Текст книги "Охота на мух. Вновь распятый"

Автор книги: Лев Златкин

Сарвар не возражал. Он всегда робел в доме у Игоря. Столь роскошная обстановка подавляла и вызывала у него чувство благоговения. До своей «исторической» встречи с комиссаром в переулке, когда он оказал содействие НКВД помимо своей воли, он знал о существовании этого дома лишь теоретически, даже ни разу не думал о нем. А теперь он все чаще и чаще стал бывать у Игоря, несмотря на ограничения, поставленные Игорю родителями. И хотя знаниями он был неизмеримо богаче Игоря, его знания не были пока реализованы в материальное благополучие, а о такой «барской» обстановке он не смел пока и мечтать.

– С удовольствием приму! – согласился Сарвар, изображая из себя выпивоху. – Вчера пили мы, правда, вино, но хорошее, деревенское, свежее. Коварная штука, признаюсь тебе. Пьется как вода, а потом встать не можешь, ноги «ватными» становятся.

Они чокнулись чашками и залпом выпили. Сразу порозовев и повеселев, принялись с аппетитом уничтожать еду.

Услышав подозрительное шарканье в коридоре, Игорь молнией метнулся к газовой плите с духовкой, большая редкость в городе, у всех поставили только по две конфорки, естественно, без духовок, да еще и не везде протянули газопровод, снял с плиты кофейник и разлил по чашкам кофе.

И вовремя. В кухню вошел, зевая, Викентий Петрович, сам комиссар, своей собственной персоной. Покосился на друзей, невинно пьющих кофе, подозрительно принюхался, но из его рта шло такое амбре, что принюхиваться было бесполезно. Комиссар это сразу понял и, открыв один из шкафчиков, висящих по стенам, достал бутылку «Московской». Налил себе в тонкий стакан для воды, стоявший рядом с кувшином, в котором всегда была вода, «холодный кипяток», как изволила выражаться Елена Владимировна, и жадно выпил водку, как воду, закусив куском колбасы, ловко выудив его из тарелки сына.

Опохмелившись, он сразу повеселел и спросил благодушно у ребят:

– Какие проблемы решаете? Мировые?

– Самую наиглавнейшую! – ухмыльнулся Игорь. – Проблему голода на земле, на земном шаре, и начинаем, как нас учили классики марксизма-ленинизма, с ближнего участка, с самих себя.

– И вижу, что успешно! – у комиссара стало настроение просто чудесным. – С утра кофе, как в лучших домах Лондона и Чикаго?

– Ну уж в Лондоне, наверное, пьют чай! – возразил Игорь.

Его уже несколько развезло, и он готов был спорить, спорить, спорить, по любому поводу, даже самому пустячному.

– Сам видел или кто сказал? – подтрунивал над сыном комиссар. – «Файв о клок» там есть, что значит: «пятичасовой чай».

– Это мы проходили! – вставил слово Сарвар, чтобы привлечь к себе внимание комиссара.

Комиссар бросил на Сарвара внимательный взгляд. Этот парень его заинтересовал еще с той, ‘первой встречи, когда он абсолютно спокойно шел под пули, правда, не совсем по своей воле. И теперь от него не укрылось волнение Сарвара, яростный и вместе с тем молящий взгляд, тот взгляд, который так хорошо изучил комиссар, он видел его у людей, «созревших» давать показания, любые показания, с полной готовностью подписать все, что от них потребуют, даже свой смертный приговор.

– Как отец? Работает? – бросил он Сарвару «наживку». – Признаться, я был весьма удивлен, когда узнал, что он попал под амнистию.

Сарвар, облегченно вздохнув, протянул комиссару тетрадь с записями.

– Здесь все! Прочтите! – сказал он почти что торжественно.

Викентий Петрович с нескрываемым интересом взял тетрадь и стал внимательно читать каракули Сарвара, почерк которого оставлял желать лучшего. А Сарвар продолжал спокойно пить кофе.

Игорь, раскрыв рот, наблюдал то за Сарваром, то за отцом, думая изумленно: «Вот оно что! Этот пошел дальше Никиты. Тот просто вовремя отказался от отца. А этот своими руками вырыл могилу родному отцу и спихивает его в нее, старается. Ну и ну! А когда жег кошку с котятами, весь изблевался. Ну и народ пошел. А смог бы я вот так?»

И он с интересом посмотрел на увлеченного чтением отца.

И честно себе ответил, что не смог бы, не хватило бы духа. Быть Иудой – это тоже поступок. А на поступки Игорь не был способен. На самостоятельные, разумеется. За компанию он всегда был готов как на пакость, так и на подвиг. Только обстоятельства для совершения подвига не подходили.

Комиссар долго читал записи Сарвара. Уже Игорь по второму заходу налил кофе себе и Сарвару, уже Елена Владимировна заглянула на кухню и, заметив, что здесь она явно лишняя, удалилась степенно и величаво в ванную, а комиссар все читал и читал, изредка бросая оценивающий взгляд на Сарвара.

– М-да! – глубокомысленно хмыкнул он, дочитав последнюю строчку. – Есть талант, наблюдательность, хватка… Опять не получится у меня отдыха в воскресенье. Ладно, чем дома чаи гонять, лучше поработать. Работа – превыше всего! Допивай кофе и поедем.

Он ушел одеваться. Куда ехать, вопроса не возникало. На сколько, тоже. Сколько надо, столько будет. Сколько нужно времени, чтобы оформить официальные показания несовершеннолетнего юноши, разоблачающего группу «врагов народа»! Сколько нужно времени, чтобы выписать несколько ордеров на арест группы людей, виновных лишь в том, что они жили в богом проклятом месте, в страшное время, когда абсолютное Зло, нагло смеясь, легко, играючи, захватывало Власть в одной за другой стране, безотносительно культурного ее уровня, общественного строя и климата.

Когда комиссар отдал все необходимые распоряжения, Сарвар собрался было покинуть кабинет, но комиссар остановил его и стал спрашивать совсем о другом.

– Это правда, что ты знаешь четыре восточных языка? Мне Игорь очень тебя хвалил.

– Хорошо знаю только три! – честно признался Сарвар.

– Какие? – высказал свою заинтересованность комиссар.

– Турецкий, персидский, арабский! – перечислил Сарвар. – Немножко знаю пуштунский.

– Однако! – поразился комиссар. – И кто тебя научил всей этой премудрости?

– Отец! – ответил Сарвар и побледнел, сразу почувствовал себя очень нехорошо.

– Он очень хороший педагог! – глубокомысленно заметил комиссар. – Мы это учтем!

Комиссар сделал только ему понятную пометку в деле, решившую судьбу Анвара, отца Сарвара. Теперь он мог быть спокоен: ему не придется возвращаться в Норильск, на рудники, или ехать на лесоповал в тайгу. Теперь ему предстояло довольно сносное существование, заключение, в одном из закрытых «НИИ», где хоть и был тюремный режим, но все заключенные выполняли работу по своей прямой специальности. Именно такие закрытые заведения и назывались на тюремном жаргоне «шарагами» или «санаториями».

– Разве хороший педагог не может быть врагом? – с вызовом спросил Сарвар.

– Не только могут, но и охотно становятся! – одобрительно улыбнулся комиссар. – Я знаю довольно много случаев: Мумтаз, Хулуфлу, Чобанзаде, Ахундов… Кстати, и твой отец был с ними знаком. Ты – молодец, юноша! Я тебе лично объявляю благодарность.

Сарвар опять побледнел, на этот раз от волнения, встал со стула, вытянулся в «струнку» и звонко отчеканил:

– Служу трудовому народу!

– Уже надо говорить: «Служу Советскому Союзу!» – поправил его комиссар. – Я займусь твоей судьбой сегодня же. Это же надо: четыре восточных языка знать… Ты свободен, дорогой, но домой пока не заходи. Погуляй, в кино посиди. Вот, возьми пять рублей. Бери, бери! Ты с этой минуты на полном нашем обеспечении! Но никому ни звука. С этой минуты рот на замке! Даже мой сын ничего не должен знать. Ясно?

– Так точно, товарищ комиссар! – еще сильнее вытянулся «в струнку» Сарвар.

Он осторожно взял положенную комиссаром на стол пятерку, лихо развернулся через левое плечо, как его учили на уроке военной подготовки, и, чеканя шаг, вышел из кабинета.

Комиссар позвонил на пост.

– Юношу выпусти! – велел он часовому.

Затем подошел к сейфу, открыл его, достал заветную секретную папку, открыл ее и вписал фамилию Сарвара в список агентов. Только вчера он получил предписание срочно подготовить группу агентов для заброски ее в Иран.

После чего позвонил начальнику разведывательно-диверсионной школы и дал ему адрес Сарвара, объяснив ситуацию.

– Ты его вечером обязательно забери! – посоветовал комиссар. – Аттестат зрелости он, считай, уже получил, пусть теперь получает профессиональные навыки. Из него должен получиться ас, только свои «мертвые петли» он будет совершать не в небе, а на земле. А дома ему больше делать нечего…

Сарвара ноги понесли сразу домой, едва он покинул ставшее родным учреждение, как усталого коня после тяжелой работы в поле, и ему потребовалось усилие воли, чтобы свернуть в ближайший кинотеатр, где он взял билет на кинокартину, которую уже давно хотел посмотреть, но то денег не было, то времени: «Девушка спешит на свидание». До начала сеанса оставалось еще время, и Сарвар зашел в кондитерский магазинчик напротив кинотеатра, где на оставшиеся деньги купил помадки, которую Соня очень любила.

«Теперь нам вновь вдвоем придется куковать! – подумал заботливо Сарвар. – Правда, комиссар на что-то намекал, но от намека до исполнения долгая дорога».

Фильм Сарвару понравился. Давно он так не смеялся, аж до слез. С таким вот великолепным настроением Сарвар и пришел домой. Нес в руке бумажный кулечек с конфетами, чтобы «подсластить» Соне ее огромное горе. Сарвар не сомневался, что тетка действительно любила отца, и жалел ее. Поэтому и купил помадки, а не истратил деньги на мороженое.

Войдя во двор дома, он увидел почти всех соседей, стоявших у дверей Сониной квартиры.

«Черт! – застыл столбом Сарвар. – Неужели я рано явился? Что там так долго искать? Вещей почти что нет… Пол, наверное, вскрывают…»

И он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент заметил, что дверь квартиры Сони открыта и из-под открытой двери сильно тянет резким запахом газа.

Предчувствие трагедии так сильно толкануло Сарвара в сердце, что он едва не упал. И молчание соседей, и их скорбные, сочувствующие взгляды стали понятнее любых слов. А сердце колотилось так, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди и либо улетит, либо, перепрыгивая огромными прыжками через дома, скроется в море, отчего температура воды резко повысится, настолько он ощущал жар в груди.

Зейнаб визгливым голосом нарушила молчание:

– А этого волчонка надо в детдом отправить! Я напишу письмо, а вы все подпишетесь.

– А комнату отдельную с верандой тебе? – злобно откликнулась другая соседка. – Накось, выкуси!

И она торжественно сунула в лицо Зейнаб комбинацию из трех пальцев, то бишь кукиш. Зейнаб побагровела, и ссора стала как будто неизбежной. Но ее быстро пресек муж Зейнаб, всю жизнь проходивший у нее под каблуком. Он сначала молча врезал жене по уху, да так, что она метра три ловила быстро руками воздух, чтобы не упасть, а затем коротко и кротко, с печалью в голосе сказал:

– У человека горе, а вы языки распустили!

И опять воцарилась мертвая тишина, и опять жалостливые взгляды сомкнулись на Сарваре. Он, продолжая держать перед собой, словно от чего-то защищаясь, кулечек с конфетами, вошел в квартиру. Запах газа стал сильнее, стал резать глаза.

То, что не было отца, для Сарвара не было открытием, но отсутствие Сони его стало беспокоить, а сердце заныло еще сильнее и больнее. Все вокруг было перевернуто вверх дном, вверх тормашками. Обойдя взглядом комнату, Сарвар заметил лежащий на столе лист белой бумаги, на которой было что-то написано почерком Сони.

Сарвар подошел к столу, взял лист и прочел:

«Я знаю, что это сделал ты! Будь, ты проклят! У меня нет больше сил жить в этом страшном мире!..»

Сарвар раз за разом перечитывал и перечитывал предсмертное послание Сони, не замечая, как из опущенного книзу кулька одна за другой выскальзывают помадки, любимые конфеты Сони. Они глухо шлепались на пол и старались подальше откатиться от человека, который их купил для уже мертвого человека.

– Прими наше сочувствие! – услышал Сарвар за спиной глухой бас.

Он обернулся спокойно, как человек, которому нечего терять, даже жизнь, и увидел в дверях плотного пожилого человека с уверенным и спокойным взглядом. Человек правильно понял вопросительный взгляд и пояснил свое появление в квартире:

– Меня комиссар за тобой прислал. Теперь ты будешь у меня в школе учиться.

– Я согласен! – обрадовался Сарвар.

Не собирая никаких вещей, он вышел вслед за незнакомцем, своим новым учителем жизни и профессии, и, закрыв за собой дверь квартиры, взял только ключ с собой, чтобы он напоминал ему о доме.

Увидев Сарвара в сопровождении незнакомца, соседи быстренько разбежались по домам. Они все решили, что арестовали и Сарвара. Наступило время, когда взрослых сыновей и дочерей арестовывали вместе или вслед за родителями. Стране нужны были миллионы рабов на великие стройки современности.

Сарвара ждала большая черная машина «ЗиМ». Через некоторое время Сарвар обнаружил, что он по-прежнему держит бумажный кулечек с остатками конфет в руке, открыл полностью кулечек и стал есть конфеты одну за другой, не предлагая их незнакомцу и даже не осмысливая, что он в данную минуту делает.

А в голове у Сарвара продолжали биться слова, написанные Соней перед смертью:

«Я знаю, что это сделал ты! Будь ты проклят! Будь ты проклят! Будь ты…»

26

Весна была в самом разгаре и все больше и больше походила на не очень жаркое лето. До выпускных экзаменов оставалось всего ничего.

Игоря продолжали держать в «черном» теле и машиной пользоваться не давали, отчего он почти каждый день опаздывал в школу.

И в это утро Игорь торопился. Арсен встретил его за квартал от школы. Стоял, нетерпеливо оглядываясь, весь дрожа от стремления поделиться переполнявшей его важной вестью. Увидев Игоря, он вспыхнул, встрепенулся, радостно и облегченно вздохнул, бросился к нему.

– Привет! – выпалил он, сверкая роскошными черными очами.

– Привет! Что такой возбужденный? – удивился обычно спокойному Арсену Игорь.

– Представляешь… – замялся Арсен, подыскивая слова.

– Представляю! – с насмешкой передразнил Игорь.

– Я серьезно! – улыбнулся Арсен, успокаиваясь, он никогда не умел обижаться. – Я сегодня утром перепутал время, представляешь? Вернее, вчера вечером.

– Утро вечера мудренее! – опять съязвил сексуально озабоченный Игорь.

– Да нет! – не обратил внимания на язвительность Арсен. – Что ты? Я не утро с вечером перепутал. Часы вечером неправильно поставил, на час раньше, маленькую стрелку не туда перевел.

– Ну и?.. – дернулся нетерпеливо Игорь.

В кои-то веки он вовремя шел в школу, а мог опять опоздать из-за Арсена.

– Проснулся на час раньше! – пояснил обстоятельно Арсен. – Сейчас солнце с утра так греет, что не поймешь сразу: утро или уже день.

– Переходи к главному, а то в школу опоздаем! – заметил резонно Игорь.

– Я туда и иду! – согласился Арсен. – К главному! Представляешь, прихожу в школу, а в ней ни единой души нет, кроме уборщиц, конечно…

– Мечтаешь об очередной «Зойке с помойки»? – засмеялся Игорь, с удовлетворением вспомнив о развлечении, за которое их только пожурили.

«Зойка с помойки», получив крупную сумму, по тем временам, на следующий же день уволилась из школы и, вложив большую часть денег в самую лучшую шашлычную частного сектора торговли, стала жить себе припеваючи.

– Верно мыслишь, дорогой! – одобрил ход мыслей друга Арсен. – Смотрю, наш класс открыт. Захожу, и что ты думаешь? Кого я там вижу, вернее, наблюдаю?

– Александру Ивановну! – пошутил Игорь, вспомнив классную руководительницу.

– Не вспоминай с утра черта полулысого! – запротестовал Арсен. – Ах, кого я там увидел!.. Пах-пах-пах…

И Арсен приторно закатил глаза, умильно зачмокав губами.

– Не тяни кота за яйца! – заинтересовался Игорь, испытывая возбуждение, он уже понял, о чем может зайти речь. – Говори, кого ты там увидел?

– Гурию! – восторженно заговорил Арсен. – Газель большеглазую! Жемчужину несверленую, конечно, только на мой взгляд, – поправился он, – свежая, как майское утро. Кожа бархатная, персик, клянусь, э, вкусный, спелый персик. Зубами так и захотелось в нее впиться.

– Только зубами? – с издевкой насмешливо прервал его Игорь.

– Ну, почему ты все сводишь к грубому сексу? – взмолился Арсен. – В нашей стране секса нет. А в тебе нет поэзии…

– Поэзий кончилс, э, один проз осталс! – голосом базарного торговца заверещал Игорь. – Завернуть? Тибе сколько: кила, партала?

– Смешной у тебя характер, – удивился Арсен, – все время смеешься.

– Открываем охотничий сезон? – неожиданно серьезно спросил Игорь.

– Именно, дорогой! – довольно потер руки Арсен. – Завтра утром мы завалим ее на учительский стол. Только, чур, я первый! По праву первооткрывателя.

– А с утра зайдет Александра Ивановна! – насмешливо протянул Игорь.

– А она по этому запаху скучает уже лет тридцать, не меньше! – в тон другу протянул Арсен. – Чудесно, э! О чем задумался?

– Я думаю о другом: не побежит ли эта газель с заявлением в милицию?

– Ну, если мы с тобой на ночь плотно поедим, да хорошенько постараемся, – ухмыльнулся Арсен, – то бегать она не сможет, за это я тебе ручаюсь. Поплетется, дорогой, поплетется. А что скажет? Что может сказать дочь врагов трудового народа? У нас, что ли, языков нет? Мы с тобой договоримся, что она взяла с нас по двести рублей. И кому, ты думаешь, поверят?

– Уговорил и почти что убедил! – согласился Игорь. – Неужто газель так уж хороша?

– Сказка! – восторженно воскликнул Арсен. – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» – загорланил Арсен.

– «Сказка – ложь, да в ней намек, добру молодцу урок», – вспомнил Игорь.

Так, дурачась, они вошли в школу, походя решив участь бедной девочки, очередной своей жертвы. «Охотники за микробами»…

«Газель» действительно была красавицей. Ее родители, предчувствуя арест, отправили дочь к бабушке в село и вещи все более или менее ценные туда же перевели. Село находилось почти что в городе. С русским именем Нина «газель» тем не менее была чистокровной мусульманкой. И ее голубые глаза и рыжеватые волосы, так смущавшие многочисленную родню, были отзвуком давно минувших лет, когда на этой территории жили албанцы, голубоглазые и рыжеволосые. От тех древних албанцев не осталось и следа. Волны азиатских племен частью растворили их в своей среде, а частью смыли далеко на запад. И лишь изредка голубизна глаз и рыжеватость волос будили неясные воспоминания об исчезнувшем народе.

Закончив школу, она не захотела поступать в институт, да ее и не приняли бы туда, и не было сил у нее писать правду в анкете, а лгать она не умела и не хотела. Завод привел ее в ужас своей грубостью и хамством. Нина любила читать и мечтать, а в той грубой среде не оставалось времени и места ни для того, ни для другого.

А Ниной ее назвали в честь подпольной типографии «Нина», к которой имел некоторое отношение ее отец, за что и поплатился, хоть подпольной типография была в царское время и находилась в ведении большевиков.

Поработала девушка некоторое время и секретаршей у не очень большого начальника, в совсем маленьком учреждении и совсем бесполезном, но этот не очень большой начальник оказался очень большим скотом и потребовал от нее дополнительных услуг в постели за ту же заработную плату. Причем в очень грубой форме, равнозначной попытке изнасилования. Но Нина, хоть и была стройной и тоненькой, недаром ее и сравнивали с газелью, была физически достаточно крепкой, сильной, чтобы дать отпор зарвавшемуся насильнику: она залепила ему несколько оплеух, а когда этого оказалось недостаточно, то огрела графином с водой, стоявшим на столе заседаний в кабинете начальника, а затем вылила на лежавшего без чувств начальника содержимое графина, чтобы привести начальника в чувство.

В чувство-то он пришел, но оно оказалось столь злобным, что появился приказ об увольнении.

Таковы были основные причины, в силу которых Нина сумела устроиться лишь уборщицей в школу…

На следующее утро она явилась пораньше. Накануне после уроков их заставили мыть окна, хотя в их обязанности мойка окон не входила, но директор, фиктивно оформив трудовой договор со своими родственниками, положил деньги в свой карман, а заставил этим заниматься уборщиц. И Нина не домыла окна в двух классах, выпавших на ее долю, не успела, она торопилась домой, ехать было далеко, а дома лежала больная бабушка, ее надо было кормить, да и волноваться ей за внучку в таком положении было совсем ни к чему. Да и лекарство надо было давать ей строго по часам.

Нина никогда не обращала внимания на тех, кто входит и выходит в класс и из класса, когда она там убирается. Но сегодня в окне, которое она уже отмыла до блеска, отражалась входная дверь, и не заметить, как двое здоровенных парней-десятиклассников забаррикадировали дверь, сунув ножку стула в дверную ручку, было просто невозможно, и Нина испуганно оглянулась на вошедших.

Волчий блеск в их глазах и явное возбуждение в лицах ей очень не понравились, не говоря уже о сильном вздутии брюк в нижней части живота у них.

– Иди к нам, красавица! – хриплым голосом произнес Арсен, подзывая девушку. – Мы тебе зарплату за полгода принесли! – добавил он, доставая из кармана пачку денег крупными купюрами.

– Не бойся, мы здоровые! – добавил, посмеиваясь, Игорь, подкрадываясь к ней.

Нина сразу все поняла и замерла, оцепенев, и обреченно смотрела, как два негодяя-самца неторопливой походкой, разжигая себя гоном, ощущением начавшейся охоты, тем более что жертва обложена и загнана, можно и поиграть с нею, перед тем как растерзать, приближались к ней.

Арсен, любуясь ею, остановился в трех шагах от Нины. Игорь тоже машинально повторил синхронно его движение и тоже застыл, недоуменно глядя на друга.

 
А Арсен внезапно рухнул на колени и стал читать стихи:
Прекрасная луна, не будь звездой падучей,
Ты, о моя луна, сокрыта в черных тучах.
В силках твоих кудрей птенец моей души,
Запутавшись давно, ждет смерти неминучей.
Дорога в храм любви – лишь правда и мольба.
Кто тем путем идет, тот слез не льет горючих.
Твой взгляд, как вор в ночи, разграбил и унес.
Добро моей души, когда столкнул нас случай.
Средь шахов красоты ты лучезарней всех.
О, грозный мой султан, казни меня, не мучай!
Кто видел, чтоб тюльпан в одежду был одет?
Мой дорогой тюльпан в одежде самой лучшей.
Соперник Насими сказал: «Любить грешно».
Он словом согрешил, за грех свое получит.
 

Нину стихи, как ни странно, привели в сознание и сняли то оцепенение, в которое она от ужаса впала, сознание, которое вот-вот, казалось, готово было ее покинуть, мгновенно привело в действие мысли, она обрела уверенность в движениях, ясность рассудка и, быстро открыв окно класса, расположенного на втором этаже школы, выпрыгнула на улицу. Но падение было неудачным. Резкая боль в правой лодыжке была столь сильна, что Нина от боли потеряла сознание и распласталась на асфальте тротуара.

Арсен с Игорем инстинктивно бросились к окну, пытаясь помешать Нине совершить прыжок, но, не успев, с ужасом смотрели на распластанное на тротуаре тело Нины, а отведя от нее взгляд, они увидали на улице, на противоположном тротуаре, замерших Валю с Илюшей. Они смотрели прямо на них, и для друзей-насильников стало яснее ясного, что они все видели и молчать не будут. И впервые за всю жизнь страх перед возможной ответственностью перед законом выступил на их лицах.

Арсен первым пришел в себя.

– Кажется, она разбилась насмерть! – с трудом выговорил он, и слезы раскаяния заблестели в его черных прекрасных глазах.

– Может, еще жива? – испуганно спросил Игорь, представляя трепку, которую ему задаст отец. – Здесь невысоко.

Но Арсен уже взял себя в руки.

– Все отрицаем! – заговорщически зашептал он, как будто в классе еще кто-нибудь присутствовал. – Мы ничего плохого и не задумали. Ты подтвердишь, что я ей только читал стихи, дверь мы не закрывали, насиловать ее не собирались… Тебе ясно?

– Не маленький, сам соображу! – отмахнулся Игорь.

– Ты, большой, слушай, а не ерепенься! – схватил друга «за грудки» Арсен. – Наши показания должны совпадать в деталях. Это – самое главное. Ясно?

– Понял! – опешил Игорь.

Таким разгневанным он никогда не видел своего друга…

Илюша, как всегда за последнее время, встретился с Валей по дороге, и они пошли в школу, обсуждая новости, о которых не успели наговориться в предыдущий день. Встретились они, как всегда, тоже пораньше, чтобы подольше побыть друг с другом. Илья, после того как они стали фактически мужем и женой, предложил Вале переехать к нему и жить вместе, под одной крышей, но Валя пока стеснялась подруг и не хотела скандала в школе.

«Осталось так мало дней до окончания, – оправдывалась она, – зачем дразнить „гусей“? Ты же знаешь, как в городе смотрят на такие вещи! Нельзя…»

В это утро Валю интересовало другое.

– Почему ты поссорился с Сарваром? – спросила она внезапно для Илюши. – Были ведь такими друзьями, водой не разольешь…

– Я с ним не ссорился! – перебил Валю недовольно Илья. – Сам не пойму, почему он меня вдруг возненавидел? – с горечью признался Илюша. – За все время нашей дружбы я слова обидного не сказал. Помогал, чем мог. А почему ты спросила об этом?

– У Сарвара опять арестовали отца! – тихо зашептала Валя, хотя вокруг не было ни единой живой души, даже четвероногой с хвостиком.

– Не опять, а вновь! – машинально поправил Илья. – Конечно, я слышал об этом! А тетка его покончила с собой, отравившись газом. Но я не могу подойти к нему и утешить. Сарвар исчез! И никто не знает, где он, даже его новые друзья: Игорь и Арсен…

– Я случайно кое-что слышала! – перебила его Валя, услышав об Игоре. – Мельком!

– Подслушивать нехорошо! – поцеловал свою жену Илья.

– Клянусь, я не подслушивала, – стала уверять мужа Валя. – Я стояла за дверью, а Игорь громко сказал Арсену в это время: «Сарвар сам сдал своего отца. Компру на него заготовил на „четвертной“», – и спросила наивно: – А что это такое?

– «Компра» – компрометирующий материал, а «четвертной» – это двадцать пять лет лагерей, лишения свободы. Сарвар меня возненавидел после приезда отца.

– Что же он ему такого наговорил? – удивилась Валя.

– Ничего он ему и не наговорил, – жестко отрезал Илья, – потому что Сарвар ничему бы не поверил. Ему четко внушили, что отец – враг!

– Хочешь сказать, что нас всех так воспитывают? – не поверила Валя.

– Пытаются! – согласился Илья. – Но Сарвар сам себя так воспитал. Ему очень умело внушили чувство вины перед страной, перед родиной. Но остальное он сотворил сам, своими руками.

– Возненавидел отца? – не поверила Валя.

– В какое страшное время мы живем, если оно превращает умного и талантливого человека в настоящего монстра, – с болью в голосе сказал Илья.

– Сарвар талантлив? – спросила Валя.

– Очень! – честно признался Илья. – Четыре восточных языка знает! А какие рубайи и газели пишет? Я так не умею.

– Каждый должен писать по-своему! – быстро утешила его поцелуем Валя и ласково улыбнулась. – В твоих стихах восток тоже ощущается.

– Я же родился на Востоке! – пояснил Илья.

Валя опять перескочила на совершенно неожиданную тему.

– Я все собираюсь тебя спросить: правда, что немцы преследуют евреев?

– Правда! – спокойно отреагировал на ее вопрос Илья.

– Но почему? – удивленно воскликнула Валя. – Ведь раньше евреев преследовали одни черносотенцы…

– Ты ошибаешься! – перебил Валю Илюша. – Ты знаешь моего дядю, историка по образованию? Он подобрал любопытные факты использования нацистами законов, принятых христианской церковью против евреев. Я даже записал и так с тех пор и ношу с собой в портфеле эту тетрадь, все забываю дома оставить.

– Прочти! – попросила Валя.

Илюша достал из портфеля толстую тетрадь и прямо на ходу, не останавливаясь, стал читать выдержки из тетради:

– Вот, слушай! «Церковные законодательства и антисемитские законы нацистов имеют много общего: третий синод Орлеана в 538 году запретил евреям показываться на улицах города во время страстной недели, а нацистский закон от 3 декабря 1938 года уполномочил местные власти запрещать евреям находиться в общественных местах в праздничные дни… Труланский синод в 692 году постановил, что христианам запрещено лечиться у еврейских докторов, а еврейским докторам лечить неевреев, а нацистский закон от 25 июля 1938 года постановил то же самое в отношении еврейских докторов и немцев… Начиная с третьего синода в Толедо в 681 году, церковь регулярно сжигала Талмуд и прочие еврейские книги публично, а начиная с 1933 года священные книги евреев горят в кострах в нацистской Германии… Четвертый лютеранский совет в 1215 году в каноне 68 постановил, что все евреи должны носить на своей одежде опознавательный знак. И рейхстаг принял закон после запроса группы депутатов, что все евреи должны носить на левой стороне груди желтую звезду Давида… Синод в Бреслау в 1267 году ограничил территорию проживания евреев специальными „гетто“ и, начиная с XVI века, церковь содействовала созданию таких гетто по всей Европе. 21 сентября 1939 года под давлением Гейдриха рейхстаг принял такой же закон… Совет в Базеле в 1434 году постановил, что евреям запрещено получать научные степени в еврейских университетах. Нацисты 25 апреля 1933 года приняли такой же закон, который называется: „Закон против переполнения германских школ и университетов“».

– А в Евангелии от Иоанна всех евреев называют «детьми дьявола», – «поябедничала» Валя.

– И относятся, согласно этому определению! – уточнил Илья.

– Но почему? – все еще не понимала Валя.

– Потому что евреи, к которым обращался Иисус, отвергли его, – пояснил Илья. – И Мухаммед, который пророк, разгневанный на евреев за то, что те отказались принять его пророчества, перенес центр своей религии из Иерусалима в Мекку. По его же настоянию евреи были изгнаны из Медины, где пророк задумал умереть, там находится сейчас его гробница, ставшая местом паломничества всех мусульман для моления. А в Мекке он построил храм, Каабу, где лежит черный камень, упавший с неба. Теперь там религиозный центр мусульман, тоже главное место паломничества. Каждый правоверный должен совершить хадж в Мекку и Медину, после чего получает он титул хаджи, который присваивается только лицам, совершившим паломничество в Мекку и Медину. Кстати, у мусульман считается почетным умереть во время хаджа. Каким бы великим грешником ни был мусульманин, душа его сразу же попадает в Эдем, в рай…

– Ты изучаешь религии? – удивилась Валя.

– Мой дядя этим занимается, – уклонился от прямого ответа Илья, – а я люблю пользоваться его изысканиями… Вообще-то, ислам исторически менее враждебен иудаизму, чем христианство, но все равно мусульмане недолюбливают евреев за непризнание Мухаммеда. А за что тем было его признавать, когда он взял еврейскую Библию и на ее основе написал Коран. Да, да! – уверил он Валю, заметив тень недоверия на ее лице. – На основе еврейской Библии и еврейской веры.