Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

Полуголая красотка от Бабур-Гани, свеженькая и молоденькая, еще без печати разврата на лице, скромно сидела рядом, готовая услужить: налить вина, подать закуску, приготовить кофе или уединиться в соседней спальне, если наместник того пожелает…

Игра началась, и Мир-Джавад сразу стал выигрывать и выигрывать. Войдя в азарт, он стал увеличивать ставки все больше и больше. Почувствовав жажду, стал пить любимое вино Гаджу-сана, хотя предпочел бы коньяк, но на людях предпочитал оказывать предпочтение любимому вождю и учителю, знал, что донесут.

Каждый выигрыш Мир-Джавад «обмывал» бокалом вина. Два крупнейших миллионера в городе, партнеры Мир-Джавада, безмятежно проигрывали десятки тысяч наместнику, как будто выигрывали, с таким удовольствием. Помощник предложил:

– Светлейший! На столе неинтересно играть. Наша красотка сгорает от желания принять участие в игре, давайте предоставим ей такую возможность… Эй, девочка! Нам кажется, что на тебе слишком много одежды.

Девица мгновенно разделась, благо она и одета была чисто символически. Подойдя к столу, за которым велась игра, она остановилась в нерешительности, не зная, что дальше делать, ожидая дальнейших распоряжений.

– Ложись, ложись! – пригласил добродушно помощник Мир-Джавада.

Девчонка оглянулась в поисках какого-нибудь ложа, а помощник гнусно захохотал:

– Дура! Ты понимаешь команду «ложись» слишком шаблонно и тривиально. На стол ложись, а люди будут играть на твоем животе.

Красотка покорно улеглась на стол, ноги ее не уместились и свесились со стола, да и руки она не знала куда пристроить, сложила было их на груди, но помощнику не понравилось:

– Ты покойница, что ли? Не закрывай вид!

И бедная девочка отбросила испуганно руки за голову, но там они очень быстро затекли, и она страдала, боясь заплакать, пристально глядя в потолок, словно стремилась увидеть огненные слова.

Игра продолжалась. Мир-Джавад неожиданно проиграл довольно крупную сумму. Пить за проигрыш он не стал, но его почему-то стало раздражать огромное зеркало на стене. А так как он не привык себе отказывать в каком-либо удовольствии, то, прервав на время игру, вышел из-за стола поразмяться, подхватил с маленького столика бутылку с остатками вина, любимого Отцом вселенной, прямо из горлышка допил вино, а пустую бутылку, не долго думая, запустил в зеркало, да с такой силой, что зеркало разлетелось на куски, а в стене открылся проем в другую комнату, и в этом проеме был виден человек, стоящий за киноаппаратом.

Мир-Джавад быстро выхватил пистолет и, не глядя на застывших от ужаса присутствующих, выстрелил в потолок.

Через секунду в гостиную влетели вооруженные стражники. По знаку наместника они частью ринулись в другие комнаты, сгоняя всех, в том числе и кинооператора, на суд и расправу, а частью перекрыли все ходы и выходы, заняв оборону. Начальник охраны по рации затребовал помощь, и через несколько минут рота головорезов прочесывала все окрестные дома в поисках преступников.

Согнанные в гостиную хозяин виллы, Мамед-хитрец, с женой и пятнадцатилетней дочерью, как и все остальные присутствующие, цветом лица не отличались от белоснежного потолка, на котором малолетняя проститутка так и не прочитала огненных слов: мене, текел, фарес.

Мир-Джавад подошел к Мамеду. И задал ему лишь один вопрос:

– Гурам?

Мамед кивнул головой. И Мир-Джавад понял, что он был на краю пропасти: увидел бы Гаджу-сан, как его наместник обирает «бедных» миллионеров в очко, вспомнил бы свою юность, и погорел бы наместник «синим пламенем».

По знаку Мир-Джавада увели Мамеда и двух миллионеров. Кивок головы, и помощник был связан вместе с креслом, в которое обессиленно рухнул, как только медленно на его глазах рассыпалось на куски зеркало.

Мир-Джавад подошел к кинооператору.

– Сколько кассет успел снять?

– Две! – едва ответил пересохшими губами оператор.

– Пойди принеси, вместе с аппаратом, – и кивнул охране, чтобы сопровождали.

Как только оператор принес киноаппарат с кассетами, последовала новая команда:

– Засвети всю пленку!

Кинооператор с готовностью вытащил из аппарата пленку и бросил ее на ковер, так же он поступил и с пленкой из кассет.

– А что в этих коробках? – бдительно спросил Мир-Джавад.

– Чистая пленка. На всякий случай захватил, вдруг не хватит кассет.

– Достань!

Оператор повиновался, и на ковре выросла целая гора из засвеченной кинопленки.

Мир-Джавад похлопал его по плечу.

– Молодец! А теперь обмотай моего помощника всей пленкой.

Долго наматывал на помощника целые километры пленки белый от страха оператор. Мир-Джавад кивнул охране, и та стала помогать. Как только Мир-Джаваду надоело ждать, он приказал:

– Хватит! Остальное положите ему на голову.

И как только было исполнено, достал из кармана зажигалку и поджег пленку. Мгновенно вспыхнувший костер поглотил помощника, дикий его крик несколько секунд резал слух у присутствующих, превратившихся в подобие статуй. Как только крик помощника стих, Мир-Джавад дал знак, щелкнув пальцами, и охрана срочно потушила живой костер, тем более что пламя стало грозить перекинуться и на материальные ценности.

Мир-Джавад громко сказал:

– Жарить надо то, что чувствует, а труп какой смысл? Мы же не крематорий!

Дочь Мамеда, увидев обугленный труп помощника, рухнула в обморок. Мир-Джавад жестом велел вынести останки своего помощника и увести кинооператора. Затем, так же не говоря ни слова, жестом выслал охрану и остался вдвоем с женой Мамеда, так как дочь лежала без сознания и за собеседницу сойти не могла.

Мир-Джавад, глядя на дыру, черневшую в прожженном ковре, равнодушно сказал жене Мамеда:

– Жить хочешь?

Но та смотрела на лежавшую на столе проститутку и не могла вымолвить ни слова от шока.

Мир-Джавад тоже заметил лежащую девушку от Бабур-Гани.

– Эй, детка! Ты что, заснула? Разлеглась, понимаешь, я тебя за декоративное излишество посчитал уже. Убирайся!

Жрица любви с трудом слезла со стола, так затекло от неподвижности ее тело, и, как сомнамбула, замедленными движениями собрала свою так называемую одежду и, не одеваясь, вышла из гостиной.

Мир-Джавад подошел к жене Мамеда, но та не изменила своего взгляда, хотя девочки на столе уже не было. Тогда Мир-Джавад сильно ударил ее по щеке. Реакция на удар была мгновенной. Жена хитреца рухнула на колени перед наместником и завыла:

– Пощади! Пощади, светлейший!

Ее слезы не произвели ни малейшего впечатления на привыкшего к мольбам наместника.

– Ты можешь выкупить свою жизнь и жизнь своей дочери!

– Но у меня нет таких денег! – тихо произнесла женщина, пряча глаза.

– А мне деньги и не нужны! – усмехнулся Мир-Джавад. – Мамед скупал камни, скажи, где тайник, и я тебе оставлю виллу и все, что в ней находится.

– Я не знаю! – упрямилась жена Мамеда.

Мир-Джавад подошел к лежащей без чувств девочке.

– Она не красива, но я ее отдам в казарму, как и тебя, на соседней койке будешь слушать ее стоны и проклинать себя за жадность.

– Тайник в столе! – сдалась сразу же любящая мать.

– В столе? – удивился Мир-Джавад. – Открой!

Женщина повернула ножку стола в одну сторону, затем другую ножку в противоположную, и столешница медленно раздвинулась, обнаруживая в своем чреве тайник, занятый золотым блюдом, полностью наполненным драгоценными камнями. Мир-Джавад достал сокровище, поставил его на ковер и долго им любовался. Оглянулся в поисках какого-нибудь покрывала или скатерти, не найдя, стянул с лежащей без сознания девочки платье и бережно закутал столь неожиданно доставшееся сокровище.

– Запомни! Будешь молчать, будете жить! А о муже забудь, считай себя вдовой.

И Мир-Джавад бережно понес драгоценную ношу из гостиной, чуть было не ставшей для него западней, но взамен одарившей желанным сокровищем.

Мир-Джавад по-умному распорядился полученным наследством Мамеда: большую часть отослал в подарок Гаджу-сану, самые красивые камни не пожалел, вместе с золотым блюдом.

И стал ждать решения.

К концу тягостно тянувшейся недели нервы его были напряжены настолько, что мимо его кабинета все ходили на цыпочках, а вызова к нему боялись, как смерти.

Пошла вторая неделя после звонка Великого Учителя, а разрешения на расправу с Гурамом не поступало. И Мир-Джавад томился в отвратительных предчувствиях, проклиная себя, что ввязался в авантюру с Гимрией. Гаджу-сан все же позвонил.

– Слушай, мальчик! Васо мне пожаловался, что Гурам хотел его отравить. Почему ты до сих пор не принял меры, чтобы обезвредить эту ядовитую змею. Гости уже три дня как уехали.

– Государь! Я дышу и действую лишь вашим словом.

– Действуй, мальчик, действуй!..

У Мир-Джавада были развязаны руки. И он устроил грандиозный спектакль, в центре которого был костер для сожжения гнусных еретиков во главе с Гурамом.

Все газеты затрубили о шайке гнусных перерожденцев – отравителей, убивших множество честных людей и готовивших неслыханное злодеяние:, отравление Отца всех планет, Великого Гаджу-сана и его верного слуги Мир-Джавада. За то, что поставил свое мелкое имя рядом с немеркнущим Солнцем планеты, Мир-Джавад получил нахлобучку от мерзкого Кагана, но выкрутился, все свалив на происки редактора газеты. Редактор уехал в срочную последнюю командировку на остров Бибирь.

Но за рубежом не поверили в историю с отравлением. И Мир-Джавад объявил, что процесс будет открытый, и пригласил на него приехать всех желающих, в полной уверенности, что таковых идиотов не найдется: никто не захочет рисковать, не зная, уедет ли обратно или нет. Многочисленные примеры из истории, когда и на пир приглашали, чтобы жить в вечной дружбе, в вечном мире, а поверивших беспощадно расстреливали, или закалывали, или в лучшем случае отравляли, все помнили и рисковать своей головой охотников не находилось, на что и надеялся Мир-Джавад.

Но один охотник рискнуть нашелся: известный писатель Фейт приехал, какая отвага и смелость, в страну, чьим смелым экспериментам ужасался мир. Этому стороннему наблюдателю предлагали, вместо того чтобы сидеть в душном, наполненном миазмами зале судебных заседаний, поездку по сказочным местам, оставшимся от эксплуататорского режима Ренка и пока еще не уничтоженным, случайно забытым.

Однако Фейт упрямо настаивал на своем.

Мир-Джавад был поставлен в глупое положение. Процесс вызвал международный резонанс. Пришлось устроить маленькое совещание с судьей, который должен был председательствовать на этом процессе, с прокурором, государственным обвинителем и с новым начальником инквизиции края.

– Где нас ждет прокол? – коротко поинтересовался Мир-Джавад.

– Гурам будет изобличать! – вздохнул начальник инквизиции.

– А он ведь много знает! – поддержал прокурор.

– Особенно про тебя! – злорадно уколол его судья.

– Если ты надеешься, что про тебя он знает меньше, ошибаешься! – злобно огрызнулся прокурор.

– Хватит грызться! – прекратил ссору Мир-Джавад. – Вы в одной лодке: будете драться, раскачивать лодку, – пойдете ко дну… Давайте обсудим все возможные варианты. Я буду вам их называть, а вы находите отрицательные стороны. Начинаю: болезнь, во-вторых – судить заочно…

– Только для внутреннего употребления! – откликнулся судья.

– Наркотики? – продолжил Мир-Джавад. – Несколько дней поколоть, привыкнут, а перед процессом пообещать укол за хорошее поведение.

– Времени уже нет! – подал голос начальник инквизиции. – Да и Гурама этим можем не сломать.

– Уколы перед процессом, отрубить сознание…

– Будут сидеть, как мумия, э! – вмешался судья. – На что это будет похоже?.. Они должны отвечать на мои вопросы, говорить последнее в своей жизни слово, каяться и бить себя в грудь.

– Ясно! – помрачнел Мир-Джавад. – Остается одно: спектакль!

– Какой спектакль, светлейший? – в один голос воскликнули все трое соучастников.

– Самый настоящий!.. Ты, Киндзо, – обратился Мир-Джавад к начальнику инквизиции, – соберешь изо всех лагерей подходящих актеров, похожих на Гурама и на тех, на которых никак нельзя положиться. И всех, кого мы опасаемся, мы заменим актерами. У тебя, Киндзо, сколько человек, готовых с нами сотрудничать?

– Да почти все! Только четверо под подозрением, и еще Гурам…

– Пытали?

– Даже Кожаная маска ничего не смог с ними сделать. Протоколы подписывают любые, но на суде, чувствую, как зверь, э, могут отказаться от своих показаний. Отрекутся, Иуды!

– С чего это ты взял? – не поверил прокурор. – Паникуешь!

– Подписал, значит, виновен! – поддержал прокурора судья. – Подпись свидетельствует о признании вины. А в нашем законодательстве доказательство своей невиновности лежит на самом подсудимом, равно как и доказательство своей вины перед судом…

– О чем ты талдычишь, ишак! – грубо прервал его Мир-Джавад. – Вы что, не понимаете, идиоты, зачем я вас здесь собрал?.. Приезжает Фейт с бандой вшивых демократов, их нужно провести за нос, втереть очки, а ты мне о законе… В стране закон один: Великий и непобедимый Отец земли святой Гаджу-сан… А я его наместник и пророк…

Трое, как китайские болванчики, закивали согласно.

– А поскольку Фейту с бандой втолковать это пока невозможно, они к нам добровольно еще не присоединились…

– Нет ничего невозможного, босс! – вырвалось у начальника инквизиции. – Простите, патрон, я – негодяй, ничтожество, клянусь отца, случайно вас перебил.

– Ты хорошо спишь по ночам? – улыбнулся Мир-Джавад. – Учти, твой предшественник спал еще крепче, даже один раз не проснулся совсем.

– Простите, умоляю, простите, патрон. Я – дерьмо, навоз великой истории. Не сердитесь на идиота!

– Если не понимаешь, спроси! – сменил гнев на милость Мир-Джавад. – Не знаешь – научим, не хочешь – заставим!.. Приказы не обсуждают, приказ Великого – закон. Это высокая политика, говорю тебе по секрету, называется: «режим с человеческим лицом».

Киндзо, обрадованный тем, что Мир-Джавад простил его, решил пошутить:

– А остальное может быть как у тигра? – и мерзко захихикал.

– Киндзо! Я держу тебя не как шута, – оборвал его Мир-Джавад.

– Все будет сделано, светлейший! Уверен, что даже родная мама признает в актере своего Гурамчика или Гулямчика, – отчеканил начальник инквизиции.

– Кстати о Гуляме. На след не вышли?

– Простите, шеф, пока нет! Трудно, это же настоящий бандит, а не враг народа.

– Ладно. Это другой разговор. Ты меня понял, это меня устраивает. Мелкоту держите под дозой, чтобы с испугу чего не ляпнула. Актерам обещайте свободу и большие деньги…

– И вы, светлейший, выполните обещанное? – удивился судья.

– Это вы будете обещать, а я наполовину исполню: деньги выплатят семьям, и ручаюсь, что это будет самый высокий гонорар, когда-либо выплаченный актеру за единственное представление.

– На что обратить главное внимание? – задал практический вопрос Киндзо.

– Как можно громче каяться в своих грехах и восхвалять Отца небес и всех планет Гаджу-сана. Пусть в загнивающих странах наконец-то поймут: насколько велик Светоч нации.

Мир-Джавад достал из кармана записную книжку, раскрыл ее и, найдя нужную страницу, прочитал: «Аве, Цезарь! Моритури те салютант»!.. Вы, конечно, поняли? Или нет?.. Перевести?..

Трое подручных обалдело смотрели, выпучив глаза, на Мир-Джавада, боясь признаться в собственной неполноценности.

Мир-Джавад снисходительно улыбнулся и спрятал книжку.

– Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!.. Красиво, э! Идите и действуйте! Как говорили наши предки, ходившие в коричневых рубашках: «Пер ас пера эд астра»!

– Это что-то про цветы? – обрадовался возможности выслужиться прокурор.

– Дура лошадь! «Через тернии к звездам»!

– А-а! – дружно выдохнули подчиненные, решив при первой же возможности выдвинуть шефа в академию наук.

А молва к его способностям летать, исчезать и появляться, к способности распылять любого на атомы или, в крайнем случае, превращать в пар, используемый для отопления теплиц, где выращивают авокадо, прибавила еще способность быть оракулом…

Премьера спектакля прошла на славу. Правда, актеров было почти столько же, сколько зрителей, а если считать, что и зрители тщательно репетировали свою роль в инквизиции, то по-настоящему считать зрителями можно было лишь Фейта со спутниками…

И с разными вариациями звучало в зале:

– Обвиняемый, признаете себя виновным?

– Не только признаю, но и требую себе самого строгого, сурового наказания: я – предатель, и нет мне прощения, нет мне пощады, Великий вождь доверил мне такой высокий пост, а я, мерзавец, скотина, негодяй пакостный, лишай и проказа на чистом теле самого светлого в мире общества, обманул доверие народа, доверие Лидера, продался сразу трем зарубежным разведкам: сингальской, эквадорской и палестинской и задумал чудовищное преступление, еще неслыханное в истории человечества, – отравить Вождя всех народов, Отца всего живого Гаджу-сана и его верного и преданнейшего слугу и раба Мир-Джавада… И нет мне спасения ни на земле, ни на небе!

Актеры, загримированные под Гурама и его несломленных друзей, так искренне каялись и били, в отчаянии от совершенного ими преступления, себя в грудь, так величали и возвеличивали Великого Вождя и Учителя, что Фейт со спутниками были потрясены достоверностью процесса, его гуманностью и терпимостью, а вернувшись домой, Фейт тут же написал книгу, в которой подтверждал законность и необходимость уничтожения таких неисправимых злодеев.

Преступников и актеров, их игравших, расстреляли в ту же ночь после приговора, в подвале инквизиции.

Актеров пригласили сфотографироваться «на память» с теми, кого они так блистательно играли. Актеры не посмели отказаться, хотя такое изуверство было им не по душе. Но вместо фотоаппарата на них глянуло дуло станкового пулемета, чьи пули изрешетили всех за несколько секунд.

Так закончился этот единственный в мире спектакль, величайшая трагедия, где актеры не дожили до второго представления…

Прекрасному Иосифу надоела его любовница. Она научила его всему, что знала сама, а школу у Бабур-Гани она не проходила.

Иосиф обратил внимание на молодых невест. Он выпросил у отца несколько комплектов черной формы инквизиторов с серебряными молниями на рукавах и отворотах, украл из кабинета Киндзо, начальника инквизиции, ордера на арест и обыск и стал развлекаться.

Его лазутчики узнавали, в каком дворе выдают замуж красивую девчонку, а в разгар свадьбы, перед тем как молодых отводят в спальню, в дом врывался Иосиф в сопровождении вооруженных лизоблюдов и устраивал обыск.

«Всем оставаться на своих местах!.. Кто хозяин?.. Ты? Ознакомься с ордером на обыск. Где оружие?.. Нет оружия?.. Все вы так поначалу говорите… Найдем, расстреляю на месте… Так! Что в этой комнате?.. Туда нельзя? Это тебе нельзя, а мне можно!»

И допрашивал невесту в спальне…

Мир-Джаваду докладывали о бесчинствах сына, но он только посмеивался: «пусть балуется! перебесится, хорошим семьянином будет». И снимал на год с родителей невесты и жениха налог, который все ему выплачивали.

Такая плата устраивала родителей, а бешенство жениха разбивалось о скалу страха, когда он узнавал, кто его опередил. Да и невесты не особенно сопротивлялись юному красавцу, браки-то заключали родители, о любви к жениху приходилось ли говорить, зачастую впервые и видели его лишь на свадьбе, и далеко не всегда выбор родителей устраивал невест.

Иосиф интуитивно выбирал жертвы из мещанских или купеческих кругов, а там все имело свою цену.

Лишь однажды Иосиф получил отпор со стороны родственников: братья жениха неожиданно окружили Иосифа, когда он направлялся в спальню к невесте, приставили кинжалы к груди, отняли пистолет.

Вот когда Иосиф впервые почувствовал, что такое страх. Но не струсил, а спокойно выполнил все требования напавших: приказал убраться прочь своим вооруженным разбойникам и дал клятву никогда больше не возвращаться и не мстить.

После этой неудачи Иосиф стал осмотрительней и нападал, если твердо знал, что будет некому дать отпор. Но и еще раз получил отпор там, где никак не ожидал: со стороны невесты.

Скромная девочка превратилась вдруг в фурию, схватившуюся за нож. Иосиф понял, что эта может запросто убить, и ретировался.

Но к неудачам относился философски и даже по-спортивному, будучи не злобным, а лишь испорченным до мозга костей, и никогда не пытался отомстить непокорным. К приключениям он и относился как к приключениям: легко и беззаботно, не думая о последствиях.

Гюли тревожилась, неспокойно было у нее на сердце: мальчик вырос, уже с матерью и не считается, как заставить его задуматься над жизнью, когда ему все так легко дается, когда все вокруг трепещет и гнется покорно, когда рабство вновь вступило в свои права.

Бабур-Гани стала подозревать своего молодого мужа в измене: Бабек часто стал исчезать из дому, но приходил рано, трезвый, не накурившись травки, не кольнувшись. Но больше всего не нравилось Бабур-Гани то, что все время он ходил какой-то окрыленный, а свет на его челе ясно говорил, что только телом он здесь, дома у Бабур-Гани, а душа его витает далеко отсюда, может, и не так далеко, но словно в раю.

Вызвав к себе главного евнуха, она не стала его посвящать в тонкости своих переживаний:

– Меня беспокоит состояние здоровья молодого хозяина, – начала она издалека и хитро, – мне кажется, что Бабек ходит в опиекурильню. Проследи за ним, только осторожно, чтобы он тебя не заметил.

– Слушаюсь, госпожа! – склонился перед нею слуга. – В случае, если это подтвердится, пускать его туда или нет?.

– Я тебе ясно сказала: ты должен лишь следить за молодым хозяином. Издали следи, чтобы он ни о чем не догадался… Да не болтай, не то я тебе и язык отрежу.

Слуга еще раз низко поклонился и выскользнул за дверь.

Как только Бабек выбежал из дома, куда-то торопясь, и заспешил вниз по улице, евнух последовал за ним. Следить ему было очень легко: Бабек шел, не оборачиваясь, и слуге не надо было нырять за встречное дерево, или угол дома, или створ ворот.

Дойдя до мечети, Бабек зашел во двор и исчез из виду. Евнух хотел войти следом, но затем решил, что незаметно ему это сделать не удастся, будет невозможно скрыться в толпе молящихся, а приказ хозяйки был ясен: не попадаться молодому хозяину на глаза.

И евнух уютно устроился в тени кустарника напротив ворот мечети. И прождал там часа три, пока Бабек вновь не появился на улице.

И так же, не обращая внимания на неотступно следовавшего за ним евнуха, он проследовал прямо домой, не заходя ни в опиекурильню, ни в другие злачные места, которых рядом с мечетью было великое множество…

Бабур-Гани искренне удивилась. Вновь и вновь она выспрашивала мельчайшие подробности у евнуха, пытаясь поймать его на лжи, но тревога не только не проходила, напротив, углублялась и крепла.

Несколько дней подряд евнух ходил тенью за Бабеком, но картина повторялась: из дома в мечеть, из мечети – домой…

Бабур-Гани поняла, что от евнуха ждать помощи нельзя. Интуиция ее никогда не обманывала, а в данном случае она не только говорила ей, кричала: «здесь что-то не так, проверь, из мечети приходят иногда умиротворенными, но такими просветленными и радостными не приходят даже муллемы, тем более что до недавнего времени Бабек ни разу не был в мечети, не читал Коран и не чтил адата»…

И вот, как только к ее девочкам приехал Киндзо, начальник инквизиции, Бабур-Гани бесцеремонно увела его к себе в кабинет, чем тот был явно недоволен, но, зная о дружбе Мир-Джавада с Бабур-Гани и об их взаимовыгодных интересах, стерпел.

– Друг ты мой хороший! – ворковала Бабур-Гани, наливая ему в серебряную чарку редкий коньяк, до которого тот был большой охотник. – Мне нужна твоя помощь!

– Если кого выпустить или посадить, необходимо разрешение светлейшего! – уклонялся Киндзо, выпивая тем не менее коньяк.

– Дурачок! – досадовала на тупость начальника инквизиции Бабур-Гани. – Не выпустить, а выследить, и не кого-нибудь, а моего законного мужа…

– Многоуважаемая, – обиделся Киндзо, – за такими пустяками достаточно обратиться в частное сыскное агентство.

– Я не хочу огласки! – упрямилась Бабур-Гани. – Дай мне пару классных агентов, я им заплачу.

– Заплатить ты можешь мне! – нахально заявил Киндзо.

– И тебе тоже, обязательно! – обрадовалась Бабур-Гани. – Но с завтрашнего утра они пусть глаз с него не спускают.

И Бабур-Гани так яростно сверкнула глазами, что начальнику инквизиции стало не по себе. Такое мерзкое чувство страха он испытывал только в кабинете светлейшего Мир-Джавада.

– Все сделаю, многоуважаемая! – поклялся Киндзо и тут же позвонил в инквизицию.

Бабек не мог знать агентов, и они не постеснялись войти в мечеть вслед за ним, но, заметив, что он скрылся в служебных помещениях, быстро вышли во двор и тщательно его обследовали.

У стены, противоположной входу, скрытой самой мечетью и потому невидимой, они обнаружили перевернутую бочку. Тогда один из агентов остался сторожить Бабека внутри двора мечети, а второй обошел ограду снаружи и обнаружил, что там, где стояла бочка с одной стороны ограды, со второй ее стороны росло высокое дерево, чья толстая ветвь касалась вплотную стены ограды, и по ней смело можно было как спуститься, так и подняться.

Вскоре Бабек вышел через служебную дверь мечети и, как птица, перепорхнул через ограду, было сразу видно, что он это проделывает не в первый раз.

Оба агента, разинув рты, по разным сторонам ограды смотрели на этот диковинный полет, что не помешало им проследить: куда направился Бабек, после того как приземлился.

А направился он в маленький домик на рабочей окраине, откуда был сам родом. И ждала его в этом домике одна юная особа, чья красота ошеломила агентов, причем настолько, что они на какое-то время забыли: зачем они сюда пожаловали и что должны делать.

Но, спохватившись, сделали несколько фотографий влюбленных, хотя они об этом не только не просили, но и возражали бы, узнай о такой бесцеремонности, того домика, где они встречаются, и стены мечети с той и другой стороны…

Бабур-Гани щедро наградила их, отвалив каждому по его годовой зарплате, и агенты поклялись, что сделают для нее все возможное и невозможное. Бабур-Гани велела им подождать, и они кайфовали, расположившись уютно в соседней комнате, где им накрыли роскошный стол.

А Бабур-Гани с понятной горечью рассматривала и не могла оторваться от одного снимка: Бабек и его девочка, ее звали Сол, агенты и это выяснили без труда, не отрывая глаз друг от друга, смотрели так, будто забыли обо всем на свете: что Бабек женат, что его жена одна из самых могущественных женщин на свете, что…

Много было «что», и все они остались вне этого взгляда, которым два человека сливаются в одно целое.

И Бабур-Гани понимала, что никакие силы земные и небесные не помогут ей вернуть любимого, обожаемого мужа. Но понимать одно, делать – другое.

И она позвала агентов, пригревшихся в ее особняке. Сытые и в меру пьяные, они выглядели такими счастливыми, что неожиданно Бабур-Гани почувствовала к ним такую лютую ненависть и злобу и подумала, что охотно превратила бы их в своих евнухов, сладостно представив их физиономии после небольшой операции.

– Ее можно тайно похитить? – спросила она спокойно, настолько спокойно, что несколько озадачила агентов.

– Тайно сложно, одна она не бывает. Шум будет! – охотно объяснил старший агент.

– Может быть, ее запиской выманить? – предложил второй.

– Ага! – презрительно отозвался старший. – А записку ты ей напишешь? Ты «мама» правильно не можешь написать.

– Записки никакой не будет! – прервала их спор Бабур-Гани. – Хотите еще столько же заработать, – думайте!

Агенты приуныли. Хотелось, очень хотелось заработать такие большие деньги, но без шума они работать не привыкли, арестовывали всегда торжественно, почти что священнодействуя, в расчете на общественный резонанс. И из известных им вариантов не проходил ни один.

Наконец, Старший агент додумался:

– На рынок она обязательно ходит по утрам. Устроим большую облаву, задержим всех, отправим женщин в одну тюрьму, мужчин в другую, потом всех выпустим. Если одна девочка при этом исчезнет, никто не обратит внимания. А мы будем отрицать даже ее задержание…

И утром следующего же дня инквизиция замела всех на четырех рынках города, несколько тысяч человек. Среди такого множества взбудораженных страхом людей исчезновение практически беззащитной девочки, брат ее был отправлен с мужчинами и скоро выпущен на свободу, прошло незамеченным, Сол в тюрьму не отправляли, а увезли прямо в дом Бабур-Гани.

И сразу же Бабур-Гани позвонила Мир-Джаваду и с необычным для нее возбуждением стала ему предлагать:

– Светлейший! Не пора ли твоему красавцу Иосифу приобщиться к моим лучшим клиентам. Я такую девочку для него приготовила, закачаешься. Даже тебе, дорогой, я бы ее не подложила. Пришли мальчика: ему семнадцать, ей – пятнадцать, договорятся.

Мир-Джавада неприятно резануло слово «клиент», но он нашел предложение подходящим и сделанным вовремя.

– Действительно, пора сыну заканчивать опасные для жизни похождения, дешевле будет, во-первых, а то как бы кто не зарезал.

Бабур-Гани, затаив дыхание, ожидала решения старого друга. Ей обязательно нужно было повязать его в этом деле.

– Хорошо! – разрешил ее сомнения Мир-Джавад. – Готовь девочку! Через два часа сын будет у тебя.

Бабек, как всегда, отправился на свидание, но не застал своей возлюбленной дома. Брата ее тоже не было, и Бабек вернулся домой в тревоге и унынии, день без Сол был для него потерянным днем. Он и не подозревал, что его любимая находится совсем рядом, в том же доме, запертая в одной из комнат.

Ее сюда привезли из полиции, и мрачная женщина в полицейской форме сухо ей сказала, что завтра она предстанет перед судом по обвинению в продаже наркотиков и проституции.

Бедной Сол казалось, что она спит и видит чудовищный сон. Но тут же она убеждалась, что это всего лишь явь.

Ей приносили изысканные яства и напитки, но Сол не обращала на них внимания, хотя любой более опытный человек сразу же понял бы, что обвиняемым такая еда не подается. Но Сол не притрагивалась к еде не по этой причине и не потому, что знала: в еду подмешаны лекарства, вызывающие сонливость, вялость, покорность, просто ни пить, ни есть она не могла. Какое-то оцепенение на нее напало. Кошмар какой-то: наркотики, проституция, суд…

Бабек только заснул, как его грубо разбудили, и пока он соображал, сонный, что такое стряслось, скрутили ему руки и повели голого по коридору, затем ввели в темную комнату, где привязали крепко к креслу и оставили одного.

Но в одиночестве он был недолго. Вскоре он услышал знакомый до отвращения голос жены:

– Влюбился, муженек?

Бабек молчал.

– Не желаешь отвечать! – продолжила, не обращая внимания на упрямое молчание, Бабур-Гани. – А впрочем, что тебе отвечать? Я и так все знаю, как ты понял… Ты, наверное, думаешь: вот, связали меня, бедного, мучить будут, пытать, бить. Смешно… Дурачок, тебя связали для твоей же пользы, беситься будешь, а руки-ноги связаны, ни себе, ни другим никакого вреда не сделаешь. А девочка твоя – красавица. Ты, я знаю, целый день места себе не находил, волновался: где это моя козочка, куда это улетела моя пташечка, моя ласточка. А твоя газель сидела в нашем с тобой доме, мой милый, совсем рядом с тобой…