Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

– Будешь молчать, или я такое придумаю, что век не отмоешься! – произнес он угрожающе и сплюнул кровью.

И выскользнул за дверь. Тут только Гюли вспомнила, что в спальню заходил ее официальный муж, что-то говорил, содержания она вспомнить не могла, но все равно, – это опасный свидетель.

«Отчим будет молчать, – думала Гюли. – А этому какой смысл выгораживать меня?.. Продаст!»

И у нее родилась идея. Страшная идея. Такая рождается лишь от отчаяния или у извращенных людей. Гюли поехала в инквизицию. Она не бросала работу, не потому что не на что было жить, а не могла оставить Мир-Джавада без присмотра. Да и Мир-Джавад не настаивал на этом, ему необходим был преданный человек на таком ответственном месте, как секретарское…

Гюли достала из шкафа прошлогодние списки расстрелянных, нашла самый подходящий, включавший фамилии друзей и знакомых сына ее старого мужа, а значит, он о них мог слышать или даже знать. Разведя водой чернила, чтобы запись вышла блеклой, прошлогодней, Гюли внесла в список и фамилию, имя и отчество сына своего лжемужа. На включенной электроплитке как следует высушила запись. Теперь подделку можно было обнаружить только специальными приборами, более совершенными, чем человеческий глаз. А глаза старика слабы.

Изготовив такое смертоносное, убийственное оружие, Гюли вернулась домой. Она так привыкла считать этот дом своим, что забыла думать о том, что дом принадлежит другому, вернее, принадлежал до недавнего времени, а она его, по существу, украла.

Старик молился, когда Гюли вошла в его комнату.

– Ты можешь хотя бы минуты молитв не осквернять своим присутствием? – злобно закричал на нее старик. – Я тебе запретил появляться в моей комнате.

– Поговорить надо.

Старик злорадно посмотрел на Гюли.

– Боишься, что скажу Мир-Джаваду, как ты ему рога наставляешь? Может, и скажу, а может, и не скажу! Смотря как себя вести будешь!

Гюли улыбнулась.

– Кто тебе поверит, старый сморчок! Тебе тоже было запрещено появляться в моих комнатах.

– О сыне думал, машинально ноги привели, ведь это его комната была.

– Мечтаешь встретиться?

– Это моя единственная надежда.

– На том свете встретитесь, на этом больше не увидитесь.

– Врешь, шлюха, – побелел старик. – Мир-Джавад мне обещал…

– Мало ли чего мужчины обещают, – перебила его, рассмеявшись, Гюли. – Вот, посмотри! Прошлогодние списки нашла, в них твой сын. Он уже давно мертв.

И Гюли швырнула списки старику на стол. Тот дрожащими руками надел очки в серебряной оправе и, медленно шевеля губами, стал читать весь список сначала, отмечая знакомые имена:

– Эри! И ты здесь! Какая светлая голова… Мамед! Тебя-то за что? Ты ведь и мухи не обидишь…

Дойдя до конца списка, старик прошептал фамилию, имя и отчество своего сына, затем повторил их громче и вдруг закричал на весь дом с силой, которую трудно было предположить в этом слабом, тщедушном теле.

– Не-е-т!.. Не-е-т! Он же мне обещал! Я ему все отдал: свою честь, свой дом, богатство… Я такой выкуп дал… А он целый год уже мертвый…

Старик заплакал обиженно, как плачут только маленькие дети, вытирая кулаками глаза.

– Звери!.. Это разве люди? Хуже зверей, звери хорошие… Вот почему он мне снится каждую ночь маленьким: ручонки протягивает и смеется…

Старик завыл. Его страшный вой выплеснулся через открытое окно и всполошил всех окрестных собак, они также страшно завыли в ответ. Гюли побелела от страха, от жалости слезы у нее хлынули ручьем из глаз, но признаться в подлоге было уже некому, старик сошел с ума; стал смеяться радостно и счастливо, протягивать руки видимому только ему маленькому сыну и нежно звать его:

– Иди ко мне, бала, смелей иди, труден только первый шаг, главное, не упасть после первого шага, главное, не упасть…

Старик потянулся вперед и упал, глаза его застыли. Гюли отпрянула от него в ужасе. Старик был мертв. Он и жил одной надеждой, а с ее смертью ему нечего было уже делать на этой земле. Гюли поспешно схватила списки и выбежала из комнаты убитого ею хозяина. У себя в комнате она отрезала аккуратно ножницами совершенный ею подлог, сожгла клочок бумаги, а списки отвезла в инквизицию и положила на место: мало ли, вдруг кто хватится. Впрочем, за все время ее работы секретарем о них никто не спрашивал, никто ими не интересовался…

Мир-Джавад приехал и вышел на работу на следующий же день.

Увидев Гюли, рявкнул:

– Пить начала?.. Отлуплю!

Гюли зарыдала. Вся боль и обида, весь ужас пережитого выплеснулись наружу и затопили комнату. Мир-Джавад отпрянул от этого потока и закрылся в кабинете. Выждав какое-то время, он вызвал Гюли к себе.

– У нас все остается по-старому. Не бесись!.. Не забывай: у нас – сын! Что с тобой случилось?

– Старик умер.

– Знаю, донесли… Все к лучшему. Я так и не придумал: как ему сообщить, что его сын уже год, как мертв…

– И ты об этом знал? – ужаснулась совпадению Гюли.

– Договор был заключен, но помочь его сыну я просто не успел: он убежал с острова, решил переплыть океанский пролив, и его разорвали акулы, их там специально разводят, скармливая им трупы заключенных.

– И ты молчал? – Гюли смотрела на него со страхом.

– Что я, дурак, такую выгоду упускать? Тебе тоже кое-что перепало, для тебя же старался. Да и старик лишний год прожил, на молодой женился, чем плохо?..

– На мне его смерть!

– Выбрось из головы! Одним на земле меньше, одним больше… «Лес рубят – щепки летят»!.. Людей у нас много.

Гюли ушла было из кабинета, но у двери вдруг решилась и сказала:

– Еще! Шофер пристает с гнусными предложениями. Вчера пришлось палкой ему всю морду разбить, чуть не изнасиловал.

– Чуть, или изнасиловал, – криво ухмыльнулся Мир-Джавад, – шучу, не сердись, чуть-чуть не считается. Не беспокойся, я его охлажу.

Гюли вышла из кабинета, а Мир-Джавад достал из стола сильный цейсовский бинокль и стал смотреть в сторону гаража во дворе инквизиции. Группа шоферов, собравшись возле одной из машин, «убивали время», «травили» анекдоты, курили анашу и перемывали косточки своим шефам. Потом все эти разговоры ложились в записи на стол к Мир-Джаваду, иногда из какой-нибудь мелочи можно было раздуть серьезное дело. Шофер Мир-Джавада, сверкая новыми золотыми зубами, вставленными взамен своих, выбитых, с тщательно замазанными синяками на лице смеялся и шутил больше всех. Глаза его скрывали огромные черные очки, что делало его похожим на итальянского мафиози. Мир-Джавад долго смотрел на него, обдумывая, что ему делать с этим негодяем, затем вызвал своего помощника, показал ему в бинокль на шофера, тихо прошептал инструкции. Тот молча слушал и согласно кивал головой.

Мир-Джавад задержался в кабинете до ночи, работы накопилось много за время свадебного путешествия. Шофер покорно ждал, была его смена. Он нервничал, кошки скреблись на его душе.

– Будь проклят тот день и час, когда мне в голову пришла эта шальная мысль овладеть Гюли, – ругал он себя. – Из-за одной сладкой ночи можно угодить на остров Бибирь, вдруг эта дура признается Мир-Джаваду… Да нет, что она, сумасшедшая? Ну, загонят меня на остров, так ей все равно не простит этой ночи со мной, выгонит к чертовой бабушке… А у нее ребенок! Еще скажет, что от меня… Нет, промолчит, уверен, будет молчать. Подожду… Промолчит, значит, боится. Как миленькую, заставлю спать со мной, когда шеф занят, а он теперь будет часто занят по ночам: молодая жена, красивая, не чета этой деревенской девке… Но какое тело, какое тело у нее. Гурия!

Поздно ночью, наконец, Мир-Джавад сел в машину и велел шоферу везти его к Гюли. Машина охраны последовала за ними, Мир-Джавад никого из охраны в свою машину не взял. Шофер, услышав свой адрес, испугался, встревожился, холодный пот заструился по его спине. Ведя машину, как во сне, шофер подъехал к дому, лихорадочно соображая: будет разговор втроем, после которого его отправят по этапу, и это будет лучший вариант, или нет. Остановив машину у входа в дом, шофер быстро выскочил из машины, чтобы услужить Мир-Джаваду и открыть дверцу перед ним.

И тут прозвучали выстрелы из винтовки. Подряд. И нее три пули попали в шофера. Первая пуля его ранила. Он обернулся и посмотрел умоляюще на Мир-Джавада. Тот сидел неподвижно и, улыбаясь, смотрел на него. В глазах Мир-Джавада шофер прочитал свой приговор. И в нем была только смерть. И она тут же прилетела со второй пулей. Так что третья уже была лишней. Охрана выскочила на выстрелы, прочесала тщательно все окрестные дома, но никого из чужих не нашла.

Вдова голосила на похоронах: жаль ей было все равно своего непутевого молодого мужа, отца ее маленькой дочери. А Гюли улыбалась, возможность распоряжаться жизнью и смертью начинала ей нравиться…

Все утренние газеты были полны описания ночного покушения врагов народа на защитника правопорядка. Подробно описывали твердость духа и мужество Мир-Джавада. И превозносили подвиг погибшего шофера: «доблесть солдата, грудью закрывшего своего командира». Шофер был представлен к высокой награде. Его именем был назван туалет на площади освобождения, и Гюли, когда бывала в центре, любила заходить в него, чтобы почтить память… Вдове установили пенсию и дали паек героя. Мать Гюли с маленькой дочерью уехала на родину. Теперь ей было не стыдно туда вернуться…

Арчил, ближайший помощник Гаджу-сана, давненько не был в гостях у Атабека.

– Сколько же лет прошло? – размышлял он, стоя у окна вагона, мимо которого проносилась бесконечная солончаковая степь. – А, это было в тот год, когда я не сумел поймать пастушка. Хитрый мальчик! Как сквозь землю провалился, и за границей не могут найти, не иначе имя сменил. Я и говорю: хитрый мальчик!.. Какая память у Сосуна. Сколько лет прошло, а каждый взгляд помнит. За каждым словом другое слово слышит. Настоящий Великий Вождь!.. С инспекцией пошлет, значит, в чем-то недоволен Атабеком. Выяснить это невозможно, Великий не делится такими мыслями, значит, надо, на всякий случай, найти замену Атабеку. Только кого?.. Кандидатов хоть отбавляй.

Поезд специального назначения мчался, не останавливаясь даже на крупных станциях. И кто же не любит быстрой езды. И расступались другие поезда, и пропускали безропотно этот бронированный, напичканный оружием и головорезами состав. Когда поезд благополучно проходил через какую-нибудь станцию, начальник станции крестился, пусть он и был приверженцем аллаха или Будды…

Вымытый горячей водой с мылом перрон благоухал французскими духами и церковными благовониями. Уже неделю вокруг перрона в радиусе пятисот метров были закрыты все общественные туалеты. На перроне, устланном дорогими персидскими коврами, стояла вся верхушка местной знати во главе с Атабеком. Был выстроен почетный караул из звероподобных индейцев племен чеч-ин и ин-гу. С цветами в руках разучивали в последний раз стихотворное приветствие молоденькие девушки в национальных индейских костюмах. Все пухленькие как на подбор, тип, который любил Арчил, пусть выбирает.

Атабек нервничал, хотя умело скрывал это. Мир-Джавад, преданно глядя ему в глаза, в душе злорадствовал, он тоже понимал, что с инспекцией, да еще Арчила, просто так не приезжают, значит, горит земля под ногами Атабека, бензинчику умело плеснуть бы, но только так, чтобы самому волосы не опалить…

Встретили Арчила как полагается: музыка, цветы, поцелуи, приветственные речи. Повезли на бронированных лимузинах во дворец почетных гостей. В машину к Арчилу сели Атабек и две пухленькие школьницы, на ком остановил свой выбор Арчил, они очень уж ему приглянулись. С дороги отвели Арчила в финскую баню, где его бережно мыли отобранные им школьницы, а потом так же бережно, с любовью их мыл Арчил. Чистенькие и довольные сели за стол откушать, чем бог послал.

Здесь были только избранные из избранных, доверенные из доверенных, но, оглядывая их, Арчил понял, что ни на кого из них в полной мере положиться было нельзя, при первом же удобном случае предадут. Но речи произносились одна дружественней и верноподданней другой. Соловьем заливался Атабек, прославляя мудрость и прочие достоинства Гаджу-сана…

Мир-Джаваду по рангу не должно было выступать, но он волновался больше выступающих, несколько раз он ловил на себе взгляды Арчила, человека номер два, как его льстиво называло окружение Гаджу-сана. И ему было неуютно под этим пристальным взглядом.

Арчил действительно пристально рассматривал Мир-Джавада. Атабек рекомендовал назначить своего новоявленного родственника начальником инквизиции края. Арчил поэтому был против этого назначения. И Ники зудел, настраивая Гаджу-сана против Мир-Джавада и Атабека. Люди Ники раскопали подробности гибели сардара Али, кто-то видел Мир-Джавада с амбалами, чьи отравленные тела нашли у конторки. Прилет личного самолета Атабека тоже не прошел незамеченным, а внезапная смерть пилота наталкивала на грустные сопоставления. Но Гаджу-сан в душе не любил Ники, доброго и простодушного великана, и его обвинения только вызвали повышенный интерес к сыну того человека, кому из-за Гаджу-сана пустили пулю в живот, а затем отрубили голову. Арчил заметил этот повышенный интерес Гаджу-сана и решил взять этого молодого пройдоху в свои руки, тем более что он заметил усмешку Мир-Джавада, взглянувшего на Атабека, столь мгновенную усмешку мог заметить только человек, пристально и внимательно следивший за каждым движением интересующего его лица. Арчил обрадовался, уловив усмешку: значит, Мир-Джавад в душе не очень любил своего шефа и близкого родственника. Что ж, Арчил знал, как превратить маленькую трещинку в глубокую пропасть.

Мир-Джавад был не тот человек, с которым надо было вести сложную дипломатическую игру. Улучив минуту, Арчил шепнул Мир-Джаваду:

– Камрад, проводишь меня до постели!

Мир-Джавад склонил покорно голову, у него перехватило дыхание: либо это сама смерть, либо его пустят в башню избранных, откуда выход был только один: птицей выпорхнуть в окно, но птицей выпорхнуть не значит – птицей полететь, вскрик и короткий полет, твердь земли и мягкий удар, который сознание уже не ощущает…

Казалось бы, должны избегать этой страшной башни, так нет: рвутся туда, толкаются у входа, отпихивают друг друга, локтем стараются дать под дых, подножку подставить или врезать в ухо, ногу отдавить или душу. Дверь настолько узка, что двое не пройдут, вот каждый и старается первым прорваться, лишь бы быть одним из тех, кому поклоняются, лишь бы быть одним из тех, кого боятся, лишь бы быть одним из тех, кому дано право распоряжаться жизнью и смертью, имуществом и карьерой, счастьем или несчастьем тысяч и тысяч людей.

Ах, какой великолепный строй создали, какую новую пирамиду общества построили, что там древние пирамиды Египта и Америки, майи и ацтеки, тысячелетия вашего опыта уложили в десять лет, и еще удалось втиснуть опыт китайских мандаринов и богатый опыт Чингизидов. Огромное историческое наследие, из которого каждый черпает по своему вкусу. Одному нравится шоколад, другому – свиной хрящик. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет»… Идет, куда прикажут, делает то, что ему говорят, мыслит, как все, а все, как один, а один – это Великий Гаджу-сан. Идеальное государство!..

Пусть развратные, загнивающие враги клевещут: полицейское… казарма… террор… Да, террор: каждые десять лет – чистка, каждые пять лет – кампания… Кампания разорения принесла башне огромный доход. Но среди землевладельцев появился новый слой крепких хозяев, у них было продовольствие, были деньги, не было лидера, чтобы открыто заявить о своей силе…

Атабек сам приказал Мир-Джаваду глаз не спускать с гостя, быть все время рядом, не отходить ни на шаг, а о каждом шаге Арчила докладывать ему лично. Мир-Джавад охотно заверил шефа, что постарается так занять и заговорить гостя, что ни один из тайных врагов Атабека не сумеет проникнуть во дворец высоких гостей. А ночью за Арчилом будут следить две пухленькие школьницы, сдавая каждое утро письменный отчет, который им будет засчитан вместо сочинения по родной литературе, Мир-Джаваду. На счастье Атабека, начальник инквизиции края был болен, и у Мир-Джавада были развязаны руки. Люди Мир-Джавада тройным кольцом окружили высокого гостя, муха не пролетит, мух убивал лично Мир-Джавад, ходил по дворцу с ниткой резинки и охотился, час утром, час вечером…

Мир-Джавад лично проводил Арчила в спальню, почтительно поддерживая за локоток, тот был сильно пьян.

– Давай выпьем! – предложил Арчил трезво, как будто и не пил столько только что за столом на пиру. – У меня виска есть, сакский вождь в обмен на коньяк присылает, крепче водки, только вкус специфический, привыкнуть надо.

– Если надо, я готов! – серьезно ответил Мир-Джавад.

– Готов, это – хорошо! – ухмыльнулся Арчил.

Мир-Джавад прямо смотрел в глаза Арчилу, не отводя взгляда, преданно и с серьезной готовностью. Арчил достал из чемодана бутылку виски, открыл ее и разлил по стаканам.

– Тебе со льдом или водой разбавлять будешь?

– Скажу вам честно, дорогой гость, никогда не пил этой виски, не могу знать! – честно признался Мир-Джавад.

– Лед лучше, брось пару кубиков! – посоветовал Арчил и пододвинул чашу с колотым льдом Мир-Джаваду.

Все эти приготовления предвещали долгий разговор. Мир-Джавад был готов к нему, а Арчил не спешил, выжидал чего-то, примеривался, приценивался… Достал плитку швейцарского шоколада, разломил ее на дольки, так радушно угощал Мир-Джавада, что у того стали холодеть ноги.

– Ну, рассказывай! – тихо предложил Арчил.

– О чем изволите знать? – с готовностью согласился Мир-Джавад.

– Как ты убил сардара Али и свидетелей?..

У Мир-Джавада потемнело в глазах и перехватило дыхание. «Смерть, смерть»! – застучало в висках. Он решил пойти ва-банк.

– Вас, партайгеноссе, интересуют, очевидно, детали?

– Не детали. Все!.. Кто поручил… ну, ты и сам все знаешь, – сердито буркнул Арчил, закуривая сигару с золотым кольцом «Гавана».

– Сардар Али провел собственное расследование дел Атабека, и Атабек поручил мне заняться им. Убивать его мы не собирались, просто хотели взять за глотку… Мне это удалось, вы видели фотографии, они подлинные, но сардар Али не сдался, ринулся во дворец эмира. Как вы понимаете, если бы ему удалось передать бумаги через Ники Гаджу-сану, нашему единственному отцу и учителю, Атабеку пришел бы конец, а следовательно, раньше еще и мне. Не мне вам говорить, камрад, но допустить этого было нельзя. Нам, правда, повезло. Ники не было дома. Мы все время следили за сардаром Али и убрали его без шума: сняли рядом номера, а под утро, когда он угомонился и уснул, отомкнули дверь, хлороформ на лицо, чтобы не кричал, и выбросили его через окно во двор. Смерть безболезненная, как во сне.

– Подручных зачем убрал?

– Один из них заглянул в бумаги сардара, все понял, он был не дурак. Вместе с ним пришлось убрать еще троих.

– Разве не двоих? Мы нашли с ним только двоих.

– Пилот личного самолета Атабека еще.

– Этого-то зачем?

– Мы летели втроем туда, обратно я один лечу… Все понял бы, как только прочитал бы в газете, у нас же всеобщая грамотность.

Арчил пристально посмотрел на Мир-Джавада.

– Нас слушают?

– Нет, шеф, я сам убрал всю звукозаписывающую аппаратуру, ждал разговора.

– Тогда слушай внимательно, от твоего ответа зависит мое решение: бумаги те ты уничтожил?

– Что я – сумасшедший?

– Атабек о них знает?

– Нет!

Арчил первый раз улыбнулся.

– Я не ошибся в тебе. Держи их пока наготове, уезжать буду, принесешь в поезд. Можешь сказать Атабеку, что убедил меня в его преданности Гаджу-сану, рассеял все сомнения, разрушил все оговоры и клевету.

– Атабек будет доволен!

– Я думаю!.. Слушай, а как ты относишься к Гаджу-сану? Его многие не любят.

– Слово вождя – мой закон! Его улыбка – награда! Скажет: «убей брата»! – убью.

– Хорошо сказал! Речь мужчины… Скоро проверим тебя: слово – это не дело, а нам нужны люди дела… Ты натолкнул меня на одну замечательную идею… Впрочем, это тебе знать не положено…

…Когда через месяц Мир-Джавад прочтет в газете короткое сообщение, что бывший посол страны в французской столице, изменник, отказавшийся вернуться на родину, там его приговорили к смертной казни, покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна своего дома, он вспомнит слова Арчила…

Мир-Джавад внимательно ловил каждый взгляд Арчила, но тот устало откинулся в кресле.

– С делами на сегодня все. Пришли мне этих двух малюток и… остальное.

Мир-Джавад отправился выполнять распоряжение высокого гостя, но у двери был остановлен.

– Подожди!.. Фотографии, которые ты оставил в номере, возьми.

Мир-Джавад вернулся. Арчил протянул ему фотографии, но только Мир-Джавад взялся за них, задержал и, глядя в глаза ему, сказал:

– А оригинал завтра ночью ко мне! Привезти успеешь?

Спокойствие Мир-Джавада удивило его самого.

– Для вас сделаю все невозможное.

Спрятал фотографии и вышел. По его знаку внесли вина и изысканные закуски. За закусками в спальню Арчила последовали две пухленькие девочки.

Мир-Джавад поспешил к Атабеку. По дороге придумал заговор и в члены заговорщиков решил вписать Касыма.

– Все в порядке, шеф! – успокоил он Атабека. – Несколько мерзавцев, в том числе и ваш родственник Касым, ведут себя так, что об этом стало известно в столице Великому. Арчил мне не открыл имена, но я их узнаю. Он мне поверил, что вы здесь ни при чем, все в порядке.

Атабек обрадовался, услышав, что Мир-Джавад так умело отвел грозу, но, услышав о Касыме, поморщился.

– Родственники меня съедят, не могу я тебе разрешить арестовать этого хулигана. Слушай, поведи завтра на концерт Нигяр Арчила, тайком только, никого не предупреждай, если на чем-нибудь поймаете Касыма, бери его, он твой, но чтобы Арчил одобрил, ясно?

– Как прикажете, отец! – тихо и покорно прошептал Мир-Джавад.

Атабек довольно потрепал его по щеке.

Арчил удивился, услышав такое необычное предложение: посетить концерт известной певицы, да еще тайком.

– Зачем, дорогой? Если что-то заслуживает твоего внимания, пошли слугу, пригласи, будешь слушать один, хочешь, заплати, у них ставки маленькие, хочешь, не плати, угости по-царски, а не понравятся, выгони голодными.

– Ходят слухи, уважаемый, что конферансье читает рассказ, в котором неприлично отзывается об усах Гаджу-сана.

– Один такой уже пропал на острове Бибирь за такие неприличные намеки и сравнения. Заболел, и я его лично включил в список на баржу.

– На баржу? – удивился Мир-Джавад. – А, это в переносном смысле?

– В прямом, зачем в переносном? Набиваем больными старую баржу, выводим в открытое море. Небольшой взрыв, баржа тонет.

Мир-Джавад изобразил восхищение, он сразу понял, кто является автором этой экономной идеи.

– Гениально, босс! Ваше высокопревосходительство, такие изобретения достойны премии Нобиля. Высше, э! Ни больниц тебе, ни похоронной команды…

– Почему не взял до сих пор негодяя? – удивился Арчил.

– Родственник жены Атабека.

– Какой по счету?

– Там сложности, ваше мнение развяжет руки Атабеку.

– Я вижу, раскис старый боец, омещанился, погряз в болоте быта, размяк от бабьих слез… Да, ты не забыл? – спросил он неожиданно другим тоном и совсем о другом.

– Ночью будет спать в постели с вами.

Мир-Джавад чуть не рассмеялся от такой нелепой ситуации: можно было, конечно, найти замену Гюли, тем более что лица ее на фотографиях, оставленных в номере сардара Али, не было видно, но Мир-Джавад не хотел рисковать из-за такой «мелочи». Если он женился на беременной девственнице, дочери Атабека, то и Гюли не остановить его продвижения к башне. Правда, она могла заартачиться и не лечь в постель к Арчилу, молодого шофера и то под пули подвела, но Мир-Джавад уже разработал план, основанный на сведениях, как Арчил ведет себя в постели: он набрасывается, как зверь, на лежащую жертву и любит, чтобы жертва лежала покорно и спокойно, не дергалась, а насытившись, поворачивался к ней спиной и тут же засыпал, рано утром вставал и уходил работать в кабинет, забыв о партнерше.

– Все будет в порядке! – повторил он неожиданно твердо и жестко, переступив последнюю черту, отделяющую его от желанной цели, он переступил с ней и черту, отделяющую свет от тьмы. Отныне он был утрачен для добра…

– Хорошо! – неожиданно согласился Арчил. – Подарю тебе эти два часа, но смотри, чтобы улики были.

Мир-Джавад напичкал агентами все прилегающие к театру улицы, но в здание театра запретил заходить им, чтобы не возникло ни малейшего подозрения.

До концерта оставалось часа три, когда Мир-Джавад вспомнил, что Эйшен ему так и не позвонил, чтобы сообщить: взял Касым рукопись или нет, будет ее читать или нет. Мир-Джавад бросился к писателю, один, без охраны.

Писатель, увидев его, помертвел, но старался выглядеть радушным хозяином.

– Какой гость!.. Такой гость – в доме радость! Заходите, дорогой Мир-Джавад…

– Ты почему мне не позвонил: получил Касым рукопись или нет… Ты отнес ему, надеюсь?

– Видите ли, дорогой Мир-Джавад, мне самому было неудобно навязывать свое произведение известному актеру. Я попросил его друга, известного режиссера Булова передать ему мой рассказ. Он и передал.

– Звони, Касыму, поинтересуйся, болван, неужели раньше догадаться не мог. Доверяй, но проверяй!

Эйшен, встревоженный уже не менее Мир-Джавада, лихорадочно набрал номер телефона Касыма. Тот был дома, готовился к концерту.

– Дорогой Касым, извини, что отрываю от дела, ты, наверное, готовишься к концерту, все забываю у тебя спросить, передал тебе мой рассказ Булов?.. Как так, нет! Он мне сказал, что передал, может, ты забыл?

Эйшен с трудом положил трубку и стал что-то несвязно бормотать. Мир-Джавад оплеухами привел его в чувство.

– Не получил рассказа?

Мертвый вид писателя говорил больше его слов. Мир-Джавад ударом в живот сбил Эйшена с ног и достал «вальтер». Эйшен, увидев пистолет, обмочился от страха, зарыдал и бросился в ноги Мир-Джаваду. Мир-Джавад хотел пристрелить его, но в последнюю секунду пришла в голову замечательная идея.

– Пристрелить его я всегда успею, – подумал он. – Надо спасать положение.

Насладившись еще минуту ужасом писателя, он приказал:

– Поднимайся, негодяй. Быстро мыться, переодеваться, а то от тебя мочой разит, как от старого мерина.

Через десять минут Эйшена было не узнать. Когда он вышел из ванной, от него уже пахло французским одеколоном. Еще две минуты ему понадобилось, чтобы одеться в выходной костюм.

– Возьмешь второй экземпляр рассказа, поедешь в театр, – инструктировал его Мир-Джавад. – Любыми средствами ты должен заставить прочитать этот рассказ Касыма именно сегодня. Или завтра ты не увидишь свободы, а то и света.

Эйшен смотрел на него рабски-преданными глазами и был на все согласен.

Охваченный ужасом писатель помчался в театр на такси. В гримерной Касыма не было посторонних, и жена его куда-то вышла. Эйшен смело протянул рукопись рассказа Касыму.

– Просмотри, может, понравится, правда, скажу тебе откровенно, слишком смело, мне так кажется, не то время…

Касым, переодеваясь и гримируясь, стал читать рассказ, и чем больше он вчитывался, тем взволнованней становился.

– Не ожидал от тебя такой гениальной вещи, скажу тебе честно… Ну, почему ты раньше мне не принес, я бы выучил к сегодняшнему концерту, надоели мне одни репризы.

– Булов, негодяй, подвел! Я был занят, попросил его тебе передать, а он… Слушай, у тебя же феноменальная память, выучи его ко второму отделению! – невинно восторгаясь, предложил Эйшен.

– Это идея! – загорелся Касым. – Репризы из второго отделения я перенесу в первое, а рассказ прочту во втором. Решено!

Писатель обнял Касыма и ушел из театра, по дороге дав знать Мир-Джаваду, что все в порядке.

В гримерную вошла жена Касыма, Нигяр.

– Что у тебя делал этот прохвост?.. Опять принес какую-нибудь дешевку?..

– Что ты так его не любишь? Он тобой восхищается, везде так тебя превозносит…

– Лучше бы оставил нас в покое, бездарность!

– Не порти себе настроения перед концертом, радость моя… Кстати, этот, как ты говоришь, «прохвост», принес мне замечательный рассказ. Вот, прочти!

И Касым протянул жене рукопись. Та взяла его с таким недоверием, что Касым рассмеялся. Нигяр внимательно прочла рассказ и растерянно провела рукой по лицу:

– Не может быть!

– Не веришь глазам своим?

– Не верю! Не может такой негодяй написать такой замечательный рассказ… Нет, не верю!

– Я прочту его во втором отделении.

– Ты сошел с ума? Думаешь, не догадаются?

– Народ сегодня в зале хороший, трудящийся класс, если и догадаются, доносить не побегут.

– Касым, я тебя умоляю! Атабек не будет вечно прикрывать тебя.

– Будет! Куда он денется… Да, я «фигу в кармане» показываю! Ну и что? Мир не изменится от этого.

– Это уже не фига, это – пощечина. Тебе ее не простят.

– Они плюют на эти комариные укусы… Вместо того чтобы призывать к восстанию, отделываемся смешками и считаем себя честными, а мы ничем не лучше других…

– Ты считаешь, что предавать или не предавать, это – одно и то же? Доносить или не доносить, убивать или не убивать?..

– Мы все видим, мы все знаем, мы все понимаем. Раз трусливо молвим, то ничем не лучше других. Если мы молчим, другие, глядя на нас, тоже закрывают рты, приспосабливаются. Если желание выжить сильнее, если желание не потерять удобств, комфорта, сытой жизни сильнее, значит, мы – животные, только не хищные, а травоядные. Бараны спокойно смотрят, как режут их брата или сестру. Мы все стали такими жё. Мы потеряли право называться людьми. Нам обещали свободу! Единственная свобода, что у нас осталась, это – свобода выбора: трусливо, покорно молчать или отправиться на муки, да и эту свободу у нас скоро отнимут, все идет к этому. Камень, брошенный с горы, увлекает за собой другие, такие же, не представляющие большой опасности каждый в отдельности, но вместе это – лавина, которая сметает все на своем пути: деревья, дома и людей. И уже покорные будут сметаться этой страшной силой, и уже те камни лавины, что послабее, будут рассыпаться от тяжести пылью, а лавина будет все нарастать, нарастать, пока не потеряет силы в борьбе с собой. Мало быть честным по отношению к себе, надо быть честным по отношению к другим. Это – самое трудное!

У Касыма пересохло от волнения в горле, он налил из графина в стакан воды и жадно, почти двумя глотками, выпил. Нигяр подошла к нему, обняла и прижалась головой к его груди.

– Я люблю тебя!

Касым нежно поцеловал ее.

– Пора начинать концерт… Может, то, что я прочитаю этот рассказ, и будет самым значительным, что я сделал за всю свою жизнь. Я знаю, как его надо читать…

И концерт начался. Нигяр пела так, что у зрителей таяло сердце, а Касым смешил их до слез.

Арчил восхищался концертом. Никем не узнанный, кто мог предположить, что ближайший помощник Великого Гаджу-сана сидит в зале, как простой смертный, без охраны, хотя люди Мир-Джавада держали весь зал под прицелами снайперских винтовок, Арчил вспоминал те далекие времена, когда он был одним из народа, а не одним из тех, кто угнетает его, и наслаждался давно забытым редким ощущением простоты и слияния душ.