Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

20

Комиссар торжествовал. Пулат рассказал ему об успехе их запланированной операции со всеми подробностями, даже разыгрывая в лицах…

Когда старший майор Джебраилов вернулся с совещания домой поздно ночью, его встретили работники угрозыска. Удивленный столь необычной встречей, Джебраилов встревожился, но надменно спросил:

– Грабеж и где?

Начальник угрозыска района трепетал перед столь высоким начальством.

– Из вашей квартиры доносились страшные крики, товарищ старший майор! Мы подумали, может, с вами что-то нехорошее?..

– И взломали дверь? – с иронией, за которой слышалась угроза, спросил Джебраилов.

– Никак нет! – испугался одной этой мысли милиционер. – Нам соседи сказали, что видели вас, как уезжали на машине. Стояли, ждали!

– Ясно! Пошли! – и Джебраилов открыл дверь своей квартиры.

Картина была не для слабонервных. Но в компании, вошедшей вместе с Джебраиловым, слабонервных не было.

Варвара лежала на ковре, и поза, в которой она лежала, не оставляла сомнений, что перед смертью она была изнасилована. То, что это могло произойти и после ее смерти, присутствующим просто не могло прийти в голову. Праздничный стол на кухне хранил не только немые свидетельства пиршества, но и четкие, ясные отпечатки пальцев, которые были мгновенно сфотографированы экспертом.

Джебраилов внезапно узнал в убитой девушке не только ту, которую встретил, уходя на совещание, он сразу вспомнил, что это была служанка комиссара, вот почему она показалась ему такой знакомой. И от страха сразу взмок, такой обильный и вонючий пот выступил по всему телу, что Джебраилов сам себе стал противен.

Усилием воли он взял себя в руки и догадался позвонить секретарю Тагирова домой. Огорошив его случившимся, он прозрачно намекнул, что, как ему кажется, это – провокация, а не случайность, и провокация совершена с далеко идущими целями, а не только против него.

«Успокойся, дорогой! – стал утешать его секретарь Тагирова. – Я не могу будить господина, он только заснул. Когда он проснется, я обязательно доложу ему о твоих трудностях».

Особого успокоения Джебраилов не получил. Действовать надо было быстро и решительно, он слишком много знал случаев, когда и покрупнее фигуры бросали на произвол судьбы. Ареста он не боялся, у угрозыска были руки коротки против него, но вот комиссар…

Только он подумал о комиссаре, как появился посыльный из комиссариата, словно из-под земли вырос, Джебраилов мог бы поклясться, что в дверь он не входил, и предложил срочно явиться в кабинет шефа.

Сотрудники угрозыска уже закончили свою нудную работу, улик было предостаточно, можно было искать убийцу, хотя для начальника уголовного розыска никаких сомнений не вызывала его личность. Все указывало на старшего майора Джебраилова.

Комиссар смотрел с суровым, каменным лицом на вошедшего Джебраилова, улыбаясь в душе. Он мог себе это позволить, многолетняя практика выработала у него своеобразную мимикрию, на лице у него всегда находилась подходящая к данному случаю маска. Она так удачно всегда скрывала все, что творилось на душе у комиссара, что под нею можно было быть самим собой.

Джебраилов, глядя на суровую маску лица комиссара, гадал: что потребует от него комиссар, где-то в душе догадывался, что именно потребует, но прикидывал, насколько это ему выгодно, а главное, насколько это ему поможет.

– Теперь мне понятно, Джебраилов, почему ты два года назад плохо проверял биографию моей служанки, домработницы, – осуждающим тоном произнес комиссар. – В постели женщины проходят проверку легко.

– Клянусь мамой, не виноват я, товарищ комиссар! – взвыл Джебраилов. – Подставили меня. Я даже знаю, кто подставил.

– Слушай сюда! – лицо комиссара дрогнуло на миг, но он удержал каменную маску на лице усилием воли. – Как я могу тебе верить? Придется комиссию создавать. Из Москвы приедет представитель. А пока считай себя под домашним арестом… Оружие сдал? – спросил комиссар после некоторой паузы.

– Сдал!

Джебраилов сидел на стуле, ощущая предательскую дрожь в ногах и такую слабость в них, что боялся, что не сможет встать, а если и встанет, то и шага не сможет сделать, сразу упадет.

А комиссар еще усугубил его положение одной фразой:

– А то еще вздумаешь покончить с собой, а на меня скажут: «Довел!»

– Викентий Петрович! – взмолился Джебраилов. – Поверьте мне. Я заслужу!

– Ты у меня шуры-муры разводишь, – намекнул комиссар. – Как я тебе могу поверить?

– Я буду держать вас в курсе! – доверительно прошептал Джебраилов.

Комиссар прикрыл рукой глаза, вдруг они выдадут его, заблестят очень сильно и выдадут его нетерпение и заинтересованность. Кролик сам шел удаву в пасть, но, в отличие от удава, комиссар не обладал способностью гипнотизировать и не мог смотреть не мигая.

– О чем шел вчера разговор с Мир-Джавадом? – спросил он тихо, но глаза его сжигали огнем Джебраилова. – Он оставил тебя и еще троих, ты знаешь, о ком я говорю. О чем шел разговор после совещания?

Джебраилов побледнел. Только сейчас он понял, что стоит на краю пропасти, один неверный шаг и… Предать Тагирова – подписать себе смертный приговор. Но с другой стороны, Джебраилов чувствовал на горле петлю аркана, наброшенного комиссаром, и знал старший майор, что, кроме предательства интересов своего дальнего родственника и земляка, его ничто не спасет.

«Домашний арест – это для дураков – „домашний“! – размышлял лихорадочно Джебраилов. – Сторожить-то будет Пулат, мой кровник! Он-то не выпустит из рук свою жертву. И комиссия будет создана комиссаром, она признает белое черным, но с таким же успехом может признать и черное белым, и с той же правотой. Единственная надежда на представителя из Москвы. Если Тагиров попросит Берию, а они „кореши“, все будет нормально… Дурак! Нормально! Комиссар будет знать о представителе раньше, чем Тагиров, у него в центральном аппарате свой выкормыш сидит. Пулат недаром раз в месяц в Москву летает, и не пустой. Если приедет враг, то мне устроят самоубийство… Дурак! Какая комиссия, какой представитель из Москвы?.. Я и до утра не доживу, если не соглашусь сотрудничать с комиссаром и не предам Тагирова. Недаром комиссар намекал на пистолет. Все, значит, записывается. Алиби себе готовит!»

И ужас объял Джебраилова, смерть почуял за спиной, ее ледяное дыхание.

– Я все напишу! – решился он на предательство. – Вчерашний материал интересный. Цена за жизнь мою достойная.

Комиссар дружески ему улыбнулся.

– А ты умный! – одобрил он выбор Джебраилова. – Что ж, поверю тебе! Садись за стол секретаря и пиши. При мне пиши, чтобы не забыть чего-нибудь, не упустить.

Джебраилову было что писать. Тагиров недаром хотел убрать русского ставленника и посадить на его место своего земляка, который, спасая свою шкуру, предал его. И совсем немного времени ему потребовалось для этого. Большую игру затеял первый секретарь партии коммунистов, Мир-Джавад Аббасович спал и видел себя полновластным властителем республики, в которой он будет ханом Великого мусульманского государства. По его указанию проданные историки исписали груду бумаги, доказывая, что народ Тагирова – самый древний народ из живущих на земле, потомки шумеров. К тому же большая часть этого народа, «потомков шумеров», жили за ближайшей государственной границей СССР. И агенты Тагирова готовили там восстание, ввозили не только деньги, но и оружие, создавали базы и склады, сформировывали военизированные отряды боевиков, готовых умереть за дело воссоединения Великого народа, скрытно занимавшиеся непрерывной военной подготовкой. Тагиров ждал лишь удобного случая, выгодного момента, чтобы с помощью Советского Союза объединить свой народ, а затем провозгласить независимость, отделиться и выгнать не только русских, но и армян, евреев, персов. Исключение он решил сделать только для турок и кавказских албанцев, которых ошибочно тоже считал турками.

«Нас поддержат Турция и национал-социалистическая Германия! – выдавал своего земляка Джебраилов. – Наша земля очень богатая и многих заинтересует. Нефть у нас есть. Ее много. А белая нефть есть только у нас. Больше нет нигде в мире. Клянусь аллахом! Самостоятельность и национальная независимость!»

И Джебраилов писал все, о чем он знал, о чем догадывался, и о тех, кто, по его мнению, могли знать больше. Иногда он решал что-то утаить, слишком для него опасные сведения, о которых знал только он, как ловил на себе гипнотизирующий взгляд комиссара, и его рука автоматически писала то, что остатки разума предпочли бы скрыть.

На самом-то деле его гипнотизировал не взгляд комиссара, а страх смерти.

Комиссар медленно перечитал написанное Джебраиловым, старшим майором, своим первым заместителем, и появился соблазн провернуть опасную операцию, самую опасную, которую ему приходилось проворачивать в своей жизни.

Вспомнив о стоявшем перед ним по стойке «смирно» Джебраилове, комиссар поднял на него взгляд и одобрительно сказал ожидающему решения своей незавидной участи первому заместителю:

– Хорошая цена! Я постараюсь замять твое дело. Пулат тебя охранять не будет!

Джебраилов сразу же почувствовал вдруг такую слабость в ногах, что плюхнулся обратно на стул, стоявший рядом с креслом комиссара.

– Спасибо, Викентий Петрович, век не забуду! – прочувственно произнес он.

– Ладно, иди! – велел комиссар. – Будь все время дома. Охранять тебя, на всякий случай, я прикажу. Чтобы не похитили!

И он ехидно рассмеялся.

Джебраилов с трудом встал и, по-стариковски шаркая ногами, вышел из кабинета. Он успокоился, надежда вернула ему ощущение жизни, но ноги отказывались в это верить.

У кабинета его ждала охрана, но Пулата среди них не было.

Комиссар, оставшись в гордом одиночестве, первым делом позвонил своей секретарше, совмещавшей эту должность с должностью его любовницы очень успешно и с должностью тайной осведомительницы центра. Впрочем, комиссар прекрасно знал, что не было ни одной секретарши ни у одного более или менее важного начальника, которая бы не писала раз в неделю отчета в единственном экземпляре, но не для своего начальника, зачастую и любовника, а в особый отдел. Комиссар знал об этом и никогда с любовницей не спал, она его обслуживала прямо в кабинете и уезжала на его машине домой, всегда было много работы, всегда приходилось проводить бессонные ночи, подражая великому вождю, страдавшему бессонницей. И не потому, что комиссар боялся досужих сплетен и разговоров или простых намеков, просто Викентий Петрович иногда так уставал, что разговаривал во сне, это было очень опасно, можно было проговориться и сказать нечто такое, что послужило бы поводом для того, чтобы его уничтожить. Тем более что ревнивая супруга, драгоценная и дражайшая Елена Владимировна, разжигала в нем это чувство боязни, естественно, исходя лишь из собственных интересов. Но их интересы столь тесно переплетались в единое целое, что уже трудно было сказать: чьи это были интересы. Это уже не имело значения. Они были общими.

– Эмма! – приказал комиссар секретарше. – Ко мне никого! У меня совещание!

– Со мной? – обрадовалась случаю Эмма, уж она-то знала, что комиссар сейчас один.

– Со своими мыслями! – отрезал комиссар довольно грубо.

– Я думала, что ты только спишь со своими мыслями, – пошутила Эмма. – А ты, оказывается, с ними еще и совещаешься.

– Ха-ха! – кисло сказал своей остроумной девочке комиссар.

Ему было вовсе не до смеха. То, что ему сейчас предстояло решить, напоминало муки минера перед миной неизвестной конструкции. А минер, как известно, ошибается только один раз, дважды не удавалось пока никому.

«Если дадут этому делу ход в Кремле, – размышлял комиссар, – то уже через месяц я носил бы два ромба в петлицах и переехал бы в Москву, где руководил бы огромным отделом в центральном аппарате НКВД. Но через голову Берии не перепрыгнуть, любая моя докладная будет спущена в ведомство. Тагиров – ставленник Берии, вместе работали. Что знает Тагиров о Берии, а Берия о Тагирове? Разве это узнаешь? Берия может и пальцем не пошевелить в защиту „великого хана“, но может и ликвидировать комиссара, если их связывает нечто большее, чем дружба».

В дружбу комиссар не верил, слишком часто его предавали друзья, еще чаще предавал друзей он сам, а сколько доносов и заявлений друзей друг на друга ему пришлось прочесть за время своей работы в НКВД…

«Кажется, французы придумали поговорку: „Предают только друзья!“ У врагов это не предательство, а естественное поведение, – продолжал размышлять о своем тяжелом положении комиссар. – Как поступить в таком случае? Спрятать в сейф такой убийственный материал? Но Тагиров под меня „копает“. И успешно! Последний сигнал из Москвы был удручающим: Берия обещал подумать о судьбе комиссара. А это в лучшем случае – какой-нибудь нищий район в забытом богом уголке нашей необъятной родины».

Был, правда, еще один путь, но только он был еще более опасным: пойти к Тагирову и выгодно продать ему этот материл.

Викентий Петрович не думал об участи обманутого Джебраилова, она была и так решена, колебался он по другой причине, страшно было соваться самому в логово тигра. Тагиров стрелял быстрее, чем говорил, а про таинственные исчезновения из его кабинета просто ходили легенды.

Комиссар все же решил позвонить Тагирову, несмотря на противный холодок, который прошелся по хребту. Тем более что у него была «вертушка», правительственная связь с его кабинетом.

Помощник Тагирова мгновенно снял трубку:

– Слушаю!

– Морданов, устрой мне аудиенцию у Мир-Джавада Аббасовича!

– Приезжайте, Викентий Петрович! – любезно пригласил помощник, по голосу определявший всех более-менее заметных людей в окружении своего шефа. – Мир-Джавад Аббасович проснулись.

Они поняли друг друга с полуслова. Морданов заволновался, узнав о «домашнем» аресте Джебраилова, который Тагиров может и не успеть предотвратить, но понял, что и комиссар, в свою очередь, заволновался, узнав о нависшей над ним опасности, и ему есть что предложить Тагирову.

Морданов встретил комиссара у входа во дворец, поеживаясь на холодном утреннем ветру. В порыве верноподданничества, а может, просто весна в его представлении теплое время года, он забыл потеплее одеться и мерз, ожидая приезда комиссара.

Комиссар приехал быстро, за что охолодавшая душа Морданова была ему очень благодарна. Морданов привел комиссара в кабинет Тагирова и, закрыв двери на ключ, встал возле них на охрану, вернее, на карауле.

Тагиров приветливо улыбнулся комиссару. Он завтракал в кабинете, но при виде гостя вышел из-за стола, пошел ему навстречу и даже обнял.

«Это уже совсем плохой признак! – с тревогой подумал комиссар. – Значит, нечего рассчитывать и на „занюханный Мухосранск“».

Комиссару терять было нечего. Тагиров тоже хорошо это понимал, поэтому немного волновался, не зная, что у этого хитрого русского спрятано за пазухой.

– Только я о тебе подумал, комиссар, а ты уже в дверях! – неприятно прокаркал всесильный «хан». – Идеальный подчиненный читает мысли своего начальства! Что там, дорогой, натворил мой темпераментный земляк? Твою служанку задушил? Говорят, против него много улик сделали: отпечатки разные, фигли-мигли. Почему только он отказался от знакомства с ней? Как по-твоему? Есть свидетели?

– Есть фотографии! – комиссар тянул время, зная, что первый козырь липовый, карта меченая. – Я взял с собой одну.

И он протянул фотографию Тагирову, продемонстрировав искусство Пулата.

Тагиров долго рассматривал фотографию, и, чем дольше он ее смотрел, тем у него на душе становилось спокойнее.

– Это ничего не доказывает! – и он вернул фотографию комиссару. – Можно подсунуть любую девку любому. Не забывай, мы с Лаврентием Павловичем не только друзья, но коллеги.

Намек был более чем понятен.

«И это все, что имеет против меня комиссар?» – подумал Тагиров, и презрение к гяуру появилось на его лице.

Комиссар решил больше не играть в прятки и молча протянул пачку исписанных листов бумаги, показания Джебраилова.

Тагиров с интересом взял бумаги, но заметил мимоходом, усмехнувшись:

– Я думаю, Джебраилова надо передать работникам прокуратуры!

– Не имею права! – тоже усмехнулся комиссар. – Только по распоряжению центра.

– Распоряжение будет! – уверенно заявил Тагиров и сел читать показания.

Читал он показания Джебраилова медленно и очень внимательно, но, надо отдать ему должное, ничто не дрогнуло в его лице. Комиссар с удовольствием наблюдал за ним. Предчувствие еще никогда его не обмануло. А он чувствовал, что Тагиров пойдет на уступки и, главное, на союз с ним.

– Кто знает еще об этом? – спросил он спокойнее, возвращая рукопись комиссару. – Ты говорил уже с центром?

– Друзья Лаврентия Павловича – мои друзья! – витиевато ответил комиссар. – А я не из тех, кто предает друзей!

Такой ответ понравился Тагирову, хотя он не обманывал себя и прекрасно знал, что это – не более чем слова, а на самом деле комиссар обезопасил себя и принял необходимые меры предосторожности.

– Садись, позавтракай со мной! – неожиданно предложил Тагиров.

Комиссар обомлел. Такое приглашение говорило яснее других слов, что комиссару оказана самая высокая почесть, какая только может быть на этом свете.

Естественно, что он поспешил воспользоваться приглашением. А за столом Тагиров еще раз поставил все точки над «и».

– Зашел ты в кабинет смертником, выйдешь другом! – сообщил он комиссару. – Молодец! Скажи, что будем делать с этим клеветником?

– Он исчезнет! – пообещал жестко комиссар.

– Не сбежит? – уточнил Тагиров.

– Оттуда еще ни один не сбегал! – усмехнулся комиссар, показав на потолок.

Тагиров успокоился и решил позвонить прямо при комиссаре в Москву. Как только его соединили с Берией, он коротко сказал:

– Лаврентий! Мы нашли с комиссаром общий язык! Оставь его мне!..

Участь Джебраилова была ужасна: комиссар отдал его своему верному Пулату, и Джебраилов исчез с лица земли. Только вряд ли он умер легкой смертью.

«Отлились коту мышкины слезки!»

21

Сарвар проснулся утром очень рано от странного бульканья и всплескивания воды. Открыв один глаз, он увидел отца, чистившего зубы и полощущего рот над жестяным тазиком. Сна как не бывало. И опять глухая звериная ярость стала душить Сарвара, и он, чтобы избавиться от нее, закричал:

– Ты что спать не даешь? Во дворе не можешь умыться?

Отец вздрогнул от его крика, побелел, втянул голову в плечи, словно ожидал за окриком удара. Затем робко и медленно оглянулся и увидел проснувшегося сына.

– Во дворе с утра еще холодно! – сказал он медленно и дружески улыбнулся.

Плеснув из стоящего рядом кувшина себе на ладонь воду, отец еще раз сполоснул глаза, лицо и шею, вытерся суровым полотенцем и, бросив его ловко на спинку стула, подошел к сыну.

Сарвар следил за ним, но не испытывал к нему не только ни капельки жалости, глядя на скелетообразное густо-волосатое тело с торчащими ребрами и лопатками, одетое в одни солдатские подштанники, но и с трудом сдерживая брезгливость.

Отец сел на кровать сына и провел рукой по его голове.

– Бедный! Ты все еще видишь во мне врага? – решился он на разговор. – Перековался я, поэтому и отпустили. Да и виноват я ни в чем не был.

– Невиновных не сажают! – зло сказал Сарвар.

– Ошибаются! – не менял тона отец. – И еще как! Ты что, не слышал: «Не ошибается тот, кто ничего не делает!» Ежова и Ягоду за что расстреляли?

– Они продались врагам! – без тени сомнения сказал Сарвар. – За взятки стали их спасать от расстрела!

– Интересная версия! – усмехнулся отец. – Кто что говорит! Если расстреляют Берию, тоже скажут: «английский шпион!» У нас по-другому не умеют! Народу нужен понятный штамп, желательно бытовой! Или, что он отпускал врагов народа на свободу. Сказать все можно, если всему верят. Удобно!

Отец зябко поежился и неожиданно для Сарвара нырнул к нему под одеяло. Сарвар настолько был ошарашен, что у него перехватило горло от злобы и ненависти, и он только сдавленным голосом удивления прошептал:

– Ты что? – и, приподнявшись на локте, отодвинулся резко к стенке.

– Холодно стало! – пояснил отец. – Я так намерзся в Норильске. Хочу поговорить с тобой о нашей дальнейшей жизни.

Ледяное костлявое тело с густой мохнатой растительностью на руках, на груди и даже на спине вызвало такое глубокое чувство омерзения у Сарвара, ему на несколько секунд стало так плохо, что он чуть было не свалился в обмороке. Но быстро пришел в себя, заставил усилием воли, и, сбросив одеяло, вылетел пулей из кровати, бормоча себе под нос: «Привыкли заниматься в лагере непотребными штучками»…

Быстро одевшись, не умываясь, он выскочил из дома. Его всего била нервная дрожь, все внутри клокотало от негодования. В эту минуту он был способен на убийство.

«Приехал и ведет себя как ни в чем не бывало, – бесился про себя Сарвар. – Ни стыда, ни совести! Говорить он, видите ли, со мной хочет. Даже не спросил: хочу ли я с ним говорить? Каторжник!.. Что я говорю? Дурак! Сам не понимаешь, что говоришь! Отец все-таки! Какой-никакой, а отец! Аллах, спаси и помилуй! Лед в груди, пламя в голове! Змея и огонь!»

Сарвар бросился к мечети, к небольшой старинной мечети. Сколько ей было лет, сколько она простояла на белом свете, никто уже не помнил, даже сам мулла. Может, была она построена вместе с крепостными стенами, окружающими Старый город. Сарвар иногда заходил в мечеть в летнюю жару. Внутри было спокойно и прохладно. Суетные звуки не долетали в эту обитель общения с аллахом. Сарвар хорошо знал арабский язык, отец с самого детства сына говорил с ним на трех-четырех языках, и Сарвар, кроме родного и русского, знал хорошо еще турецкий и персидский, в довесок к арабскому. После ареста отца Соня успела унести его рукописи и часть книг, самые редкие, вместе со старинными свитками трудов древних философов и мыслителей. Мать арестовали лишь через несколько дней.

И Сарвар хорошо знал Коран. После знакомства с Илюшей, когда знакомство перешло в дружбу, он как-то взял почитать Библию и убедился, почитав Ветхий Завет, что знакомство пророка Мухаммеда с иудаизмом было близким и многогранным, даже многосторонним. Пророк был старательным прилежным исследователем Библии. Тщательно сравнивая тексты Корана и тексты еврейского Ветхого Завета, Сарвар с полной уверенностью мог сказать, что первый еврей, Авраам, на самом-то деле был мусульманином, и абсолютно прав мулла, что евреи искажают текст Корана в своей Библии. Сарвар плохо знал историю, в школе это не проходили, простое сравнение эпох и дат, цифр, веков могло бы ему подсказать, что пророк Мухаммед взлелеял новые ростки еврейских идеалов монотеизма через шесть веков после того, как апостол Павел с группой евреев поверил, что, отказавшись от сковывающего еврейского Закона и обретя Бога в образе человека – Иисуса, Сына Божьего, человечество более охотно примет Закон Бога и пойдет путем самосовершенствования. Тем путем, которым евреи пошли двенадцать веков назад после откровения в Синайской пустыне, общения Моисея с Богом.

Возле мечети стояла большая толпа разгневанных мусульман. А сама мечеть охранялась большим количеством солдат с винтовками и милиционеров с демонстративно расстегнутыми кобурами пистолетов и револьверов на поясах.

Не оставляла ни малейшего сомнения и стоявшая рядом с мечетью машина-кран с висящей на стреле крана огромной каменной «бабой», так называли шар, которым, словно тараном, разрушали стены домов, обреченных на слом. В кабине крана уже сидел улыбающийся крановщик Ахмед, по кличке Паша, приготовившийся к своей привычной работе, он даже находил в ней какое-то удовольствие, делал ее весело, быстро и с шуточками-прибауточками, типа «ломать – не строить».

Из мечети сотрудники органов в штатском выводили муллу и его прислужников. Было очевидно, что им дали в последний раз помолиться, но все равно вид у них был растерянный и жалкий. Молитва их единому аллаху закончилась вопросом: как он мог допустить такое кощунство и надругательство над святыней. Как? Ответа они не получили.

Нетерпеливый крановщик, в жажде разрушения, уже развернул стрелу для удара. Каменный шар, чуть отставая от стрелы, понесся к мечети, мощью своей предрекая ей конец. Ошеломленные верующие ясно увидели в шаре кулак шайтана.

И в этот момент худенький юркий старичок в чалме, кади, замыкавший шествие священнослужителей, воспользовавшись тем, что замыкавший шествие милиционер засмотрелся на действие крановщика и увлекся движением беспощадного шара, бросился к стене мечети прямо под удар. Вопль толпы даже заглушил скрежет тормоза крана, стрела, замерев на месте, вздрагивала неподвижно, или почти неподвижно, потому что шар уже получил достаточное ускорение, его-то было не остановить, и он впечатал юркого кади в стену мечети, а обломки стены грудой похоронили бренные останки новоявленного мученика за веру, чья душа, минуя чистилище, отправилась прямо в рай, в объятья гурий. Толпа правоверных опустилась на колени. Наступила могильная тишина, и мулла в этой тишине стал читать молитву. Сарвар тоже опустился на колени…

Илюша очень удивился, когда, собираясь в школу, услышал звонок в дверь. Честно говоря, он немного смутился, подумав о Вале, и, может, поэтому бросился открывать дверь быстрее, чем обычно. Увидеть Сарвара Илюша никак не ожидал. С приезда отца Сарвар так резко отдалился от Ильи, что, честно говоря, Илюша решил было, что отец Сарвара наговорил сыну кучу страшных вещей о лагерях, и Сарвар решил не дружить с сыном человека, который эти лагеря проектирует и строит. Илья понимал Сарвара и не лез выяснять отношения.

– Есть будешь? – спросил обрадованный Илюша. – Я еще не завтракал.

– Хочу! – глухо ответил потрясенный Сарвар.

Завтракали они молча. Илья видел, что у Сарвара что-то стряслось, но решил не расспрашивать, надо, сам скажет.

Когда они отправились в школу, уже на лестнице Сарвар неожиданно сказал:

– Представляешь, мечеть ломали, а кади бросился под каменную «бабу»…

– Решил под бабой умереть? – схохмил Илья.

Вырвалось это у него как-то помимо него, и он с ужасом подумал: «Что я несу? Язык без костей, мелет и мелет!»

Он внезапно понял, что произошла трагедия. Сарвар нахмурился.

– Я пришел к тебе с открытой душой, а ты плюешь в нее.

– Извини, не подумал! – смутился Илья. – Я не знал, что произошла трагедия, решил, что он только бросился, но его попытку пресекла милиция.

Но Сарвар уже разозлился.

– «Извини», «Не подумал»! – бормотал он громко. – Конечно, что тебе мечеть? Тебе наплевать и на Коран, и на адат!

– Почему? – решительно возразил Илья. – Я уважаю твою веру, тем более что в ее основе лежит иудаизм. А ломают не только мечети. Синагогу закрыли. Христовы храмы взрывают. Знаешь, был огромный храм на Первомайской? Слышал, как его взорвали? Саперы заложили взрывчатку по расчету, «ахнули» ее, а храм только покачнулся и стоит, а два старых дома, стоявших рядом с храмом, рухнули, а одно многоэтажное здание получило большую трещину, так ее до сих пор и не заделали. Видишь, как прочно раньше строили храмы?

– Его все равно взорвали, твой храм! – хмуро и мстительно сказал Сарвар.

– Взорвали! – согласился Илья. – Против тола нет приема, если нет другого тола! – пошутил он опять. Смешинка в рот попала. – Динамит есть динамит! Изобретение Нобеля.

– Это какого такого Нобеля? – заинтересовался Сарвар. – Нашего нефтепромышленника?

– «Нашего»! – хмыкнул Илья. – Скажешь тоже. В Швеции живет, а в нашу нефть только деньги вкладывал, те миллионы, которые заработал от производства динамита.

– И что теперь построят на месте церкви? – спросил Сарвар, думая о разрушенной мечети.

– Не знаю! – честно ответил Илья. – Но, что бы ни построили, это что-то будет иметь форму креста. Фундамент саперы взрывать и не пытались.

– Не смогли? – удивился Сарвар. – Значит, можно устоять против тола?

– Нельзя по другой причину! – пояснил Илья. – Просто взрыв разрушил бы еще с десяток зданий вокруг. Не выгодно. Тем более что о форме креста будут знать не так уж много человек. Несколько!

– Ну да! – возразил Сарвар. – Несколько! Значительно больше.

– Какая разница? – согласился Илья. – Все равно меньше ущерба. Хотя кто знает. Этот ущерб, возможно, нам всем аукнется в будущем.

– Меня больше волнует смерть кади! – вздохнул Сарвар.

– Не думай об этом! – посоветовал Илья.

– Трудно не думать! – вздрогнул от воспоминаний Сарвар. – Ты не видел! Шар медленно-медленно приближался к кади, так же медленно размазал его по стене, словно пластилин, никогда раньше не думал, что человеческое тело столь непрочно, а потом медленно рухнула стена и каждую взлетевшую пылинку можно было разглядеть в отдельности…

– Не думай об этом! – попытался отвлечь друга от страшных воспоминаний Илья. – Лучше расскажи, как твой отец?

– Не хочу! – глухо ответил Сарвар. – И не спрашивай! Не воспринимаю я его.

– Крепко тебе вдолбили, что он – наш враг! – усмехнулся Илья. – Но раз его выпустили, значит, признали невиновным!

– Простили! – уточнил Сарвар. – А может, специально выпустили?

– Как это специально? – опешил Илья. – Ты что?

– Сообщников выведать, связи! – настаивал на своей версии Сарвар.

– Не болтай глупости! – не поверил Илья. – Были бы у него связи, он их давно бы раскрыл.

– Ты моего отца не знаешь. Упрямый, весь в меня! – вздохнул Сарвар.

– Я зато верю в НКВД! – усмехнулся Илья. – Там работают профессионалы своего дела.

– Отец рассказывал? – загорелся Сарвар услышать подробности.

– Нет! Он со мной на такие темы не беседует.

Сарвар опять обиделся, решив, что Илья скрывает от него подробности.

– Ладно! – опять зло сказал он. – Прибавь шагу, а то в школу опоздаем…

Возле школы они, не сговариваясь, незаметно разошлись в разные стороны. Илья, сами ноги понесли, отправился к поджидавшей его Вале, а Сарвар, заметив это, незаметно и тихо отстал.

И тут же его настиг Никита.

– Привет, Мамед! – хлопнул он его по плечу.

– Я – Сарвар! – обиделся опять Сарвар. – Мог бы и запомнить. Пора уже.

– Не лезь в бутылку! – рассмеялся Никита. – Знаешь же, что шучу. «Сарвар» – не рифмуется. Если только: «Сарвар – божий дар!»

– Ты что, тоже стихи пишешь? – удивился Сарвар.

– А кто еще пишет? – сразу напрягся Никита, в городе появились стихами написанные листовки против советской власти, и он тоже получил задание выследить автора, «писаку».

– Илюша! – выдал друга Сарвар и вздрогнул, обнаружив в себе способность к предательству, раньше за собой он такого не замечал.

– Примем к сведению! – обрадовался провокатор. – Я вижу, ты уже не особенно жалуешь полукровку? Правильно делаешь, примыкай к нам.

– К кому это? – поинтересовался Сарвар.

– У нас хорошая компания: Игорь, я, Мешади, Арсен…

– Арсен тоже в вашей компании? – удивился Сарвар.