и продезинфицировал рану.

«Царапина, – подумал он, посмотрев на себя в зеркало, – вот и покорил, индюк надутый, чуть расслабился и „подставил“ себя. Торопилась, дура, отправить меня на тот свет, а поспешность нужна лишь при ловле блох».

Боль немного утихла. Мир-Джавад отпил немного спирта прямо из горла бутылки. Огонь побежал по жилам. Мир-Джавад почувствовал прилив сил и взглядом указал подручным на дверь. Те почти что выбежали из комнаты. Мир-Джавад подошел к Нигяр и долго смотрел на нее.

– Трудно в первый раз убить человека, не так ли?

Нигяр молчала, глядя на потолок. В углу потолка паук свил паутину, и в ней билась муха, а сам хозяин рывками приближался к своей жертве, рванет и смотрит, рванет и смотрит. Вот он прыгнул на нее, муха судорожно дернулась и затихла.

«И я так скоро, – с горечью подумала Нигяр. – В жизни мне не удалось ему отомстить, может, смерть поможет…»

Но до смерти ей было еще далеко.

Мир-Джавад бросил на ковер окровавленный платок, достал из кармана складной нож, раскрыл его и пощекотал кончиком лезвия шею Нигяр.

– Щекотно? – полюбопытствовал.

Нигяр молчала, безучастная ко всему. Мир-Джавад медленно, возбуждая себя, стал разрезать одежду Нигяр: сначала платье, затем комбинацию, лифчик, трусики. Отбросив лохмотья в сторону, он любовался ее обнаженным телом. Стал нежно целовать его, все страстнее, страстнее и овладел Нигяр, не раздеваясь совсем, пачкая сапогами белоснежное белье на постели.

Затем долго лежал на ней, борясь с желанием задушить ее тут же, на месте, чтобы она уже никому не дарила, в том числе и ему, такого блаженства.

Но Нигяр была не из тех, кого можно убрать когда захочешь и о ком никто никогда не спросит. Она звонила в столицу друзьям. Через день, не обнаружив ее в поезде, те поднимут на ноги всех, в том числе Атабека, а может, и Гаджу-сана. С ними шутить опасно. Арчил в таких делах не поможет, и, если Мир-Джавад не собирался закончить свою жизнь в подвалах инквизиции, ему следовало провести игру без единой ошибки…

А Нигяр задыхалась под тяжестью его тела, не делая даже попытки укусить Мир-Джавада, хотя такая возможность была: его плечо больно давило ей на грудь, а голая шея была так близко.

«Вот где твоя Голгофа! Вот где суждено быть распятой и умереть», – думала она и… ошибалась.

Мир-Джавад, вздохнув с сожалением, слез с нее, испачкав штаны, подошел к столу, открыл ключом нижний ящик и достал оттуда шприц и ампулы с морфием.

– На первый раз тебе достаточно одной, а то сразу загнешься, – сказал он с улыбкой, доброй и понимающей. – Я тоже не большой поклонник худых женщин, но у тебя тело, как у пятнадцатилетней. Что значит ни разу не рожать!

Намочив ватку спиртом, Мир-Джавад аккуратно протер руку Нигяр и привычным взмахом вогнал ей в вену иголку…

В Нигяр словно вновь вернулась жизнь. Краски заиграли на мертвенно-бледном челе, заблестели глаза. Нигяр вновь с гневом посмотрела на Мир-Джавада и метко плюнула ему в лицо.

– Негодяй! Подонок! Меня все равно найдут!

– Обязательно найдут, – потрепал ее шутливо за нос Мир-Джавад, – я им сам помогу тебя найти, только где бы ты думала? Думаешь здесь? И не надейся, не здесь, а где, сама догадайся, если ты такая умная.

– Боже, как я тебя ненавижу! Никогда не знала, что так смогу кого-нибудь возненавидеть. Я очень жалею, что не убила тебя.

– Не убила ведь, о чем говорить… Мне-то не о чем жалеть, да и такой возможности больше я тебе не предоставлю. И убивать тебя не стану…

Мир-Джавад торопливо достал другой шприц и влил себе кубик морфия. Рана на голове перестала свербить череп, ему стало так же хорошо, как в детстве, когда не было никаких забот и он целыми днями развлекался охотой на мух. Мир-Джавад вспомнил мать, последний раз он видел ее, когда она приезжала в часть, где он служил в армии. Она все время жаловалась, что сильно болит голова, и Мир-Джавад часто ловил ее блуждающий взгляд. Через полгода она повесилась, и Мир-Джавад так никогда и не узнал причины, побудившей ее к этому. Еще через полгода умерла бабушка, и Мир-Джавад остался совсем один. Тогда его опять пригрел дядя.

…Гяуров был добрый человек, но фантазер. Он считал, что тысячелетний опыт христианства, последователей пророка Мухаммеда или еще больший опыт поклонников Будды в переустройстве человеческой личности не показателен для его партии. Через десять лет, ну, от силы через двадцать, счастливый народ под руководством единственной партии в мире, имеющей право на существование, будет жить в раю. Как будут этому народу завидовать, как будут стремиться влиться в его светлые ряды. И не пройдет и пятидесяти лет, при жизни еще этого поколения знамена свободы будут развеваться над всем миром…